Текст книги "Царь грозной Руси"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)

Потом следовал донос какой-нибудь поссорившейся соседки, арестованную подвергали пыткам. Их арсенал был весьма широким, от дыбы до «испанских сапог», щипцов, крючьев. А каждый город содержал одного-двух профессиональных палачей, хорошо умеющих обращаться с этими инструментами. «Ведьма» называла «сообщниц», перечисляя подруг, знакомых, и их, в свою очередь, тащили в застенок. Чтобы лишить «колдовской силы», обривали волосы на теле, для «доказательств» кололи иглами, отыскивая «дьяволову печать». Нетрудно понять, что подобные процессы открывали простор садистам и извращенцам, хватавшим для истязаний женщин покрасивее. Обвиняли и тех, кто побогаче: доносчики, судьи, палачи получали оплату из конфискованного имущества.

В Оснабрюке за 3 месяца сожгли 121 женщину, казни шли и по окрестным селам, и современник писал, что почти «все женское население округа обречено на гибель». В 20 деревнях вокруг Трира за 6 лет отправили на костры 306 «ведьм», после чего в 2 деревнях осталось лишь по 1 женщине. В Эллингене за 8 месяцев истребили 71 жительницу, в Вестерштеттене за 2 года – 600, в Кведлинбурге за день – 133. А ведь это были крохотные городки с населением в 1–2 тыс. человек! Жители в них давным-давно переплелись знакомствами и родством. Но немцы самозабвенно истязали и палили собственных племянниц, соседок, кумушек, тетушек, сестер. В Брауншвейге однажды на площади соорудили столько костров, что ее сравнивали с сосновым лесом. А в Нейссе магистрат деловито высчитал, что жечь «ведьм» придется много и построил специальную печь – для экономии на дровах. В Бамберге даже и особую тюрьму для «ведьм» отгрохали, с пыточными камерами по последнему слову тогдашней техники [149].

Инквизитор Парамо писал (в 1598 г.), что за 150 лет в Германии, Италии и Испании инквизиция уничтожила «по меньшей мере 30 тыс. ведьм». Разумеется, он не осуждал казни, а гордился достигнутыми показателями: «Если бы эти ведьмы не были истреблены, какое неимоверное зло они причинили бы всему миру». Но его данные далеко не полны, они относятся к одной лишь инквизиции. А в государствах, где инквизиции не было, «ведьм» преследовали светские судьи. И даже там, где была, возникали споры между церковными и мирскими властями, кому вести дела (ведь они были выгодными, сопровождались конфискациями). Пришли к компромиссу: к кому попала обвиняемая, тот пусть и занимается.

Но охота на «ведьм» шла не только в католических странах. Протестанты отвергли папу, иконы, таинства, зато костры для женщин сохранили. Их юристы подтвердили, что «Молот ведьм» – книга вполне правильная, а практика инквизиции полезная, если она нацелена не на реформатов, а на колдовство. В Берне ежегодно жгли в среднем по 30 женщин, в Женеве за короткий промежуток времени – более 500, столько же за 10 лет истребили в Норвегии. Кстати, когда говорят о европейской «культуре» и «науке», не лишне вспомнить – преследовали не только «ведьм», ученых тоже. И преследовали, опять же, как католики, так и протестанты. Везалия за труд «О строении человеческого тела» уморили голодом в испанской тюрьме. Основоположника теории кровообращения Сервета сжег лично Кальвин и с радостью любовался его костром. Знаменитому астроному Кеплеру пришлось скрываться, у него 7 лет держали в тюрьме мать и угрожали казнить, если сын не сдастся и не отречется от своих теорий. Коперник еле-еле избежал расправы, его книга «Об обращении небесных тел» была запрещена Ватиканом.

