Текст книги "Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

И вообще, никакие потрясения не могли потопить фирму Терентьева, она устойчиво держалась на плаву, и это рождало в Терентьеве некую гордость, ему было приятно ощущать собственную неуязвимость, независимость от финансовых бурь.

Он приезжал домой и, поспешно поглощая вкусную еду, приготовленную Леной, тянулся к её руке, подхватывал пальцы, подносил их к губам, предварительно промокнув рот салфеткой:

– Ты – мой тыл, ты – мое надежное прикрытие. Не имей я такого прикрытия, на моем фронте все давным бы давно рассыпалось... Спасибо тебе!

В ответ Лена гладила Терентьева по волосам.

– Ешь, тебе надо много сил, чтобы тащить такой тяжелый воз, как твоя фирма...

Ласковые слова жены грели Терентьеву душу, в висках, в ключицах, в затылке возникало благодарное тепло, ему хотелось броситься перед женой на колени, прижаться к ним головой и до бесконечности произносить одно благодарное слово:

– Спасибо... Спасибо... Спасибо...

Сыновья подросли, Лена вышла на работу, поработала немного и... забастовала.

– Я не могу так много вкалывать, – заявила она мужу, – это ты у нас двужильный, по двадцать четыре часа в сутки проводишь в офисе, а я не могу. Дыхание пропадает, грудь болит... – Лена прижала руку к сердцу.

– Жаль, – искренне огорчился Терентьев, – я тут кое-какие нововведения задумал, рассчитывал на твою помощь...

– А я и буду тебе помогать, – сказала Лена, – разве я отказываюсь? Всегда помогу. Советом. Это же великое дело – вовремя подать нужный совет.

– У нас и так вся страна этим занимается. Уже целых восемьдесят лет. Только советуют да советуют, – не удержался от едкой подковырки Терентьев. – И сейчас этим продолжает заниматься. Страна советов.

Не думал, не гадал Терентьев, что эта простая фраза вызовет у жены бурную реакцию. На Леночкино лицо наползла тень. (Наверное, именно с этого момента и начались ссоры в семье Терентьева, которая окружающим казалась идеальной, именно этот разговор и стал отправной точкой дальнейших событий.)

– Гробить остатки здоровья из-за каких-то твоих нововведений я не желаю, – резким тоном заявила Лена. – На подхвате у тебя есть старая грымза, – Лена имела в виду бухгалтершу-пенсионерку, – вот пусть она и попляшет малость под твою дудку, а мне ещё надо детей воспитывать... Ты это понял?

Тут Терентьев впервые увидел, какими злыми и холодными могут быть глаза у жены. Он передернул плечами, будто его насквозь пробил мороз, и поспешил согласиться с Леночкой.

– Ладно, пусть бабушка русского бухучета попляшет под мою дудку поусерднее, ничего с ней не сделается.

Он постарался максимально снять напряжение, возникшее, как ему показалось, на ровном месте, но не получилось. Лена уехала домой недовольная мужем, со злым выражением, прочно поселившимся в её глазах. Терентьев метнулся было за ней, но остановил себя: не надо этого делать. Вдруг она со зла что-нибудь наговорит? А он ей ответит? Потом снова она ему, а он ей... Так и покатится с горы тяжелый снежный ком. Остановить его потом будет трудно.

Он остался на работе, открыл секретер, извлек оттуда бутылку коньяка, налил себе целый стакан. Выпил залпом, но ни вкуса, ни крепости напитка не почувствовал. Будто это была обыкновенная вода. Он был расстроен.

Вечером, когда Терентьев приехал домой, Лена отказалась разговаривать с ним, и Терентьев впервые в жизни почувствовал, как у него нехорошо сжалось сердце.

Лену словно бы подменили, в ней исчезла прежняя мягкость, она стала резкой, беспокойной, Терентьеву не хотелось верить, что во всем виноват только он, а точнее – его резкая фраза, произнесенная невпопад... Он не узнавал Лену. Кто-то из знатоков человеческих душ, кажется Паустовский, заметил, что когда однажды утром муж встает с постели и замечает, что у жены дряблые груди и сильно отвис живот, а она недовольно морщится по поводу гусиных пупырышков, выступивших у него на ногах, разрыв между этими людьми неминуем. Видимо, нечто подобное произошло и у Терентьева с женой, а уж неосторожная фраза была только толчком, который ускорил разрыв.

