Текст книги "Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

В аэропорту без приключений не обошлось. Володина с Анзором и вещами пропустили беспрепятственно, а вот раскоряченную Лерину походку засекла опытным глазом старая таможенница и пригласила женщину в отдельную кабинку для "душевного разговора". В результате Лера вышла из кабинки уже нормальной походкой.

Володин все понял без слов: "икру" нашли и оба "пирога" вынули: один "пирог" с каменьями, другой – с долларами. Лера, бледная, с трясущимся подбородком, молча прошла в самолет и лишь когда поднялись в воздух и пассажиров обнесли минеральной водой, обрела голос. Она костерила на чем свет стоит власть, все её ветви, таможенников, политиков, разных красных, белых, черных, голубых, зеленых – всех, словом, не делая никаких различий между коммунистами и демократами, жириновцами и яблочниками, аграриями и черномырдинскими "газпромовцами" – все для неё были людьми в противогазах, с лицами, в которые можно и нужно было плевать.

Перед подлетом к Нью-Йорку она расплакалась. Володин как мог утешал жену. Он гладил то её, то ротвейлера, сидевшего рядом с креслом на полу и надменно вращавшего голову с нахлобученным на неё намордником.

– Ничего, ничего, – шептал Володин успокаивающе, – мы пережили многое, переживем и это. Зато с нами летит полтора килограмма золота. – На несколько мгновений он прекращал гладить жену и двумя руками гладил ротвейлера.

Ротвейлеру это нравилось, он склонял голову набок и внимательно и серьезно, будто решал про себя какую-то задачу, смотрел на хозяина.

Через американскую границу Анзора провели без всяких осложнений: двое в темной форме, он и она, лишь глянули на него, и одновременно, как по команде, сделали жест, которым в старые времена богатые грузины отсылали от себя случайно остановившееся такси – "праезжай, дарагой, далше!".

И Володины "праехали далше". В Нью-Йорке прибывшую чету встречал брат Володина Лесик, имевший в Форест-Хиллз – таком же русском районе, как и Брайтон-Бич, две квартиры и небольшой продуктовый магазин. Лесик приехал за Володиными на микроавтобусе, похожем на старый "рафик" – вполне возможно, из Союза и вывезенном, – погрузили в него вещи, усадил брата с супругой на переднее сиденье, подивился сосредоточенной угрюмости собаки и сказал:

– Этого пса можно было и не вывозить из России. Таких в Америке полным-полно.

Володин возразил:

– Таких – нет. в пасти Анзора полтора килограмма чистого золота.

Лесик неверяще ахнул: как так?

– Ты, похоже, ничего не понял, – сказал ему Володин. – Я же тебе намекал в письме... Понимаешь, я спрашивал, найдется ли в Нью-Йорке приличный собачий зубостав. Что ты ответил?

– В Нью-Йорке есть все, – машинально пробормотал брат: он хорошо помнил, что отписал в Москву. – Как в Греции.

– В общем, у Анзора полная пасть золота. Две челюсти.

– А как ты его кормишь?

– Так и кормлю. Хряпает мясо золотыми зубами, не жалуется.

– Зубостава придется привезти из Брайтон-Бич, – произнес брат, что-то прикинув про себя, – в Форест-Хиллз таких нету.

С Анзора наконец-то сняли проволочный намордник, и пес обрадованно защелкал зубами. Золотые зайчики заскакали по обшарпанному нутру "рафика". Лера не выдержала, вспомнила, как её водила в кабинку для "душевного разговора" таможенница, и опять заплакала.

Зубостава Анзор принял недружелюбно, ушел от него в комнату, залез за тяжелую пыльную портьеру и зарычал.

– Ничего, ничего, пусть порычит, – зубостав весело потер руки, – от меня другими собаками пахнет, вот ваш песик и волнуется. – Он иронично хмыкнул: – Разволновался!

Но подойти к себе Анзор не дал – он не пустил зубостава даже на порог комнаты, в которой скрылся: едва тот показался в проеме двери, как Анзор взвился из-за портьеры и, скаля сияющую пасть, понесся на зубостава. Тот едва успел прихлопнуть дверь. Ротвейлер тяжело ударился в неё четырьмя лапами сразу, едва не выломав вместе с коробкой.