Ну а во Франции искать «ведьм» в данное время не требовалось. Здесь имелся куда более основательный повод для зверств, религиозная война. Вместо погибших лидеров выдвинулись новые. Армию католиков возглавили сын Франсуа де Гиза Генрих и кардинал де Бурбон, армию гугенотов – сын Антуана Наваррского Генрих и адмирал Колиньи. Причем протестанты научились пользоваться тем же «оружием», что Екатерина Медичи. Узнав, что принцу Конде уже приелась шпионка королевы-матери де Лимей, они соблазнили его красоткой де Лонгвиль, и ее очарование вернуло принца к гугенотам. А королю Карлу IX подсунули хорошенькую протестантку Марию Туше. Этот угрюмый тип вдруг искренне влюбился, даже силился писать стихи, а Мария настраивала его благосклонно относиться к своим единоверцам.

Повзрослели и младшие дети Екатерины Медичи – Генрих, Маргарита и Франсуа. Но они росли в больной атмосфере «летучего эскадрона», фрейлины-шлюхи были их няньками, подружками в играх. И принцы с детства прониклись этой атмосферой, их сознание зациклилось на плотских удовольствиях. Генрих и Франсуа проявляли явные бисексуальные наклонности, красили губы, подводили брови, наряжались в дамские платья. А Маргарита, будущая «королева Марго», стала нимфоманкой. Еще девчонкой она начала с родного брата, и впоследствии без стыда признавалась, что Генрих «был первым, кто задрал мне юбку». Испробовала связь и с двумя другими братьями, с Гизом. А дальше стала забавляться со всеми подряд. Любимым ее приемом было пригласить человека как бы по делу, он попадал в темную комнату, где горело сто свечей, а на черной простыни возлежала обнаженная Марго. Как и братья, она не довольствовалась противоположным полом. Ввела обычай, чтобы фрейлины целовали ей не руку, а грудь, а ее постоянной партнершей стала дочь маршала Жилонна де Ториньи.

Поведение Марго даже для французского двора «зашкаливало» все пределы. Периодически мать и Карл IX учили ее, избивали за закрытыми дверями, но ничего не помогало. А тем временем междоусобица опять выдыхалась. Погиб лучший полководец гугенотов Конде, католики одерживали победы. Но это возвышало авторитет не короля, а Гиза. И у Екатерины Медичи вызрел план прекратить войну – выдать Маргариту за Генриха Наваррского. Примирить католиков и протестантов, не допустить триумфа Гизов, а ко всему прочему, угомонить дочку. Побитые гугеноты согласились. Эффективно поработала и любовница короля. По ее уговорам Карл IX ласково принял адмирала Колиньи, ввел его в королевский совет, отвалил в подарок 150 тыс. ливров и аббатство с доходом в 20 тыс. (В том, что вождь еретиков получил аббатство, никто не усмотрел святотатства, главное-то было – доход).

18 августа 1572 г. в Париже состоялась свадьба короля Наваррского и Марго, на нее отовсюду понаехали гугеноты. Праздновали и бракосочетание, и гражданский мир. Но протестанты задирали носы, вели себя, как победители. А Колиньи с помощью Марии Туше совершенно подчинил короля своему влиянию, требовал объявить войну Испании. Неуравновешенный Карл загорелся, возмечтал себя великим военачальником… Вот тут-то ужаснулась королева-мать. Для ослабевшей Франции столкновение с испанцами стало бы катастрофой. Мало того, против короля тут же выступило бы все католической население во главе с Гизами, Филипп II был их союзником.

Но переубедить сына мать не смогла. И тогда она метнулась в обратную сторону – к Гизам. Посовещавшись, решили устранить Колиньи. Наняли убийцу, он стрелял в адмирала, но всего лишь ранил. Собравшиеся в столице протестанты возмутились. Стрелка опознали, требовали найти заказчиков. Ходили по улицам, выкрикивая воинственные призывы, устраивали у дворца митинги, потрясая шпагами. Королева-мать и Гизы обратились к Карлу IX, указывая на буйную вооруженную толпу. Заверили его, что гугеноты готовят переворот, и надо казнить их вождей. А перепуганный король впал в очередной приступ бешенства, которые периодически на него накатывали. Стал ломать мебель, бить посуду и орать: «Убить их всех!» Но как раз это и требовалось. В ночь на 24 августа (день св. Варфоломея) отряд Гиза ворвался в дом Колиньи и прикончил всех, кто там был. Зазвенел колокол, подавая сигнал…

