Текст книги "Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 2"

Автор книги: Валерий Гитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

Сфера Изящного

Трудно, почти невозможно провести хотя бы условную грань между философией как таковой и литературным художественным творчеством. Последнее просто немыслимо без элементов философии, а первая очень и очень много теряет без художественно-выразительных средств. Творчество Вольтера, Дидро, Руссо – яркое тому свидетельство.

Философия эпохи Просвещения нашла свое эмоционально-творческое отражение в стиле рококо, с его замысловатыми орнаментами, игривой асимметрией, с его пастухами и пастушками, нимфами и богинями, пребывающими в непреходящей любовной истоме.

В литературе торжествующий гедонизм рококо в той или иной степени нашел свое выражение и в «Орлеанской деве» Вольтера, и, конечно же, в «Нескромных сокровищах» Дидро, но наиболее ярко он проявился в творчестве поэта Эвариста Дезире де Форжа де Парни (1753—1814 гг.), автора нашумевших «Эротических стихотворений» и поэм «Потерянный рай» и «Битва старых и новых богов», которые принесли ему заслуженную славу и репутацию «единомышленника Вольтера».

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

Приснилось мне, что я – смиренный инок,

Попавший в монастырь визитандинок.

Вечерня уж окончилась; сейчас

Узнаем, спят ли сестры? С этой целью

Из кельи я заглядываю в келью…

Гортензия! Зачем ты одеяло

Откинула? Его не отстраняй!

Не нужно, чтоб рука твоя блуждала!

Сперва груди коснулась невзначай

Атласно-гладкой юная черница,

И вот уже… Ну, можно ль так забыться?

К Цецилии спешу из кельи сей.

Хоть ночь длинна – роман еще длинней.

Евангелье любви она читает,

И грезит, и на ус себе мотает.

Скучающим в таком монастыре

Природу может заменить искусство.

Я безделушку вижу на ковре:

Она разгорячает Зои чувства.

Вот на киоте, рядышком с Христом,

Стоит сосуд с мягчащим молоком…

Поздравим же находчивую Зою!

Любовник скромен, он всегда с тобою,

И обмануть не сможет нипочем…

Эварист де Форж де Парни.

«Битва старых и новых богов».

И совсем иная проблематика и иная поэтика были присущи так называемому просветительскому реализму, отражавшему восхождение буржуазии на вершину общественной пирамиды. В произведениях этого направления духовные конфликты литературы XVIII века (борьба чувства и долга, страсти и разума) уступают место изображению активной, деятельной жизни героев, их борьбе за существование, за общественное признание, за утверждение личного достоинства человека из нижних слоев социума, человека, который «делает сам себя».

Английские писатели создали даже особый жанр романа, получивший название «просветительского». В таком романе герои попадают в различные нестандартные ситуации, где с наибольшей эффективностью проявляются их интеллектуальные, волевые и физические качества. Наиболее характерными образцами литературы этого жанра считаются романы Даниэля Дефо (1660—1731 гг.)и Джонатана Свифта (1667—1745 гг.).

Дефо, обратившись к форме авантюрного романа, создал целый ряд таких широко известных произведений, как «Робинзон Крузо», «Молль Флендерс», «История полковника Джека» и «Капитан Синглтон».

Самым популярным из них является, конечно, «Робинзон», этот гимн человеческой предприимчивости, трудолюбию и несгибаемой воле к жизни. Своим описанием идеала «естественной жизни» Дефо предвосхищает теории Руссо, а взаимоотношения Робинзона и Пятницы лягут в основу жанра так называемого «колониального романа», где цивилизованные европейцы терпеливо и по-отечески снисходительно наставляют обезьяноподобных аборигенов на путь истинный. Но главное – мужество и активная жизненная позиция Робинзона, героя эпохи предприимчивых людей, за которыми, как оказалось, будущее.

