Текст книги "Царь грозной Руси"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)

А одновременно дьяки Михайлов и Васильев привезли другую грамоту, зачитывали ее перед горожанами. В ней царь тоже разбирал вины знати, но заверял, что простые люди могут быть спокойны, на них он никакого гнева и опалы не держит. И Москва взбурлила, взорвалась. Народ поднялся за своего царя! Духовенство и бояре, собравшиеся на совещание в палатах митрополита, очутились в осаде. Люди требовали от них ехать к государю, уговорить вернуться. Москвичи и сами обратились к нему, просили, чтобы он «их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук сильных избавлял». Обещали, что готовы своими силами «потребить» лиходеев и изменников, пусть только царь укажет – кого?

К Ивану Васильевичу хотел отправиться митрополит, но бояре не пустили – боялись, что без него чернь начнет их крушить. Делегацию церковников возглавил архиепископ Новгородский Пимен (в период кризиса он опять «почему-то» околачивался в Москве). За духовенством двинулись бояре, дьяки, дворяне – прямо с совещания, не заезжая домой (попробуй заехать, если на улицах растерзать могут). Александровская Слобода уже напоминала военный лагерь. Бояр и епископов остановила охрана, доставила к царю. Это была капитуляция. Делегаты молили Ивана Васильевича вернуться на царство, соглашались, чтобы «правил, как ему, государю, угодно», а над изменниками «в животе и казни его воля». Государь смилостивился. (И в самом деле смилостивился, ведь к Александровской Слободе вслед за боярами хлынули десятки тысяч людей, грозя им расправой.) Но Иван IV общую опалу снял, а Думе и Освященному Собору продиктовал ряд условий. Царь получал право наказывать виновных без суда Боярской Думы. Духовенство в его дела не вмешивалось. А для искоренения расплодившегося зла вводилось чрезвычайное положение – опричнина.

37. ОПРИЧНЫЙ ПОРЯДОК

Прежде чем рассматривать новую эпоху в жизни царя и России, нам с вами целесообразно еще раз разобрать, какими свидетельствами руководствоваться? Ранее уже упоминалось, что источники, рассказывающие об Иване Грозном, весьма отчетливо разделяются на две противоположных группы. Первая – описывающая повальные казни, ужасы, моря крови. Все авторы, сообщавшие такие сведения, хорошо известны. Об одном говорилось уже предостаточно – Курбский. Перечислим и других:

Таубе и Крузе – два ливонца, которые сперва изменили своей родине, служили шпионами у царя, потом стали шпионами у Сигизмунда. Шлихтинг – поляк, тоже дважды изменник. Попав в плен, стал служить русским, потом перекинулся обратно к королю и так же, как Таубе и Крузе, добросовестно отработал пропагандистский заказ. Штаден – немец, наемник, перешел к русским, был опричником, затем удрал на Запад и представил императору планы нападения на нашу страну. Впрочем, мемуары Штадена вообще сомнительны, они откуда-то всплыли лишь в XIX в. и могут быть подделкой. Еще один автор – итальянец Гваньини, сам он в России не был, служил у Сигизмуда комендантом Витебска, а информацию собирал, опять же, от перебежчиков. Не был в России и пастор Одерборн, он профессионально занимался пропагандой. Но уж он-то наворочал столько откровенной лжи, что большинство историков, независимо от их отношения к фигуре Ивана Грозного, признают работы пастора недостоверными и его «данными» не пользуются.

Источником, подтверждающим опричный террор, считается и так называемый «синодик опальных». Именно «так называемый» – потому что никакого документального «синодика» на самом деле не существовало и не существует. Просто С.Б. Веселовский обратил внимание, что в заупокойных поминовениях, которые царь подавал в монастыри, фигурируют имена казненных. Эту работу продолжил Р.Г. Скрынников, и в данном случае замечательного историка явно подвела предвзятая позиция по отношению к царю. По собственному признанию, он реконструировал «синодик», собирая по разным монастырям обрывки грамот XVII–XVIII вв, которые предположительно являются копиями синодиков Грозного.