Зубостав стер мелкий горячий пот, проступивший на лбу:

– Во дает! Рычит хуже налогового инспектора.

– Сейчас я с ним справлюсь. Живо справлюсь, – уверенно произнес Володин и шагнул в комнату. В ту же секунду он выпрыгнул обратно, ухватился обеими руками за бронзовую, украшенную вензелями скобу, притискивая дверь к себе.

От удара сильных собачьих лап дверь дрогнула, из пазов полезла какая-то пластиковая дрянь, похожая на окаменевшую замазку.

На лбу Володина также появился мелкий горячий пот. Он растерянно посмотрел на зубостава:

– Это что же такое делается?

– Он вас также не подпустит к себе.

– Почему? – жалобно спросил Володин.

– Ему понравилось жить с золотыми зубами. Комплекс египетской царицы Хатшепсут. Той тоже нравилось золото.

– Я все-таки попробую сделать ещё один заход, – сказал Володин, – не верю, чтобы не получилось.

И опять выскочил из двери с испуганным лицом. Пес вновь хрястнулся всем телом о дверь, выбил из пазов пластмассовую замазку и глухо предупреждающе зарычал.

Подошла Лера, уперла руки в боки, – Володин по обыкновению приготовился к нотации, – но Лера неожиданно захныкала:

– Говорила же я тебе, давай этого живоглота к тете Маргоше на дачу отправим, но ты, как всегда, занял позицию телеграфного столба...

Володин понял, что сейчас – тот самый выгодный момент, когда можно резко ответить жене и не получить отпора.

– А золото ты где бы везла? В пи...? – вскричал он и зло глянул на живот жены.

В ответ на повышенный голос хозяина за дверью вновь зарычал Анзор. Лерино лицо плаксиво скривилось:

– Взяли бы вместо Анзора какого-нибудь другого пса из подворотни, он только бы благодарен нам был за то, что мы его привезли в Америку, свет и мир показали. Да здесь всем собакам не жизнь, а рай... В отличие от проклятой России.

Володин уже не обращал внимания на бормотание жены – понял, что вряд ли та сумеет снова собраться с силами, чтобы обрушить на его голову разящий словесный дождь, он соображал, как же быть дальше.

– Не кормить этого гада, и все! – продолжала ворчать Лера, хотя московского запала у неё уже не было, никак она не могла набрать прежние обороты. – Тогда он это золото сам выплюнет.

На следующий день попытку вынуть золото из пасти ротвейлера повторили – пришел новый зубостав – лысый, интеллигентный, в золотых очках, – но и у него тоже ничего не получилось: Анзор с ревом, будто натовский бомбардировщик, кинулся на зубостава, тот оказался не таким ловким и проворным, как его предшественник, Анзор успел ухватить его за штанину и крепко сдавил челюсти. Зубостав рванулся, половина штанины осталась у Анзора. Зубостав не выдержал, взвыл почище Анзора.

Володин засуетился, извиняясь, кинулся осматривать его обнажившуюся, с редкой черной шерстью ногу – не зацепил ли Анзор своими золотыми челюстями, – потом жалобно заглянул перепуганному зубоставу в лицо:

– Ну что, не удастся?

– Больше я к этой ополоумевшей дворняге не ходок. Пусть в пасть вашему Трезору заглядывают другие.

Ругаясь, он отправился в ванную прилаживать к брюкам оторванную штанину.

– Предупреждала же я! – вновь взялась за старое Лера. – Вон, говорят, что немцы людей травили овчарками, а сейчас выясняется, что это были не овчарки, а ротвейлеры. Ротвейлеры – это специальная порода, выведенная для того, чтобы рвать и есть людей... У-у! – Лера завыла безутешно, как паровоз, на смену которому пришел локомотив с электрическим двигателем. Жрать Анзор не получит больше ни крошки. Через четыре дня сдохнет от голода, и мы легко сдерем с его зубов золото. Неужели его нельзя ничем уколоть, усыпить? Тоже мне, мужчины называются!

– Для того чтобы этого гада уколоть, к нему надо подобраться. Он же к себе никого не подпускает.

