Текст книги "Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 2"

Автор книги: Валерий Гитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

Бал Сатаны

По-другому трудно определить то, что произошло во Франции в середине лета 1789 года. Беззаконие было всеобъемлющим, тотальным. Его проявляли власти всех возможных уровней, его проявляли все, кому не лень. Казалось, что сломалась не только система государственной власти, но и система мирового устройства, столько веков и даже тысячелетий создаваемая на основе вселенских законов.

Все пошло прахом в одночасье, как при всемирном потопе.

Конечно, не бывает беспричинных событий, и то, что произошло во Франции жарким летом 1789 года, имело достаточно серьезные основания, которым посвящены пухлые тома многочисленных исследований проблемы освоения такого гимнастического упражнения, как «подъем переворотом».

Заманчиво, что и говорить.

Да, среди этих оснований присутствуют и неурожай 1788 года, и фантастической силы град, и массовое обнищание населения, вызванное бездумной внутренней политикой высшей власти, и дикие, какие-то гипертрофированно-феодальные отношения между крестьянами и помещиками, приносящие лишь убытки и тем, и другим, и утрата Канады в соперничестве с Великобританией, и неудача в Индии, где взяли верх все те же британцы, и безумное расточительство королевской власти, кроме всего прочего содержащей за счет обедневших французов 15 тысяч человек придворного штата, и коррупция среди чиновничества, но во всем перечисленном нет ничего уникального, такого, что было бы присуще только этой стране в это самое время, нет, как ни пытайся его выискать.

Были основания и более общего характера. Третье сословие, куда входили не только крестьяне, ремесленники и наемные рабочие, но и купцы, промышленники, банкиры, устало жить по правилам, явно отставшим от истинного положения вещей, и более всех эту усталость ощущали, наверное, купцы, банкиры и промышленники, мыслящие более сложными категориями, чем крестьяне, которые были бы вполне удовлетворены, скажем, снижением налогов и введением оброка вместо барщины, сильно отдающей крепостничеством.

Купцы и банкиры, как ни странно на первый взгляд, более всего мучились проблемой смысла жизни. Их плебейское материальное мышление никак не могло примириться с тем status quo, когда деньги – цель, суть, фундамент их бытия, не давали им ничего, кроме дорогой крыши над головой, добротной пищи, богатой одежды, собственно всего того, о чем каждый из них мечтал, начиная свой бизнес. Но когда все это пришло, захотелось большего – власти, почета, осознания себя элитой общества, а вот это-то и было им недоступно при существующем государственном строе, когда любой самый бедный дворянин мог совершенно безнаказанно избить тростью любого самого богатого купчину.

Если честно, то, наверное, в таком положении есть рациональное зерно. Деньги не должны быть эквивалентом власти или элитности, иначе обществом будут управлять те, которые, как писал Роберт Бернс, «хлев мести должны…», но сообразили, где стянуть то, что плохо лежит.

Мы на такое насмотрелись в первое десятилетие после развала Советского Союза. Не дай Бог…

Но это все рассуждения, а вот деньги обладают силой, могущество которой растет по мере разложения государственной власти, которая обязана поддерживать баланс между материальной и духовной сторонами жизнедеятельности вверенной ее попечению страны.

В тогдашней Франции деньги обрели то могущество, которое, подобно пару в перегретом котле, стало способно разорвать его стальные стенки. В каждом нормальном паровом котле существует аварийный клапан для снижения критического давления. Был такой клапан и у французской власти, но мало его иметь, надо еще вовремя им воспользоваться, и вот тут власть проявила ту безмозглость и ту безответственность, которые являются преступлением, за которым должно следовать наказание.

И еще одна черта. Государственный переворот – дело обычное и хорошо отработанное к тому времени хотя бы в той же России. Четкий и быстрый вариант: группа офицеров входит в комнату, где расположилось первое лицо государства, убивает его и затем объявляет о назначении нового первого лица. Третье сословие сочло подобный вариант и слишком дорогим, и ненадежным в том плане, что новое первое лицо, став у руля власти, может оставить без изменений, по крайний мере кардинальных, существующее социальное положение, и тогда – деньги на ветер что ли?

