Текст книги "Век 'Свободы' не слыхать"
Автор книги: Валерий Коновалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Я подъехал и предъявил документы. Охрана сопроводила меня в крыло комплекса, где располагался кабинет военного советника. Один из этих сопровождавших, внимательно вглядевшись в мое лицо, очень тихо спросил: "Не было ли у вас случайно проблем в столице Белоруссии весной этого года?" Быстро смекнув, в чем дело, я так же тихо ответил, что с тех пор выучил наизусть и строго соблюдаю "правила уличного движения". Ответив легкой улыбкой, хранитель покоя верховной власти России незаметно отвалил на задний план.
Беседа с Волкогоновым в достаточной мере прояснила картину; куда зашло противостояние Кремля и парламента и какие тучи сгущаются над головой вице-президента Александра Руцкого. Уже потом, во время октябрьских событий, генерал Волкогонов настолько надоест своими призывами уничтожить "парламентскую гадину" залпами ПТУРСов и НУРСов с боевых вертолетов, что "подельники" сами задвинут его "с глаз подальше". А после "победы демократии" и сам Волкогонов, схлопотав очередной инфаркт, долго уже не протянет. О мертвых не говорят плохого, но больно уж злобным человеком был вчерашний "сталинист", а впоследствии – "рьяный борец за российскую демократию" генерал-полковник Дмитрий Волкогонов.
Следующий по очередности визит вежливости я нанес в пресс-бюро СВР полковнику Кобаладзе, который, пообщавшись со мной, с сожалением констатировал, что повторить пройденное мне, похоже, в этот раз не удастся, но я могу поприсутствовать на совместной пресс-конференции заместителя директора СВР Трубникова и депутата ВС Кожокина (комитет по безопасности). Я поблагодарил Юрия Георгиевича, допил остывший кофе и поехал в ЦОС Министерства безопасности РФ знакомиться с генералом Алексеем Кандауровым.
Алексей Петрович, кроме интервью с ним самим, ничего конкретного мне тоже пообещать не мог, а уж тем более интервью с самим министром Баранниковым, но велел связь не терять. Я, разумеется, не возражал, да и сам Кандауров оказался интересным собеседником. В отличие от пришедшего из МВД вместе с министром Гурова Алексей Петрович был кадровым чекистом. Служил в разных управлениях КГБ, включая известное Пятое. Почти в одиночку раскрутил нашумевшее в свое время дело о взрывах в московском метро, устроенных тергруппой Затикяна. Потом ушел в Семерку (наружка) и, наконец, уже при Горбачеве,– в Девятку (охрана), однако там служба не сложилась, ибо "первая леди", находясь в заграничных разъездах, имела обыкновение посылать офицеров охраны за женскими трусами-"неделькой" или же еще за чем подобным. И вот теперь Центр общественных связей МБ РФ. После октябрьских событий и реорганизации МБ Кандауров окончательно был уволен со службы.
Обратную дорогу я, в который уже раз, был отягощен не только выпитым плюс к тому ворчанием Елистратова, но и мыслью о том, что с некоторыми офицерами того самого КГБ, который в советские времена "строгал" из меня диссидента, я теперь почему-то оказался по одну сторону баррикад. В Минобороны ко мне отнеслись, как и следовало ожидать, с прохладцей, и максимум, на который я опять мог надеяться,– штаб ВДВ и командующий войсками генерал Подколзин. А так, милости просим на наши пресс-конференции. (Премного благодарен, но я всегда был слишком умным бараном, чтобы ходить в стаде.) Попутно, от офицеров Управления информации я узнал и печальную новость: Грачев снял с должности, а президент уволил в запас моего старого приятеля генерал-полковника Геннадия Стефановского. Зато полковник Валерий Чебан – теперь уже доктор философских наук и ученый секретарь Российской Академии военных наук – получил должность в одном из направлений ГОУ ГШ. Мне протянули написанный на клочке бумаги служебный телефон полковника Чебана, я поблагодарил и вышел из "гостеприимных" новоарбатских стен, попросив все же аккредитовать меня на пресс-конференцию единственного невоенного из заместителей министра обороны – Андрея Кокошина.
