Текст книги "Царь грозной Руси"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)

Но надежды на него не было. Император приближался, отписал английскому королю, назначая ему встречу в Париже. Однако Карла V подвели именно победы. Его наемники растеклись грабить французские города, перегрузились добычей и не желали бросать ее, потеряв всякую боеспособность. Из-за трофеев поссорились испанцы и немцы, начали драться между собой. А принц Генрих как раз сумел собрать войско, готовился разгромить их контрударом. Но д’Этамп этого не допустила. Она настояла, чтобы король немедленно заключил мир.

Испанцам отдали 20 городов, зато договор предполагалось скрепить браком Шарля и испанской принцессы. А это очень повышало будущие шансы младшего королевича. Предательство было слишком очевидным. И вся Франция знала, кто предательница. Было даже известно, что агентом герцогини д’Этамп при дворе Карла являлся граф де Боссе. Но изменница была неприкосновенной, и чтобы успокоить народ, казнили и посадили несколько десятков невиновных. Ну а через год принц Шарль умер от болезни. И вся комбинация, разыгранная фавориткой, оказалась напрасной. Франция лишилась значительных территорий, десятки тысяч людей погибли ни за что.

17. ВЕНЧАНИЕ НА ЦАРСТВО

Боярское правление избаловало знать. Она своевольничала, приказы выполняла кое-как. Вокруг великого князя шли склоки и интриги за влияние на него. А на местах по-прежнему творились злоупотребления, кормления рассматривались именно как сытная кормушка. Если раньше наместничества получали приближенные Шуйских, то теперь – родные и приятели тех, кто возвысился после падения Шуйских, и найти правду в столице было трудно.

В 1545 г. собирали войска против казанцев и крымцев, и в Новгород спустили разнарядку выставить 2 тыс. пищальников. Цифра была явно непосильной – все население города составляло 26 тыс. [36] Очевидно, рассчитывали, что торговый город наймет воинов. Но состоятельная верхушка не желала раскошеливаться, а от жребия откупалась взятками, пусть идут служить рядовые горожане. Это вызвало возмущение, беспорядки. А в 1546 г. ожидали нападения крымцев, и в Новгород пришел указ снова прислать пищальников. Конфликт прорвался, произошли столкновения между богатыми и бедными, на которых снова старались переложить повинность. За мятежом последовали наказания, 25 человек, признанных виновными, посадили в тюрьму, конфисковав имущество.

А русские полки в это время сосредотачивались на рубеже Оки. К армии выехал пятнадцатилетний государь, расположив ставку у Голутвина монастыря. Татары не появились, но и без сражений летние выходы войск на Оку играли важную роль. Проводились смотры, учения. Государь и его чиновники проверяли укомплектование полков, боеготовность, вооружение. По результатам проверок переверстывались земельные оклады детей боярских. В перерывах между делами великий князь отдыхал. И однажды, когда он поехал на охоту, ему преградили путь 50 новгородских пищальников. На лесной дороге неожиданно появился целый отряд, причем с оружием! Государь, конечно, встревожился, «велел их отослати». Новгородцы не послушались. Дворяне из свиты попытались отогнать их силой, но пищальники вступили в бой. Загремели выстрелы, стали рубиться саблями. С обеих сторон было убито около десяти человек, многие ранены.

Бунт в армии, человеческие жертвы – это было серьезно. Началось расследование. Его возглавил дьяк Василий Захаров Гнильевский, активное участие принял Алексей Адашев [69]. Оказалось, что пищальники хотели жаловаться на свои обиды. Но Иван Васильевич потребовал выяснить, «по чьему науку быть сему супротивству» – ведь откуда-то знали, где перехватить его, караулили, приказа разойтись не послушались. Следствие обвинило Ивана Кубенского, Федора и Василия Воронцовых и Ивана Федорова-Челяднина. Судили их бояре. Федоров покаялся, его оправдания сочли удовлетворительными, и он был прощен. А троих осудили на смерть, великий князь утвердил приговор, и их обезглавили. В чем конкретно был виноват каждый из казненных, остается неизвестным. Кто-то из них подучил ратников пробиваться к государю (с заряженными пищалями!). Возможно, кого-то осудили за безобразия, допущенные по отношению к новгородцам. Но нельзя исключать, что Воронцовых просто оклеветали их враги, свели счеты.