Что ж, Иван Васильевич, даже и отправляя преступников на казнь, считал своим долгом поступать по-христиански, не держать на них ненависти и молиться об их душах. По понятиям и психологии XVI в. это было отнюдь не мелочью и не формальностью. Но он заказывал поминовение не только казненных, а и других наказанных, умерших в заключении, ссылке. Наконец, вспомните сами себя – неужели вы, подавая в храме записку об упокоении, перечисляете лишь тех людей, кого наказали или обидели? Скорее, тех, кто был вам близок. Точно так же и царь поминал людей, которых любил и почитал. В «реконструкции» все эти категории смешались, и сам «синодик», составленный из разрозненных клочков, никаким доказательством являться не может.

Существуют ли источники противоположного свойства? Да сколько угодно! Допустим, мы даже не будем брать в расчет официальные летописи, как пропагандистские и тенденциозные (хотя всех авторов, названных выше, можно квалифицировать сугубо как пропагандистских и тенденциозных). Но, например, Михалон Литвин, невзирая на то, что был патриотом своей родины и врагом России, очень высоко оценивал правление Грозного, ставил его в пример литовским властям. Писал: «Свободу защищает он не сукном мягким, не золотом блестящим, а железом, народ у него всегда при оружии, крепости снабжены постоянными гарнизонами, мира он не высматривает, силу отражает силою, воздержанности татар противопоставляет воздержанность своего народа, трезвости – трезвость, искусству – исскусство».

Англичане Ченслер, Адамс, посол Дженкинсон, неоднократно гостившие в нашей стране в 1550–1560-е гг., также отзывались об Иване Грозном восторженно, отмечали любовь подданных к нему. Венецианский посол Фоскарино писал о нем как о «несравненном государе», восхищался его «правосудием», «приветливостью, гуманностью, разнообразностью его познаний» и отводил ему «одно из первых мест среди властителей» своего времени. Добавим и отзывы итальянцев Тьяполо, Тедальди. А венецианский посол Липпомано посетил Москву в 1575 г., после опричнины. Но ни о каких «зверствах» он не упоминает, наоборот, высоко ставит справедливость царя, «праведный суд». Никаких ужасов не заметил и немец фон Бухау, бывавший в России в 1576 и 1578 гг., сообщал о ее хорошем устройстве и управлении.

Есть и иные свидетельства, косвенные. Дважды, в 1572 и 1574 гг. (после опричнины!) литовские паны и шляхта выдвигали кандидатуру Ивана IV на выборах короля. Жили рядом, хорошо знали, что делается в России. И сочинения Курбского, конечно, читали. Уж наверное, не пожелали бы себе на голову кровавого «тирана». Стало быть, представляли, где правда, а где пропагандистская брехня. И еще важное свидетельство. Во время одного из перемирий православный посол Гарабурда попросил у царя текст Библии. Дело в том, что рукописное Священное Писание в то время существовало в виде отдельных книг. И лишь в России Новгородский архиепископ Геннадий собрал их воедино, а при св. Макарии тексты были выверены, выправлены. Иван Грозный удовлетворил просьбу, Гарабурда увез великую ценность, и в 1580–1581 гг. в Остроге была издана первая печатная Библия на славянском языке. В предисловии отмечалось, что рукопись получена «от благочестива и в Православии изрядно сиятельна государя и великого князя Ивана Васильевича Московского».

Да одно лишь это свидетельство перечеркивает всю клевету! Издавал Библию князь Константин Острожский. Не подданный царя, льстить ему было незачем. Он был поборником Православия, но считал, что противостоять католицизму можно в рамках польских «свобод». Библия как раз и служила этой цели, а ссылка в предисловии должна была повысить авторитет издания. Кто стал бы читать священную книгу, если она открывается со лжи? То есть и Острожский, и потенциальные читатели прекрасно знали: это не ложь, а правда.