Подготовленные группы ринулись убивать по спискам, по 200 адресам. Гугенотов резали, выбрасывали из окон. Горожане, видя такое дело, с удовольствием подключились. На улицы высыпали толпы народа. Под шумок громили богатые дома, магазины, ювелирные лавки – без разбора веры. Брат короля Генрих целенаправленно послал своих слуг, чтобы грабить. Убивали всех, на кого крикнули, что он еретик. Мечущихся сонных людей, иногда просто попавших под руку, истребляли с невероятной жестокостью. Раздетых женщин, выскочивших из постелей, гоняли по улицам с побоями и улюлюканьем. Глумились, терзали на части. Убивали детей, предварительно «окрестив» кровью родителей. Настоящая охота шла за беременными, чтобы вспороть животы. Сам король, перевозбудившись, прыгал у окон Лувра и стрелял в пробегающих людей.

Наутро Париж представлял жуткое зрелище. Всюду валялись тела, отрубленные головы, руки, ноги, выпущенные внутренности. Екатерина Медичи и ее фрейлины совершили прогулку по городу и при этом, как писал Сюлли, «доставляли себе сладострастное удовольствие созерцать известные мужские органы у голых трупов». Груды тел скопились в Сене на отмели у холма Шатийо – только в одном этом месте насчитали 1100 человек, их зарыли на острове, где сейчас стоит Эйфейлева башня. А вслед за Парижем по всей Франции покатился «Варфоломеевский сезон» – гугенотов резали в Ла-Шарите, Мо, Бурже, Орлеане, Анжере, Сомюре, Труа, Руане, Бордо, Тулузе, Альби. Историки осторожно оценивают, что в Париже вырезали 2–3 тыс., а всего за две недели было перебито 30 тыс. человек [52].

Хотя, конечно, эти цифры не могут быть точными, учетом себя никто не утруждал. Максимилиан II с негодованием писал Ивану Грозному о 100 тыс. жертв. И царь, отвечая ему, тоже осуждал «истребление невинных людей и младенцев», скорбел «о бесчеловечной жестокости французского короля, пролившего без ума столь много крови». Но папа Григорий XIII отреагировал иначе. Кстати, Екатерина Медичи отослала ему забальзамированную голову Колиньи. Понравился ли подарок «святому отцу», мы не знаем, но по поводу Варфоломеевской ночи он приказал устроить в Риме иллюминацию и выбить медаль.

Однако гугеноты, понятное дело, снова взялись за оружие. Правда, их уцелевший лидер Генрих Наваррский остался в Париже. Он спас себе жизнь, перейдя в католицизм, и теперь его держали при дворе в качестве мужа Марго и пленника. Но нашлись другие вожаки. А Екатерина Медичи попыток примирения больше не предпринимала, она озадачилась совсем другой проблемой. Самым любимым ее сыном был Генрих, и матери очень хотелось добыть для него какую-нибудь корону. А тут как раз умер Сигизмунд II, причем нового короля предстояло выбирать! Ситуация была просто исключительной, ну как же упустить такой шанс?

Екатерина подключила все силы французской дипломатии. Поддержку оказала союзная Турция. А послы королевы-матери в переговорах с панами по щедрости переплюнули остальных претендентов. За избрание Генриха полякам платили миллион ливров. Франция была разорена, но это же чепуха! Неужели не стоило выжать из крестьян и горожан любую сумму, чтобы мамин любимец стал чужим королем? Речи Посполитой пообещали военную помощь против России, а вдобавок Екатерина от имени сына предоставила избирателям максимальный асортимент «вольностей». Не только отказ от наследственной власти, но и расширение прав магнатов и шляхты вплоть до «liberum veto»: на сейме достаточно было одному делегату крикнуть «не позволям!» – и решение не проходило.