С полковником Валерием Чебаном я встретился на следующий день, в облюбованном мною ранее "Ирландском баре", расположенном совсем недалеко от старого здания ГлавПУ. Поздравив его с ученой степенью и новой должностью в ГШ, полюбопытствовал, как дела у Стефановского (в санатории) и предложил Валерию Всеволодовичу стать московским автором-корреспондентом программы "Сигнал". Если он сочтет нужным, то можно и под псевдонимом. Полковник Чебан улыбнулся и сказал, что имя и фамилию, конечно, поменять можно, но вот голос – вряд ли, да и прятание за чужим именем не делает чести русскому офицеру. Забегая вперед, скажу, что Павел Сергеевич Грачев, которому, конечно, впоследствии доложили о "подвизавшемся на "Свободе" генштабовском полковнике", как ни странно, препятствий тому не чинил. Нехорошим ветром задуло со стороны самого начальника Генштаба, генерала армии Михаила Колесникова. Вопрос этот, по моей просьбе, утряс Валерий Леонидович Манилов, после ухода Шапошникова оставшийся заместителем нового секретаря СБ – Олега Лобова. Впоследствии, после назначения генерала армии Андрея Николаева директором Департамента пограничной службы, Валерий Чебан ушел к нему помощником – начальником Управления оперативно-пограничных исследований. Получил генерал-майора. В настоящее время он помощник Андрея Ивановича уже в Государственной Думе, в комитете по обороне.
Потом я навестил Штаб ВДВ, повидался и побеседовал с командующим генералом Подколзиным и в принципе, по командировочному реестру, мог считать свою работу почти что законченной. Повидались мы и с Александром Ивановичем Гуровым. Правда, пока я добрался к нему в самый конец Варшавки, еслистратовская тачка несколько раз ломалась, а посему наши следующие встречи я попросил генерала проводить, если он не возражает, у него дома. К Рижскому вокзалу все же ехать было поближе. Гурова я попросил подготовить материалы по двум очень насущным темам – борьбе с организованной преступностью как угрозой общественной и экономической безопасности России, по вопросам противостояния терроризму, а также по истории терроризма в государстве российском.
В неотстрелянной обойме у меня оставались только различные ведомственные пресс-конференции. Расписание, включая и возможные погрешности, имелось в наличии, так что я мог смело теперь варьировать между корреспондентским долгом и долгожданным заслуженным отдыхом. Через неделю в Москву должна была прилететь Нина, а еще дней через пару я собирался наконец выбраться домой на Пролетарку к Игорю Морозову.
ИГОРЬ МОРОЗОВ – ОБРЕТЕНИЕ БРАТА
О моем знакомстве и дружбе с Игорем Николаевичем Морозовым, перешедшей в настоящие родственные отношения, тоже можно написать отдельную книгу, и подозреваю, что не одну. Очень трудно будет уложить даже в этой главе все то, чем Игорь стал для меня, а я, в свою очередь, для него. По его же словам, ему всегда недоставало младшего, а мне – старшего брата. Но начну я издалека, по порядку.
В моей маленькой белорусской Речице был у меня сосед по подъезду, близкий друг детства, на хороший десяток лет старше и мудрее меня, тогда еще совсем щенка. Звали его Игорь Морозов. День рождения у Игоря был 22 мая, а родился он в 51-м. Отца Игоря звали Николай и был он близким корешем и собутыльником моему папе Коле. В первой половине 70-х, когда я проводил несколько лет на "хозяйской даче", семья Морозовых поменяла местожительство куда-то в Россию. Куда конкретно – я так и не установил, узнав уже ближе к началу 82-го лишь только то, что Игорь закончил военное училище и проходит службу где-то на Юге, может, и в Афганистане, про который тогда было принято говорить полушепотом-полунамеком. В начале 83-го я и сам оказался далеко от родных мест, только не на Юге, а на Западе. В 85-м в моих руках оказалась магнитофонная кассета – сборник афганских песен. Кто знает, каким ветром занесло ее в пешаварский дукан, может, "духи" где подобрали, а может, от пленных или перебежчиков? Не это главное. На кассете были афганские песни, а среди них – одна, в которой упоминался Игорь Морозов (Братан до сих пор не может простить своему куму Сергею Демешову эту песню про бадахшанскую ОБГ 4-го "Каскада", где все бойцы названы по именам и фамилиям. "Да он вскрыл нас всех тогда этой песней!" – каждый раз в сердцах восклицает Игорь, когда заходит речь о тех делах дней минувших.)