Терентьеву сделалось больно: неужели все так просто, так легко кончается? Будто не было прошлого, тепла их дома, цветов, снимков, на которых Лена смотрит на мужа с нескрываемой нежностью, поездок на Кипр и в Эмираты, теплого моря и увлекательной охоты на крабов? Неужели ничего этого не было?

Терентьев несколько раз пробовал объясниться с женой, но все попытки оказались тщетными: Лена поджимала губы, делалась высокомерной, глаза источали злой свет, и Терентьеву становилось не по себе.

Неожиданно ему в голову пришла мысль: а что, если у Лены появился... как это раньше называли? Посторонний мужчина. Терентьев немедленно выбросил эту мысль из головы: такого не может быть! Почему? Да по определению. Не может быть, и все.

Он гнал эту мысль прочь от себя, а она все лезла и лезла в голову. В конце концов он решил: а ведь проверить это очень просто – стоит только заплатить энную сумму в частное сыскное агентство. Терентьев так и поступил.

Результаты наблюдения ошеломили его: у Лены действительно завелся молодой человек – высокий, коротко остриженный блондин с толстой золотой цепью на шее. Встречаются они у него на квартире недалеко от метро "Смоленская". У молодого человека было две машины – джип и БМВ. Видно, парень средней крутизны. Частный сыщик, выложив материалы перед Терентьевым, так и сказал:

– Парень средней крутизны.

Терентьев не знал, как быть, – внутри что-то мокро хлюпало, словно бы там скопились слезы. Он проводил сыщика и попросил секретаршу в кабинет к нему никого не пускать. Открыл секретер, достал оттуда початую бутылку коньяка и, как и три недели назад, налил себе полный стакан.

И опять, как тогда, не почувствовал ни вкуса, ни крепости.

Вечером он, придя домой, долго глядел на жену, возившуюся с детьми та под его взглядом невольно ежилась, передергивала плечами, а он в упор, неотрывно, не мигая, глядел на нее, ждал, когда она отпустит сыновей.

Лена словно бы что-то почувствовала, долго не отпускала их от себя те рвались к компьютеру, к новой игровой приставке, а Лена держала их. Наконец Андрюшке с Антоном удалось освободиться, и они унеслись в свою комнату. Терентьев, продолжая глядеть на жену в упор, произнес очень тихо и зло:

– Сука!

Он понимал, что этим оскорбительным словом окончательно обрубает все пути к отступлению, но ничего поделать с собою не мог: ему надо было обязательно сказать то, что он сказал...

Ленино лицо напряглось, по нему скользнула тень, губы плаксиво поползли вниз, застыли, Лена рывком поднялась со стула, пыталась разлепить сведенный в судороге рот, но безуспешно.

– Сука, – повторил Терентьев, – сучка!

Лена всхлипнула, в глазах её вспыхнула такая ненависть, что у Терентьева даже перехватило дыхание: если бы у Лены сейчас в руках был нож, она, не задумываясь, всадила бы этот нож в него. Терентьев перевел дыхание, потом четким, слегка подрагивающим голосом продиктовал адрес, который Лена хорошо знала. Лицо Лены вновь дрогнуло.

– Ездит твой хахаль на джипе японской фирмы "Ниссан" номер двести шестьдесят шесть УУ и БМВ номер четыреста тридцать один УЮ. Знакомы тебе эти номера?

Лена так глянула на мужа, что лучше бы ему этого взгляда не видеть. Но ему уже было все равно.

– Может быть, тебе ещё что-нибудь рассказать? – хриплым чужим голосом предложил он. – А?

– Ты за мной следил, – произнесла она опустошенно, окончательно поняв, что скрывать больше нечего: тайное стало явным. Теперь остается только одно – воевать с Терентьевым. – Сволочь!

– У интеллигентных людей это называется по-другому, – сказал он, – но не в определениях суть. Как будем жить дальше?

– Увидишь.

И здесь Терентьев совершил ошибку. Ему надо было рвать с Леной незамедлительно – пусть будет больно, муторно, зато потом все наладится, встанет на свои места, но Терентьеву сделалось жаль детей: они-то тут при чем? Им мать нужна. Пусть некудышная, неверная, но все-таки мать. И Терентьев не сделал того, что должен был сделать. А Лена оправилась и разработала план действий. Грамотный план.