Но историки XIX в. приняли за «истину» первую, клеветническую группу источников, совершенно игнорируя вторую. А чтобы представить ужасы более впечатляющими, подтасовывали вместе людей, наказанных в разные годы за разные преступления. У Карамзина получились «первая эпоха казней», «вторая эпоха казней». Подхватили иностранные, советские авторы. Наложились манипуляции с «синодиком опальных». Добавилась и терминологическая путаница. Потому что в XVI в. слово «казнь» вовсе не обязательно подразумевало смерть. Оно означало любое наказание. Писали «казнити смертию», но в «Домострое» и прочих источниках выпороть ребенка или слугу тоже обозначалось словом «казнити» [29, 30].

А в результате получилась… самая настоящая неразбериха. Живые оказываются казненными, и иногда по несколько раз! Так, Костомаров вслед за Курбским описывает казнь Шишкина со всей семьей в 1561 г. А тот же Шишкин через два года после «смерти» служит воеводой в Стародубе [36]. К казненным причисляют Курлятевых, но все документы говорят только об их пострижении. Карамзин живописует, как царь в 1564 г. приходил в темницу к «истерзанному» Ивану Шереметеву, вымогал богатства. Но боярин успел все достояние раздать нищим, был отправлен в монастырь, где и кончил свои дни. На самом деле оказывается, что арестованный Шереметев очень быстро был освобожден по поручительству, продолжал заседать в Думе, командовать войсками (вот интересно, на что же он жил, если все нищим раздал?) Лишь на старости лет, в 1574 г., он ушел в монастырь, причем устраивал там буйные пиры, нарушая устав, и по этому поводу царю пришлось вести переписку с монастырским руководством.

Среди якобы казненных фигурируют Данила Адашев, трое Сатиных, Никита Шереметев. Хотя кое-кто из исследователей считает нужным оговариваться – «видимо». Оговорка не лишняя, поскольку никаких данных о их казни нет. Они лишь перестают встречаться среди военных и административных назначений. А причины могут быть разными: смерть от болезни, тюрьма, ссылка, пострижение, или были удалены со службы и доживали век в своих имениях. Что же касается истреблений вместе с семьями, то еще раз напомню: даже жену и сына Курбского царь не тронул. И после проверок от «первой эпохи казней» остается 9 жертв. Отравительница «Магдалина» с сыновьями (надо думать, не детского возраста, они были соучастниками ее дел), а через четыре года – Репнин, Кашин, Овчина-Оболенский.

«Вторая эпоха казней» отмечена при введении опричинины. Казнено пять человек. Руководители того заговора, который подтолкнул царя к экстраординарным мерам. Хронический участник всех прошлых заговоров Александр Горбатый-Шуйский, его сын Петр (вовсе не 17-летний, как у Карамзина, судя по почтенному возрасту отца, ему было лет 40), Петр Головин, Иван Сухой-Кашин, Дмитрий Шевырев. Вина – связь с Курбским, подготовка переворота и убийства царской семьи. Двоих бояр постригли, четверых заставили принести повторную присягу и освободили под поручительство с денежным залогом. Да, царь стал Грозным. И опричнина означала именно террор. Но его масштабы были вовсе не такими, как «принято» изображать. Кем принято-то? И зачем принято? Чтобы подогнать реальные факты к выводам о «тирании», некоторым историкам приходится лукавить. Пишут, что после расправы над заговорщиками казни «стали обыденным явлением», и летописи перестали о них упоминать [138]. Ну да! Еще как упоминали. Но их гораздо меньше, чем кое-кому хотелось бы…

В большей степени упор делался все же не на репрессивные, а на профилактические меры. Само слово «опричнина» на Руси означало часть удела или вотчины, которая оставалась вдове. Часть отходила сыновьям, а «опричь» этого – ей на прокормление. И царь отписал часть земель в свое личное владение, назвав их опричниной. В нее вошли ряд уездов в Центральной и Западной России, весь Север, часть Москвы, отдельные города и волости в других районах. Все остальное считалось «земщиной». Боярская оппозиция в борьбе с царем опиралась на свои вотчины – в противовес ей Иван Грозный сформировал собственную огромную «вотчину», а вотчинную систему князей и бояр начал разрушать.