Панам это очень понравилось. В апреле 1573 г. они избрали Генриха Валуа королем. В Париж отправилось пышное посольство – привезти его на трон. Правда, французы брезгливо относились к полякам как к «дикарям» и «темным людям». А поляки, в свою очередь, пораженно писали о грязи, варварстве и полном невежестве французской знати. Но короля, конечно, приняли почтительно. Не каждый готов отвалить такие блага. Император Максимилиан, главный конкурент Генриха, пытался перехватить его по дороге. Выслал корабли и заставы, просил датчан задержать его в проливах, ведущих в Балтику. Но не получилось. Екатерина и ее дипломаты позаботились о безопасности путешествия, в феврале 1574 г. Генрих прибыл в Краков. Обязательства выполнил, сразу же даровал шляхте обещанные права, они получили название «Генриховых артикулов». Новый король обратился к Ивану Грозному, обещал прислать делегацию для переговоров и убеждал не нарушать перемирие. Но сам немедленно нарушил его – отдал распоряжение об усилении блокады Нарвы, а брата Карла IX и матушку просил для этого помочь французскими военными кораблями.

49. НА СТЕПНЫЕ ПРОСТОРЫ!

Победа при Молодях коренным образом изменила обстановку на юге. Девлет-Гирей предложил мириться. Даже денег не просил, что было для крымских ханов совсем уж необычно. Цинично писал: «С одной стороны у нас Литва, с другой черкесы, будем воевать их по соседству и голодными не будем». Правда, все же клянчил вернуть Казань или хотя бы Астрахань – напоминал, что царь сам обещал ее. Иван Грозный отвечал тоже откровенно – дескать, тебя этими предложениями «тешили, но ничем не утешили», а сейчас подобные требования «безрассудны». «Видим против себя одну саблю – Крым», а если вернуть ханства, «Казань будет вторая сабля, Астрахань третья, ногаи четвертая».

Слухи о великой победе царских войск разошлись и в Османской империи. Посланник Хуана Австрийского доносил из Стамбула – балканские христиане ждут, что придут русские и прогонят турок, а венецианский посол Соронци сообщал: «Султан опасается русских… потому что у них есть страшная кавалерия в 400 тыс. человек… и еще потому, что в народе Болгарии, Сербии, Боснии и Греции весьма преданы московскому великому князю». В Россию потянулись эмигранты: изгнанный турками молдавский воевода Богдан Александрович, венгерский «воеводич Радул», румынский «воеводич Стефан», «Микифор гречанин».

Другой вопрос, что «страшной кавалерии в 400 тыс.» у царя не было. В данный момент он и 40 с трудом собрал бы. Ивана Грозного упрекали в том, что он не воспользовался «бескоролевьем» в Польше, не ударил на нее всеми силами. Но, во-первых, их было недостаточно. А во-вторых, имело ли это хоть какой-то практический смысл? Покорить Речь Посполитую в любом случае было невозможно. Русь была еще далеко не такой обширной державой, какой она стала в XVII–XVIII вв. Даже завоевание Казани и Астрахани оставалось пока непрочным. А Речь Посполитая по площади почти равнялась России и превосходила ее по населению. Да и вообще, как уже отмечалось, присоединение Польши было вовсе не в русских интересах. Конечно, можно было отобрать еще несколько городов. Но, опять же, зачем? Это затруднило бы заключение мира. А сейчас он был нужнее, чем территориальные приобретения.

И Иван Грозный использовал передышку для другого дела. Куда более реального и перспективного. Он направил силы и ресурсы на строительство новой системы обороны на юге. Ведь реальным рубежом на этом направлении оставалась Ока. Кашира, Тула, Калуга, Рязань были пограничными крепостями. Земля распахивалась и крестьяне селились только поблизости от городов, чтобы по сигналу опасности бросать все и укрываться за стенами. Или прятаться по лесам… Иван Васильевич стал перемещать границу на 150–200 км южнее. Еще до сожжения Москвы, выдвигаясь в Дикое Поле, начали возводиться крепости Орел, Болхов, Епифань. Теперь эти города соединялись новой, Большой засечной чертой. Организовывалась сторожевая служба, согласно «Приговору», разработанному Воротынским.

