Текст книги "Царь грозной Руси"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)

Действительно, причин отчаиваться еще не было. В то время, когда Баторий наступал в Белоруссии, главные силы царской армии одержали ряд побед в Прибалтике. Конница Хилкова разорила Курляндию. Шведов отразили от Нарвы, гнали и рубили через всю Эстонию до самого Ревеля. Удалось прищучить и неуловимого Шенкенберга. Он нападал исподтишка и безобразничал два года. Когда его все же обнаружили и перехватили войсками, его банда честного боя не выдержала и сразу рассыпалась. Кого поймали – прикончили. Сам Шенкенберг образцов доблести тоже не проявил и пасть на поле брани не пожелал. Предпочел сдаться и был казнен в Пскове. Осенняя распутица и непогоды прервали сражения…

Но это было только началом войны. Причем началом не одной из многочисленных русско-польских войн, а куда более глобальных действ и замыслов. В 1579 г. был дан старт массированному и долговременному «крестовому походу» Запада на Россию. Натиску, который будет продолжаться и возобновляться объединенными усилиями, кампания за кампанией, шаг за шагом… И вот тут надо отметить одно совпадение. Случайное? Нет, такие совпадения случайными не бывают. В июле 1579 г., как раз в те дни, когда полчища Батория начинали поход на восток, в Казани произошел пожар. И на пепелище по сновидению девочки Матроны была явлена Казанская икона Божьей Матери. Та самая икона, которая освятит поворотный пункт борьбы! Этот поворотный пункт будет еще не скоро, Иван Васильевич до него не доживет. Но он все-таки настанет – в 1612 г., когда казаки с Казанской иконой Пресвятой Богородицы ворвутся в Москву и освободят ее от оккупантов.

53. БУРЯ НАРАСТАЕТ

В это время Ивану Грозному довелось разбираться и с одним делом, довольно грязным и неприятным. Касалось оно Немецкой слободы. Этот кусочек «заграницы» в Москве разросся. Кроме наемных воинов, здесь строили подворья ливонские купцы, получившие право торговать в России. Тут селили ливонских пленных, и многие из них, оценив, как живут и зарабатывают иноземные дружинники, тоже поступали служить царю. Но главный доход обитателям слободы давала вовсе не служба. Ранее уже отмечалось, что в народе ее называли «Налейки» – для чужеземцев делалось исключение из русских законов, им дозволялось гнать спиртное, торговать им в своей среде. Ливонцы же поставили промысел на солидную основу, стали широко продавать для русских.

Чистая прибыль от такого бизнеса превышала 100%. При кабаках расцвели запрещенные в России азартные игры, проституция – для чего сманивали русских девок, укрывали беглых холопок. А ливонцы, как отмечал Маржерет, вовсю богатели, даже вчерашние пленные «вели себя столь высокомерно, их манеры были столь надменны, а одежды столь роскошны, что их всех можно было принять за принцев и принцесс». Когда русские стали терпеть поражения, некоторые иностранцы призадумались: не выгоднее ли изменить? К Баторию перебежал с группой единомышлеников начальник иноземной дружины Ференсбах, долгое время находившийся при дворе, знавший многие секреты. Естественно, начались проверки. Подпольные виноторговцы из слободы хорошо научились ладить с городскими властями, подмазывать взятками, заминать скандалы. Но расследованием предательства занимались доверенные люди царя – и попутно вскрылись прочие безобразия.

Иван Грозный разгневался. Да еще бы не разгневаться! Шли тяжелые бои, а пригревшиеся в столице ливонцы спаивали, развращали, обирали народ и жирели на этом! Царь велел принять строгие меры. В западной литературе их опять изобразили «погромом». Описывали, как государь с сыновьями Иваном и Федором, с полками опричников, ворвался в слободу. Как ее жителей резали, жгли, топили, пытали всех подряд, насиловали женщин… К действительности эти жуткие картины даже близко не лежали. О тех же событиях сохранились записи Маржерета и других иностранцев, знавших суть дела, и они подтверждают, что ливонцев наказали справедливо и весьма умеренно.