Пострадавшему зубоставу пришлось заплатить за порванные брюки, и он удалился. Анзор целый день метался голодный по комнате, выл, бился лапами о дверь, рычал, ярился, вел себя, будто взбесился, а потом неожиданно стих.

– Похоже, смирился абрек, – сказал Володин.

– Все равно ничего ему есть не дам, – заявила Лера. – Когда свои кровные полтора килограмма вернем – может быть, получит пару куриных ляжек в порядке разового поощрения, а так – ни за что! Потом вообще выгоним, нечего этому оглоеду делать в нашем доме.

Через час Володин забеспокоился:

– Что-то он ведет себя слишком тихо. Как мышь. Может, заглянуть?

– Не надо! – повысила голос Лера. – Еще чего не хватало! Заглянешь, когда он подохнет!

Но Володин не выдержал и, соблюдая меры предосторожности, приоткрыл чуть-чуть дверь. В образовавшуюся щель толщиной не более нитки ничего нельзя было увидеть, он попрыгал-попрыгал и приоткрыл дверь пошире.

В лицо ему пахнуло свежим воздухом, из-под портьеры вырвался ветер, взвихрил пыль, Володин хотел было захлопнуть дверь, ему показалось, что вместе с пылью из-за портьеры выметнулся и Анзор, но вместо этого он неожиданно резко и широко распахнул дверь.

В комнате никого не было.

Ротвейлер исчез.

Окно было выдавлено, в образовавшийся широкий проем Анзор и выпрыгнул. Володин с остановившимся сердцем кинулся к окну, выглянул в него, увидел внизу кусок стекла, – крупный осколок блестел зеркально, бил в глаза, рядом была рассыпана стеклянная мелочь, и все.

Хрипя, Володин метнулся в коридор, пулей вылетел за дверь и с грохотом скатился с третьего этажа по лестнице вниз, не стал даже ждать лифта. Лера высунулась из квартиры следом:

– Ты куда?

– Анзор исчез...

Лера запричитала. Володин думал, что Анзор, выпрыгнув из окна, разбился, лежит сейчас, переломанный, с высунутым окровавленным языком где-нибудь под кустом либо в яме, а оказалось – нет: Анзор, судя по всему, приземлился благополучно, отряхнул с себя сеево мелких осколков и умчался в самостоятельную американскую жизнь. С килограммом золота в пасти.

Володин долго стоял над блескучими осколками и продолжал задавленно хрипеть – ему было плохо. Потом заплакал.

Через пятнадцать минут он вместе с братом Лесиком и всем его семейством, – Леру свалил сердечный приступ, и она осталась дома, отправился на поиски Анзора, но куда там – того и след простыл.

СЕМЕЙНЫЙ ОТДЫХ В ТУРЦИИ

Вечером Поплавский принес своей жене огромный букет цветов. Это были роскошные, желтовато-белые, очень крупные хризантемы на длинных ножках, ослепляющие своим богатством, не лишенные, как все тепличные цветы, запаха, и крикнул с порога жене:

– Ирина, неси сюда большую хрустальную вазу с водой!

Из комнаты выпорхнула жена Поплавского – молодая, красивая, с нежной персиковой кожей, гибкая, будто изящный зверь, – такими женщинами можно любоваться бесконечно, они ласкают взор даже самого угрюмого, равнодушного к женской красоте мужчины, тихо всплеснула руками:

– Какая красота! – Спросила, не веря: – Это мне?

– Тебе, тебе, – довольным тоном произнес Поплавский, – дары подмосковной осени.

Наверное, он был прав: цветы тоже можно считать дарами осени, как яблоки, сливы, груши, картошку, прочие фрукты и овощи, что попадают на стол. Было, конечно, в этой затертой фразе что-то манерное, но у Поплавского она прозвучала словно цитата из хорошей книги.

– Ох, Эдичка! – охнула Ирина, обняла мужа за шею, поцеловала в щеку. – Спасибо! Давно я от тебя не получала таких цветов.

Поплавский расцвел ещё больше, улыбнулся лучисто:

– Это не я... Представь себе – не я. Это мой шеф! Он, он! Поплавский засек недоумение, проскользнувшее в глазах Ирины, засмеялся, повторил: – Он! И это ещё не все.