КСТАТИ:

Спасшийся во время кораблекрушения англичанин попадает на необитаемый остров. Его сочли погибшим, а потому не искали, так что робинзонада продолжалась довольно продолжительное время, пока остров не оказался в зоне морских учений, и высадившиеся на нем морские пехотинцы не обнаружили столь странного «условного противника».

– Что это за хижина? – спрашивают его, рассматривая скромное сооружение из бамбука и пальмовых листьев.

– Дом, в котором я живу.

– А вон то красивое строение?

– Клуб, который я посещаю.

– Ну а вон та хижина? —указывают на жалкую постройку в отдалении.

– Ах, эта… Это – клуб, который я игнорирую…

Что-то наподобие…

А вот главный герой Джонатана Свифта, тоже решительный, тоже волевой и предприимчивый, Лемюэль Гулливер, во время своих странствий встречается с какими-то фантастическими персонажами: великанами, лилипутами, разговаривающими лошадьми, но неизменно выходит победителем из всех возникающих ситуаций в тех или иных сообществах, изображенных с эзоповской иронией и поистине свифтовским сарказмом, не оставляющих сведений в том, что те, с кем общается Гулливер, – вовсе не плод авторской фантазии, а нечто вроде зарисовок с натуры…

При этом следует отметить, что творчеству Свифта присуще достаточно скептическое отношение к такому размытому и многозначному понятию как «социальный прогресс», что, собственно, присуще всем людям с незашоренным сознанием…

КСТАТИ:

«Если людоед пользуется ножом и вилкой – это прогресс?»

Станислав Ежи Лец

Незашоренным сознанием обладал и Генри Филдинг (1707—1754 гг.), написавший несколько романов, среди которых – искрометная «История Тома Джонса, найденыша», герой которой ведет неравную борьбу за место под солнцем и побеждает, причем, без какого-либо озлобления, без трагизма, присущего литературным борцам за общественное признание в последующих эпохах. Том Джонс ведет свою борьбу легко, изящно и дерзко, заражая самых ярых противников неиссякаемым оптимизмом и легкостью восприятия собственных поражений.

Противоречия человеческого характера нашли свое отражение в эксцентрических романах Лоренса Стерна (1713—1768 гг.): «Жизнь и мнения Тристама Шенди, джентльмена» и «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии», а также в блестящей драматургии Ричарда Бринсли Шеридана (1751—1816 гг.) и Джорджа Лилло (1693—1739 гг.), создавшего первую буржуазную трагедию «Лондонский купец».

Но эйфория по поводу победоносного шествия буржуазии и впечатляющих успехов предприимчивых плебеев достаточно скоро угасла, тем более что французская революция со всей убедительностью показала миру, в какой кровавый мрак толкает человечество библейская фраза «И последние станут первыми…»

Пошел процесс отката от просветительского реализма, который дал толчок развитию романтизма и сентиментализма.

Культу холодного разума был противопоставлен культ чувствований. В этом направлении активно работала группа немецких литераторов, вошедших в Историю под названием «Буря и натиск». Члены этой группы, развивая демократические идеи знаменитого немецкого драматурга и философа Готхольда Эфраима Лессинга (1729—1781 гг.), выдвигают на первый план человеческую «страсть» как основную пружину жизнедеятельности.

Но в отличие от сентименталистов, которые культу страсти придавали какое-то роковое, деструктивное значение (Оливер Голдсмит (1728—1774 гг.), Николай Карамзин (1766—1826 гг.) и др.), «мятежные гении», как себя называли участники группы «Буря и натиск», утверждали созидательное начало бурных переживаний.

Н. Рушева. Натали

Наиболее значительным представителем этой группы был молодой Иоганн Вольфганг Гете (1749—1832 гг.), который оставил свой след в мировой Истории и как выдающийся литератор, и как выдающийся философ.

Мало того, он в разные периоды своей нестандартной жизни был еще и живописцем, скульптором, архитектором, критиком, публицистом, актером, режиссером, директором театра, переплетчиком, гравером, алхимиком, анатомом, ботаником, физиком, астрономом, политиком, финансистом и т.д. и т.п.