Напомню, по русским законам за подпольное винокурение и корчемство виновника ждала тюрьма и конфискация имущества. А все домашние, прислуга, даже соседи подлежали штрафам и телесному наказанию – если рядом гонят и продают спиртное, они об этом не могли не знать. А тут знали и участвовали все. Иван Грозный все же смягчил наказание, не стал сажать преступников за решетку. Купец из Любека, который сам в это время находился в Немецкой слободе, пишет, что был отдан приказ только о конфискации. Но исполнители применили и плети, ему тоже перепало. Царь в полицейской операции, разумеется, не участвовал – что ему, делать было нечего? А иноземцев без всяких убийств и изнасилований просто выселили из столицы и позволили построить новую слободу поотдаль от города, на Яузе.

Но основное внимание царя и правительства, конечно, занимала война. Баторий, явившись в январе 1580 г. на очередной сейм, был встречен в Кракове и Вильно общим ликованием. Победы пьянили, кружили головы. Сейм единодушно санкционировал продолжение войны, утвердил новые небывало высокие налоги на нее. Король, кстати, предпринял дальнейшие шаги, чтобы привлечь на свою сторону казаков. Хотя им, даже реестровым, он не доверял. В состав основной армии взял лишь 600 человек. Но Баторий постарался взять под контроль низовое казачество. Его агенты вели переговоры с атаманами, подкупали их, соблазняли казаков обещаниями, что их тоже включат в реестр. А на ежегодной январской раде щедро тратили деньги, бочками выставляли вино, и низовым гетманом был избран ставленник короля шляхтич Зборовский.

Иван Васильевич тоже изыскивал средства на войну. При таком размахе боевых действий издержки требовались огромные. Царю пришлось обратиться даже к Церкви. В январе 1580 г. он созвал Освященный Собор, разъяснил, какая опасность угрожает Отечеству, и просил помощи. Духовенство, посовещавшись, пошло навстречу, постановило передать в казну часть митрополичьих, епископских, монастырских земель (и, соответственно, доходов с них). Крепко требовалось подумать и над вопросом, каким же образом правильнее спланировать предстоящую кампанию? Наступательная тактика исключалась. Полевое сражение с могучей армией, которую создал Баторий, не сулило ничего хорошего. Ведь силы снова надо было рассредотачивать по разным фронтам. Среди ратников было много неопытных, значительную часть царских войск составляла легкая кавалерия, для боев с панцирной пехотой и рыцарской конницей она не годилась. Поставить на карту все в одной битве значило наверняка проиграть.

То есть оставалось обороняться. А этот вариант имел массу уязвимых сторон. Инициатива предоставлялась противнику. Было неизвестно, где он нанесет удар. Но ничего другого не оставалось. Государь был вынужден принять оборонительный план – стараться и дальше изматывать врага в осадах городов, а легкую конницу и другие полевые войска распределить несколькими корпусами по основным направлениям. Они должны были мешать осадам, действовать на коммуникациях противника, срывать снабжение. Царь учел и ошибку Шеина, засевшего в Соколе, предписывал своим легким корпусам быть подвижными, уклоняться от сражений: «И вы б на одном месте не стояли, ходили б есте переходя, чтоб вас литовские люди не нашли, а на прямое бы дело есте с литовскими людьми не становились».

Однако 1580 г. принес России еще один горький сюрприз. Прошлые три года южная граница оставалась спокойной, Мехмет-Гирей водил свою орду в Закавказье помогать туркам. Крымцам это очень не нравилось. Путь был трудным, бои с персами шли серьезные, а добычи перепадало мало. Крымских работорговцев такая война тоже не устраивала. Гнать пленных через горы и степи было слишком далеко, они умирали по дороге, и ханским воинам приходилось продавать их по дешевке на месте. Но походы татар в Закавказье не устраивали и Батория. Интересы мурз, работорговцев, польской агентуры совпали. Они подзуживали братьев хана, чуть не произошел переворот.