Я знаю только одно: если бы не эта песня Сереги Демешова, мы с Игорем Морозовым могли никогда бы не встретиться. За это я Демешову от всей души благодарен, хотя по просьбе Игоря никогда не давал эту песню в эфир, ибо один из упоминаемых в ней "каскадеров" продолжал службу в МБ, а затем в ФСБ России, когда вовсю уже шла 1-я чеченская. Сами понимаете, в 80-х годах мои шансы отыскать в Советском Союзе офицера Морозова были равны абсолютному нулю. После августа 91-го в мои руки попали сразу две заметки: одна из выходящей в Аргентине эмигрантской газетенки "Наша страна", вторая – из отечественных "Аргументов и фактов". Оба источника в той или иной степени содержали упоминание об Игоре Морозове. Аргентинская "Наша страна" привела даже плохонькое фото – усатый парень средних лет, в камуфлированной форме (тогда Игорь еще не носил бороды). Вроде внешне похож, но именно в этом источнике упоминался КГБ. Я несколько задумался: кто знает, может, это военное училище готовило командные кадры и для погранвойск? Надо ехать в Москву и искать ответ там.
Когда в декабре 92-го Володя Пластун наконец осчастливил меня долгожданным телефонным номером, был уже последний вечер моего пребывания в столице, и все, что я мог позволить себе в тех обстоятельствах,– это позвонить по телефону. Как я уже упоминал в предыдущей главе, Игорь не узнал меня, хотя сколько воды утекло с тех пор... Я все еще мучился мыслью, тот это или не тот Игорь, хотя подспудно больше склонялся к тому, что все таки он – не мой Морозов. Эти мысли одолевали мою бедную голову и по дороге на Пролетарку. Путаясь в собственных умозаключениях, я настолько притих, что Елистратов даже стал на меня озабоченно поглядывать и попытался что-то спросить. Я раздраженно отмахнулся и стал думать дальше: как объяснить, с чего вообще начать? Уже потом, при нашей следующей встрече, Игорь рассказал мне о том, как в Кабуле столкнулся с офицером-старлеем. Они представились друг другу: "Игорь!" – "Игорь! А фамилия твоя как?" – "Морозов".– "Гм... и моя тоже. А отчество – Николаевич!" – "И мое... А ты какого года рождения?" – "Пятьдесят первого, двадцать второго мая".– "Так и я тоже". Редчайший случай полного совпадения имени, фамилии, отчества и даты рождения. Даже внешне они были чем-то похожи. Не знаю, да и братан тоже не знает, но вполне возможно, что этим старлеем, которого он встретил в Кабуле, и был мой близкий друг детства Игорь Морозов. Больше Игорь его никогда не встречал: и кто знает, вернулся ли тот живым "из-за речки".