Однако в любом случае обращает внимание – непосредственных участников бунта Иван Васильевич простил. Он сам подвергался опасности в перестрелке, но пищальников оставил без всякого наказания. Он всей душой стремился улучшить жизнь своих подданных. Чтобы узнать их нужды и решить накопившиеся проблемы, «управить землю», великий князь со всем двором в конце 1546 г. отправился в Новгород и Псков. Но наместники постарались не ударить в грязь лицом. Мобилизовали городские ресурсы, устроили помпезные встречи с церковными службами, пирами, подарками, и поездка стала чисто парадной. Неопытному государю показали толпы нарядных, радостных горожан, дали послушать речи подставных лиц, а тех, кто мог бы рассказать совершенно другое, к нему и близко не подпустили.

Навести порядок в стране можно было лишь тогда, когда великий князь возьмет бремя управления на себя, лично займется государственными делами. И митрополит Макарий готовил к этому Ивана Васильевича. Когда ему исполнилось 16 лет, святитель счел, что пора пришла. Начало самостоятельного правления должно было стать глубоко символическим. По наставлениям Макария, великий князь принял два решения – жениться и венчаться на царство. Брак как раз и придавал юноше статус самостоятельности, по русским традициям, «взрослым» считался только женатый человек, глава семьи. А венчание на царство задумывалось впервые.

Сам титул царя был особым. Московские государи иногда употребляли его, но исключительно в переписке с иноземцами, а в обиходе довольствовались званием великого князя. Царями же на Руси именовали константинопольских императоров и ханов Золотой Орды. Официальное принятие такого титула означало очень серьезные заявки. Иван Васильевич объявлял себя духовным преемником императоров Византии, главой всего православного мира. А с другой стороны, он претендовал быть преемником ордынских царей, наследником их бывших владений. Прежние государи нередко благословляли своих наследников на княжение, принародно передавая им знаки власти. Макарий разработал качественно иной обряд. Составляя чин венчания на царство, он взял за основу византийские образцы, но переработал их применительно к русским условиям. Например, дополнил чин поучениями св. Иосифа Волоцкого о самодержавной власти.

Макарий был и главным организатором торжества. Искренний идеалист, он верил, что великое дело должно объединить и примирить всех, поможет преодолеть вражду и разногласия. Он созвал всех бояр, как верных государю, так и вчерашних крамольников, находившихся в опале, и Иван Васильевич перед общим их собранием объявил о принятых решениях. 16 января 1547 г. в Москве зазвонили колокола «сорока сороков» церквей, монастырей. Кремль был переполнен народом, и по дорожкам из дорогой ткани, рассекающим людские массы, к Успенскому собору выступила процессия. Конечно, государь волновался. Как же не волноваться! Такого раньше в России никогда не было. Он, еще недавно – жалкий беззащитный сирота, становился царем! После молебна митрополит совершил помазание, великому князю давалась благодать Божья на его служение. На него возложили знаки власти: Честной Животворящий крест, бармы, шапку Мономаха. Св. Макарий благословлял его укреплять «суд и правду» в родной земле, оборонять ее от врагов, быть милостивым к подданным и строго карать зло, а Церковь объявлялась для царя «матерью».