И чтобы усидеть на престоле, Мехмет-Гирей был поставлен перед необходимостью выполнять общие пожелания. В Москве знали от своей агентуры, что султан снова велел крымцам выступать на Кавказ. Но хан пошел даже на нарушение приказа, и весной массы татар обрушились вдруг на русские земли. Вместе с ханом напали и ногайцы. Несмотря на неожиданность, степняков отбили от Белева и Алатыря. Но там, где засечные черты еще не были достроены или охрана расслабилась, татарам повезло куда больше. Они прорвались на Рязанщину, пожгли множество сел. Послы хана в Швеции хвастались, что угнали 40 тыс. пленных. Но это был далеко не единственный ущерб. Ведь царю теперь пришлось отрывать силы на юг, выставлять на Оке еще одну рать под командованием Василия Шуйского.

А Баторий сделал все возможное, чтобы еще больше рассеять внимание русских. Шведы атаковали на севере, внезапным нападением захватили Карелу. Новый гетман Зборовский сумел привлечь к себе часть казаков, ворвался на Северщину и сжег Стародуб. Корпус Кмиты из 20 тыс. шляхты с большим количеством пушек Баторий отправил на Смоленск. В Прибалтике своих сторонников во главе с Магнусом послал на Дерпт. А сам король тщательно скрывал и время, и направление главного удара. Объявил, что согласен начать переговоры о мире, но выступил в поход, не дожидаясь русских послов. Наиболее вероятными целями Батория царское командование считало Смоленск или Псков. А король повел армию глухими дорогами через леса и болота. Вышел он к крепостям Велиж и Усвят.

Защитники были ошеломлены, внезапно увидев у своих стен всю огромную польскую армию. Эти две крепости могли сыграть важную роль в ходе войны. Могли прославиться в веках, войти в учебники, быть воспетыми в народных песнях. Если бы они выполнили свой долг. Страшный долг, который иногда выпадает на долю воинов. Встать насмерть и хотя бы задержать врага. Царю это дало бы время отреагировать, перебросить силы на угрожаемый участок… Но было иначе. Идеологическая война тоже давала свои плоды. Воеводы, получив «жалованные грамоты» Батория и поставленные перед выбором – сдаться или погибнуть, выбрали первое. А перед королем открылась свободная дорога к Великим Лукам.

Это была главная крепость, прикрывающая данное направление, в ней находилось 6–7 тыс. ратников. Чтобы возглавить оборону, царь прислал сюда одного из своих доверенных людей, Ивана Воейкова. Толковый, опытный начальник и его подчиненные не сидели сложа руки. Несмотря на то, что нападения на свою крепость они не ждали, провели огромную работу, подготовив ее к обороне. Уже зная, каким оружием пользуются поляки, обложили стены землей. А ближайшим легким корпусом, который должен был помогать в случае осады, командовал князь Хилков, стоявший в г. Холме. Баторий подступил к Великим Лукам в конце августа. Сдаться гарнизон отказался. Противника встретили вылазками, мешали осадным работам, несколько раз крепко побили врагов, даже захватили королевское знамя. А конница Хилкова принялась клевать поляков, громя их разъезды, мелкие отряды, пленяя фуражиров.

Но помочь Великим Лукам царь просто не успел. 4 сентября, на десятый день осады, громыхнул взрыв подведенной под стены мины. Тем не менее, наши ратники отразили начавшийся штурм. Но 5 сентября враги смогли поджечь одну из башен. Пожар, раздуваемый ветром, перекинулся на городские постройки, огонь проник к пороховому складу… Взрыв страшной силы разрушил оборонительные сооружения, уничтожил множество воинов и горожан. А неприятели ворвались в крепость. Уцелевшие защитники дрались даже среди пылающих развалин, а озверевшие наемники рубили всех подряд. Гарнизон и жители погибли до единого, Баторию досталась груда руин, заваленная трупами.