Вот и искомая улица. Елистратов остается ждать в машине, а я, отыскав нужный подъезд, поднимаюсь в лифте наверх и нажимаю кнопку звонка. Дверь открыла жена Игоря – Ольга. Сыновей дома не было. Из соседней комнаты доносятся голоса, значит, Игорь не один, кто-то в гостях. Я прохожу в гостиную, последние сомнения развеялись: это не мой Морозов. Но с чего-то все же надо начинать наше знакомство. Я открываю кейс и достаю... не магнитофон, к черту его, а литровую бутылку водки и упаковку немецкого пива. Представляюсь и подсаживаюсть к столу. Человек в гостях у Игоря Володя Мурзин, в недалеком прошлом боец соседнего с бадахшанским, кундузского "Каскада". Мы выпиваем по стакану, закусываем. Я намеренно не тороплю события, внимательно прислушиваясь к разговору двух боевых офицеров, вспоминающих Афганистан. Через некоторое время Игорь взял в руки гитару, спел несколько песен. Я заблаговременно включил магнитофон и, пододвинув посуду, расположил его на столе.
В тот раз я не записывал интервью, поняв одну особенность Игоря. Задавать ему казенные вопросы с листа бумаги было бы бесполезной тратой и его и моего времени. Морозову необходимо было самому разговориться, выплеснуть наболевшее, и тогда беседа потекла бы уже сама по себе. Так и случилось, когда я приехал к Игорю во второй раз В этот день в гостях у Морозова был поэт и автор афганских песен полковник Виктор Верстаков. Я уже немного знал Витю как руководителя Студии военных писателей. Был неплохо знаком и с его литературным творчеством, включая "Афганский дневник". В этот раз мы записали с Игорем две полные часовые кассеты. Говорили в основном о войне и о ветеранских судьбах. Собственно о КГБ и об Отдельном учебном центре в Балашихе, иначе называемого КУОСом, а между своими ДОРНИИ, Игорь рассказывал скупо и неохотно. Оно и понятно. О действиях специальных диверсионно-разведывательных подразделений КГБ СССР "Каскад" в Афганистане – больше и охотнее, время от времени прерывая рассказ одной из своих подходящих к повествованию песен. Несколько раз гитару в руки брал и Виктор Верстаков, исполнив по моей просьбе свою очень замечательную шуточную песню "Краткий курс новейшей истории Афганистана" и некоторые другие. К моему предложению стать участниками и авторами афганских выпусков "Сигнала" оба отнеслись с пониманием и дали согласие.
Было еще много других встреч и у Игоря дома, и в ЦДЛ, где я познакомился с еще двумя ветеранами – авторами афганских песен: Мишей Михайловым и Александром Минаевым. Постепенно я становился для них своим, что говорило о наивысшей степени доверия ко мне, перешедшего в настоящую мужскую дружбу. С Игорем Николаевичем Морозовым мы стали братьями. И именно этого совершенно нового осознания себя как частички того целого, что называется афганским братством, мне не могли бы дать и тем более заменить никакая "Свобода" и никакой Запад. Я никогда не был солдатом Ограниченного контингента, но, почти двадцать лет являясь специалистом по Афганистану и занимаясь афганской войной, я сросся и сжился с ней настолько, что тоже вправе теперь называть себя "шурави", и более того – считаю это за честь. Афганская война – это не только почти десять календарных лет, проведенных миллионом советских солдат и офицеров "за речкой". Это прежде всего духовная общность этого миллиона – истинное, по духу своему, воинское братство, которое испуганные продажные политики поспешили оплевать и уничтожить, почувствовав в нем явную угрозу своему мещанскому благополучию. "Я вас в Афганистан не посылал" стало не только нарицательной фразой, но и кульминацией отношения государства и общества к ветеранам той войны. И это в России, где вернувшийся с поля боя солдат традиционно был почитаем и уважаем.
А уж в творческой плоскости афганскую войну нельзя сравнить ни с какой другой – даже с Великой Отечественной. Если, например, взять все афганские песни (а написаны они в основном бойцами – солдатами и офицерами, а не профессиональными литераторами, как в Великую Отечественную) и поставить в хронологический ряд, то вы получите самую правдивую историю войны за хребтом Гиндукуша. Все попытки повторить "песенный феномен Афгана" во время боевых действий в Чечне оказались заведомо обреченными на подражание гражданская война не рождает героев, способных ее воспеть. Поэтому из Чечни, сменив "цевье АКС на гриф гитары", никогда не придут морозовы, верстаковы и кирсановы.