Поддержать юного Ивана в его нелегком деле призывалась не только земная, но и Небесная Церковь, святые заступники Руси. Для этого в начале февраля митрополит созвал Освященный Собор. В ходе своих трудов по составлению Четий Миней он собрал сведения о жизни и подвигах святых, которые почитались в различных областях страны, и теперь было решено канонизировать их для общероссийского почитания. Иван IV принял в работе Собора самое деятельное участие, и было канонизировано 23 святых – один из предков царя, великий воин и устроитель Руси Александр Невский, крестители Муромской земли князь Константин с чадами его Михаилом и Федором, митрополит Московский Иона, известные подвижники Пафнутий Боровский, Макарий Калязинский, Александр Свирский, Савватий и Зосима Соловецкие, Михаил Клопский, ученик Сергия Радонежского Никон и др.

А 13 февраля состоялось еще одно торжество, свадьба царя. Невесту выбирали из знатных девушек всего государства, и ею стала Анастасия Романовна из рода Захарьиных-Юрьевых. Впрочем, система фамилий на Руси еще не устоялась, и в документах встречаются разные обозначения. Потомков Захария Ивановича Кошкина называли Захарьиными, их ветвь, которая пошла от Юрия Захарьевича, обозначали Юрьевыми или Захарьиными-Юрьевыми, а детей одного из них, Романа Юрьевича, именовали Романовыми. Сам ли государь выбрал в жены Анастасию? Точнее, только ли сам? Супругу для молодого человека в те времена искали родители. У Ивана не было отца и матери, но решающее слово должна была сказать его духовная мать – Церковь. Без сомнения, он советовался с митрополитом, со своим духовником, протоиереем Благовещенского собора Федором Барминым.

Анастасия славилась красотой, умом, благочестием. Но в России было много умных и хорошо воспитанных красавиц. Наверное, учитывались и другие факторы. Захарьины-Юрьевы являлись одним из самых знатных боярских родов, их предки с XIV в. служили великим князьям, были связаны родственными узами с другими кланами. Стало быть, брак укреплял опору царя во всем старомосковском боярстве. А вдобавок, Захарьины-Юрьевы ни разу не участвовали ни в каких заговорах, не принадлежали ни к каким оппозициям. Это был один из самых верных монарху родов аристократии.

Венчал молодых сам митрополит. Говорил: «Днесь таинством Церкви соединены вы навеки, да вместе поклоняетесь Всевышнему и живете в добродетели, а добродетель ваша есть правда и милость…» Анастасию обряд венчания сделал не только женой, но и «христолюбивой царицей». Супруги вышли на ступени Успенского собора. Их славило множество людей, собравшихся в Кремле, восхищалось ими – такими молодыми, красивыми, счастливыми. На свадьбе гуляла вся Москва. Раздавались милостыни, прощались осужденные, шумели веселые пиры. Правда, главные виновники только присутствовали на застольях и принимали поздравления. По русским обычаям, молодым не полагалось ни капли хмельного. Их задача была серьезной и ответственной, произвести здоровых детей. А уж царский брак и подавно был делом не личным, а государственным. И Иван с Анастасией праздновали недолго. Они оставили торжества и отправились в Троице-Сергиев монастырь. Зашагали пешком, по снегу, молиться и просить благословения на свою семейную жизнь…

Казалось бы, эти события предвещали коренные перемены. Теперь царь начнет сам вникать в различные стороны государственной жизни, сильной властью обеспечит дисциплину, прижмет разгулявшихся хапуг. Но… не тут-то было. Нашлись силы, которые такой вариант совсем не устраивал. Начало Великого поста Иван и Анастасия провели в монастыре, а когда они вернулись, сразу после Пасхи, стали твориться чрезвычайные происшествия. Вроде и случайные (или способные показаться случайными), но странным образом повторяющиеся.

Летом планировали поход на Казань, заготавливали порох. Его свозили и складировали в одной из башен Кремля. Почему-то рядом с дворцом оказалось самое удобное место. А 12 апреля вспыхнул пожар. Занялось по соседству, в Китай-городе, башня рванула, часть стены рухнула в реку. С пожаром кое-как справились, но 20 апреля загорелось снова, огонь уничтожил слободы за Яузой. А 24 июня полыхнул «великий» пожар. Ветер помог распространяться огню (впрочем, пожар и начался «почему-то» сразу в разных местах). Пламя быстро охватило центральная часть города. Кремль, Китай-город, Большой посад превратились в один огромный костер. От жара трескались и рассыпались каменные стены, плавилось железо. Погибло несколько тысяч человек. Митрополита Макария, полузадохнувшегося, спасли из Успенского собора, на веревках спускали к Москве-реке. Веревка оборвалась, он сильно расшибся.