И король сразу же бросил свою армию на корпус Хилкова. Царскую инструкцию непрерывно маневрировать и не вступать в сражения воевода нарушил. Его конница стояла на прежнем месте и в разыгравшемся бою была разгромлена. Поляки захватили Холм. Развивая успех, Баторий занялся соседними небольшими крепостями. Озерище, как и Велиж, Усвят, сдалась «изменой», по «жалованной грамоте» короля. А в Невеле еще до подхода неприятеля забузили нижегородские дети боярские, объявили, что они долго несут службу, издержались, и самовольно уехали домой. Воеводы срочно просили подкреплений, но они опоздали, крепость пала. Заволочье долго отбивалось, здесь противник понес большой урон. Лишь когда стены были разбиты и положение стало безнадежным, воевода Сабуров вступил в переговоры. Баторий дальнейшей осады тоже не желал, согласился выпустить русских с оружием и имуществом.

На других участках бои протекали с переменным успехом. Под Смоленском русских войск было больше, чем в Великих Луках. Воеводы Ногтев и Мосальский достойно встретили и наголову разгромили наступавшую на них армию Кмиты, захватили все знамена, 60 пушек и много пленных. Магнуса отогнали от Дерпта, он сумел взять лишь городок Шмильтен. А на Северщине царские ратники серьезно потрепали и вышибли со своей земли отряды Зборовского. После этого набега против гетмана выступило и большинство казаков. Уличили, что он является агентом короля и низложили. Но все равно Баторий был доволен – Зборовский свое дело сделал. Внес новый раскол в казачество, вбил клин между ним и Россией. И все вспомогательные войска дело сделали, русских отвлекли.

А шведы, в свою очередь, пользовались тем, что русские отвлечены на поляков. Обложили замок Падис. Крошечный гарнизон под командованием Данилы Чихачева стойко отражал атаки. Оставшись без продовольствия, воины поели собак, кошек. Шведы ворвались, когда они совсем ослабли от голода, нашли в замке «не людей, а тени». Казнили всех, кроме одного, князя Сицкого. В Везенберге защитников было гораздо больше – тысяча московских стрельцов. Могли держаться долго. Но это были уже не те отборные московские стрельцы, которые полегли при Молодях. Это были разношерстные воины новых наборов. Они предпочли договориться и сдали город. А за это им позволили уйти. Но им пришлось оставить врагу и ружья, и деньги, и все пожитки, с собой разрешили взять разве что иконы, да и то без окладов. Ну а как же, медные оклады, в отличие от самих икон, представляли для шведов ценность.

Зима принесла передышку. Но положение России по сравнению с прошлым годом значительно ухудшилось. Окончательно рухнули надежды на союз с императором – от купцов узнали о его запрете на ввоз в нашу страну военного сырья. Хотя Рудольф продолжал лгать, что готов выступить плечом к плечу с царем, а задержки случились только из-за того, что вельможи, назначенные для заключения союза, скоропостижно умерли или болеют. Значит, приходилось драться одним. А к польскому и шведскому добавился татарский фронт. И если Баторий, располагая деньгами, мог набирать по Европе любое количество наемников, царскому правительству было все труднее восполнять потери. Сколько их, детей боярских, стрельцов, казаков, артиллеристов уже полегло или попало в плен под Венденом, в Полоцке, Соколе, Великих Луках, в прочих боях!