Купчины избрали другой путь, может быть, более хлопотный, но зато и более надежный. Они решили изменить в корне государственную систему, развалить, подорвать ее, отрубив при этом верхушку социальной пирамиды и прочно став на ее место. И при всей грандиозности такого плана воплощение его обходится сравнительно недорого, если основным инструментом сделать тех, кто жаждет только дармовой водки и куска вареной колбасы, при этом люто ненавидя всех, кто не похож на них своими привычками, одеждой, манерами и т.п. Они люто ненавидят всякий установившийся порядок. Это дети хаоса, тот самый осадок, который присутствует в любом обществе, но никакое общество не должно позволять ему подниматься со дна и проникать в другие свои слои.

Этой категории людей нельзя позволять концентрироваться, потому что, общаясь с массой себе подобных, они освобождаются от всех без исключения запретительных барьеров психики, испытывая жгучую потребность в реализации бьющей через край агрессивности.

При этом они испытывают потребность собираться группами, Желательно большими, то есть толпами, где ощущение коллективной силы и безнаказанности напрочь отшибает инстинкт самосохранения, растаптывает те слабые ростки разума, которые могли присутствовать в сознании, открывает ту заслонку, которая препятствует высвобождению из глубин подсознания самых темных, самых разрушительных сил.

КСТАТИ:

«Когда сто человек стоят друг возле друга, каждый теряет свой рассудок и получает какой-то другой».

Фридрих Ницше

Толпу охватывает то состояние, которое психологи называют социальным заражением. Оно обладает огромной гипнотической силой. Своеобразным «ключом зажигания» в таких случаях служит эмоциональный раздражитель. Им может быть гол, пропущенный в свои ворота любимой футбольной командой, призыв о помощи, исходящий от «своего» человека, то есть представителя черни, внешние проявления слабости и нерешительности официальных стражей порядка и т.п. В любом случае толпой управляют сильные эмоции, вызванные простым и естественным раздражителем, эмоции, более присущие женскому, чем мужскому началу, хотя, как правило, толпа состоит по преимуществу из мужчин. Это женское начало коллективной агрессии достаточно ярко отражено на полотне Эжена Делакруа (1798—1863 гг.) «Свобода, ведущая народ», где во главе вооруженной и охваченной жаждой мести (неважно кому) толпы широко шагает полуголая рослая красавица с потрясающим бюстом (особенно, если учесть совершенно неоспоримый факт отсутствия в те времена силикона).

Эжен Делакруа. Свобода, ведущая народ

И еще одно замечание по проблеме толпы. Как говорится, воробьи сбиваются в стаи, орлы летают в одиночку. Толпу образуют, как правило, люди с неразвитым личностным началом и весьма невысокой социальной ценностью. Кто-то сказал бы: «Ну и что? Все равно ведь это люди!» В ответ я бы посоветовал просмотреть видеоматериалы о событиях, происшедших 9 июня 2002 года на Манежной площади Москвы, когда толпа футбольных фанатов громила все и всех, кто попадал в поле ее коллективного зрения, когда там царил хаос в наиболее жутком его проявлении, что у любого нормального человека могло бы вызвать только одно желание: пригласить на Манежную площадь Терминатора с его лазерным пулеметом…

Достойные люди толпами не ходят.

Невозможно представить себе толпу Достоевских или Моцартов. Исключено. Да чего там великие, толпу кузнецов можно себе представить? А толпу хлебопеков? Учителей? А вот толпу всякой не занятой никаким полезным делом мрази – проще простого.

Совершая государственный переворот, нормальные, самодостаточные люди выбирают в сообщники только себе подобных, тех, которые сознательно разделяют их взгляды, сообразно этому оценивают сложившуюся обстановку и осознают свою ответственность перед обществом. Люди иного склада, не обладающие должным уровнем самодостаточности, страдающие различными комплексами, прежде всего – комплексом неполноценности, люди неудавшиеся, несостоявшиеся как заметные члены общества (хотя бы так) прибегают к средствам, которые во все времена считались недозволенными, недостойными и губительными для общества в целом: к помощи толпы.

В своем безумном стремлении отхватить у судьбы лакомый кусок, эти люди с полнейшим безразличием относятся к обществу, которое неизбежно бывает отравлено поднявшимся со дна губительным осадком.

Осадок этот поднимается со дна в считанные часы, но вот возвращается на свое законное место иногда годами, как во Франции, а иногда и десятилетиями, как в России, впрочем, возвращение это весьма и весьма условно.