У него было слабое здоровье. В 19 лет началось кровохарканье, которое продолжалось до самой смерти, до 83 лет. В 21 год наступило расстройство нервной системы, но этот недуг, в отличие от туберкулеза, Гете преодолел с блеском, как истинный хозяин собственной судьбы. Чтобы побороть частые головокружения, Гете заставлял себя подниматься на соборную колокольню. Он укреплял свою психику наблюдениями за хирургическими операциями в больницах, а также слушанием военных барабанов и маршировкой вместе с солдатами на плацу.

В 25 лет он написал свой знаменитый роман «Страдания молодого Вертера», о котором впоследствии сказал: «Это создание… я, как пеликан, вскормил кровью собственного сердца и столько в него вложил из того, что таилось в моей душе, столько чувств и мыслей, что, право, их хватило бы на десяток таких книг…»

Большое Веймарское издание его сочинений насчитывает 143 тома.

Самые значительные из них: «Римские элегии», «Годы учения Вильгельма Мейстера», «Волшебная флейта», «Учение о цвете», «Западно-восточный диван» и, конечно же, бессмертный «Фауст».

Образ Фауста, легендарного ученого-чернокнижника XVI века, у Гете является средоточием всех порывов человеческого духа, направленных на осмысление и покорение окружающего мира, что всегда так дорого обходится тем, кто превращает их в идею-фикс…

КСТАТИ:

«В жизни дело идет о жизни, а не о каком-то результате ее».

Иоганн Вольфганг Гете

Он пользовался огромным успехом у женщин. В его «букете» можно увидеть и роскошные оранжерейные, и скромные полевые цветы, но все они дышат искренним и сильным чувством: дочь лейпцигского трактирщика Анна Катарина Шенкопф, Эмилия и Люцинда, дочери танцмейстера, у которого молодой Гете брал уроки, Фридерика, дочь пастора, Шарлотта Буфф, описанная в «Вертере», Антуанетта, подруга его сестры, Елизавета Шенеман, Шарлотта фон Штейн, Христина Вульпиус, ставшая его женой, некая Беттина, веймарская актриса Корона Шретер и совсем юная Ульрика фон Левецов, последняя любовь гения…

Но все это были праздники, которые тем и хороши, что приходят нечасто и продолжаются недолго. Недаром же он сказал, что «радугу, которая держится четверть часа, перестают замечать».

Можно, конечно, превратить жизнь в сплошной праздник, но тогда она будет не только фальшива, но еще однообразна и скучна.

КСТАТИ:

«Празднуй лишь то, что благополучно закончено: всякие же вступительные торжества исчерпывают охоту и силы, которые должны возбуждать наше стремление и сопутствовать нам в дальнейших наших усилиях. Из всех празднеств брачное наименее уместно, ибо оно более всякого другого должно бы проходить в обстановке тишины, смирения и надежды».

Иоганн Вольфганг Гете

Он всегда призывал меньше праздновать свои мнимые победы и больше делать конкретного и действительно полезного, то есть того, что превращает небытие в бытие. О, если бы этот принцип был принят как основополагающий всеми теми, кто вершит нашими судьбами!

Увы, их заботит совсем иное: как найти наиболее эффективные средства подавления нашей внутренней свободы, потому что именно она мешает осуществлению их вековечной мечты – сделать из нас рабов не по статусу, а по сути, чтобы мы приняли душой это рабство и радовались, радовались, радовались ему, избавляющему от всякой ответственности за собственную жизнь…

Радость скота.

КСТАТИ:

«Для лошадей и влюбленных сено пахнет по-разному».

Станислав Ежи Лец

Но давно ведь известно, что чем сильнее давление, тем, соответственно, сильнее и сопротивление ему, и мощным консонансом философским трудам, утверждающим принцип независимости человеческого духа, послужила волна эротической литературы, которая бросила вызов двойной бухгалтерии буржуазной морали, рвущейся к господству над массовым умом, отличающимся от индивидуального крайней неразборчивостью и столь же крайней внушаемостью.