Кстати, в судьбе самого Михаила Воротынского многое остается неясным. Известно, что он был награжден царем, получил г. Перемышль. А в 1573 г. его якобы обвинили в чародействе, и разные работы приводят ту самую сцену, которую описал Курбский – как царь пытал Воротынского, отправил в Кирилло-Белозерский монастырь, князь умер по дороге и в монастыре был похоронен. Но, повторюсь, у Курбского это «случилось» в 1565 г., за 7 лет до битвы при Молодях. А историки, обнаружив неувязку, почему-то не усомнились в описании, а по своему разумению взяли, да и передвинули его по времени. Хотя могилы Михаила Воротынского в Кирилло-Белозерском монастыре нет! Там похоронен не он, а его брат, Владимир Воротынский, который постригся в монахи в 1562 г., никуда из обители не отлучался, ни в каких опалах не был, переписывался с царем и мирно преставился как раз в начале 1570-х, на его могиле вдова построила храм.

Однако неувязок еще больше. Карамзин сообщает, будто по одному делу с Михаилом Воротынским пострадал Никита Одоевский [49]. Что оказывается подтасовкой: об Одоевском уже говорилось, он был казнен за совершенно другую вину – за бесчинства и грабежи при подавлении казанского мятежа. Воротынский к этому никак не мог быть причастен. Он в данное время находился не под Казанью, а на юге. Наконец, Б.Н. Флоря передает ту же историю еще в одном варианте. Сообщая о казни Воротынского, он вообще подробностей не касается, а сухо и коротко ссылается на «запись Разрядных книг» [138]. Что ж, Разрядные книги – это строгий официальный документ. Но… дело в том, что их не существует. Любому историку известно, что при царе Федоре Алексеевиче в 1682 г. Земский Собор постановил упразднить местничество, и все Разрядные книги были торжественно сожжены. Где их мог увидеть Флоря, остается загадкой. Хотя для неискушенного читателя его ссылка выглядит внушительно.

В общем, домыслов хоть отбавляй. Но к ним следует добавить один красноречивый факт. Сын Воротынского Иван Михайлович продолжал служить, в дальнейшем Иван Грозный поручал ему командовать армией. Мог ли царь доверить войско сыну казненного? Ответ напрашивается однозначный. Что же касается Михаила Воротынского, то на самом деле остается констатировать: о его судьбе мы просто ничего не знаем. Может, он и впрямь попал в опалу за какие-то прегрешения – в прошлых главах было показано, что личностью он был совсем не простой. Возможно, умер от болезни или старых ран, он был уже в солидном возрасте. Или ушел со службы по состоянию здоровья, жил в своих вотчинах.

А может быть, он продолжал руководить грандиозными оборонительными работами на юге. Ведь документов эпохи Грозного сохранилось очень мало, а летописи отмечали не всех и не все. Они описывали события, находившиеся «на первом плане» – битвы, походы, дипломатические приемы. А на степных рубежах были лишь мелкие стычки и повседневный кропотливый труд. И историки тоже умалчивают о пограничных делах или упоминают их вскользь, как нечто второстепенное, не заслуживающее внимания.

Как же, не заслуживающее! Труд-то был проделан колоссальнейший! Большая засечная черта протянулась на сотни километров от притока Оки реки Суры до притока Днепра Десны. От города Алатырь на Темников – Шацк – Ряжск – Данков – Новосиль – Орел – Новгород-Северский. Черта умело использовала рубежи рек, высот, в лесах рубились сплошные завалы, на открытых местах копались рвы и насыпались валы до 15 метров! А поверху ставились частоколы. В промежутках между крепостями засеки прикрывались острожками, постами, укрепленными слободами. Гигантские сооружения строились годами, участвовали сотни тысяч крестьян, посадских, воинов. Но они понимали, насколько это важно, они же сами страдали от набегов. Поэтому трудились не за страх, а за совесть. Прикрыть Русь от врага!