Царь находился в своей летней резиденции, подмосковном селе Воробьеве. На следующий день, 25 июня, Иван Васильевич и бояре собрались в Новоспасском монастыре у постели митрополита, чтобы обсудить, как ликвидировать последствия беды и помочь населению. И неожиданно князья Скопин-Шуйский, Темкин-Ростовский, бояре Федоров-Челяднин, Нагой, дядя царицы Григорий Захарьин заявили, что пожар начался «злодейством» – поджигательством и волшебством. Царь удивился, но приказал провести расследование.

А заговорщикам только этого и требовалось. 26-го они собрали в Кремле массу отчаявшихся и растерянных погорельцев, лишившихся всего имущества, потерявших близких. Принялись громогласно задавать вопросы, кто поджигал Москву, а их агенты в толпе закричали: «Глинские!» Озвучивалась бредовая версия, будто бабка царя Анна «вынимала сердца мертвых, клала в воду», кропила этой водой город, а потом обернулась сорокой, летала и разносила огонь. Нервная и возбужденная людская стихия взорвалась… Анны и Михаила Глинских вообще не было в Москве, они на лето уехали в свои ржевские имения [49]. А Юрий Глинский находился здесь же, на площади. Он был ошеломлен услышанным, хотел спрятаться в Успенском соборе, но его выволокли и забили камнями, бросив труп на поругание.

Заговорщики умело манипулировали толпами, нацеливая их на своих врагов. Москвичи ринулись к дворам и загородным имениям Глинских, разграбили, а их слуг «бесчисленно побиша». Перебили и детей боярских из Северской земли, которые прибыли на летнюю службу – их тоже почему-то объявили «виновными». Очевидно, опасались, что они станут помехой для организаторов мятежа. И… из ссылки были вызваны Шуйские! [69] Кем вызваны? А неизвестно! Но кто-то уже считал себя властью, способной снимать царскую опалу.

Ну а рядом с царем оказался вдруг некий священник Сильвестр. Перед Иваном Васильевичем он явился то ли в день катастрофы, на фоне страшного пожара, то ли сразу после него – пришел «с видом пророка», с горящим гневным взглядом, поднятым к небу перстом. И объявил, что Господь карает Москву за грехи государя. Позже Курбский писал, что Сильвестр сослался на видение, бывшее ему от Бога. Но в Средневековье шутить такими вещами было нельзя, поэтому даже Курбский счел нужным оговориться: дескать, сам он не знает, были ли какие-то видения или Сильвестр наврал. (Из такой оговорки уже видно – наврал.) А Иван Грозный вспоминал, что Сильвестр напугал его «детскими страшилами». Но в тот момент «страшила» подействовали на впечатлительного юношу, и еще как! Царь признавался: «От сего убо вниде страх в душу мою и трепет в кости моя и смирися дух мой».

Откуда же взялся Сильвестр? Он происходил из Новгорода. Известно, что он сам и его родственники вели очень крупную торговлю за рубежом [138]. В Москву он перебрался незадолго до пожара и был назначен священником в Благовещенский собор. А это была семейная церковь великих князей, получить такой пост без протекции было невозможно. Причем покровителем священника явно был не Макарий. Ни один источник не отметил связей и дружбы между ними, а их взгляды на церковные вопросы коренным образом отличались. Святитель принадлежал к «иосифлянам», позиция Сильвестра была близка к «нестяжателям».