Но обнаружилось и новое угрожающее явление – уклонение от службы. Уже в 1579 г. в некоторые уезды пришлось посылать специальных сборщиков, разыскивать детей боярских в их поместьях. В 1580 г. дезертирство стало принимать еще большие масштабы. Хилков доносил, что многие назначенные дворяне не прибыли к нему. Уже говорилось, как нижегородские дети боярские «разбежались» из Невеля. Нет, Иван Грозный не казнил тех, кто совершил столь явное воинское преступление. По закону за это полагалось бить кнутом и отбирать поместья. Но и от этого царь воздержался. Он понимал, что страна очень устала. Что детям боярским становится невмоготу непрерывно, год за годом, находиться на войне. И для крестьян уже невмоготу непрерывно, год за годом, собирать и обеспечивать в походы помещиков и отряды их слуг. Но ведь и дети боярские должны были понять, что они, сберегая себя и стараясь облегчить свои тяготы, подставляют и губят других людей! Играют на руку врагу. Поэтому по городам и весям, кроме сборщиков, стали направлять еще и «высыльщиков». Дезертиров подвергали телесному наказанию и под присмотром «высыльщиков» принудительно отправляли к месту службы.

Конечно же, царь не рассчитывал, что возникшие проблемы можно решить одними лишь наказаниями и принуждением. Это был уже сигнал для него самого. Сигнал серьезный и объективный. А раз так, то Иван Васильевич снова счел необходимым посоветоваться со «всей землей». В декабре 1580 г. он созвал Земский Собор, представителей разных городов, сословий [69, 138]. Его решения были секретными, и в хрониках он не упоминается. Но сведения о нем все же дошли до польской агентуры и, благодаря этому, стали известны нам. Точно так же, как в 1566 г., государь поставил вопрос: продолжать ли войну? И на этот раз ответ был отрицательным. Делегаты указывали, что «больше того с их сел не возьмешь». Дети боярские говорили, что поместья разорены, и служить они не в состоянии. Как доносил Баторию оршанский староста Кмита, «вся земля просила великого князя, чтобы заключил мир».

Но попробуй еще заключи его! Иван Васильевич уже и до Земского Собора старался это сделать. Его послы Сицкий и Пивов ездили туда-сюда между царем и Баторием. Но король просто-напросто играл с русскими. Заведомо назначал слишком короткие сроки для переговоров. Когда послы приезжали, встречал их по-хамски, сидя – хотя они представляли монарха. Разговаривать не хотел и выгонял вон. Иван Грозный раз за разом шел на уступки. Согласился называть Батория «братом». Соглашался оставить за Россией только Восточную Ливонию с Дерптом. Потом – только Нарву и три ближайших замка, причем за порт готов был отдать Великие Луки. В новое посольство были отправлены лучшие дипломаты Пушкин и Писемский. Им было велено не поддаваться ни на какие провокации, не отвечать ни на какие выходки, оскорбления, терпеть даже побои, лишь бы добиться мира.

Куда там! Чем большие уступки делал Иван Васильевич, тем сильнее задирали свои требования Баторий и паны. Заявляли, что русские должны отдать Псков, Новгород, Смоленск, Северщину, и еще заплатить за издержки 400 тыс. золотых. И даже такие претензии были не окончательными! В начале 1581 г. король объявил на сейме: «Судьба предает вам, кажется, все государство Московское!.. Дотоле нет для нас мира!» И сейм воспринял это с огромным воодушевлением. Бурно и дружно поддержал короля, постановил продлить сбор налогов на войну, причем сразу на два, а по некоторым местностям на три года.

А письма Батория к царю становились все более наглыми. Разбирая прежние рассуждения Ивана Грозного о правах его династии, он объявлял, что московские государи были всего лишь «данниками перекопских ханов», что лучше получить корону по избранию, чем «родиться от дочери изменника Глинского». Ерничал: «Где же ты, Бог земли русской?» Издевательски приглашал государя выйти против него один на один на коне и давал ему советы почаще читать 50-й псалом – покаянный. Он был уверен, что Россия уже сломлена.

Но вот что интересно: чем сильнее заносился Баторий, тем скромнее и корректнее вел себя Иван Васильевич. Строго соблюдал этикет. Вставал, встречая польских гонцов. Выслушав откровенную брань в королевских грамотах, отвечал тихо и вежливо. Учтиво прощался – «кланяйся от нас своему государю». Паны захлебывались от радости, громогласно объясняли поведение царя слабостью и трусостью. Нет. Это были не слабость и не трусость. Это было совсем иное. Смирение. В ужасающей ситуации государь брал себя в руки и держался сугубо по-православному. Противопоставлял гордыни – смирение, брани – тишину, наглости – спокойствие. А Бог увидит, на чьей стороне правда. Хотя, наверное, ох как нелегко давались Грозному эти смирение и спокойствие!