Я с большим уважением отношусь к песенному творчеству бывшего снайпера "Альфы" майора Василия Денисова и моего друга сержанта запаса Сереги Кузнецова, написавших несколько хороших песен о чеченской войне, но я также не забываю и о том, что первой войной в их судьбах была война афганская.
Где-то через неделю я пришел к Игорю еще раз, уже с приехавшей в Москву Ниной. Попросил его к осени подготовить хотя бы черновые наброски по Файзабаду, где "год коротает 4-й "Каскад". Игорь улыбнулся, достал с нижней полки письменного стола папку с листами. Так я узнал, что он уже пишет книгу "Команда К". (Главы из нее в конце 90-х напечатала "Литературная Россия", а полностью книга брата должна выйти в том же издательстве, где и мои сумбурные "думы о былом".)
Об остальном же, что происходило во время моих летних "московских каникул", постараюсь рассказать вкратце.
С успехом решив вопрос, как совместить желаемое с возможным, мы с Ниной смотались в Минск, я забрал сестру и младшего племянника Артема (парень никогда не был в Питере), и далее уже всем табором мы взяли направление на Ленинград. В Москве к нам присоединился и Миша Елистратов.
В Питере, заехав к Николаю Николаевичу Сунцову, я попросил его поработать над материалом о советском термоядерном оружии третьего поколения – нейтронных зарядах и возможности их применения в случае агрессии извне в очагах локальных конфликтов, подобных таджикско-афганскому. Тема профессору Сунцову показалась интересной, и он обещал над ней подумать.
Через пару-тройку дней сестра с племянником и Ниной возвращались в Белоруссию. Со мной толку им было мало (сестра даже несколько обиделась, не говоря уже о Нине), ибо я, простите, все эти дни просто не просыхал и происходившее в тот раз в Питере помню смутно. Я, правда, каким-то чудесным образом (не иначе как заботами подполковника Андрея Карганова) все же попал в Выборг и даже записал на ленту рассказ ветерана-морпеха Великой Отечественной Петра Карнаушко о боях на Малой Земле и Керченском плацдарме, но как – хоть убейте, не помню. Потом, словно из омута, в памяти обрывком всплывает попойка на квартире у Игоря Дорошенко, в компании братьев Зубковых, Андрюхи Карганова, Миши Елистратова и еще кого-то. Обнаружилась и фотография. На ней Елистратов запечатлен почему-то с газовым пистолетом в одной руке и с черепом в другой. Ну прямо "бедный Йорик". Мы что, там еще и Шекспира ставили?
Вернувшись в Москву, я дал себе зарок не пить (господи, в который уже раз! зарока этого хватило на два дня) и, позвонив на Варварку генералу Манилову, напросился еще на один визит в секретариат Совета безопасности. В этот раз я несколько озадачил Валерия Леонидовича вопросами по военной доктрине России, особенно в части такого закрытого ее раздела, как ядерное планирование. Собеседник после минутной паузы, в течение которой он внимательно рассматривал меня, словно видел первый раз в жизни, все же разъяснил мне и это положение – в той степени допустимости, которую в беседе с журналистом может себе позволить государственный деятель. Понимая, что этими своими вопросами, возможно, несколько "перегнул палку", я объяснил Валерию Леонидовичу, что работаю над спецпередачей по сравнительному анализу, как это есть в НАТО, было в Советском Союзе и что есть или будет теперь в его правопреемнице – Российской Федерации. Манилов пообещал, что в следующую мою командировку даст мне возможность обратиться к специалисту по этим вопросам в одном из управлений секретариата СБ. Я поблагодарил Валерия Леонидовича, попросив на прощание также передать привет и мои наилучшие пожелания маршалу Шапошникову.