– Шеф? – Ирина попыталась вспомнить шефа... Ей представился опрятный плечистый господин в костюме долларов за восемьсот, шелковом галстуке, стоящем дороже, чем костюм её Эдички, – молчаливый и сильный мужчина, с которым они постояли вместе минут пять или шесть во время презентации фирмы, где работал Поплавский, – и все равно до конца вспомнить его не смогла. Вспомнила только костюм, а вот вместо лица в памяти осталось что-то безликое: глыба лысеющей головы, и все. – Шеф?

– Да. Неужели ты не помнишь Александра Александровича? Ну не может этого быть!

Ирина сделала рукой замысловатое движение, улыбнулась неувренно:

– Почему же? Помню, хорошо помню.

– Он о тебе говорил много лестных слов, вот столько, – Поплавский широко раскинул руки, – целую книгу можно издать. И вообще, – Поплавский неожиданно огляделся, понизил голос до шепота, словно бы его кто-то подслушивал, – он ко мне здорово подобрел.

– С чего бы это?

– Не знаю! – Поплавский приподнял плечи, рукою притронулся к волосам жены. – Может, из-за тебя... Он знает, как сложно содержать красивых женщин, как их обеспечивать. Возможно, меня даже повысят, шеф на это сегодня намекнул. – В глазах Поплавского возникло счастливое мальчишеское выражение, он сунул букет жене в руки, схватил её за талию и закружил, закружил в прихожей.

Прихожая у них была тесная, снести все, что в ней находилось, было несложно, и Ирина, боясь разгрома, тесно прижалась к мужу. Ей стало радостно от того, что у мужа все так хорошо складывается, глядишь, и денег будет приносить больше, и они, в конце концов, выпутаются из долгов, перестанут чувствовать себя униженными, когда на улице доводится останавливаться около лотков с какими-нибудь диковинными фруктами, и они не могут купить ничего – в кошельке у бывшего подполковника железнодорожных войск Поплавского вместо денег – сплошной писк. Собственно, он и раньше не был богатым, военный инженер Поплавский, но все подполковничьей зарплаты хватало, чтобы и питаться прилично, и обновки покупать, и отдыхать на юге...

Потом все изменилось. Армия обнищала, и Поплавский ушел в отставку. Пристроился к одной коммерческой структуре замом генерального директора структура вскоре пошатнулась, директора в подъезде собственного дома пришили двое наемных убийц, выпустив в него четыре пули из ТТ, его коммерческого зама нашли в машине с перерезанным горлом, и Поплавский поспешил покинуть структуру – перешел работать в товарищество с ограниченной ответственностью "Игус" на должность менеджера. Но ему пришлось конкурировать с молодыми мальчиками, не брезгующими никакими способами в достижении цели, и Поплавский увял, перешел в нынешнюю контору, возглавляемую бывшим сотрудником Министерства нефтяной промышленности Александром Александровичем Невским, манерами и стилем руководства походящим на своего далекого великого однофамильца. У Поплавского была странная должность – менеджер по работе с коллективом. Он так и не нашел, чем ему следовало заниматься – то ли возить воду на коллективе, то ли самому привозить воду коллективу... В общем, на работе этой Поплавский потихоньку чахнул, чувствовал себя никому не нужным, метался по офису из угла в угол, мешая работать тем, кто действительно был занят делом; устав, хватался за сердце от одышки, делал кислое лицо и усаживался в углу пить представительский кофе с печеньем, хотя кофе с одышкой и аритмией не совмещался.

В конце концов он не выдержал, пришел к Невскому, выбрав момент, когда тот, после заключения крупной сделки, находился в хорошем настроении, жалобно произнес:

– У меня ничего не получается.

Взгляд у Невского сделался холодным, он оценивающе оглядел Поплавского с головы до ног, словно женщину, – у Поплавского от этого взгляда к горлу подкатил твердый комок. Невский неопределенно помотал в воздухе рукой:

– Пока, Поплавский, работайте, как работали. Проведем ежегодную презентацию – там видно будет.