Испанская аристократка Алоизия Сихеа вызвала подлинное смятение в великосветских кругах (если, конечно, можно назвать таковыми круги, придерживающиеся фальшивой буржуазной морали) своей весьма откровенной повестью «Любовный напиток», единодушно признанной автобиографической.

Иллюстрация к «Любовному напитку» А. Сихеа

Все развратники испанского королевского двора были безмерно шокированы, читая строки, написанные женщиной (!), да еще и одного с ними социального круга: «Как ты прекрасна! А теперь стань на колени и наклони голову вниз!» – сказал он, узрев мои ягодицы, которые белизной соперничали со слоновой костью и ранним снегом…»

Это была эпатажная реакция на буржуазную благонамеренность ортодоксальной литературы того времени.

А французский писатель аристократ Ретиф де ла Бретони заявил: «Мораль несет любви зло!»

Спорное заявление, что там ни говори, однако что могли противопоставить ему записные моралисты? Что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда? Разве что…

А де ла Бретони приобрел скандальную известность не только своими эпатирующими высказываниями, но и автобиографическим романом «Мсье Николя», где автор весьма талантливо описывает свой сексуальный дебют в объятиях светской львицы мадам де Парагони.

Этим романом искренне восхищались Гете и Шиллер.

Автор бессмертного «Фауста» тоже любил скандализировать почтеннейшую публику. Впрочем, а кто не любил? Разве что тот, кому вообще нечего было этой публике сказать.

Аббату Прево (Антуан Франсуа д'Экзиль Прево, 1697—1763 гг.), видать по всему, было что сказать, если он, кроме «Истории Кливленда, незаконного сына Кромвеля…» написал еще и всемирно известную «Историю кавалера де Грие и Манон Леско», о которой некий правовед-неудачник, которого звали Маре, отозвался следующим образом: «Тут один сумасшедший выпустил ужасную книгу… за ней все бежали, как на пожар, в огне которого следовало бы сжечь и книгу, и ее автора».

Согласно постановлению суда первое издание «Манон Леско» было действительно сожжено.

И отнюдь не из-за какого-то эротического натурализма, который никак себя не проявил в данном произведении, а всего лишь из-за описаний «фривольных приключений двух распущенных молодых людей», которые заключались в следующем: «Намеренье обвенчаться было забыто в Сен-Дени; мы преступили законы церкви и стали супругами, нимало над тем не задумавшись».

«Безнравственность» данной книги власти усмотрели в ином, разумеется, а именно когда знатный, но безвольный юноша становится сексуальным рабом самой заурядной шлюхи.

Этот пример лишь в очередной раз указывает на то, что критерии определения уровня безнравственности того или иного произведения никогда не были объективными и постоянными, находясь в прямой зависимости от вкусов общества и его правителей.

КСТАТИ:

«Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги, написанные хорошо или же написанные плохо».

Оскар Уайльд

Но, чтобы определить, насколько хорошо или плохо написана та или иная книга, нужно обладать тем набором знаний и свойств, которым, как правило, никогда не обладают те, кто вершит наши судьбы. А их консультанты, тоже как правило, – дрянь…

В 1749 году увидел свет роман, сразу же ставший всемирно известным, как и его автор Джон Клеланд, до сих пор игнорируемый редколлегиями официальных энциклопедий. Роман назывался «Мемуары женщины для утех, или История жизни Фанни Хилл».

Его издателя, Клайда Гриффитса, власти приговорили к позорному столбу, возле которого он простоял указанное в судебном вердикте время, а вот автора, которого как джентльмена не могли приговорить к такому унижающему наказанию, вызвали в Королевский Тайный Совет и потребовали объяснений, во-первых, по поводу того, что именно он хотел сказать своим «гнусным творением», и, во-вторых, какие обстоятельства побудили его заниматься подобной деятельностью.

На первый их вопросов Клеланд отвечал довольно неопределенно, а вот на второй дал ответ короткий и исчерпывающий: «Нищета».