На вопрос, кто свел священника с Иваном Васильевичем, большинство исследователей отвечает однозначно: Алексей Адашев [138]. К 1547 г. он уже занимал при царе очень видное место, стал его доверенным лицом. На свадьбе он числился «дружкой» государя, сопровождал его в баню – что считалось высочайшей честью, обычно ее удостаивались родственники. Все источники признают, что Адашев и Сильвестр тесно сошлись между собой, были близкими друзьями [53, 69, 138]. Вероятно, как раз царский наперсник помог священнику устроиться в Благовещенский собор. А в дни катастрофы постарался, чтобы его пропустили к монарху.

Напугать царя было совсем не трудно. Москва бушевала, лилась кровь. А 29 июня восстание приняло новый оборот. Заговорщики распространили слухи, будто Глинские призвали крымского хана, а сами прячутся в Воробьеве. Толпы двинулись к Ивану Васильевичу требовать их выдачи, и вели с собой палача, чтобы сразу казнить их. В описаниях событий можно найти новые четкие доказательства, что бунт был подготовлен заранее. Москвичей вели организованно, «боевым обычаем», многие были вооружены копьями и щитами. Как видим, не все сгорело и расплавилось, кто-то позаботился припрятать оружие и раздать в нужный момент. Людей науськивали, будто царь знал о планах Глинских, прячет их. Впоследствии Иван Грозный подтверждал: «Бояре научили были народ и нас убити».

Карамзин пишет, что государь велел стрелять в бунтовщиков и разогнал их. Откуда писатель это взял, остается загадкой. О стрельбе не упоминает ни один документ. Возможно, Карамзин перепутал Ивана Васильевича с Алексеем Михайловичем, который в 1662 г. залпом стрельцов усмирил Медный бунт. Но Алексей Михайлович подавлял его уже зрелым и опытным властителем, а Иван был растерян и совершенно деморализован Сильвестром. Никаких стрельцов у него еще в помине не было. У него вообще не нашлось воинских сил, некому оказалось даже увезти его подальше от восставшей столицы! Когда пришли мятежники, царь «удивися и ужасеся», но «не учини им в том опалы». Вступил в унизительные переговоры, обещал разобраться [138]. Но и подстрекатели просчитались. Видимо, надеялись, что разбуянившаяся чернь убьет Ивана, а там и спросить будет не с кого. Однако народ вовсе не был настроен против царя. Москвичи любили его, и шли карать лишь «измену» Глинских. Убедились, что их нет в Воробьеве, и стали расходиться. А сами заговорщики поднять руку на царя не рискнули – тот же народ на копья поднимет.

Кстати, еще одно совпадение, случайное ли? Тогда же, в 1547 г., кроме Москвы, взбунтовался еще один город. Новгород. Снова Новгород, который и раньше бывал связан с мятежами Андрея Старицкого, Шуйских. Он забузил без всяких пожаров, но архиепископ Феодосий писал в столицу о «великих убийствах» и грабежах. И из его послания видно, что новгородцев подпоили. Рассказывая о случившемся, Феодосий умолял царя закрыть корчмы [36]. Ранее уже отмечалось, что русские законы строжайше запрещали продажу спиртного. Но в годы боярского правления на это закрывали глаза. (Уж конечно, наместники получали изрядную долю с подпольной торговли.) И чтобы восстановить исполнение закона, требовалось вмешательство самого царя! Вполне может быть, что и в Москве для «подогрева» бунта использовали спиртное.

Что ж, уничтожить Ивана Васильевича не получилось – зато как нельзя лучше удался другой вариант. Захватить его под свое влияние. Царского духовника Бармина оклеветали, что он подстрекал чернь к мятежу, сняли с поста протоиерея Благовещенского собора и отправили в монастырь. Его место занял Сильвестр. Он оказался вовсе не «пророком», а ловким политиком и интриганом. Устрашая государя карами, которые за его грехи обрушатся на всю страну, он призывал к покаянию и «исправлению». И царь принял его духовное наставничество. Да не просто принял! Он упрашивал Сильвестра, чтобы тот стал ему наставником. А священник еще и кочевряжился, делал вид, будто колеблется. Наконец, милостиво согласился, но потребовал от Ивана Васильевича полного и безоговорочного послушания.