Службу на засечных чертах несли казаки. Они становились и населением новых мест, и строителями, и защитниками. Им давали землю, льготы, оплату. Были «беломестные» казаки, служившие без оплаты, только за землю и освобождение от налогов. В казаки верстали пограничных крестьян, привычных жить с оружием в руках. Привлекались тульские, брянские, рязанские, мещерские казаки. Приглашали и донских, волжских, яицких. Охотно переселялись сюда днепровские казаки, и в Орле возникла Черкасская слобода. Развертывались «Мценские сторожи», «Орловские и Карачевские сторожи». О них до сих пор свидетельствуют названия селений в Елецком, Болховском, Колпинском, Покровском, Новосильском районах – Казачье, Сторожевское, Караул, Воин, Казаки, Казаковки… Казачий отряд в крепости назывался «прибором», его командир получал чин головы и подчинялся воеводе.

Глубоко в степь высылались дозоры. Каждый состоял из 2 казаков с заводными лошадьми. Пункт наблюдения выбирался на дереве, кургане, холме. Заметив облако пыли, дозорный сообщал товарищу, и тот скакал к своим. Поднималась тревога в крепостях, высылалась разведка. И если поступало подтверждение, что тревога не ложная, идут татары, информация шла в Москву, приходила в действие вся система обороны. Строительство Большой засечной черты перекрыло пути для крымских набегов. Отныне крестьяне избавлялись от постоянного страха перед степняками, стало возможным осваивать огромные пространства плодороднейших черноземных земель, до сих пор лежавших нетронутыми. И в этом состоит еще одна заслуга Ивана Грозного, которую до сих пор «заметили» лишь немногие исследователи: именно при нем Россия получила богатые поля рязанщины, тульской области, орловщины. То, что мы привыкли считать «исконно» русским.

Ну а попутно царь решал в это время другую задачу. Восстанавливал армию. Вербовались добровольцы, пополнялись полки стрельцов, формировались новые. Силы России увеличивались за счет тех же казаков, которые селились на засечной черте. А освоение южных земель позволяло возродить основу армии, поместную конницу. Она очень поредела, но семьи-то были многодетными, у погибших детей боярских подрастали сыновья, племянники. Теперь можно было без труда наделить их поместьями, а в 15 лет они начинали нести службу. Сперва рядом с домом, на границе – учились у старших товарищей, у казаков. В дети боярские царь жаловал и отличившихся стрельцов с казаками.

Укрепление обороны на юге имело не только перспективное, но и насущное значение. Раз на польский трон сел Генрих Валуа, приходилось серьезно опасаться, что на его стороне снова выступят турки, закадычные французские союзники. Но в 1574 г. произошло несколько событий, ослабивших эту угрозу. Генрих у себя на родине никогда никакими делами не занимался, он привык лишь к разврату, балам и пирушкам. А на чужбине вдруг выяснилось, что королю требуется решать массу проблем, в которых он совершенно не разбирался. И Генрих почувствовал себя, мягко говоря, неуютно. Но переделывать свою натуру и приспособиться к новой роли он даже не пытался. Не провел ни одного заседания правительства, сената. Увиливал, затягивал празднества – как началось в феврале с коронации, так и продолжалось: балы, охоты, ухлестывания за дамами. А это стало возмущать панов. Раз ты король, пора и к работе приступать.

Но для его брата Карла встряска Варфоломеевской ночи оказалась чрезмерной. Его психика совсем надломилась, ему всюду мерещились кровь и мертвецы. Чтобы избавиться от кошмаров, он ударился в пьянство. Выползая из тяжелых загулов, стремился найти забвение в объятиях Марии Туше, исчезал с ней в загородных домиках, а едва возвращался в столицу, снова срывался в кутежи. Таких перегрузок его слабый организм не выдержал, в мае 1574 г. он приказал долго жить. Екатерина Медичи сразу же известила Генриха, и новость окрылила его. Правда, паны встревожились, как он думает поступить? Но Генрих их успокоил, заверил, что в первую очередь он – польский король. Хотя всей душой он, разумеется, был уже на родине.