Члены Тайного Совета были порядком шокированы фактом обнищания благородного и образованного джентльмена и вынесли весьма странный, особенно по тем временам, приговор: «Назначить автору богомерзкого и смущающего общественный покой произведения денежное содержание, дающее возможность достойно существовать, но взамен потребовать с упомянутого автора торжественное обещание впредь никогда не писать ничего подобного».

Иллюстрация к «Фанни Хилл»

Клеланд с легкостью дал это обещание, удовлетворившись всемирной славой «Фанни Хилл», однако через много лет поставил жирную точку в своей литературной карьере, написав роман «Мемуары сластолюбца», где нет практически ни одной откровенно эротической сцены, но есть полная энциклопедия пороков английского бомонда с самой уничтожающей его характеристикой.

Итальянец Джованни Джакомо Казанова (1725—1798 гг.), более, чем литератор, известный как «король авантюристов», оставил потомкам двенадцатитомные мемуары, названные им «История моей жизни».

Эти мемуары – захватывающая хроника эпохи, уже ощущавшей дыхание приближающихся революционных гроз. Правда, атмосфера эпохи служит всего лишь фоном для хвастливых описаний эротических эксцессов, главным героем которых, естественно, является непобедимый, неотразимый, шокирующий, блестящий Казанова.

Автор, смуглый красавец геркулесовского телосложения, покоритель женских сердец, знаток оккультных наук, бывший в разные периоды своей пестрой жизни и журналистом, и священником, и офицером, и театральным музыкантом, и заключенным, и государственным деятелем, но основным своим занятием сделавший сексуальное сношение.

Именно оно стало основной целью его существования, его призванием и средством самоутверждения.

Диапазон его многочисленных подружек был чрезвычайно широк: от балерины Корчелли, отдавшейся ему в десятилетнем возрасте, до престарелой маркизы Дюрфе, которой он произвел знаменитую «операцию по переселению душ». Операция заключалась в интенсивнейшем сексе на протяжении трех ночей, после чего доверчивой старушке был подброшен маленький ребенок – «носитель ее переселившейся души».

Результатом этих действий было завещание, согласно которому осчастливленная маркиза отписывала свое немалое состояние этому ребенку и его опекуну (Казанове, разумеется).

На страницах своих «Мемуаров» Казанова щедро делится с читателем впечатлениями о бесчисленных победах своего члена, который он величает «главным орудием сохранения человеческой расы», при этом уделяя должное внимание и теоретической стороне вопроса:

«… Самый простой способ – не обращать на добродетель внимания, ни во что не ставить ни на словах, ни на деле, осмеивать ее… застать врасплох, перепрыгнуть через баррикады стыда – и победа обеспечена, бесстыдство нападающего враз уничтожит стыдливость атакованного.

Климент Александрийский, ученый и философ, говорит, что стыдливость, каковая должна обитать в голове женщины, на самом деле находится в ее рубашке, ибо как ее снимешь, то и тени стыдливости не узришь».

В сочинении Казановы установка на беспощадное сокрушение стыдливости реализуется в различных эпизодах группового секса, к которому автор, видимо, питал особое пристрастие. В одном случае это пикантное приключение с некими Еленой и Гедвигой, которых неуемный Казанова в одночасье лишил девственности, в другом – с двумя монашенками, в третьем – с игривыми сестрами Анеттой и Вероникой.

Одна из типичных ситуаций: Казанова приходит на ужин к своему помощнику Басси и буквально на глазах у веселящихся родителей овладевает их юной дочерью, после чего и сами родители азартно предаются плотским радостям…

Тема поверженной добродетели, будучи центральной в «Мемуарах», тем не менее, органично вписывается в набор иных тем, и этот набор формирует впечатляющую атмосферу человеческих взаимоотношений эпохи в целом.