Сатанинское это дело – аргумент толпы, такое же сатанинское, как отравление колодцев или бактериологическое оружие.

КСТАТИ:

«Вещь непостыдная становится постыдной, когда ее прославляет толпа».

Марк Тулий Цицерон

Великим праздником парижской толпы стал день 14 июля 1789 года, когда ничего такого уж эпохального не произошло на улицах взбудораженной французской столицы, однако, согласно дежурному мифу, именно в этот день состоялся штурм Бастилии, этой «цитадели деспотизма», как любят выражаться и списывать друг у друга авторы учебников, именно в этот самый день и началась французская революция, которую кое-кто упорно называет еще и «Великой».

Ну, «великой» ни одна революция быть не может, потому что, как правило, главным ее мотивом является совершенно низменное и банальное желание одной группы людей оттеснить от государственной кормушки другую группу, которая вовсю из нее хлебает и при этом не хочет делиться с другими жаждущими… А вот «справедливость», «равенство», «братство» и даже такая сладкая приманка, как «власть», – всего лишь камуфляж, за которым прячется вот то пошлейшее стремление…

Только-то и всего. А штурма Бастилии никогда не было, так что 14 июля, когда французы бурно радуются, поют, пляшут и устраивают пышные парады, имеет не более оснований для подобных проявлений, чем, скажем, 15 октября или 1 апреля. Последняя дата, пожалуй, предпочтительнее: она хоть что-то означает.

Но начнем, по порядку.

Весной 1789 года Франция вплотную подошла к той грани, с которой вступает в силу понятие «государственное банкротство». Людовик XVI не придумывает ничего лучшего в этой ситуации, как организовать лотерею в пользу неимущих. Эта жалкая затея, как и следовало ожидать, проваливается, едва заявив о себе. В народе усиливается брожение, унятъ которое попросту нечем. И тогда король решает созватьГенеральные штаты – высший представительский орган, который последний раз созывался в 1614 году.

Цель созыва – выкачать деньги из тех, кто и так содержит все и вся, из третьего сословия. Духовенство и дворянство от налогов были освобождены, хотя расходы на их содержание уже превышали все допустимые здравым смыслом проценты от всех затрат государства.

Все ведь должно иметь допустимую меру, иначе начинаются совершенно неуправляемые процессы. Но пока что дело до такого не дошло, все можно было еще спасти, мобилизовав серые клетки головного мозга и решившись на хотя бы частичную ломку сложившихся стереотипов. Да где там…

5 мая 1789 года в Версале (подальше от уже бурлящего Парижа) король в торжественной обстановке открывает Генеральные штаты. Большой зал, трон, перед троном восседают на скамьях делегаты от духовенства и дворянства – по 300 от каждого из этих сословий, а позади трона смиренно стоят 600 делегатов от третьего сословия.

А. Бос. Парижское купечество перед королем.

Ну какие мозги нужно было иметь, чтобы допустить вот такую мизансцену, которая изначально означает полный провал акции? Да разумней было бы заточить в Бастилии всех несогласных с иной планировкой, но кормильцев страны не ставить в такое положение, когда даже корова отказалась бы дать молока, не то что банкиры – денег.

И они, конечно, ничего не дали.

Министр финансов Жак Неккер (1732—1804 гг.), который обеспечил парижан хлебом в голодную зиму 1788—1789 годов (не бесплатно, правда, а посредством ссуды под пять процентов), выступил с речью, из которой явствовало, что все обстоит очень плохо и что надо что-то делать. Что именно надо бы делать, Неккер так и не сказал…

Король поспешил закрыть заседание, причем без каких-либо пояснений или предложений. Это было его ошибкой, которую вполне можно было бы признать роковой: беременность не рассасывается, так что игнорирование этого факта всегда чревато серьезными последствиями…

Инициативу перехватило третье сословие. 17 июня 1789 года его депутаты провозгласили себя Национальным собранием, то есть единственным полномочным представителем нации. Это был очень серьезный шаг. Национальное собрание ставило себя, по сути, выше королевской власти. Граф Мирабо, один из депутатов, приложил немало усилий, чтобы предотвратить такое решение, но представители третьего сословия упорно стояли на своем, и Мирабо счел за лучшее возглавить это движение, если уж никак нельзя было ему противостоять…

Впрочем, от него уже мало что зависело. 20 июня депутаты Национального собрания обнаружили зал заседаний запертым (король не придумал ничего лучшего для выхода из кризиса) и тогда перешли в соседний зал для игры в мяч, где поклялись не расходиться до тех пор, пока у Франции не будет конституции. К ним присоединилась определенная часть дворянства и духовенства, скорее всего исключительно из желания досадить королю, не подумав, во что это может вылиться.