В Минобороны меня снова ожидало фиаско. Пал Сергеич, по какой-то одному ему известной причине, продолжал упрямо игнорировать "уважаемого журналиста", стоя в двух шагах от него, но в упор не видя, а его первый заместитель Андрей Кокошин, на пресс-конференцию которого я прибыл в означенный день в стены МО, прилюдно обозвал меня "цэрэушником". "Чья бы корова мычала",– зло и довольно громко прошипел я в удаляющуюся по коридору спину, тем самым вызвав улыбки на лицах нескольких российских коллег. Для них, полагаю, не было секретом, интересы какого ведомства на деле представлял бывший замдиректора Института США и Канады.
Перед отлетом я забежал к брату, попрощался с ним до следующего моего визита в Москву и пообещал, что уж, даст бог, наконец выберусь к нему в деревню, расположенную в живописном заповедном месте на одном из притоков Оки. Потом – визит в ЦДЛ, в студию военных писателей, на посошок с Витей Верстаковым. Там я познакомился еще с одним русским военным писателем полковником Николаем Ивановым, подарившим мне свою книгу "Операцию "Шторм" начать раньше".
На следующее утро Миша Елистратов повез меня в "Шереметьево-2". Уже прощаясь со мной у "телевизоров" таможни, он вдруг неожиданно спросил, как я смотрю на то, чтобы он, Елистратов, в начале осени текущего года заглянул этак на недельку в Мюнхен на предмет покупки автомобиля. Я не возражал, напомнив только, что жду от него полновесных материалов по военной доктрине, строительству Вооруженных Сил, а также по тактике, стратегии и оперативному искусству. Мы обнялись на прощание, и я, под завязку нагруженный чемоданами книг, заторопился в направлении терминала американской "Дельты", благо в Москве этот путь был куда короче, чем во Франкфурте-на-Майне.
...А В МОСКВЕ, В ОКТЯБРЕ, РАССТРЕЛЯЛИ ДРУГ ДРУГА
СКВОЗЬ ДЫМ...
Большая часть материалов, привезенных мною из летней командировки 93-го, в той или иной степени была об Афгане. Я начал готовить серию спецпередач в рамках "Сигнала", посвященных истории афганской войны, судьбам ее вернувшихся ветеранов и полыхающему в Таджикистане пожару межнационального конфликта, в котором одной из заинтересованных сторон были вчерашние афганские моджахеды, обретшие новый театр военных действий во славу аллаха и доллара. Володя Пластун, взявший на себя обязанность не только автора программы, но и моего учителя по такому предмету, как востоковедение, снабдил меня достаточно обширной литературой, включая даже Коран по-русски.
Может, на том сказывалась и кварта текущей в моих жилах татарской крови, но интерес к исламу я питал и ранее, порой весьма озадачивая знанием предмета коллег из мусульманских редакций РС и в особенности с радио "Свободный Афганистан", не прекратившего свое вещание и с выводом 40-й армии. У них, кроме самого шефа редакции – племянника одного из лидеров "Альянса семи" Сабхатуллы Моджадедди, ко мне, "шурави", довольно хорошо относился еще один сотрудник, по национальности пуштун, а по политической ориентации талиб, выпускник пакистанского духовного училища в Карачи, мулла Насрулло. Мулла этот не пытался, как могли подумать читатели, силой обращать "неверного уруса" в ислам. Наоборот, узнав что я православный (мусульмане почитают Христа пророком, не считая его Богом), он, признав наличие у меня души (таковой не обладают, например, атеисты, а также некоторые католики польского происхождения), весьма охотно растолковывал мне значение сур Корана и уложений шариата, считая, что иноверец естественным путем должен постичь величие Аллаха и суть единственно верного учения пророка его Мухаммеда. Я же, со своей стороны, постарался показать себя смышленым "талибом" нашего импровизированного медресе. Это принесло ощутимую пользу, ибо более всего в своих радиопередачах я не хотел разочаровывать эрудированного слушателя собственным неумением "отличить суннита от шиита, а их обоих, в свою очередь, от бревна", если прибегнуть к образному выражению одной из шуточных афганских песен Виктора Верстакова.