«Люди скажут, – писал Казанова, – что книга, оскорбляющая добродетель, это дурная книга. Возможно, поэтому я не советую читать ее тем, кто больше всего ценит добродетель и содрогается при мысли о наслаждении, дарованном любовью, а также тем, кто верит, что подобного рода чувство оскверняет душу. Им тоже лучше воздержаться от чтения».

Естественно, «Мемуары» Казановы украсили собой все возможные списки запрещенных книг.

Эротическая миниатюра. XVIII в. Россия

И все же «Мемуары» никогда не подвергались таким яростным преследованиям церковных и светских властей, как произведения русского поэта Ивана Семеновича Баркова (1761—1768 гг.).

Барков был символом особого направления в русской поэзии, названного «барковщиной» и традиционно воспринимаемого как «хулиганско-эротическая поэзия, изобилующая непристойной лексикой», и это определение отнюдь не самое жесткое.

Между прочим, современники Баркова не приходили в тот цензурный экстаз, который так характерен для буржуазно-демократических времен, и воспринимали его стихи как «шутливую поэзию», только и всего.

У Баркова было немыслимое количество последователей. Известно, например, что некоторые произведения, автором которых он якобы являлся, были написаны лет этак через 70—80 после его смерти. Известно и то, что под именем почившего Баркова довольно часто скрывались многие и многие из тех, кто вошел в историю литературы с репутацией вполне благонамеренного человека, чьи произведения составляют золотой фонд семейного чтения.

Баркова очень высоко ценил Пушкин. Это ему, великому поэту и весьма требовательному критику, принадлежат слова: «Барков – это одно из знаменитейших лиц в русской литературе… Для меня сомнения нет, что первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будут полное собрание стихотворений Баркова».

Судя по тому, что полное собрание сочинений Ивана Баркова и по сей день не вышло в свет, можно сказать, что время, о котором мечтал Александр Сергеевич Пушкин, еще не пришло…

Отдельные стихотворения и подборки появляются в разных изданиях, однако предваряющие эти подборки статьи маститых филологов, написанные в извиняющемся тоне, свидетельствуют о том, что табу, наложенное в свое время на имя Ивана Баркова, все еще не снято и едва ли будет снято на официальном уровне в ближайшем обозримом будущем.

КСТАТИ:

Не смею вам стихи Баркова

Благопристойно перевесть

И даже имени такого

Не смею громко произнесть!

Александр Пушкин

Это шуточное четверостишье в полной мере отражает суть традиционного восприятия Баркова, едва ли претерпевшего серьезные изменения в последние два с половиной столетия.

В свете этого восприятия поэзия Баркова выглядит сплошной похабщиной, издевательством над всеми моральными нормами и ценностями.

Барков же применял нестандартную лексику вовсе не из-за недостатка словарного запаса. Эта лексика служила ярчайшим выразительным средством дерзкого столкновения бесхитростной народной манеры отражения бытия и манеры салонной.

Стихи Баркова – отнюдь не глумление над моралью, а дерзкий вызов официальной власти, ее цензуре, ее нормам внешнего поведения и стереотипам мышления.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

Муж спрашивал жену, какое делать дело.

– Нам ужинать сперва иль еться начинать?

Она ему на то: – Изволь ты сам избрать,

Но суп еще кипит, жаркое не приспело.

Труды дают нам честь и похвалы на свет,

Трудом восходит вверх могущество героя.

Любовь от всех за труд приобрела Аннет

За то, что хорошо ебется стоя.

Иван Барков

Неотъемлемая часть русской литературы XVIII века, нравится это кому-то или нет. Правда, желающих авторитетно определять, что следует относить к литературе того или другого века, а что нет, предостаточно, вот только их квалификация оставляет желать лучшего, а то ведь они зачастую напоминают сосредоточенного Участкового милиционера, решающего задачу: «Спящая Венера» Кисти Джорджоне – порнография или же эротика?

КСТАТИ:

«Люди любят и ненавидят одни и те же вещи, но желающих много, а вот вещей мало».