При введении опричнины царь затребовал из казны колоссальную сумму, 100 тыс. руб. «на подъем». Вовсе не на свою поездку в Александровскую Слободу, как иногда считают. Деньги нужны были на «подъем» очень многих людей. 180 потомков суздальских, ярославских, ростовских, стародубских князей вместе с семьями были высланы в Казань. Их родовые вотчины конфисковывались. Но это не являлось наказанием и ограблением. Они оставались на службе, получили большие поместья в Казанском крае, материальную компенсацию на переезд. Зато подрывалась база, благодаря которой они чувствовали себя всесильными, рвались их потомственные связи со «своими» городами, селами, уездами.

А царь в созданном «уделе» учредил собственные органы управления – особый опричный двор, Думу, стал формировать опричное войско из тысячи дворян, искал для этого надежных людей. Опричную Думу возглавил брат царицы Михаил Темрюкович, ключевые посты заняли Басмановы, Вяземский, Плещеевы, Колычевы, Бутурлины. Делами земщины должна была руководить старая Боярская Дума во главе с Бельским и Мстиславским. В ее составе остались и Захарьины. Порой из этого делается вывод, что Иван Грозный утратил доверие к ним. Вот уж нет, они по-прежнему были в чести у царя. Но ведь он не разделял Россию надвое! Боярам предстояло решать все текущие общегосударственные дела – а по важнейшим из них докладывать государю. Оставлять Думу без контроля доверенных людей он не хотел. Ими и стали Захарьины.

Ну а опричное войско было давней идеей Ивана Васильевича о гвардии, «лучшей тысяче». В свое время «избранная рада» провалила ее, «не найдя» земли. Теперь созвали детей боярских из Вязьмы, Суздаля, Можайска. Они проходили тщательную проверку, с кем состоят в родстве, в дружбе. Последнее собеседование проводил сам царь. Принимали лишь безупречно «чистых», не замеченных ни в чем предосудительном, не имеющих связей с участниками прошлых измен. И для них-то земля, конечно, нашлась. Ее освобождали, переселяя не-опричников в другие уезды. С такой же строгой проверкой отбирали чиновников и слуг опричного двора вплоть до поваров и истопников – после стольких покушений предосторожность не лишняя.

Стоит отметить, что одной из главных помощниц Ивана Грозного в этих преобразованиях стала царица. Совсем не похожая на Анастасию, она тоже оказалась неординарной женщиной. Умной, деятельной, самостоятельной. Мужа она полюбила горячо и всем сердцем, буквально боготворила его. И не только любила, а понимала, старалась чем могла посодействовать, облегчить его заботы. Да и царь искренне полюбил бойкую красавицу, привязался к ней. Она находилась с ним рядом и в радостях, и в невзгодах – когда было совсем плохо, когда уезжали из Москвы куда глаза глядят, когда мучился в раздумьях бессонными ночами. И имеется упоминание, что идею опричнины подсказала царю именно она. Правда, это все же не точно. Очевидно, не подсказала, а поддержала в критический момент, помогла сделать выбор. Так уж посчастливилось государю, что во втором браке, как и в первом, он нашел не только жену, а душевную подругу и соратницу.