При дворе произошли и другие перестановки. Михаил Глинский и близкий к нему Турунтай-Пронский, опасаясь расправы, попытались бежать в Литву. За ними организовали погоню, они поняли, что им не уйти, и сдались. Царь и бояре судили их. Учли, что они удирали не ради измены, а со страха, и серьезных наказаний они избежали. Глинского лишили чина конюшего и отправили их с Пронским в ссылку, конфисковав значительную часть их имений.

А новые советники выдвигались по рекомендациям Сильвестра и Адашева. Фактически произошел еще один переворот. И при этом стоит отметить немаловажное обстоятельство. Адашев происходил из костромских дворян, далеко не самых знатных. А Сильвестр и вовсе был «худородным». Но никто из князей и бояр, выдвинувшихся к руководству – Шуйские, Ростовские, Федоров, Палецкий и др., почему-то не возмущались и не протестовали, что двое государевых приближенных возвысились совершенно «не по чину». Это могло быть только в одном случае. Если сами Сильвестр и Адашев были орудием победивших заговорщиков и действовали в их интересах. Впрочем, метод был опробован уже давно. Когда на трон взошел молодой Василий III, ему подсунули в советники «старца» Вассиана Косого. И точно так же к Ивану IV протолкнули Сильвестра. Но охомутали царя гораздо сильнее, чем его отца.

18. «ИЗБРАННАЯ РАДА»

Принципы самодержавия были выработаны еще в Византии. Но на Руси они в значительной мере трансформировались, были приспособлены к иным историческим и национальным традициям. Одним из теоретиков сильной монархической власти являлся св. Кирилл Белозерский. В своих письмах к Московским государям он приравнял «мирское княжеское делание» по устройству Отечества, по защите его от врагов, к церковному служению. Даже ставил государево служение выше церковного, выше постов и молитв! [114] Деятельность царя на благо православной Руси была службой Самому Богу.

Письма св. Кирилла Белозерского высоко ценил и использовал св. Иосиф Волоцкий. В его работах учение о самодержавии получило дальнейшее развитие. Он писал Василию III: «По подобию небесной власти дал ти еси Небесный Царь скипетр земнаго царствования». Власть дана от Бога – и отчет в ней давался лишь Одному Богу. Но при этом государь отвечал не только за себя, он нес огромную ответственность за своих подданных, обязан был защищать их «от треволнениа… душевныя и телесныя». Душевные треволнения – это «еретическо ученье», а телесное – «татьба и разбойничество, хищение и неправда».

А такие обязанности требовали и чрезвычайных прав. Прав поощрять достойных и карать преступников, невзирая на их положение. Св. Иосиф указывал: «Страшен будеши сана ради и власти царския и запретиши не на злобу обращатися, а на благочестие». Причем право наказывать было, в свою очередь, и обязанностью. Дать волю тем, кто творит зло, потворствовать им – для царя это являлось тяжким грехом перед Господом. Государь отнюдь не был «первым среди равных», он был неизмеримо выше любого из своих подданных. И выступать против него было как светским, так и духовным преступлением – он был главным защитником Веры и Православной Церкви. Св. Иосиф писал: «А божественныя правила повелевают царя почитати, не свариться с ним». Учил, что даже высшие иерархи Церкви не должны вмешиваться в его дела. Если же «когда царь и на гнев совратится от кого», они могут лишь просить о снисхождении к провинившемуся «с кротостью и с смирением и со слезами»

Действительно, при Иване III и Василии III власть государя приблизилась к самодержавной. Но боярское правление порушило эту традицию, и Ивану IV пришлось заново строить принципы своей власти. Причем путь его получился сложным и совсем не прямым. Конечно, он знал работы свв. Кирилла Белозерского, Иосифа Волоцкого (и наверное, не случайно любил Кирилло-Белозерский и Иосифо-Волоколамский монастыри). Но в вопросе, как именно должен править царь, существовали разные точки зрения. Святитель Макарий верил, что надо действовать добром, в согласии со всеми, и союз царской власти с Церковью сам по себе способен преодолеть все трудности. А для государя, как поучал Макарий, было главным «сохранити сия евангельская четыре заповеди: храбрость, мудрость, правду, целомудрие и потом суд праведный и милость согрешающим».