А вот богословие Баторий знал слишком плохо, насмехаясь насчет 50-го псалма. Этот псалом в Православии один из главных. Но он не унижает человека, а возвышает. Очищает его от греха, возводит к Богу и завершается победно! «Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския. Тогда благоволиши жертву правды, возношения и всесожигаемая, тогда возложат на олтарь Твой тельцы». Нет, Иван Грозный не намеревался капитулировать. И Россия не намеревалась. Тот же самый Земский Собор, просивший о заключении мира, принял еще одно решение. О нем поляки не узнали. Но формулировка и время принятия показывают, что это тоже было решение Собора – собирать «со всей земли для войны» «по разводу» чрезвычайный налог «в государев подъем». Поднапрячься, затянуть пояса. Помочь «подняться» и вооружиться оскудевшим служилым людям. И остановить врага.

Самого Ивана Васильевича невзгоды отнюдь не сломили и не подавили. Он молился, верил, надеялся, дух его оставался бодр и крепок. Царь очень наглядно продемонстрировал это. Осенью 1580 г. он вступил в брак. Четвертый брак – на который получил разрешение еще в 1572 г. Свадьба была весьма скромной, в Александровской Слободе. Не та обстановка, чтобы всенародные торжества устраивать. Не было и широких кампаний по выбору невест. Иван Васильевич женился на Марии, племяннице своего советника Афанасия Нагого. Но по понятиям и психологии русских людей той эпохи брак в военное время вовсе не был чем-то несвоевременным и легкомысленным. Наоборот. Государь показывал всем подданным – он уверен в будущем. Россия будет жить, и царский род продолжится. А в преддверии грядущих испытаний следовало и укрепить династию. Два сына – мало. А если оба погибнут? Нужны еще дети. И внуки нужны. В это же время государь женил сына Федора. В выборе невесты для него серьезного успеха сумел добиться Борис Годунов, супругой царевича стала его сестра Ирина.

54. ПСКОВСКАЯ ТВЕРДЫНЯ

В 1581 г. в ответ на очередные оскорбления Иван Грозный написал Баторию большое послание – очень не похожее на предыдущие. Да и вообще в нем оказалось много такого, что было совершенно необычным для царя. Он детально и обоснованно перечислил все нарушения правил ведения войны, допущенные королем. Писал, что ради мира мог бы отдать полякам Ливонию, «но будешь ли доволен ею», если обещаешь захватить все русские земли? «Уступаю – требуешь более». Твердо указывал, если даже таких уступок будет недостаточно, значит, Речь Посполитая домогается не их, а жаждет самой бойни. Если так, то и разговаривать больше незачем, «уже вперед лет на сорок и на пятьдесят послам и гонцам промеж нами не хаживать».

Но царь рассуждал и о том, кому будет выгодно, если две державы истощат друг друга? И получалось, что король, бывший султанский подданный, подыгрывает туркам. Кроме того, Иван Васильевич с какой-то стати обвинял Батория в покровительстве протестантам. Причем еретикам противопоставил не только Православие, но и католицизм! Подчеркнуто изображал две церкви рядом, намекал, как много у них общего. Вспоминал, что на Флорентийском соборе папа Евгений IV и византийский император Иоанн VIII «уложили», что «одна вера греческая и латинская», и на этом соборе «из Руси тогда был Исидор митрополит».