Вообще-то он не рассчитывал на счастливый исход, что все, мол, наладится. Этого просто не могло быть. Он жалел детей и полагал, что Лена займет такую же позицию, как и он, и не будет демонстрировать их разрыв перед Андрюшкой и Антоном, но ошибся: именно перед детьми Лена старалась теперь лишний раз подчеркнуть, что отец у них – никчемный, ничтожный человек.

Терентьев молчал. Но однажды не выдержал и сказал:

– Все, я больше не могу! Давай разводиться!

– Я готова! – незамедлительно последовал ответ. – Только, – Лена сделала кудрявый жест, словно бы расписалась в воздухе, – с условием: ты переоформляешь на меня свою фирму. Тогда я к тебе не буду иметь никаких претензий.

– Какие претензии? – голос у Терентьева задрожал. Он даже представить себе не мог, что у неверной его жены могут быть к нему какие-то претензии.

– Фирму на стол и – до свидания!

Терентьев понял, что Лена не шутит.

– Да ты что-о? – сипло, едва контролируя себя, вскричал он. – Я по двадцать часов вкалываю, я дело поставил на ноги, фирма дает доход... Слова, слипшись в комок, застряли у Терентьева в горле, он закашлялся.

– Ну, как знаешь! – Лена пренебрежительно дернула плечиком. – Тебе же хуже будет! – И ломающейся соблазнительной походкой вышла из комнаты.

Терентьев с нехорошим изумлением посмотрел ей вслед. "Выглядит кроткой овечкой, а аппетит, как у серого волка".

На следующий день он позвонил своему приятелю-юристу и без утайки рассказал ему обо всем. Тот посмурнел – по голосу можно было понять, как сильно испортилось у него настроение.

– Хочешь совет? – предложил он.

Терентьев невольно вспомнил свои слова насчет советов, с которых и начался разлад с Леной.

– За советом и звоню, – сказал он.

– Немедленно перепиши свою фирму на подставное лицо!

Терентьев усмехнулся – а вот Лена требует переоформить фирму на неё и он вскричал протестующе:

– Да ты что! До этого дело не дойдет!

– Сделай то, что я тебе говорю. Умоляю!

Терентьев этого не сделал. И напрасно. Лена первой подала заявление на развод, очень четко оговорив в нем свои имущественные претензии. К той поре она закатила Терентьеву несколько скандалов подряд, каждый раз втолковывая Терентьеву, что он оставляет детей нищими.

И каждый раз Терентьев, будто находясь под гипнозом, спешил что-нибудь срочно предпринять: одному сыну поспешно отписал квартиру, второму машину, первому – мебель, второму – ещё одну машину, – сам же остался с "экологически чистым транспортом" – велосипедом, – потом на двоих отписал свою дачу... Но фирму Лене не отдавал. Так и сказал, что фирму не отдаст никогда.

– Слепой сказал – посмотрим, – холодно произнесла та в ответ.

Через два дня адвокат Лены – шустрый маленький человечек с плешью выдвинул иск к Терентьеву в четыреста тысяч долларов.

Терентьев приехал в суд подавленный, растерянный – не думал, что Лена так стремительно начнет атаку. Он был готов грохнуться перед судьей на колени, чтобы та приняла справедливое решение, хотя понимал бесполезность такого жеста – суд все равно будет стоять на стороне Лены. Это несложно было определить по ускользающему взгляду, жестам и иронической улыбке, прочно припечатавшейся к губам судьи.

Даже объяснять не надо, почему суд находился на Лениной стороне: в глазах суда Терентьев выглядел законченным подонком – бросал жену с двумя детьми. С двумя! А то, что она спуталась с другим человеком – не в счет... Как не в счет и квартира, которую он переписал на детей, и две машины, и дача.

– Даже если я продам все, что есть на моей фирме, вместе с секретаршей и тремя водителями, я и то не наберу четырехсот тысяч баксов, сказал он. – В лучшем случае – сто пятьдесят. От силы – двести. Но четыреста! У меня таких денег никогда не было. Вы понимаете, никогда!

Глаза судьи, строгой женщины в синем старомодном костюме, от этого признания сделались очень сухими и очень холодными.

– Возможно, возможно... Но ваши слова к делу не пришьешь. Экспертиза установит, сколько стоит ваше предприятие, все оценит и свои выводы изложит суду. Ну а мы тогда уже примем решение...