Но, опять же, не такую, как первая. Анастасия была его советницей, Мария – помощницей в практических делах. Она сама ездила уговаривать больного Макария, когда он хотел уйти в монастырь. Активно занималась даже дипломатией: переписывалась с родственниками – горскими князьями, с двоюродной сестрой, супругой Девлет-Гирея. Обуздать хана через его любимую жену, конечно, не получалось, но кое-что все же удавалось, и из самих писем узнавали ценные сведения. Мария участвовала в создании опричного двора, отборе персонала. Она взялась и оберегать мужа, сама организовывала его охрану. Настояла, чтобы один из приказов стрельцов, 500 человек, был выделен для постоянной службы при царе. И не зря ее так же, как и первую жену, возненавидела оппозиция, охаял в своих пасквилях Курбский.

Центром опричнины стала Александровская Слобода. Но говорить о переносе столицы было бы неверно. Правительственные учреждения остались в Москве, а Слобода являлась резиденцией царя. В этом не было ничего необычного, западные монархи часто жили в загородных замках. Слободу Иван Грозный давно любил, иногда принимал там военачальников, послов. Сейчас она отстраивалась, украшалась новыми храмами. Опричники приносили особую присягу, не должны были знаться и вести никаких дел с «земскими». Они не были подсудны никому, кроме царя, получали вдвое большие денежные и земельные оклады, чем обычные дети боярские. Но государь не хотел, чтобы новые выдвиженцы, получив большие права и привилегии, возгордились и занеслись. Сам он воспринимал собственную власть в первую очередь как служение Господу, православному государству, и желал, чтобы его приближенные тоже осознавали себя всего лишь смиренными слугами. Поэтому он отобрал 300 молодых опричников, установив для них порядки военно-религиозного братства.

Устав его приближался к монастырскому. Иван Васильевич считался игуменом, Вяземский келарем, Григорий Лукьянов-Бельский (Малюта Скуратов) – пономарем. Члены братства одевались в черные рясы и скуфейки. Распорядок был очень строгим. В полночь все вставали к полунощнице, молились. Короткий отдых – и в четыре утра шли к заутрене. В восемь начиналась Литургия. Церковные службы занимали около 9 часов в день. Опоздание или неявка на них наказывались восьмидневной епитимьей. Царь показывал пример благочестия, сам звонил в колокол, пел на клиросе, усердно молился. Во время общей трапезы он читал Священное Писание, а потом обедал один. Либеральные историки голословно утверждают, будто все это было лицемерием. Дескать, опричники носили под рясами золотые одежды и меха, на трапезах подавали мед и вино, весело пировали. Простите, но… неужели хоть кто-нибудь осмелился заглянуть опричнику под рясу?

На праздниках и торжественных приемах, разумеется, надевали парадные одежды. Но такие мероприятия обычно проходили в Москве. Здесь был построен новый опричный дворец на Арбате, жила царица с частью двора, и царь со своим окружением периодически приезжал в столицу. А в Слободе шла совсем другая жизнь, и ряса, которую носил Грозный, сохранилась. Это грубая власяница, без обмана. Ну а насчет пиров, попробуйте себе представить – царь читает Священное Писание, а перед ним 300 молодых людей обжираются, напиваются и бузят? На самом деле, по монастырскому уставу в определенные дни разрешались пиво, мед, вино, но в небольших количествах. И трапезы, как в монастырях, были короткими, только чтобы утолить голод. От молитвы до молитвы, а все, что осталось несъеденным, отдавалось нищим. Наконец, процитирую историка В.М. Манягина: «Тем, кто твердит о ханжестве, предлагаем пожить „по-царски“ хотя бы месяц, чтобы убедиться, что без глубокой веры подобный ритм жизни попросту невозможен. А ведь Иоанн жил так годами» [69]. И тем более никто не выдержит монастырский распорядок, если сопровождать его пьянками и гульбой. По нему живут именно с верой, в строгом, заданном режиме, иначе не получится.