В Москве тем временем подходила к концу "бабье лето" – лучшая пора осени, заканчивался месяц сентябрь, а в Мюнхен прилетел Миша Елистратов. Сводив "дорогого гостя" малость поглазеть на ежегодную свальную пьянку на открытом воздухе "Октоберфест" – осенний праздник любителей баварского пива, я определил Мишу еще к нескольким коллегам по Русской службе РС в их программы, дабы тот нарубил хоть малость "капусты", а сам занялся с Женей Кушевым подготовкой к "круглому столу", темой которого был... военный переворот в России.
Сразу скажу, футуристические наши изыскания имели мало общего с тем, что в действительности произошло чуть позже, но сам по себе факт такого "круглого стола" на радио "Свобода" в те предоктябрьские дни показывал, насколько чутко и в этот раз "доброхотные американские дядюшки из Лэнгли" держали руку на дирижерском пульте.
Между тем противостояние президента и парламента достигло своего апогея. (Я внимательно следил за событиями, используя все имевшиеся в распоряжении РС, источники визуальной и вербальной информации.) Уже произошли стычки между стражами правопорядка и сторонниками Верховного Совета. Трудно было сказать, спонтанные ли это протесты или же за ними стоит очередной президентский Гапон. Не хватало всего одного толчка, чтобы развязать настоящую бойню, прикрываясь лозунгами "сохранения демократии и легитимности власти". И с той и с другой стороны находились выдвиженцы августа 91-го, либо прямо участвовавшие в развале Советского Союза и роспуске его легитимного органа – Верховного Совета, либо же приветствовавшие оный развал. Кто из них теперь легитимнее? Те, кто в Белом доме, или те, кто в Кремле?
Тогда это все разыграли как кровавый, не без этого, но все-таки фарс Теперь актеры готовились к исполнению высокой трагедии. Когда же режиссеры выпустят на сцену "человека со спичками"? Такой "поджигатель рейхстага" нашелся в лице подполковника Терехова – соратника замполита Уражцева по Союзу офицеров. Оценку господину Уражцеву и его коллегам-политрукам я дал еще в августовский путч: "Нет ничего страшнее для страны в тяжкую для нее годину, чем пропагандоны-замполиты, которых в одночасье лишили их объекта паразитирования – офицерского корпуса и которые теперь должны приспосабливаться – подыскивать другого носителя и кормильца". Теперь уже трудно сказать, как могли бы развернуться события, если бы Терехов со товарищи не открыл автоматный огонь по милиционерам, подъехавшим к автозаправке, расположенной по соседству с КПП Штаба по координации военного сотрудничества СНГ на Ленинградском проспекте, но в одном я уверен: дублеров у "человека со спичками" было несколько. Не Терехов, так другой замполит-гапон.
Следующим шагом оппозиции стал идиотский по замыслу и дилетантский по исполнению "штурм Останкино". А почему сразу не Кремля? С учетом всего вышеперечисленного уже нетрудно было окончательно убедиться в том, что "Сципиона Свердловского" устроит только один выход из создавшейся ситуации – разрушение "парламентского Карфагена". Последовал Указ о роспуске Верховного Совета. К сожалению, сами лидеры парламентской оппозиции не смогли или не захотели до конца защищать свои идеи и лозунги с оружием в руках, как это и подобает настоящим мужчинам и офицерам. Эту слабинку "российского парламентаризма" Ельцин и его сатрапы поняли сразу. Белый дом был обречен. Но погибли не сами лидеры. 3 октября на сцену "московского театра военных действий" вышли танки и БТРы Кантемировской и Таманской "придворных дивизий". Боекомплектом "второго дня" обладал лишь один из добравшихся в столицу танков. Его и поставили на набережной, а экипажу приказали сыграть роль октябрьской "Авроры". А чтобы этот приказ звучал повесомей, его подкрепили энным количеством чужой, зеленого цвета твердой валюты.