– Какое решение? – машинально спросил Терентьев, почувствовав себя омерзительно.

– Во всех случаях пятьдесят процентов от стоимости своей фирмы вы должны будете отдать своей жене. Таков закон.

В глотке у Терентьева сделалось сухо. Будто песка туда насыпали.

– Я и допускаю, что это будет более четырехсот тысяч долларов, добавила судья.

Терентьев сжал пальцами виски. Какой же он был дурак, когда не послушался своего приятеля-юриста и не перевел фирму на подставное лицо! Какой же он дурак, явился в суд один, без адвоката. Понадеялся на свои силы, на порядочность Лены. Ведь он и так все отдал детям, и вот – на тебе!

Было отчего взяться за голову.

Он понял, что сел на крючок, сел плотно. Лена знает всю подноготную его фирмы, всю бухгалтерию, в том числе и потайную, без коей ныне нет ни одной конторы, и до которой не допускают ни налоговых инспекторов, ни аудиторов – ту самую часть бухгалтерии, где царствует его величество "черный нал"...

Обмануть Лену было невозможно. Если понадобится, она, конечно же, выдаст его вместе со всеми потрохами налоговой службе. И тогда он потеряет не только фирму, потеряет свободу.

Будь проклят тот день, когда он увидел Леночку Свирскую и вдвойне, втройне проклята та минута, когда он решил на ней жениться.

Он вспомнил, как советовался с женой по поводу двойной бухгалтерии, и вновь застонал: Лена знала о его делах не меньше, а, возможно, даже больше, чем он сам.

Из суда он поехал на работу, там снова напился и только после этого почувствовал, что его немного отпустило.

– Вот кобра... Вот кобра... – ругался он, ошеломленно крутя головой.

Сдернул с себя галстук, расстегнул воротник рубашки. Выпил ещё коньяка и начал звонить своему приятелю-юристу – тому, который советовал ему немедленно переоформить фирму на подставника.

– Ты был прав... Ты не представляешь, как был прав, – простонал он в телефонную трубку. – Что мне делать? Что?

– В данную минуту только одно: найти денег, незамедлительно купить себе квартиру и в течение дня прописаться в ней. Иначе ты не только фирму, ты даже прописку потеряешь. Тогда придется тебе испрашивать в милиции вид на жительство, как бомжу.

Терентьев на этот раз послушался приятеля, выскреб все, что у него находилось в сейфе и купил себе квартиру с большой кухней и просторной прихожей в доме на Кутузовском проспекте. Постройка была старая, тридцатых годов, но с толком отреставрированная, отремонтированная по-европейски, полкомнаты приходилось на глухой, очень просторный альков, в который запросто можно было поместить тахту, диван и два шкафа. Обошлась квартира Терентьеву в сумму, конечно, приличную, но не оглушающую: жилье ныне здорово подешевело.

– Молодец! – похвалил Терентьева приятель. – Хоть крышу над головой себе обеспечил... Молодец!

– Что делать дальше?

– Попробуй уговорить жену взять заявление из суда.

– О разводе? Не возьмет.

– А ты пообещай переоформить на её имя свою личную собственность.

– Она не пойдет на это. На горизонте маячат четыреста тысяч долларов. От этой суммы Ленка никогда не откажется.

– И все-таки, попытка – не пытка.

– Ладно, – пообещал Терентьев. Голос у него был обреченным.

– Только постарайся говорить с ней не таким голосом, – предупредил приятель.

– Голос на неё не действует. Она не из тех людей.

– А ты постарайся! – приятель был настойчив. – Уши у женщины гораздо больше, чем глаза, имей это в виду.

Похоже, приятель-юрист лучше знал жизнь и тайники человеческой души, чем Терентьев, – особенно тайники женской души: Лена неожиданно согласилась на предложение. Видать, она понимала, что четыреста тысяч зеленых – это журавль в небе, а личное имущество Терентьева, которое, кстати, также потянет на немалую сумму, – это синица в руках.

Так эта птичка перескочила из рук Терентьева в руки Лены. Зато у Терентьева появилась передышка, он мог сманеврировать и спасти свою фирму.

Но на фирме работала экспертная комиссия, назначенная судом – суд её не отменил, несмотря на то, что Лена забрала заявление. Эксперты были мужики дотошные, цепкие, они осматривали даже ножки у стульев, прежде чем оценить их, и потихоньку толкали свою тележку вперед. Предпринимать какие-то действия при экспертах было опасно, и Терентьев упустил время.