К его позиции был близок преподобный Максим Грек. Иван Васильевич освободил его из заключения, куда он попал из-за своей чрезмерной доверчивости. Преподобный был уже стар, его определили в Троице-Сергиев монастырь, доживать век в покое. В своих работах он полностью соглашался, что власть царя чрезвычайна, и фигура его – священна, писал, что земной царь – это вообще «образ живый и видимый Царя Небесного». Но отсюда св. Максим делал вывод: так же, как Бог «весь милость, весь щедр ко всем вкупе живущим на земле», так и государь должен являть милость ко всем. И молодой монарх сперва пошел именно по такому пути. Чем и пользовались Сильвестр с Адашевым, настраивая его нужным для себя образом.

С легкой руки либеральных авторов XIX в. в историческую литературу внедрилась схема, будто юный Иван вел праздный образ жизни, предавался «потехам», и даже женитьба не помогла, он после свадьбы продолжил легкомысленные забавы. И только под влиянием Сильвестра покаялся в грехах, изменил образ жизни. Новые советники установили на Руси мудрые и справедливые порядки, начали проводить государственные реформы.

Но если мы сопоставим эту схему с реальными фактами, она сразу же… расползается по швам. Для начала, давайте разберемся, в чем же пришлось каяться царю? Какие грехи могли быть у шестнадцатилетнего юноши? Баек о разврате, пьянках и прочей грязи мы, пожалуй, касаться не будем. Они попросту недостоверны. Между прочим, историки, повторяющие их, не замечают вопиющего противоречия. Изображая разгул царя, они забывают, что рядом с ним все время находился… Адашев. Он-то возвысился задолго до 1547 г. А Адашева те же самые историки (со слов Курбского) рисуют чуть ли не ангелом во плоти [49]: крайне религиозный, высоконравственный, он очень строго постился, отдавал все свободное время и деньги благотворительности, организовал в своем доме приют для нищих…

Так какая же из двух версий правдива? Порочность царя? Или благочестие Адашева, всюду сопутствовшего царю? Очевидно, вторая. Всегда и во всех странах придворные старались подражать монарху. Например, Франциску I во время карнавала случайно кинули в голову факелом, обгорели волосы, и у французской знати тут же пошла мода обривать прически и бороды [12]. Можно смело утверждать, что Адашев как раз и подстраивался к натуре царя. И именно благочестие, которое он демонстрировал, привлекло Ивана IV – мы не знаем никаких иных причин, по которым государь мог приблизить к себе не столь уж знатное лицо.

Кстати, чем занимался Иван Васильевич до встречи с Сильвестром, хорошо известно. Как уже отмечалось, после свадьбы он с Анастасией совершил паломничество в монастырь. Вернувшись, начал готовить поход на Казань. Потом были апрельские пожары, взрыв башни и ликвидация их последствий. В мае царь вывел на Оку армию на случай нападения крымцев, сам находился в войсках, проверяя их (Адашев был при нем оруженосцем). А в июне случился «великий пожар». Для гулянок времени-то и не было. И еще один очевидный факт: проповедь Сильвестра могла оказать воздействие только на очень набожного и чистого душой государя. Ну посудите сами, неужели добился бы успеха священник, вздумавший обличать разврат Франциска I? И долго ли прожил бы проповедник, призвавший к покаянию Генриха VIII? Нет, в данном случае игра шла не на худших, а на лучших качествах царя.