18 июня король устроил роскошный ужин. Напоил всех придворных до положения риз, переоделся, нацепил на глаз повязку, сел на коня и в сопровождении пяти приближенных удрал от своих подданных. А заодно показал французскую «цивилизованность», украл драгоценности польской короны. За королем организовали погоню, едва не схватили. Но в бешеной скачке он все же сумел оторваться от панов и пересечь австрийскую границу. А император на обратном пути препятствий ему не чинил – скатертью дорога. В итоге польский король стал французским Генрихом III, а в Речи Посполитой вновь настало «бескоролевье»…

В это же время случилась перемена и в Турции. От алкогольных излишеств ушел в мир иной Селим II, которого так легко было подтолкнуть на «подвиги» против нашей страны. На трон взошел Мурад III. Поэтому русские смогли без помех продолжать фортификационные работы. Но ограничиваться пассивной обороной против крымских хищников царь отнюдь не собирался. Ведь засечные черты, ко всему прочему, позволяли более эффективно взаимодействовать с донскими, днепровскими казаками.

Через новые крепости им шло снабжение, согласовывались планы ударов. Совместными силами осуществлялась разведка. Так, мещерским казакам предписывалось делать разъезды «вниз по Дону до Волжской переволоки» – в контакте с донцами. На Дон царь посылал даже высших сановников. В 1573 г. один из ближайших его приближенных, Василий Грязной, попал в плен к татарам, когда с казаками совершал разведку на реке Молочной – совсем рядом с Крымом (государь выкупил его за 2 тыс. руб.)

А атаману Черкашину за участие в битве при Молодях крымцы жестоко отомстили. До сих пор в Азове соблюдался негласный «нейтралитет», казаков пускали в город торговать, местные купцы имели на этом немалые выгоды. Но в 1574 г., когда в Азов приехал сын Черкашина Данила, ханские люди схватили его и увезли в Крым. Казаки возмутились, решили помочь атаману. Выступили как один, напали на Азов и овладели им. Удерживать не собирались, пограбили, освободили русских невольников, взяли в заложники 20 «лучших людей», в том числе Сеина, шурина турецкого султана, и предложили отпустить их всех в обмен на Данилу. Но Девлет-Гирей не согласился, предал атаманского сына мучительной смерти.

Естественно, в ответ были убиты заложники. Первое в истории взятие донцами Азова (не последнее, его будут брать еще в 1637, 1696, 1736 гг.) наделало жуткий переполох в Османской империи, раньше казаки таких крупных городов не захватывали. И султан был очень недоволен действиями Девлет-Гирея. Видимо, не терял надежды, что Войско Донское можно оторвать от России. Писал хану: «А ведь, де, Азов казаками и жил, а казаки, де, Азовом жили, о чем, де, у них по ся места все было смирно. Нынче, деи, ты меж казаков и Азова великую кровь учинил». И в самом деле, с этого момента «нейтралитет» Азова кончился.

Ну а с другого фланга татарам и туркам поддавали жару днепровские казаки. Они еще раз учинили смуту в Молдавии, атаман Свирговский посадил там на престол самозванца Ивонию. Отряды в несколько тысяч человек неоднократно разоряли окрестности Аккермана, Очакова, Ислам-Кермена. Зимой 1574/75 гг. Девлет-Гирей вынужден был держать всю свою орду на Днепре – ждал казачьего набега на Крым. В марте стало известно, что казаки нацелились не на Крым, а на Очаков, мурза Дербыш выступил на них с войском, но был разгромлен. С аналогичным результатом окончились бои с татарскими мурзами в мае-июне. Казаки все чаще выходили в море, начали появляться не только у крымских, но и у турецких берегов. Гребцами они были хорошими, а некоторые из них успели погрести в неволе на османских галерах. Узнали почем фунт лиха – но узнали и пути в Малую Азию. Туркам пришлось высылать против них военные корабли, однако легкие казачьи «чайки» быстро научились маневрировать, уходить из-под огня и брать неприятельские суда на абордаж.