Тут уж, наверное, впору за голову схватиться! Сам Иван Грозный, убежденный и бескомпромиссный защитник Православия, заговорил об унии! Впрочем, можно задаться и другим вопросом. Неужели он надеялся усовестить Батория и склонить своими доводами к миру? Разумеется, нет. Царь не был таким наивным. Просто послание, адресованное королю, предназначалось совсем не для него! Государь знал, что его обязательно будут читать сенаторы, советники. В том числе католические иерархи, иезуиты в окружении Батория. Ясное дело, немедленно донесут начальству. Иван Васильевич начинал хитрую и сложную игру, закидывал крючки к польским панам – и в Рим. А к папе еще в 1580 г. поехал русский дипломат Истома Шевригин. Государь писал Григорию XIII, что мечтает быть с ним в дружбе, заключить союз против турок, и только война с Баторием мешает этому. Вот и пусть папа «от своего пастырства и учительства» вмешается, прикажет королю замириться.

И… клюнули! Клюнули из-за того, что именно этого Ватикан добивался! Как раз в данное время планы унии выдвигались католической верхушкой на первое место. В 1577 г. в Риме открылась коллегия св. Афанасия, которая должна была готовить проповедников для православных народов. Большим тиражом была издана книга деяний Флорентийского собора. Через польского короля предполагалось внедрить унию в Речи Посполитой. А России следовало навязать подчинение папе, когда поляки и шведы поставят ее на колени.

Считалось, что это задача не такая уж сложная. Ведь власть царя безгранична, то есть достаточно привести к «истинной вере» монарха, и он повелит подданным. И вот – свершилось! Царь сам обратился к папе, сам ссылается на Флорентийский собор! Заинтересованность была настолько велика, что Шевригин прибыл в Рим в конце февраля 1581 г., немедленно получил положительный ответ, и уже 28 марта в Россию выехала миссия во главе с иезуитом Антонио Поссевино. О, это было не случайное лицо. Это был один из тех самых деятелей, кто непосредственно организовывал «крестовый поход» на нашу страну – как уже отмечалось, не кто иной как Поссевино помогал заключить союз между Польшей и Швецией. Теперь он поехал пожинать плоды.

А на российских границах снова гремели бои. Возобновились нападения крымцев. Ногайский хан Урус даже схватил царских послов, приехавших к нему, и продал их в рабство в Бухару – продемонстрировал, что мириться не намерен. И по мере поражений царских войск число врагов продолжало увеличиваться. К набегам присоединился сибирский хан Кучум. Начались волнения и бунты среди народов Поволжья, Урала.

Неприятельская коалиция согласовывала свои действия, в Стокгольме вторично побывало крымское посольство. Со шведами сговаривались и поляки. Сами они планировали ударить на Псков. Но ограничиваться этим не собирались. Баторий надеялся вызвать восстание в Новгороде. Засылал туда письма с перечислением «обид», якобы нанесенных Москвой новгородцам, призывал сбросить царскую власть. Таким образом предполагалось отрезать от России весь северо-запад. Ливония сама собой доставалась победителям. А шведов Баторий подталкивал ударить на севере – захватить гавань св. Николая, Холмогоры, Белозерск. Отрезать Россию еще и от Белого моря, замкнуть ее окружение. Но нет, шведы были себе на уме. Видели, что поляки хотят без них хапнуть Прибалтику, и нацелились на другое направление, на Нарву.

Как обычно, враги не гнушались использовать измену. В мае 1581 г. к полякам перебежал один из приближенных государя, стольник Давид Бельский, раскрыл военные секреты, планы. Баторий был уверен у успехе. Последнее письмо царю он послал даже не от себя, а поручил канцлеру Замойскому. Оно представляло собой верх хамства. Замойский выставил Грозного темным и диким варваром, который вдобавок разум «велми помешал», сравнивал с Иродом, Каином. Словом, полагал, что с государем можно совершенно не считаться. Канцлер даже не скрывал польских аппетитов. Писал, что сейчас речь будет уже не о Ливонии, «але о всем пойдет».