Но ведь существует закономерность, характерная для верующего человека – чем чище он, тем больше грехов за собой замечает. И они, несомненно, были. Ну какой юноша удержится от заинтересованного взгляда на симпатичную девушку? А это уже грех. Или пример из жития св. Василия Блаженного. Однажды на церковной службе Иван Васильевич задумался о строительстве своего загородного дворца в Воробьеве (того дворца, куда потом придут мятежники). А после службы св. Василий подошел к нему и указал, что он был мыслями не в храме, государь устыдился и покаялся [39]. Отметим, Иван Васильевич считал себя личным другом Василия Блаженного, много раз общался с ним. Неужто юродивый гораздо раньше Сильвестра не обличил бы его в более серьезных пороках? Но такого не случилось.

Последующие авторы допустили подтасовку и в терминологии, выпячивая слово «потехи». Но если мы внимательно почитаем летописи, то увидим, что под «потехами» понимались всего лишь охоты. Указывалось, что после встречи с Сильвестром Иван IV и впрямь изменил образ жизни, «потехи царские, ловы и иные учреждения, еже подобает обычаем царским, все оставиша». Еже подобает обычаем царским! Не беспутство, а те развлечения, которые были приняты для государей. Иван Васильевич вообще отказался от отдыха, отдавая себя только делам и молитвам. (А заодно это помогало не упускать его из-под контроля – ведь заговор против Шуйских составился на охоте.)

Что касается грехов, то они были связаны вовсе не с жизнью монарха, а с его царским служением. Он допустил, что в его государстве творились беззакония и несправедливости. В то время на Руси знали, что бедствия приходят не случайным образом, а являются Божьим наказанием за те или иные неблаговидные деяния людей. И пожары, бунты, нашествия татар летописцы объясняли как раз таким образом. Но в народе понимали, что государь по своему возрасту не может отвечать за них, от его лица действуют другие. Все летописи видели причину напастей в том, что умножилась «неправда от вельмож». И один лишь Сильвестр возложил вину персонально на Ивана Васильевича [138].

Какую? Вина должна быть ох какой нешуточной, раз она повлекла такие кары! Царских «потех» было явно недостаточно. Те же развлечения любили предыдущие государи, и никаких бедствий на Русь не обрушивалось. Сопоставление нескольких документов позволяет найти ответ. В сентябре 1547 г. Адашев отвез в Троице-Сергиев монастырь царский вклад, 7 тыс. руб. Колоссальную сумму! Для сравнения, заупокойный вклад по Василию III составлял 500 руб. По какой же причине вносились деньги? Откупиться от Бога, умилостивить его? Нет, Православие не знало практики индульгенций. Вклады были платой монахам, которые в последующие годы, десятилетия (или столетия!) будут молиться о чем-либо. Но никаких условий, сопровождающих огромный вклад, в монастырских архивах не отмечено! Зато проболтался Курбский. Он процитировал высказывание, сделанное царем в то время: «Аз от избиенных от отца и деда моего, одеваю их гробы драгоценными оксамиты и украшаю раки неповинные избиенных праведных» [138].

Ивана Васильевича убедили, что действия Ивана III и Василия III по централизации государства, по наведению порядка и укреплению единовластия были неверными! Что казненные и умершие в опалах заговорщики, мятежники, еретики пострадали невиновно! Были «праведными»! А великий «грех» предков ложился тяжким грузом и на самого царя. Поэтому он посмертно амнистировал всех, кого постигли наказания, давал вклады о их упокоении и хотел отмолить «вину» отца и деда. В таком случае становится ясно, почему отсутствует запись о причине вклада. Она была тайной, передавалась Адашевым устно. Или запись была изъята позже, когда государь разобрался в обмане. Кстати, понятно и то, почему об этом упомянул Курбский. Среди тех, кто оказался «праведными», был и его отец. Который, напомню, возглавлял оппозицию второму браку Василия III, чтобы трон достался Юрию Дмитровскому или Андрею Старицкому, а заодно выдал государственные секреты Герберштейну.