Связи украинских казаков с Москвой оставались прочными. Весной 1575 г. Девлет-Гирей узнал от своей агентуры и пленных, что Иван Грозный «грамоты днепровским казакам писал не по однажды, ходите, деи, вы под улусы крымские», присылал им в помощь «московских казаков», служилых и донских. Но на Русь после полученного урока хан идти не рисковал. А «ясырь» требовался, работорговцы напоминали о сделанных долгах. И татары воспользовались предлогом казачьих нападений, чтобы нарушить союз с Польшей, летом 1575 г. двинулись на Украину. Казаки узнали о приближении большого войска по переполоху птиц и зверей в степи, сообщили киевскому воеводе Константину Острожскому. Он успел поднять ополчение, а казаки на своих «чайках» спустились по Днепру, атаковали вражеские авангарды и сорвали переправу. Но хан выбрал другое место, выждал. Своевольная шляхта, собранная Острожским, быстро стала разъезжаться по домам. Тут-то крымцы и ворвались, проутюжили земли до Тернополя, набрав огромный полон. Однако хан тут же получил ответный удар – гетман Ружинский с казаками «впал за Перекоп… учинив великие опустошения».

Иван Грозный усиливал оборону не только с юга. На юго-восточном направлении, откуда приходили ногайцы, были основаны крепости Верхний и Нижний Ломов, Водинск. Мятежи в Казанском крае, попытка бунта в Астрахани показали необходимость более прочно утвердиться и в Поволжье. И здесь тоже строились новые города – Чебоксары, Косьмодемьянск, Кокшайск, Тетюши, Арзамас. Для службы в гарнизонах привлекались волжские казаки.

Россия продолжила и дальнейшее движение на восток. Моряки-поморы из Холмогор и Пустозерска уже давно проложили дороги в Сибирь, плавали торговать к устью Оби. А во времена Ивана Грозного, не позднее 1570-х гг., они основали на реке Таз город Мангазея [75]. Были построены пристани, избы, склады, сюда каждое лето приходили поморские корабли-кочи. Съезжались ненцы, устраивались ярмарки, где меха выменивались на русские товары.

Успешно развивалось и дело Строгановых на Каме. Здесь возникали деревни, соляные варницы. В 1560 г. Строгановы основали монастырь во имя Преображения Господня (позже он стал называться Пыскорским), выделив ему несколько варниц и большие угодья – за это монахи должны были молиться о здравии Ивана Васильевича и его рода. В монастыре на старости лет принял постриг и глава семьи Аника Федорович. И Строгановым было за что воссылать молитвы о царе. Оценив, что эксперимент с «частным» освоением земель удался, Грозный смело стал расширять его. В 1564 г. дозволил промышленникам основать второй городок, Кергедан, он же Орел-городок, ставший «столицей» Строгановых. В 1568 г. государь выделил им дополнительно более 4 млн. десятин земли, были построены Нижний Чусовской городок, Сылвенский и Яйвенские острожки.

Иван Васильевич оказывал Строгановым всемерное покровительство. Принял их со всеми городками в опричнину. Запретил англичанам лезть в их владения и торговать там. Кроме пермских земель, приказал отвести промышленникам на Ваге болота с железной рудой, чтобы они развивали металлургическое производство, за это взимался оброк по полуполтине с каждой построенной домницы. Но такое сотрудничество получалось выгодным не только для предпринимателей, для государства тоже. Армия получала оружие, хозяйство – железные инструменты. Царь привлекал Строгановых в качестве надежных и опытных правительственных агентов при продаже казенной соли, хлеба. Они оказывали большую помощь в период голода, нанимали за свой счет воинов в трудные моменты войны, а во время восстания казанцев 1572–1573 гг. выставили собственную дружину.