Функции опричников не ограничивались охраной царя. Они стали первой в России спецслужбой. Число их со временем увеличилось до 6 тыс., была введена черная форма. Знаками отличия являлись метла и изображение собачьей головы – быть верными, как псы, охранять страну и выметать ее от нечисти. Любой человек, желающий сообщить об изменах, злоупотреблениях, неправдах, мог прийти в Александровскую Слободу и на заставе объявить, что у него государево «слово и дело». Его доставляли в канцелярию, записывали показания, начиналось расследование. Это давало свои плоды. В 1565 г. крупный заговор был раскрыт в Дерпте. Часть горожан установила связи с Литвой и договаривалась сдать город. Ливонских изменников царь казнить не стал, просто переселил по разным русским городам. При этом назначил им приличное содержание, дал возможность обзавестись хозяйством, позволил дерптскому пастору объезжать и окормлять их. В 1566 г. очаг оппозиции обнаружился в Костроме, где проживало много родственников Адашевых. Казнили двоих, многих сослали.

Созданием опричной системы преобразования не завершились. Такие же переселения, как при учреждении опричнины, царь проводил и дальше. Но осуществлял их поэтапно, систематически, чтобы эти операции были менее болезненными. Переместить одних, а потом заняться другими. Так, половину боярских и дворянских семей, отправленных в Казань, уже через год, весной 1566 г., вернули в Центральную Россию. А в следующем году – вторую половину. Но им давали уже не вотчины, а поместья, и не в старых родовых владениях, а в других местах, в основном на Рязанщине. В свою очередь, для этого отписывали землю у крупных рязанских вотчинников – а им давали поместья в иных уездах. В результате таких «рокировок» вотчинники превращались в служилое дворянство.

В начале 1566 г. царь «выменял» удел у Владимира Андреевича. Взял в опричнину Старицу, Верею, Алексин, а взамен дал Дмитров, Боровск и Звенигород. В материальном плане двоюродный брат государя выиграл, получив города более крупные и богатые. Но и его оторвали от тех мест, где население признавало его господином, где он оброс слугами и помощниками. Однако удалить самих князей и вотчинников было недостаточно. Ведь их привыкли считать лидерами местные дворяне. Они сжились со «своими» боярами, переплелись родством с ними и с соседями, и сложились группировки, вместе выходившие на службу, но выступавшие и политической силой, готовые поддержать предводителя, отстаивать собственные местные интересы. Такие анклавы Иван Грозный тоже разрушал.

В бывших владениях Владимира Андреевича был произведен «перебор», кого-то из служилых людей оставили, кого-то отправили в другие края – дали села и деревни под Каширой, Владимиром. В 1567 г. царь, в дополнение к прежним владениям, взял в опричнину Кострому. Соответственно, и костромских дворян «перебрали». В 1568 г. то же самое было проделано с Белозерским уездом. А в январе 1569 г. в опричнину были взяты Ярославль, Ростов и Пошехонье. Но предстявлять дело так, будто царь выселял из своего «удела» всех не-опричников, совершенно неверно. В опричнину попало много городов, сел, их население продолжало жить и трудиться, не приобретая статус опричников. Не являлись ими и стрельцы, хотя все три московских стрелецких слободы вошли в опричнину. И помещиков переселяли не всех. После добавления новых уездов опричнина заняла половину России. В стране насчитывалось 50–60 тыс. детей боярских, но поменяла места жительства не половина, а 12 тыс. Те, кто так или иначе был связан с оппозицией, с местными князьями. Ну а в итоге задача, которую ставил перед собой царь, ликвидация крупных вотчин и сформировавшихся вокруг них дворянских группировок, была за 4 года в основном решена.