Вскоре Лена узнала, что Терентьев купил себе квартиру на Кутузовском проспекте и стала требовать, чтобы тот переписал эту квартиру на младшего сына, Антона, поскольку старшему сыну, Андрюшке одна квартира уже была отписана.

– Зачем? – тупо глядя на Лену, спросил Терентьев.

– Чтобы потом, когда ты умрешь, не платить бешеные деньги за налог. Без налога ныне наследство не оформляют.

У Терентьева от этих слов сама по себе задергалась щека, будто от электрического тока. В чем, в чем, а в меткости Лене не откажешь: все время бьет в десятку. Терентьев крякнул и произнес ошеломленно:

– Мда-а-а! – Больше он сказать ничего не мог.

– Ну ты же не собираешься жить сто пятьдесят лет, – Лена усмехнулась. – Все равно эта квартира Антошке достанется... – Губы у Лены сделались тонкими, сухими и Терентьева кольнула догадка: "А ведь она не зря старается... Следующий ход просматривается хорошо – она оформит опеку над детьми, и все имущество, которое я отписал детям, достанется ей. Вот так, простенько и со вкусом... В том числе и моя квартира на Кутузовском проспекте..."

Он покачал головой:

– Не-ет!

– Ну, как знаешь. Мы договорились, что ты отдашь мне все личное имущество...

– Но квартира – это же не личное имущество...

– Личное! – Лена была непреклонна.

– Мне же жить негде, – дрогнувшим голосом произнес Терентьев и ощутил к себе жалость – Лена обхитрила его.

– А это меня совершенно не касается. Раньше касалось – сейчас нет.

Терентьев понял, что ещё немного – и он сорвется, и тогда Лена, как пить дать, раздавит его. На него навалилась обида, ещё что-то, родившее в нем боль, он оглушенно замотал головой, хотел было выругаться, но вовремя ухватил себя за руку, остановил слова, что называется, на бегу.

– Решай, в последний раз предлагаю... – Голос Лены был жестким. – Или ты переписываешь квартиру на Антона, или я вновь предпринимаю кое-какие шаги...

– Но ты же обещала!..

– Я ничего никому не обещала, – холодно отчеканила Лена и сделала резкий жест, давая Терентьеву понять, что не намерена терять время на подобные разговоры.

Назавтра её адвокат вновь появился в суде и, лучезарно улыбаясь, ослепляя блеском манер технических сотрудниц судейской канцелярии, объявил, что к его клиентке на руки попали новые документы, которые обязывают её опять обратиться в суд.

Заявление было принято к рассмотрению: все-таки Лена – мать двоих детей, а у нас ни детей, ни матерей не положено обижать.

Суд присудил разделить имущество, активы, пассивы и прочее терентьевской конторы пополам – половину Терентьеву, половину – его жене. Либо – можно было выбрать и этот вариант – выплатить ей четыреста пятьдесят тысяч у.е.: экспертная комиссия проверила все хозяйство Терентьева, поприкидывала кое-что и, учитывая перспективность дела, которым тот занимался, нужность его для общества, дефицит товаров, оценила его в миллион долларов. Когда судья объявила окончательное решение о разводе и приговор о четырехстах пятидесяти тысячах баксов, – Терентьев почувствовал, как у него останавливается сердце.

Лена хоть и старалась не глядеть на Терентьева, но не могла – иногда поглядывала и победно улыбалась. Рядом с ней улыбался, торжествующе светясь лицом, лысиной, чистыми крупными зубами, её адвокат.

Делать было нечего. Четырехсот пятидесяти у.е. у Терентьева не было, имущество фирмы пришлось разделить...

Шансов выжить у конторы, которая ещё вчера процветала и считалась перспективной (очень перспективной), почти не было; разрубленная пополам, она стала быстро угасать. Терентьев отстранился от дел, заперся у себя в квартире на Кутузовском проспекте; первое время он пил беспробудно, опух и подурнел, но потом пришел в себя, попробовал было заняться другим делом, но все раскрутить заново оказалось невозможно, и Терентьев затих.

Удастся ли ему подняться на ноги снова, никто не ведает, но сам Терентьев, с которым я недавно виделся, считает, что удастся – он знает, как это сделать, и сделает, только вот жениться во второй раз вряд ли будет.