Но и Россия готовилась к решающей схватке. По постановлению Земского Собора собирались деньги. Вносили их все, и монастыри, и купцы, большие суммы дали Строгановы, англичанам пришлось заплатить тысячу рублей – они же, по предоставленному им статусу, подчинялись российским законам. Снаряжались ратники. Гарнизоны крепостей принимали присягу стоять до конца. На этот раз направление удара врага не было тайной. В Псков направлялись дополнительные силы, припасы, артиллерия. Оборону города возглавили надежные и умелые воеводы Иван Шуйский, Василий Скопин-Шуйский, Андрей Хворостинин.

Чтобы дезорганизовать противника, оттянуть часть его сил на другое направление, царь нанес упреждающий удар. В Смоленске был сосредоточен корпус дворянской конницы, служилых татар и казаков, командовал им Дмитрий Хворостинин. В июне он вторгся на вражескую территорию. Напал на Дубровну, потом на Оршу, сжег городские посады. Против него собралась литовская шляхта, но Хворостинин разбил ее под Шкловом. Погромил пригороды Могилева, повернул на Радомысль и Мстиславль и вышел к своим. Рейд показал панам, что силы у России еще есть, заставил их призадуматься об уязвимости своих имений. Но Баторий прекрасно понял, чего добивалось русское командование. Планов он менять не стал и из главной армии не выделил против Хворостинина ни одного солдата. Подумаешь – села и города разорили. У русских больше возьмем!

В это время в Вильно приехала и миссия Поссевино. Он провел переговоры с Баторием, и король был недоволен вмешательством папы. Сетовал, что царь хочет обмануть «святого отца». Но от Рима он зависел целиком и полностью, и не ему было перечить. Впрочем, и Поссевино не собирался искренне помогать русским. «Миротворец» благословил короля на наступление, а уж потом продолжил путь. Иван Грозный летом перенес свою ставку в Старицу, поближе к театру боев. Узнав о гостях, приказал встречать их с величайшими почестями. В августе Поссевино с группой помощников-иезуитов прибыл к государю. Они удостоились самого что ни на есть пышного приема. Царь с глубочайшим почтением принял подарки папы, книгу деяний Флорентийского собора – Григорий XIII хотел, чтобы ее «чли» русские богословы.

Послы изложили требования, выдвинутые папой. Чтобы мир был заключен не только с поляками, но и со шведами. Чтобы венецианцам разрешили свободно торговать в России и строить католические церкви. А за это перед царем разворачивались самые радужные перспективы. От него требовалось «всего лишь» признать унию, и папа обеспечит ему союз с Испанией, Францией, императором, Польшей, сам выставит целую армию, вместе отвоюют Византию и отдадут ее Грозному. Григорий XIII прислал письма и к царевичам, царице (стало быть, и папа признал Марию законной супругой). А Поссевино заявил, что посредническую миссию он уже выполнил, договорился, что Баторий возьмет у русских только Ливонию. Вопрос урегулирован, а значит, можно перейти к остальным делам, за которыми он приехал.

Царь, казалось, был в восторге от того, что ему навешивали на уши. Ублажал и угощал послов, и Поссевино записал: «Я видел не грозного самодержца, но радушного хозяина среди любезных ему гостей». На пиру Иван Васильевич доверительно наклонился к нему и объяснял, насколько он «чтит душевно» папу. Но переговоры вежливо тормознул. Посетовал, что бы рад обсудить столь интересные предложения, да ведь сперва надо кровопролитие унять. А уж дальше, без помех, сядем и все решим. Отправил иезуитов обратно к ляхам.

Кровь и впрямь уже лилась. На Русь надвигалась огромная армия. Король собрал и изготовил гораздо больше войск, чем в прошлые годы. У него насчитывали свыше 100 тыс. воинов – поляков, литовцев, венгров, пруссаков, австрийцев, браунгшвейцев, шотландцев, датчан. Приехавший к Баторию посол Мурада III, обозревая несметные силы, восхищенно говорил – если король и султан объединятся, они «победят вселенную». На своем пути эта лавина захлестнула крепости Опочку, Остров.