Чрезвычайное положение не отменяло российских законов. Сохранялся суд Боярской Думы – но царь определял, кого предавать ему, а кому вынести приговор самостоятельно. Сохранялись и права заступничества, взятия на поруки. Но государь оставлял за собой решение, удовлетворить просьбу или нет. Так, по ходатайству митрополита он простил опального боярина Яковлева. А конюший Федоров-Челяднин организовал поручительство за Михаила Воротынского. Кстати, во многих работах его принято изображать невинно пострадавшим, жертвой царского произвола. Что ж, Воротынский, в отличие от Курбского, был и впрямь талантливым и заслуженным полководцем, откуда и делается вывод о безукоризненной честности, верности долгу. Но стоит еще раз учесть: психологических портретов деятелей XVI в. в нашем распоряжении нет. А в Средневековье верность и воинские таланты соседствовали далеко не всегда. Чаще наоборот, лучшие военачальники заносились в амбициях и лезли в интриги – взять хотя бы целую плеяду принцев Конде, Бурбонов, Гизов, Оранских, Михаила Глинского, Дмитрия Вишневецкого и др. Но прошу понять меня правильно, я вовсе не хочу очернить Михаила Воротынского, преуменьшить его заслуги перед Россией. Всего лишь предостерегаю от предвзятых оценок.

Если же рассмотреть не домыслы, а факты, то братья Воротынские со своим отцом еще при Елене Глинской участвовали в измене Ивана Бельского. В 1562 г. Михаила и Александра Воротынских арестовали после измены Дмитрия Бельского, их обширные владения были конфискованы. Точной вины мы не знаем, но главным фигурантом был Михаил. В описи царского архива сохранилось упоминание, что следствие велось среди «князя Михаила Ивановича Воротынского людей». Александра сослали поближе, и бояре сперва ходатайствовали только за него. Третий их брат, Владимир, остался верным царю, никакой опале не подвергся и вскоре ушел в монастырь. Может, по состоянию здоровья, а может, счел, что братья опозорили их род. Михаил 4 года жил в ссылке на Белоозере, содержали его вполне сносно, он получал от казны питание вплоть до лакомств и заморских вин, одежду и 100 руб. в год на прочие расходы. И… он стал еще одним «живым мертвецом».

Курбский расписал, как в 1565 г. царь вызвал его к себе, но лишь для того, чтобы пытать. Лично подгребал посохом горячие угли к его телу, потом отправил обратно, и Воротынский умер в пути. И некоторые историки добросовестно переписали это! Другие все же призадумались над явной нестыковкой, но… просто-напросто «передвинули» ту же душераздирающую сцену с пытками и углями на 1573 г. Действительность была несколько иной. Федоров-Челяднин собрал 111 поручителей, и Иван Васильевич вызвал Воротынского – не в 1565, а в 1566 г., и не пытал, а простил. С князя взяли дополнительную клятву не сноситься с врагами России, не переходить в Литву, к папе, императору, султану и Владимиру Старицкому (да, в тексте он упомянут наряду с чужеземными властителями). После присяги Иван Грозный пригласил Воротынского обедать за своим столом. Побеседовав с ним, решил, что этому человеку можно доверять. Назначил его казанским наместником, вернул значительную часть прежних владений: города Одоев, Чернь и Новосиль. Востановил в правах «державца» – удельного властителя. И даже выделил казенные средства на ремонт Новосиля, который без хозяина пришел в запущенное состояние. Это был «разгар» опричного террора…

38. ПАУТИНЫ ИНТРИГ

Османскую империю губили не поражения, не нашествия врагов, а наоборот – успехи, могущество и изобилие. Слава турецких побед и богатства манили итальянцев, французов, испанцев, португальцев. В империи ценили хороших специалистов, высоко платили, и европейцы меняли веру, становились полноправными «турками», это позволяло сделать карьеру (ну и, конечно, обзавестись гаремами). Выдвижение на руководящие посты у османов осуществлялось не по происхождению, а по деловым качествам, и ренегаты становились командирами, чиновниками, вельможами. Но служили они, естественно, не для блага державы, а ради собственных выгод.