Король, тоже не вникнув в глубинную суть происходящего, признал полномочия Национального собрания, тем самым фактически заявив о своем отречении от престола монарха, по крайней мере, абсолютного. Но он еще мог занять место на престоле монарха конституционного. Мог, но не сделал ни одного шага в этом направлении.

Он открыто игнорировал заседания Национального собрания, занимаясь охотой и устраивая иные развлечения, имевшие целью продемонстрировать его полнейшее равнодушие к «высшей власти» и ее законотворческой деятельности.

Но и это само по себе не так уж страшно было бы, если бы Людовик XVI со свойственной ему неуклюжестью не стал бы стягивать к Версалю, где проходили заседания Национального собрания, воинские подразделения. Депутаты, узнав об этом, подняли большой шум, заявляя о том, что король готовит государственный переворот (!). Поистине депутатская наглость.

КСТАТИ:

«– Вы кто такой?

– Депутат.

– Стыдитесь! Здоровый человек! Лучше бы работать шли».

Журнал «Сатирикон», 1908

А тут еще Людовик увольняет Неккера, обвинив его в халатности и пособничестве кризису власти. Неккер покидает Париж, и народ, окончательно признав в нем защитника своих интересов, а теперь – и жертву королевского своеволия, делает из его образа своеобразное знамя, под которое собираются все, кто желает половить рыбку в мутной воде беспорядков.

Среди таких желающих оказывается и маркиз де Лафайет (1757—1834 гг.), активный участник войны за независимость в Северной Америке, генерал американской армии, которому не терпится устроить во Франции какую-нибудь кровавую забаву.

9 июля Национальное собрание объявляет себя Учредительным, тем самым провозгласив свое право учреждать новый политический строй. Эти претензии были уже настолько серьезными, что требовали немедленных решительных действий со стороны короля, но он лишь продолжал подтягивать к Версалю войска. И это вместо того, чтобы ворваться в зал заседаний этого незаконного собрания во главе отряда улан с саблями наголо или, в крайнем случае, решиться на то, чтобы взорвать Версальский дворец вместе с заседающими там депутатами. Вандализм, конечно, но Франция – дороже…

13 июля образовалась Национальная гвардия под командованием маркиза де Лафайета, настроенного весьма и весьма решительно. Он и подобные ему люди, которых немало в Истории человечества, умеют очень оперативно собирать вокруг себя большие массы агрессивного люда, произнеся две-три энергичных фразы, освобождающих этот люд от всех психических барьеров, обычно называемых моральными устоями. Иными словами, собрав толпу, ей сообщают, что отныне ей «все можно, потому что кому как не народу может быть все можно» и что все грехи каждого члена многоуважаемой толпы оратор берет на себя, тем самым освобождая его от такого раздражающего понятия, как «совесть» и т.п. Дальше все происходит просто и быстро…

13 июля огромная толпа взяла штурмом Дом инвалидов, где хранились 28 000 винтовок и несколько пушек. Другая толпа ходила по улицам Парижа, демонстрируя неизвестно где похищенный бюст Неккера и взывая к «чувству справедливости» парижан.

Значительная часть парижан, опьянев от сознания вседозволенности и безнаказанности, невесть откуда свалившихся на них, решила воспользоваться случаем и примкнула к праздношатающимся.

Ну а дальше… дальше было то, чего никогда не было, но в честь чего парижане самозабвенно радуются каждого 14 июля…

Толпы избрали наиболее значительным и монументальным объектом своей агрессии Бастилию – громадный восьмибашенный замок в центре Парижа, в старину составлявший часть городских укреплений, а во времена кардинала де Ришелье используемый как место заключения представителей высшего общества.

Там не было мрачных казематов, пыточных камер, да и вообще там не было камер. Заключенные жили в довольно благоустроенных комнатах, при них могли находиться слуги, они имели возможность навещать друг друга и даже выходить в город, дав честное слово вернуться не позднее определенного часа.