На презентацию Поплавский пришел с Ириной и по тому, как заинтересованно смотрел старый холостяк и стрелок за красивыми юбками Невский, понял, какой живец нужен на эту рыбу, – сердце у него заколотилось, будто у старого рыбака, подсекшего на удочку крупную добычу. У Поплавского даже руки задрожали – он понял, что надо делать.

А когда шеф вызвал его к себе, усадил в кресло, угостил коньяком, от сладкой судороги свело икры, так и затряслись колени. Поговорили о том о сем, – обычная трепотня, так любимая "новыми русскими", считающими, что они стали тем самым высшим светом, к которому столько лет пытались безуспешно пробиться, – после чего Невский вытащил из вазы огромный букет хризантем.

– Передайте это вашей жене. Она у вас душечка, бриллиант. А бриллианты время от времени надо протирать мягкой бархоткой.

Поплавский ощутил, как в ушах у него что-то тоненько звенькнуло, словно бы где-то далеко, в горних высях, ему подали сигнал, к телу прилипло тепло, и он пробормотал обрадованно:

– Благодарю вас... благодарю вас...

Шеф все понял, улыбнулся – уголки губ у него насмешливо поползли вверх, глаза посветлели, налились водянистой рябью, что было хорошим признаком, сказал:

– Теперь о вашей работе. Вы правы – она скучна для вас. Но это дело поправимо. Я собираюсь учредить должность ещё одного своего заместителя... – Он пытливо поглядел на Поплавского, подбадривающе кивнул. – Это мы ещё обсудим, у нас будет время. – И, поймав вопрос в глазах Поплавского, пояснил: – Я тут собираюсь в одну поездку, на пару недель. Вполне возможно, приглашу вас с женой...

Рыба подсеклась, сама подсеклась – Поплавский, рыбак в общем-то неважнецкий, ничего даже не сделал для подсечки, боясь спугнуть добычу, но добыча шла в руки сама и теперь резко и сильно потянула наживку.

Через неделю шеф объявил, что они едут в Турцию, на берег Эгейского моря.

– Отдохнем малость от московской суеты, смоем её морской водицей работать лучше будем, – сказал шеф Поплавскому. – Пусть жена ваша берет с собою лучшие купальные костюмы.

– Вы меня приглашаете в поездку вместе с женой? – на всякий случай уточнил Поплавский.

– Да, – коротко ответил шеф.

Поплавский думал, что они полетят в Анталью, уже изрядно загаженную "новыми русскими", – там, говорят, даже в туалетах на стенах появились короткие надписи из трех букв, которые наивные иностранцы путают со словом "мир", но они полетели в Измир. Потом Поплавский посмотрел по карте: от Измира до Антальи было не менее шестисот километров.

Самолет садился долго – из-за горных увалов выхлестывали потоки ветра, раскачивали тяжелую машину. Ту-154 скрипел всеми своими суставами, костями, скелетом, сопротивляясь нажиму, пилот долго рисовал круги, прежде чем примериться к бетонной полосе и покатить по ней, притихшие пассажиры, серея лицами, жмурились от страха, один лишь Невский был невозмутим, словно каждый день попадал в летные передряги, посасывал мятную карамельку и с интересом глядел в иллюминатор. Когда крыло накренившегося набок самолета проскользило метрах в пятидесяти от рыжеватой унылой горы, едва не зацепив за её макушку, лишь усмехнулся и распечатал ещё одну карамельку.

Поплавский невольно засек взгляд жены, с восхищением смотревшей на Александра Александровича, – ей показная смелость нравилась. Поплавский с печалью подумал, что он смертен, и Ирина его смертна, и Невский – от всех со временем останутся только кости да кусок жирно удобренной влажной земли. А если сейчас они зацепят крылом за очередную гору и разобьются, то от них останутся лишь мерзкие, пахнущие керосином, пролившимся из распоротых баков, куски мяса.

Поплавского передернуло, холод ошпарил ему грудную клетку, сердце, живот, пополз вниз, делая ватными ноги. Поплавский чувствовал, что сейчас его вывернет наизнанку, понимал, что бороться с собою бесполезно, и поэтому молил Бога, чтобы самолет быстрее приземлился.

Посадка прошла благополучно.