Сюнь-цзы

Есть, конечно, вещи, и вовсе не подлежащие обсуждению. Та эпоха сверкает именами драматургов Пьера Корнеля (1606—1684 гг.) и Жана Расина (1639—1699 гг.), а некий Жан Батист Поклен, более известный как Мольер (1622—1673 гг.), человек весьма сомнительной нравственности, но несомненной гениальности, произвел подлинный переворот в драматическом искусстве, создав жанр социально-бытовой комедии, в которой он соединил, казалось бы, несоединимое: буффонаду, балаганный юмор и высокий артистизм, присущий лишь аристократическому искусству. И все получилось!

Этот человек оставил после себя такой яркий след своими «Мещанином во дворянстве», «Тартюфом», «Дон Жуаном», «Мнимым больным» и т.д., что его хватило бы на добрый десяток королей, включая и его современника Людовика XIV. Поговаривают, что его жена Арманда Бежар была в то же самое время и дочерью великого драматурга. Что ж, все может быть, но какое это имеет значение для следа человека в Истории? А те, которые полагают, что имеет, как правило, никаких следов после себя не оставляют. Кроме, разве что, грязного белья, в котором они так любили копаться…

И что бы, и кто бы ни говорил о каких-либо подробностях интимных биографий братьев Монгольфье, Жозефа Мишеля (1740—1810 гг.) и Жака Этьена (1745—1799 гг.), но это они ведь построили первый в Истории воздушный шар, а вот этим как раз и все сказано!

Но вернемся к литературе той фантастически богатой на культурные достижения эпохи. Пьер Огюстен Карон де Бомарше (1732—1799 гг.), безмерно талантливый человек, к тому же достаточно высокого происхождения, отразил в своих знаменитых пьесах «Севильский цирюльник» и «Женитьба Фигаро» конфликт между третьим сословием и дворянством, причем, явно сочувствуя первому.

Шедевры искусства, так же, как и воинские подвиги, должны, кроме всего прочего, обладать еще и определенного рода социально-нравственной ценностью. Думается, что антиаристократический пафос популярных комедий Бомарше подлил достаточно масла в огонь будущей революции. Смеяться, конечно, «не грешно над всем, что кажется смешно», однако иногда смех имеет своим следствием уж очень горькие слезы…

Вольно или невольно, но немало масла в тот же огонь подлил и Иоганн Фридрих Шиллер (1759—1805 гг.), с его мятежным стремлением к неограниченной свободе и жгучей ненавистью к феодальным порядкам (драмы «Разбойники», «Заговор Фиеско» и «Коварство и любовь», трагедии «Дон Карлос», «Мария Стюарт» и т.д.)

К сожалению, достаточно много найдется на просторах Истории талантливых людей, по тем или иным причинам не добившихся материального благополучия и возложивших ответственность за это на общество, совсем как ребенок, пинающий ногой шкаф, о который он ударился нечаянно…

КСТАТИ:

«Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-то ободрать».

Михаил Салтыков-Щедрин

А этот великий поэт хотел вещей простых, понятных и естественных, о чем и писал свои стихи, сделавшие его национальным героем Шотландии и мировой знаменитостью. Роберт Бернс (1759—1796 гг.), сын фермера, который в ранней юности начал сочинять произведения, ходившие в списках по всей Шотландии.

Подлинная слава пришла к нему в 1786 году, когда был издан томик его стихов, и весь тираж разошелся в один день.

У него была возлюбленная, Джин Армор, которая родила ему близнецов, но не могла выйти за него замуж из-за яростного противодействия родителей, мечтавших о выгодной партии для своей дочери и теперь пылавших ненавистью к тому, кто столь наглым образом отнял у них эту мечту.

Рассудив, что сложившаяся ситуация имеет больше плюсов, чем минусов, Роберт переезжает в Эдинбург, где быстро достигает громкого успеха. Его двухтомник мгновенно распродается, а за право впредь издавать его произведения издатель выплачивает Бернсу весьма немалые деньги, которые враз поворачивают на 180 градусов вектор отношения к поэту родни матери его детей, а также и самой Джин, в недавнем конфликте принимавшей сторону отца и матери.