На содержание каждого узника правительство выделяло деньги, причем очень даже немалые, настолько немалые, что некоторые «жертвы королевского произвола» просили продлить им сроки заключения, чтобы скопить побольше денег из выделяемых им на жизнь в «темнице».

Молодой Вольтер, просидевший в Бастилии некоторое время, успешно занимался там сочинительством, совсем как в престижном Доме писательского творчества, ни дать ни взять.

Содержание Бастилии обходилось казне очень дорого, особенно если учесть, что в этом огромном здании в 1782 году, например, пребывало 10 узников, а к 14 июля 1789 года – целых семь.

К тому времени уже были составлены планы сноса этой бесполезной громадины, напоминавшей слона посредине посудной лавки, и планы эти были выполнены вскоре после событий 14 июля, но никак не в ходе этих событий и не вследствие их.

Все происходило гораздо проще, банальнее официальной и очень красивой легенды о том, как героический народ, невзирая на огромные потери, пошел на приступ ненавистной цитадели деспотизма, как он освободил из мрачных казематов изможденных страдальцев, как по камешкам разнес грозную крепость…

Огромной толпе, подошедшей к воротам Бастилии 14 июля 1789 года, было попросту наплевать на каких-то там узников. Ее интересовало оружие, которое в большом количестве должно было, по идее, храниться в арсенале крепости, гарнизон которой составляли 82 инвалида и 32 швейцарца.

Сначала в ворота начала стучаться депутация так называемого Избирательного комитета, присвоившего себе права «Управления градоначальника Парижа», желая потребовать от коменданта крепости маркиза Делоне, чтобы он раздал парижанам все имеющееся у него оружие. Пока они стучались, выяснилось, что в Бастилии уже находится одна депутация от городских властей, которых Делоне любезно пригласил разделить с ним его завтрак. Вторую депутацию незамедлительно впустили на территорию крепости, и после ухода первой, имевшей, конечно, столько же прав представлять власти Парижа, а вернее, не имевшей никаких законных прав это делать, она предъявила коменданту свои требования.

Маркиз Делоне сказал в ответ, что раздавать оружие он не имеет права, но твердо обещает не применять его ни в коем случае, кроме нападения на крепость.

Пока шли эти переговоры, толпа на улице, жаждущая реализации своей агрессии, начала проявлять признаки нетерпения и выкрикивать призывы к захвату Бастилии. Солдаты-часовые, стоящие на стенах, не обращали на эти крики никакого внимания, пока по ним не открыли ружейную стрельбу, ранив нескольких из них.

Тогда, естественно, гарнизон открыл ответный огонь, что было расценено толпой как «вероломное нарушение обещаний не причинять вреда народу». Лишнее подтверждение простейшей мысли о том, что толпа – это единый организм, жаждущий разрушения, хаоса, крови, и всякие доводы разума в общении с толпой бесполезны и крайне опасны, так как они служат лишь дополнительным раздражителем, красной тряпкой для разъяренного быка. Эту же роль играют и одиночные выстрелы, которые никогда не остановят толпу, однако усилят накал ее агрессивности, как царапина действует на дикого кабана.

Атакующую толпу могут остановить лишь очень мощные водометы либо химические средства типа слезоточивых или иных газов, а в 1789 году, единственным эффективным средством остановить толпу была орудийная картечь, причем при батарейном, а не одиночном огне. Только потеряв убитыми критическую массу своих членов, толпа могла отступить, только тогда…

КСТАТИ:

«Толпа кричит единым огромным ртом, но ест тысячей маленьких».

Станислав Ежи Лец

Толпа бросилась к городской ратуше, громко крича о том, что солдаты «убивают народ» и требуя оружия для спасения того же «народа».

Парижский бургомистр де Флессель решил послать к Бастилии депутацию с письмом, в котором намеревался попросить Делоне принять в своей крепости какую-то часть парижской милиции, которая стала бы охранять Бастилию от несанкционированных действий.

Депутация уже отправилась к Бастилии, когда сообразила, что не имеет никаких опознавательных парламентерских знаков и поэтому не сможет обратить на себя внимание осажденных. В это время к воротам крепости подошла еще одна депутация, но снабженная и белым флагом, и барабанщиком, как положено. Солдаты, стоящие на стенах, вывесили в знак примирения белое полотнище. Депутация вошла во внешний двор Бастилии, постояла там некоторое время и вышла за ворота, после чего объявила толпе, что с нею не пожелали разговаривать, даже стреляли…

Толпе только это и требовалось для ее, толпы, полного счастья.