В империю правдами и неправдами полезли европейские купцы, предприниматели. Внедрялись через тех же ренегатов, через османских союзников французов. И в XVI в. значительную часть рынков в Турции и Леванте стали контролировать флорентийские банкиры [17]. Прибыли утекали за рубеж, а постоянные войны, содержание пышного двора Сулеймана, строительство дворцов и мечетей требовали денег. Росли подати. Причем их стали сдавать на откуп, и агенты откупщиков драли втрое-вчетверо больше, в свою пользу. Чтобы уплатить, люди обращались к ростовщикам, закладывали дома и участки. Но откупщиками были те же ростовщики. Они становились хозяевами целых районов. Эти деятели вовсю развернулись и в столице. Подкупали чиновников, визирей, чтобы получить подряды, новые откупа. А среди ростовщиков и взяточников было удобно работать иностранным дипломатам, шпионам.

Немалых бед натворила и супруга султана Роксолана. Достаточно сказать, что после Сулеймана в Турции сочли необходимым принять закон, вообще запрещавший монархам иметь жен, все его женщины стали считаться только наложницами. Влияние Роксоланы на мужа было безграничным, а главную цель она себе поставила – возвести на трон любимого сына Селима. Впрочем, этого требовала и собственная безопасность. Она же сама добилась высылки прежней старшей жены, матери наследника престола Мустафы. Стань он султаном, и участь Роксоланы была бы незавидной. В самозабвенной игре она принялась формировать партию своих сторонников, устраняла с пути неугодных.

Наставником и опекуном Мустафы являлся великий визирь Рустем-паша, талантливый военачальник и администратор, главный советник Сулеймана. Роксолана выдала за него свою дочь Хамерие. Узнавала от нее, что происходит в доме визиря и, умело дополняя правдивые сведения клеветой, смогла убедить мужа – против него готовится заговор. Рустема обезглавили, Мустафу удавили. При этом страшная женщина пожертвовала даже собственными «нелюбимыми» детьми. Ее младший сын Джехангир, друг Мустафы, был отравлен, дочь, как вдова преступника, отправилась в ссылку. Против Роксоланы выступила мать султана, валиде Хамсе, не поверившая в заговор, пыталась обличить ее и… скоропостижно скончалась.

А чтобы у Селима вообще не было конкурентов, Роксолана начала уничтожение сыновей Сулеймана от наложниц и случайных связей. Поиски велись по всей стране, и было убито около 40 детей султана, многие вместе с матерями. Сама Роксолана умерла раньше мужа, но она добилась своего, у Сулеймана остался лишь один наследник. Хотя результатом стало не только это. Селима окружала партия, сформировавшаяся вокруг его матери в ее интригах. Из кого она состояла? Достаточно сказать, что Селим стал… горьким пьяницей. Ясное дело, споили его не правоверные поборники ислама и не патриоты Турции. Споили те, кто мог теперь вертеть царевичем, старался влиять на политику его отца.

Сулейман Великолепный никак не был другом России. Не терял надежды получить Казань, Астрахань, Северный Кавказ, не отказался и от «прав» на Рязанщину. Крымскому царевичу Адиль-Гирею он выдал ярлык на Казанское ханство. Западные дипломаты через своих друзей при его дворе продолжали подталкивать султана к войне против русских, но от такого шага Сулейман воздерживался. Понимал, насколько это трудно. Он лишь отслеживал события на севере, выжидал, как дальше пойдут дела у царя.

В 1565 г. на литовском фронте выдалось затишье. Шляхта еще не оправилась от полученного урока, Сигизмунд истратил деньги на прошлогоднее наступление, и наемники разошлись. Но он очередной раз постарался нанести удар чужими руками. Наобещал Девлет-Гирею, что его войска предпримут новую операцию, отвлекут на себя царские рати. И в Стамбуле сторонники короля сумели дожать султана. Доказали, что ситуация получается выгодная, можно воспользоваться. Правда, начинать масштабную войну Сулейман все равно не рискнул, но согласился для пробы дать хану тяжелую артиллерию и отряды янычар.