В аэропорту их ждала машина, которая отвезла в курортный городок, о котором Поплавский никогда не слышал – Кушадаси. Впрочем, так, с мягким окончанием, его зовут только наши, немцы, да голландцы – частые гости здесь, сами же турки произносят имя города твердо, будто обтачивают кость Кушадасы, с "ы" на конце и ударением на последнем слоге.

Отель "Имбат", в котором им зарезервировали номера, раскинулся на самом берегу моря, смотрел окнами в воду и был роскошен – кругом мрамор, цветущие деревья, бассейны с голубой облицовкой, свой причал с катерами и яхтами, несколько ресторанов, казино – в общем, рай на земле с пятью звездами на вывеске – своеобразным знаком качества, принятым в Европе и Америке.

Невский, естественно, поселился в "люксовских" апартаментах, по которым можно было раскатывать на велосипеде – так много места они занимали. Поплавский с Ириной – в номере поскромнее, всего из двух комнат, но тоже немаленьком.

– Ну как? Вам здесь нравится? – спросил Александр Александрович у Ирины за обедом, когда они ели осьминога, фаршированного экзотическими кореньями, с чесночной приправой и запивали еду крепким французским вином.

– Очень, – призналась Ирина.

– Ну тогда что ж... за это и выпьем, – доброжелательно и тихо произнес Невский, приподнял свой бокал, глянул сквозь него на море, добавил задумчиво: – Люблю французские вина. Но не люблю турецкие, пусть не обижаются на меня хозяева.

– Чем же плохи турецкие?

– Слишком кислые. Нет в Турции той культуры виноделия, что во Франции, в Чили или у нас в Крыму. У нас в Крыму раньше жили очень хорошие виноделы, не знаю, куда они подевались сейчас, после антиалкогольной кампании Горбачева и этого самого... – Невский, поморщившись, помял пальцами воздух, – ну, который: "Борис, ты не прав..."

– Лигачев, – подсказал Поплавский.

– Вот-вот, после алкогольной кампании Горбачева с Лигачевым профессия винодела приказала долго жить. – Голос у Невского был хотя и тихим, но напористым, это был голос человека, не терпящего возражений. Поплавский в армии встретил одного начальника, который говорил только шепотом, едва слышно, – и все невольно вытягивали головы, чтобы хоть что-то разобрать из его речи. Со стороны это выглядело очень почтительно – люди сидели по стойке "смирно".

– Александр Александрович – большой знаток вин, – сказал Поплавский жене.

– Ну не то чтобы большой, – Невский мягко, обезоруживающе улыбнулся, Поплавский никогда ранее не видел у него такой улыбки, неожиданно доброй, детской, – но кое-что в напитках понимаю. Жизнь научила. А вас, Ириночка, муж часто балует хорошими напитками?

– Мой муж – офицер, – помедлив, ответила Ирина, подцепила вилкой кусок осьминога, разрезала его ножом – движения её были точными, изящными, ими залюбовался не только Невский, залюбовался даже Поплавский, знающий свою жену наизусть – а какие напитки предпочитают офицеры – догадаться нетрудно.

– М-да, Александр Александрович, – поспешил встрять в разговор Поплавский, – жизнь в армии проходила мимо нас, как строй солдат мимо "Макдоналдса". – Поплавский даже удивился, какую мудреную фразу он сочинил и не поморщился. Уловив интерес в глазах шефа, он помотал в воздухе рукой, добавил к сочиненному: – Или как взвод штрафников мимо макаронника.

– Что такое макаронник? – Невский недоуменно выгнул одну бровь.

– Сверхсрочник. В основном это люди с четырехклассным образованием. Но "Тяни носок" и "Налево" знают очень даже хорошо.

– А команду "Направо"?

– Еще лучше.

– Их что, набирают специально? – спросил Невский.

– Похоже. Этим занимаются кадровики. Как и везде, собственно.

– М-да. Видна натура русского человека, – Невский отпил из бокала немного вина, посмаковал его, поймал невидимую капельку, прижал её языком к небу, чтобы почувствовать вкус, а точнее, послевкусие, как советуют знатоки вин, хотя какое послевкусие может быть, когда ешь наперченного, напичканного пряными кореньями осьминога, – находимся в райском месте, по-райски едим, по-райски пьем, а разговор ведем казарменный. Собственно, из чего, из какой пыли он возник? – Александр Александрович строго, будто на службе, посмотрел на своего подчиненного.