Она бросилась громить расположенные вне крепостных стен казармы инвалидов, дом коменданта, конюшни и каретные сараи, после чего все эти сооружения были подожжены.

И вот тогда-то крепость ответила на все это пушечным выстрелом, единственным в ходе событий 14 июля, что, конечно, полностью расходится с традиционной Историей, которая страсть как любит посмаковать ситуацию, когда пятнадцать (!) пушек беспрерывно палили в беззащитный народ (толпу довольно часто называют не иначе как народом), который героически…

«Народ» после этого единственного залпа бросился к ратуше с обвинениями в пособничестве гарнизону Бастилии. Членов муниципалитета уже готовы были зарезать, а здание ратуши – поджечь, когда некий швейцарец Юлен, владелец прачечной, обратился с зажигательной речью к двум гвардейским ротам, стоявшим неподалеку и никак не реагировавшим на явную опасность, угрожавшую ратуше, призывая их пойти за ним к ненавистной Бастилии и взять ее.

Гвардейцы, прихватив пять пушек, двинулись к Бастилии. Толпа, естественно, не отставала. Вскоре по крепости был открыт орудийный огонь, из-за неопытности «артиллеристов» поражавший еще и окрестные дома, что потом дало основание писать о том, что гарнизон Бастилии обстреливал из пушек чуть ли не весь Париж.

Вот тогда-то комендант и принял решение открыть ворота и сдать крепость агрессорам в обмен на обещание швейцарца Юлена и командира одной из гвардейских рот обеспечить безопасность гарнизона. Когда же это было сделано, толпа поступила по-своему. После добровольной сдачи Бастилии ее коменданту маркизу Делоне отсекли голову мясницким ножом. Та же участь постигла его адъютанта, майора, лейтенанта и трех солдат-инвалидов. Затем начался грабеж всего, что находилось внутри крепости.

Об узниках, «жертвах деспотизма», вспомнили лишь через довольно длительное время. Их освободили и вывели на площадь, где на них уже никто не обращал внимания. Из семерых «жертв» один оказался серийным убийцей, двое – сумасшедшими и четверо – фальсификаторами ценных бумаг. Потом их торжественно провели по улицам города. Во главе процессии шел субъект, который на острие пики нес голову маркиза Делоне, так и не успевшего осознать то, что толпа – это не только не народ, но еще и не люди…

Легенда о штурме Бастилии была опровергнута вскоре после своего возникновения, еще в том же 1789 году, когда были опубликованы материалы деятельности специальной комиссии, которая пришла к такому выводу: «Бастилию не взяли штурмом; ее ворота открыл сам гарнизон. Эти факты истинны и не могут быть подвергнуты сомнению».

Вот что празднуют французы 14 июля каждого года.

ФАКТЫ:

Вскоре после этих бесславных событий 863 парижанина были удостоены почетного звания «Участник штурма Бастилии», что предусматривало получение довольно значительной пенсии.

Революционный идиотизм зашел так далеко, что согласно финансовым документам, в 1874 году, почти через сто лет после происшедшего, были люди, получавшие жалованье, за «взятие Бастилии».

Собственно, чему удивляться?

Революция – это всегда идиотизм, всегда преступление и всегда – ложь, противоречащая не только истине, но и элементарной логике.

КСТАТИ:

«Революция – просто переезд на новую квартиру. Коррупция, страсти, честолюбие, низость той или иной нации, того или иного века попросту меняют апартаменты, что сопряжено с поломками и расходами. Никакой политической морали: успех – вот и вся мораль».

Жюль и Эдмон Гонкуры

После парижских событий революция прокатилась огненным смерчем по всей Франции, сея хаос, но не решая никаких насущных проблем, для чего она, собственно, была затеяна, если верить ее поджигателям.

Но им верить нельзя.

В ходе революции они не торопятся выйти на сцену, предоставляя эту неблаговидную и достаточно опасную роль несостоявшимся интеллектуалам, комплекс неполноценности и азартное честолюбие которых надежно гасят инстинкт самосохранения.