Я не собираюсь подробно углубляться в перечисление фактов, известных и, надеюсь, памятных еще каждому русскому человеку, а заострю внимание на реакции "свободовских подпевал" на октябрьские события 93-го, равно как и на ряде вопросов, ответы на которые не даны и поныне, спустя почти десять лет. Помните восклицание, оброненное комментатором CNN: "Господи, русские опять стреляют в русских!" Кому-то в этих словах почудилось "сожаление и сопереживание". Полноте, товарищи-господа. Это в нашей "стране дураков" наивно сопереживали красочному шоу "11 сентября", когда "аль-каидовские дансисты", как пошутил мой старый мюнхенский друг Борис Мухаметшин, "вырвали два фронтальных клыка из "пасти мира". Нам, "русским, стрелявшим в русских", здесь, на Западе, никто не сопереживал, наоборот, жалели, что Москва не превратилась во второй Бейрут. Я не утрирую, один американский журналист, когда-то освещавший гражданскую войну в Ливане, будучи в октябре гостем РС, весьма сожалел, что для полноты картины отсутствуют действия фронтовой авиации. А пьяный то ли от виски, то ли от счастья директор Русской службы Юрий Львович Гендлер ходил по коридорам "Свободы" с блуждающей на губах улыбкой и время от времени многозначительно произносил, картавя больше обычного: "Господа, мы должны поддег'живать пг'езидента Ельцина!" Как мне хотелось тогда заехать Юрию Львовичу по его холеной нерусской морде... Больше я с ним не пил.
За исключением Жени Кушева, никто из моих коллег русским людям, которых в упор расстреливали из танковых орудий, простите, не сопереживал, повторю это еще раз. Миша Елистратов, похоже, тоже пребывал в определенной растерянности. Хрен его знает, куда повернется нож мясорубки, не в пору ли подумать и об убежище? В студиях РС он, как бывший офицер, волею случая оказавшийся на РС, был нарасхват. Я не интересовался особо, с кем он беседует и о чем. Один раз, правда, я и сам выступил в эфире, ответив на кретинский вопрос ведущего "круглого стола" Левы Ройтмана, которого за глаза звали Вротманом: "А что армия?" – "А ничего. Армия поддержала своего Главковерха, а что бы вы, Лев Израилевич, от "прикормленной армии Кремля" хотели? Русской или, если угодно, Российской, все еще нет, а Советская больше не существует". (Позже я узнал, что материал этот подхватила московская газета "Иностранец", но процентов 90 от него были сняты военным цензором. Забавная верстка, я ее сохранил – сплошные "белые квадраты".) Больше меня беседовать не приглашали, и остаток дня я провел у себя в кабинете в мрачном подпитии, поминая третьим "и наши и ваши гробы". В глазах у меня застыли плохо высохшие слезы и бессильная злоба.
Таким меня и нашел Женя Кушев. Мы плеснули по стаканам, молча посмотрели друг на друга и выпили. Бывший диссидент Кушев тоже пребывал в явном шоке от очередного выверта ельцинской "дерьмократии". Мы налили еще. Молча выпили. Именно в тот день, 3 октября, я по-настоящему осознал себя "белой вороной" в числе прочих "пернатых" и "пархатых" "Свободы". Мне уже было ясно, что долго мне там не проработать, а поэтому и терять-то особенно нечего.
Потом, как вы помните, началась любимая забава победителей – "охота на ведьм". "Спасители российской демократии", отправив главных своих противников в "Матросскую тишину", методично начали подметать "стрелочников" помельче, попросту сводя счеты, как это уже имело место и в 91-м. До сих пор без ответа остаются вопросы: к какому ведомству принадлежали расстреливавшие толпу зевак снайперы-провокаторы, явно привезенные в Москву извне (уж не из Израиля ли)? кто потрудился вырвать страницы из регистрационного журнала в "Шереметьево-2" и какова судьбы милиционеров из охраны Верховного Совета, а также бойцов дивизии имени Дзержинского, оставшихся верными парламенту и пытавшихся сдержать на Кольцевой дороге продвижение бронетехники "Кантемировки"?