Возможно, мечта об иных, не таких как у Джин, взглядах на любовь породила эти знаменитые строки:

 
Ты свистни —тебя не заставлю я ждать,
Ты свистни – тебя не заставлю я ждать,
Пускай там бранятся отец мой и мать —
Ты свистни —тебя не заставлю я ждать…
 

И гордый Роберт посылает куда подальше свою излишне благоразумную подружку с ее родителями впридачу.

Он известен уже всей Великобритании. Он знаменит, он принят в высшем обществе, он – кумир женщин…

КСТАТИ:

– Кто там стучится в поздний час?

«Конечно, я – Финдлей!»

– Ступай домой. Все спят у нас!

«Не все!» – сказал Финдлей.

– Как ты прийти ко мне посмел?

«Посмел!» – сказал Финдлей.

– Небось наделаешь ты дел…

«Могу!» – сказал Финдлей.

– О том, что буду я с тобой…

«Со мной!» – сказал Финдлей.

– Молчи до крышки гробовой!

«Идет!» – сказал Финдлей.

Роберт Бернс

Но он вернулся все-таки на малую родину, помирился с Джин Армор, а затем перевез ее и детей на свою новую ферму. Там он жил два года, при этом работая акцизным инспектором.

В 1791 году семья Бернсов переезжает в город Дамфриз.

Видимо, Бернсу, как, впрочем, и любому истинному поэту, семейная жизнь не шла на пользу. В этот период он часто болел и переместил центр своего внимания с естественных человеческих отношений на неестественные…

 
Законодателя страны
Я не хочу бесславить.
Сказав, что вы не так умны,
Чтоб наш народ возглавить.
Но вы изволили чины
И званья предоставить
Шутам, что хлев мести должны,
А не страною править.
 

Ну а шуты… они ведь чрезвычайно мстительны были во все времена, и время Бернса – не исключение, так что после подобных стихов жизнь поэта заметно усложнилась. А тут еще он во всеуслышание заявляет о своих симпатиях к французской революции…

У Бернса резко обостряется хронический ревмокардит, и в 1796 году он покидает этот безумный мир…

Когда-то он, национальный герой Шотландии и кумир многих миллионов читателей во всем мире, написал шутливую «Эпитафию на могиле сельского бабника», которая в известной мере могла бы относиться и к ее автору:

 
Рыдайте, добрые мужья,
На этой скорбной тризне.
Сосед покойный, слышал я,
Вам помогал по жизни.
Пусть школьников шумливый рой
Могилы не тревожит…
Тот, кто лежит в земле сырой,
Был им отцом, быть может!
 

Конечно, публика не состоит сплошь из глупцов, но отрицать очевидный факт негативного воздействия большинства на меньшинство едва ли разумно

КСТАТИ:

«Какая ирония! Умные, талантливые люди всю жизнь убивают себя для этой дурацкой публики, а между тем в глубине души презирают в отдельности всех глупцов, из которых она состоит!»

Жюль и Эдмон Гонкуры

А проблеме права человека на поступок, идущий вразрез общепринятыми нормами поведения, отдал свою жизнь английский поэт и общественный деятель Джон Мильтон (1608—1674 гг.), написавший знаменитые поэмы «Потерянный рай» и «Возвращенный рай», где это законное право утверждается хотя бы на художественно-образном уровне. Хотя бы так…

КСТАТИ:

Профессор: А теперь приведите хотя бы пару характерных штрихов биографии Джона Мильтона.

Студент: Когда великий английский писатель Джон Мильтон женился, он написал поэму «Потерянный рай», а когда его жена умерла, то из под его пера тут же вышел «Возвращенный рай».

Проблемам взаимоотношений рая и ада посвятил свое творчество великий Иоганн Себастьян Бах (1685—1750 гг.), создавший грандиозные фуги и оратории «Страсти по Матфею» и «Страсти по Иоанну».