А маховик революции раскручивался все сильнее и сильнее, угрожая выйти из-под какого бы то ни было контроля.

Людовик XVI опустился до заискивания перед депутатами Учредительного собрания, а 17 июля того же рокового года он появился среди массы бунтующей черни, всячески пытаясь выдать себя за «своего парня». Когда он вернулся в Версаль с трехцветной революционной кокардой на шапке, Мария Антуанетта воскликнула в гневе: «Я никогда не думала, что вышла замуж за мещанина!»

Между прочим, граф Мирабо, один из «отцов» революции, так сказал о королеве: «Среди приближенных короля есть только один мужчина и этот мужчина – его жена!»

Если кто-то из членов королевского двора и сохранял элементарное человеческое достоинство, то это была, бесспорно, Мария Антуанетта.

26 августа Учредительное собрание приняло эпохальнуюДекларацию прав человека и гражданина, которая провозглашала нацию единственным источником власти. Объявленная конституционная монархия была, согласно Декларации, исполнительницей воли народа, не более того. Сословные привилегии отменялись, хотя на деле разрослась буйным цветом привилегия черни, а это было гораздо опаснее привилегий дворянства и духовенства.

И – всяческие свободы: слова, мысли, совести, печати, вероисповедания и т.п.

Свобода, равенство, братство.

Слова, слова, слова.

Свобода — это не беспредел вольницы, а осознанная необходимость, то, что абсолютно неприемлемо для отребья.

Равенство — это жалкая попытка проигнорировать законы Природы, исключающей это самое равенство.

Братство – очередная попытка несостоявшихся, порочных и морально слабых паразитировать за счет достойных, только и всего.

Декларация, конечно, имела определенный успех, но его, как говорится, на хлеб не намажешь, а осенью 1789 года продовольственная проблема дала о себе знать со всей жесткостью.

5 октября огромная колонна черни двинулась на Версаль. Отстранив короля от власти, «народ», тем не менее, именно на него возлагал вину за хаос в стране. После перестрелки с королевской охраной толпа ворвалась во дворец. Людовик XVI дал согласие на переезд в Париж королевского двора и Учредительного собрания.

Как будто это могло что-то изменить…

Франция погрузилась в пучину анархии, когда все хотели повелевать и никто не хотел исполнять повеления.

Множество аристократов да и вообще здравомыслящих людей эмигрировало в Австрию, Россию и немецкие государства.

В Учредительном собрании развернулась ожесточенная борьба политических группировок. Наиболее многочисленными и влиятельными среди них были умеренные конституционалисты – монархисты во главе с Мирабо, Лафайетом и Байи, мэром Парижа.

Радикалов возглавлял молодой адвокат из Арраса, последователь Руссо, некий Максимиллиан Робеспьер (1758—1794 гг.), замкнутый, педантичный, склонный к нарциссизму и, конечно же, не ахти какой специалист в своем деле, потому что настоящие мастера своего дела в революциях не участвуют. Им это просто не нужно.

А осенью того же 1789 года образовалось еще и «Общество друзей конституции», названное «Якобинским клубом». Вначале якобинцы были довольно умеренными политиками, но потом искушение запрячь безумную толпу в карету своего безмерного честолюбия возобладало над соображениями здравого смысла, и они уже не стеснялись в средствах достижения своих целей, венцом которых была, ясное дело, власть.

В 1790 году был основан Клуб кордельеров («Общество друзей прав человека и гражданина») во главе которого были адвокат Жорж Жак Дантон (1759—1794 гг.) и журналист Камиль Демулен (1760—1794 гг.).

Робеспьер и Дантон

В Париже издавалось множество газет, специально рассчитанных на уровень подонков городских трущоб, и журналисты плана Камиля Демулена без зазрения совести писали статьи для подобной аудитории. Самой одиозной из таких газет была, бесспорно, та, что называлась «Друг народа». Возглавлял ее неудавшийся врач и публицист Жан Поль Марат (1743—1793 гг.).

Учредительное собрание без устали штамповало законы. Один из них отторгал католичество от папы Римского, да, брал вот и отторгал… Это вызвало, естественно, противодействие духовенства, но что стоит такое противодействие, когда «так решил народ»? Тем не менее, из 135 епископов только пятеро согласились присягнуть «народной власти», за что нужно отдать должное тем 130, которые презрели соображения выгоды и безопасности.