Тот отвел глаза в сторону.

– Вернемся к тому, о чем говорили. – Ирина кинулась на вырочку к мужу, отвлекая Невского.

– Да-да. – У Невского потеплели глаза, он согласно наклонил голову. Желание женщины – закон для мужчины.

Пошел незатейливый легкий разговор – обычный полусветский треп, болтовня ни о чем – о книгах и море, о виндсерфинге и восточных сладостях, в которых Невский понимал толк, о целебных травах и ценах на кожу в Турции.

– Здесь можно приобрести очень хорошие кожаные вещи, – сказал Невский, – турки превосходно выделывают кожу, у них появилась кожа-шелк, такая же мягкая и нежная, как настоящий шелк. Это очень модный материал в Европе. Пока его там мало. Турки шьют куртки, пальто, плащи. По европейским моделям, поскольку собственные модельеры у них слабоваты – не тянут, как говорится. Кожа-шелк, кстати, очень практичная, её можно стирать обычным порошком. И не руками, а в машине. Есть изделия из антилопьей замши. Тоже очень мягкий и качественный материал. Только надо выбрать хорошую модель, не промахнуться. – Невский, пока говорил, с жадностью поглядывал на Ирину, крутил в руке бокал.

– Я тоже слышала, что кожевенники здесь – на пять баллов, а конструктора, швейники – всего на три с половиной. Вилка!

– Таков народный обычай. – Невский не выдержал, усмехнулся. – У нас, впрочем, тоже. Мы более турки, чем сами турки. Что ещё тут можно купить? Хороши шелковые ковры. Это... это... – Невский, не найдя нужного слова, помял пальцами воздух, – это непередаваемое, это сказка. Турецкие шелковые ковры даже славятся в Европе.

– Вам и раньше доводилось бывать в Турции? – спросила Ирина. – Вы очень хорошо все знаете.

– Много раз. Двенадцать, а может, и пятнадцать. И по делам и на отдыхе. А все знать – это моя профессия. – Невский наклонил голову к Ирине, глаза его посветлели, в них исчезла обычная жесткость, лицо расслабилось, стало домашним и каким-то незнакомым.

– А что тут есть типично турецкого? В смысле поделок. В Африке, например, – маски, копья, шиты, разные тотемные доски...

– Здесь – машаллахи. – Невский прямо, в упор посмотрел на Ирину, та выдержала взгляд, и Невский приподнял свой бокал с вином: – За вас! чокнулся с Ириной, чокнулся с Поплавским, бросил ему, не поворачивая головы: – Берегите свой бриллиант, старина! – Коротко вздохнул, словно ему было тяжело жить на белом свете или тоже хотелось приобрести бриллиант. Не всякому двуногому "венцу природы" достаются такие дорогие камни.

Слово "двуногому" он произнес так, что Поплавскому послышалось "двурогому", он задержал в себе дыхание, ощутил внутри далекую тоску, но тут же погасил её, заставил себя улыбнуться.

– По мере сил, Александр Александрович, – Поплавский отпил немного вина, беззвучно поставил стакан на стол, развел руки в стороны, – по мере сил и возможностей...

– Ну, насчет возможностей – это проблема разрешимая, – добродушно пророкотал Невский, и у Поплавского истаяли в душе последние остатки тревоги, он засуетился, схватил бутылку с вином, налил Невскому, Ирине, себе, провозгласил громко:

– За нашего бога, за Александра Александровича, за... – У Поплавского перехватило дыхание.

– Хватит, хватит, – остановил его Невский, – не за меня надо пить, а за единственную нашу женщину, за наш бриллиант... Все тосты подряд... Только за нее.

Поплавский хотел было поправить шефа: тосты не пьют, а произносят, пьют вино, но побоялся.

– А вечером мы с вами немного похулиганим, – заговорщицки, пониженным тоном произнес Невский, – вечером мы пойдем в казино. А пока давайте доедать осьминога.