Вдруг ему попадется женщина ещё более опасная, чем Лена? Этого Терентьев очень боится. Второго такого развода он точно не выдержит.

ЗОЛОТЫЕ ЧЕЛЮСТИ, ИЛИ ОТЪЕЗД В АМЕРИКУ НА ПМЖ

Чета Володиных давно собиралась отъехать в Штаты. Решение было принято на горячую голову, но потом не угасло, а, напротив, укрепилось и вскоре стало едва ли не целью их жизни. Им перестало нравиться в России, в Москве буквально все – и похмельный энтузиазм крикливых демократов (действительно, орут, будто с перепоя), и нищие старики, увешанные орденами, смирившиеся со своей горестной судьбой, которую чете Володиных не хотелось повторить в надвигающейся старости, и горластые юнцы, привыкшие к наркотикам, как к яичнице по утрам, и безногие, всеми брошенные герои чеченской войны, сидящие в проходах метро с протянутой рукой, и засилие абреков на рынках – словом, все, все, все.

Когда уже окончательно стало невмоготу, подперло, как говорится, старший инженер института, проектирующего клубы, казино и прочие увеселительные заведения, Эдуард Володин уволился с работы и занялся оформлением отъезда. Параллельно Володины засели за язык. По-английски они могли изъясняться только жестами, такую подготовку им дал институт. Стали потихоньку перемалывать разные самоучители, словари, всевозможные пособия, справочники и прочую, не самую качественную литературу, обещающую полное освоение языка за смешной срок – в несколько месяцев, недель, дней, но, видать, головы у Володиных были уже не те, что в молодости – не воспринимали знания, не впитывали их, а отталкивали, и Володины приуныли.

Но ненадолго. Вечером Володин, помешивая чай в стакане с душистым пакетиком "пиквика", сказал жене:

– Придется, Лера, нам от наших ресурсов немного отщипнуть на изучение языка. Иначе английский не одолеть.

Седеющая супруга вскинула на мужа глаза.

– Чего это? – Во взгляде Леры Володиной заблистал металл. – Никакие дополнительные расходы в нашем скромном бюджете не предусмотрены!

– Иначе мы так и будем изъясняться жестами и блеяньем. – Он хмыкнул. – Надо нанимать репетитора.

– Погоди, погоди, не сбивай с толку. – Лера проворно зашевелила губами, высчитывая, во что обойдется репетитор, сбилась, недовольно наморщила лоб и потребовала от мужа карандаш и бумагу. – Ты ведь собьешь с толку кого угодно, даже Пифагора, – с раздражением бросила она, хотя муж не сказал ей больше ни слова, молчал, как рыба...

Готовясь к отъезду в Штаты на ПМЖ – постоянное место жительства, Володины продавали сейчас все, что было им дорого, что нажили трудом праведным и неправедным (всякое бывало) – старый хрусталь и книги, мебель и отрезы, купленные впрок, ещё в брежневские времена, вырученные рубли меняли на доллары. Пришлось немного "отщипнуть" на репетитора.

Не стали продавать Володины только золото и драгоценные камни.

– Золото – оно и в Америке золото, – сказал Володин, – русское золото в Штатах ценится высоко. Золото мы повезем с собой.

– А как? – спросила жена. – Как повезем? У нас же отберут его на границе.

– Кто? – наивно спросил Володин.

– Дед Пихто! Таможенники. Слыхал про таких?

Володин почесал загривок.

– Но ведь на всякую хитрую задницу есть штопор с кривым винтом, очень кстати вспомнил он услышанную где-то пословицу, – так что не тревожься, маман! Кривой штопор мы обязательно придумаем. Иначе для чего человеку дана эта вот самая хренация! – он стукнул себя ладонью по темени. В следующий миг озадаченно сморщился: – Вот только куда нам спрятать камешки, брюлики наши?

То, что им не дадут вывезти камешки и золотишко, было понятно, как божий день. Надо было что-то придумать.

– Я их спрячу, – сказала Лера, потные черные усики, прилипшие у неё к верхней губе, воинственно зашевелились.

– Куда?

– Куда, куда? – Лера засмеялась и выразительно хлопнула себя по низу живота. – Вот сюда! Ни одна собака не найдет.

Тут Володина неожиданно озарило: словно бы утренняя звезда перед ним высветилась, и он забормотал, как заведенный:

– Собака, собака, собака...