– Тебе здесь нравится? – повторил Поплавский вопрос шефа, когда они остались с женой вдвоем в номере. Поплавский, как опытный разведчик, ищущий в щелях жучков, тараканов и прочие подслушивающие устройства, исследовал номер, постучал ладонью по стенам, одобрительно похмыкал, осмотрев ванную, похлопал дверцами шкафа в прихожей, восхитился: – Блеск!

– Блеск с треском, – не согласилась с ним Ирина, ожесточенно сдиравшая с себя платье через голову – где-то заела молния, где-то ткань липла к горячей коже и мешала. Ирина, сердясь, крутила головой, взметывала руки, боролась с одеждой.

Обнажились её ноги, молодые, с гладкой кожей – недаром классики литературы сравнивали хорошую чистую кожу с шелком и атласом, – у Поплавского внутри зажегся жадный огонек, он хотел было шагнуть к Ирине, взять её за плечи, прижаться лицом к её голове, ощутить вкусный запах её волос, затянуться им, будто дорогой и вкусной сигаретой, но что-то парализовало, сдавило ему руки, он почувствовал в собственном, очень естественном желании нечто воровское, браконьерское, чужое и замер в неловком, обрезанном на половине движении.

– Помоги мне, – сдавленным голосом попросила Ирина. – Чертово платье! Не люблю старые вещи.

– Да оно у тебя почти новое.

– Зато покрой у него времен кайзера Вильгельма.

Он помог ей освободиться от платья, Ирина выдернула голову из тесного разреза и шумно выдохнула:

– У-уф!

– Ничего. Скоро у тебя будут новые платья. Много, – пообещал Поплавский, аккуратно, едва уловимым движением поправил растрепавшиеся локоны на Ирининой голове, затем скупо, словно бы не веря, что он женат на этой яркой красивой женщине, улыбнулся. Произнес задумчиво: – Только ты меня не подведи.

– В чем не подведи? И вообще, при чем тут я?

Поплавский не ответил на этот вопрос, ещё раз улыбнулся, вздохнул, губы у него, несмотря на улыбку, горько сморщились, он помял себе пальцами горло, откашлялся. Пожаловался:

– Что-то я не в своей тарелке...

– Осьминог был очень острый. Это плохо для желудка.

– Желудком, ты знаешь, я никогда не страдал. Желудок у меня, как у утки, может переваривать стальные шарики и ржавые гвозди. Брюхо здесь ни при чем. При чем что-то другое.

– Может, печень? Почки?

– Нет. – Поплавский набрал в грудь воздуха, стукнул кулаком туда, где находилось сердце: – Дыхание что-то зажало, кислорода не хватает... А отель тебе что, действительно не нравится? Пять звезд – высокий полет.

– Звезд... Звездей, как ты иногда говорил в своей военной молодости. Разве в этом дело? Это все наносное, пыль. А здесь много пыли. И этот шеф твой с крепкой хваткой собственника, готовый родную мать обменять на участок земли – это тоже пыль, это все второсортное, неважное. Важны мы с тобою, ты и я.

– Это верно, – растроганно, поддаваясь жене, её настроению, пробормотал Поплавский, – ты и я. Мы всегда будем вместе, никогда не расстанемся. Ты и я... – Жена прижалась к нему.

Вечером они пошли в казино. "Имбат", как всякий пятизвездный отель, имел свое казино – тесноватый дымный зал, наполненный шумом, треском автоматов, гомоном людей, мягким звоном вращающегося колеса рулетки, игроков в казино было много, как много и зевак, праздного воскресного люда, сбегающегося на всякий огонек. Невский внимательно оглядел зал, поморщился:

– Я-то полагал, что в таком отеле казино должно быть пошикарнее...

– Может, уйдем, Александр Александрович? – предложил Поплавский.

– Зачем? Уйти мы всегда успеем. Лучше попробуем выиграть что-нибудь у этих одноруких бандитов, как их величает прогрессивная печать человечества, – Невский едва заметно усмехнулся, – потом выпьем пару коктейлей в баре либо бутылку шампанского и снова попробуем выиграть денежку. Все, что выиграем, потратим на коктейли с шампанским. Как вы считаете, Ириночка? – Невский мягко коснулся руки Ирины, склонил крутолобую, с редкими бровями голову, оглядел её оценивающе.