– Ты чего там бубнишь? – Лера раздраженно повысила голос. Разбубнился! И так голова болит!

– Собака, собака, собака, – продолжал повторять Володин.

– Чушь какую-то мелешь! Я тут голову ломаю, как нам сэкономить "зеленые", а он болтает разную чушь про собаку. Тьфу! Собаку нашу мы оставим у тети Маргоши, уже решено. Летом она Анзора к будке приклепает цепью, пусть стережет имение, захребетник, хлеб свой отрабатывает.

– Собака, собака, – повторил Володин, и жена посмотрела на него, как на помешанного.

– Как я сказала, так и поступим – Анзор остается здесь. У тети Маргоши на даче. Ясно?

– А я думаю, Анзора мы возьмем с собой. – В голосе Володина появились упрямые нотки – редкое дело, он никогда не позволял себе быть таким. Лера нехорошо удивилась и поднялась с табуретки. Темные пушистые усики, влажно поблескивавшие у неё на верхней губе, зашевелились. Это был первый признак гнева.

Володин загородился от жены рукой:

– Ты только послушай, Лерочка, что я хочу предложить. Умоляю тебя послушай...

Анзор был крепким задастым ротвейлером с презрительным взглядом мокрых кофейных глаз, жирной темной спиной и оранжево-палевой подпушкой на шее и животе, с короткими ногами и тяжелыми цепкими челюстями.

Хватка у Анзора была мертвой, огромные треугольные зубы его можно было разжать только молотком и зубилом.

Глава семьи, когда смотрел на эти зубы, нервно передергивал плечами ощущал, как по ложбинке между лопатками ползет холодная струйка: то ли мурашки бегут, то ли стылый пот катится – не приведи Господь угодить под прикус таких зубов. Как-то Володин купил Анзору для развлечения огромную пластмассовую кость, вкусно сдобренную разными запахами, неосторожно бросил ему. Анзор, узрев в броске что-то опасное для себя, незамедлительно взвился в воздух и с силой хлопнул челюстями.

Кость, которая казалась Володину крепче чугуна, разлетелась на куски. Володин в очередной раз со страхом и уважением посмотрел на своего "младшего брата".

– Это не пес, а лошадь со стальными зубами, – прошептал он. Запросто перекусит ногу жирафу. – Почему на язык ему пришелся именно жираф, Володин не знал. Так получилось, словом.

Зубы у Анзора были что надо, в половину пальца величиной. Володин в тот вечер рассказал жене, что за необыкновенная мысль родилась у него в голове – из золота отлить коронки и насадить собаке на зубы. И таким образом вывезти за рубеж.

Лера, сменив гнев на милость, посмотрела на мужа так, как будто видела впервые.

– Ну и голова у тебя, Эдуард! Моссовет! – произнесла она старинное, практически уже забытое слово. – Английский английским, мы как-нибудь его выучим, не дураки, чай, а вот золото, даже если я его спрячу сюда вот, Лера привычно хлопнула по низу живота, – все равно найдут. Рентген высветит. Драгоценные камушки не высветит, а золото высветит... – Она поднялась с кухонной табуретки и решительно рубанула рукой воздух. – Все! Заметано! Драгоценности провозим в... – на этот раз она хлопнула по ягодице, – а золото – в собачьей пасти!

Осталось только, – кроме забот об английском языке, – найти дантиста, который не испугался бы огромной собачьей пасти и насадил бы на зубы Анзору массивные золотые коронки.

В конец концов Володин такого дантиста нашел, – за деньги в нашей стране сделают что угодно, хоть ракету "тамагавк", нацеленную на Сербию, украдут прямо с палубы авианосца; брал собачий дантист за свою работу дорого – шестьсот долларов, но золото стоило того, его набралось полтора килограмма.

За три дня до отъезда Володин повел Анзора к собачьему дантисту, внутренне содрогаясь: он не то что за шестьсот долларов – за тысячу шестьсот не взялся бы ставить коронки на зубы такому чудовищу. Слишком уж страшна пасть. Но дантист отнесся к появлению Анзора спокойно – видать, уже имел дело с необычными заказами. Это Володин понял по лицу дантиста, по его многозначительному, ироничному взгляду, по ухмылке, застывшей в уголках рта. Он подхватил Анзора, неожиданно сделавшегося тихим и покорным, как курица, за ошейник, и поволок на драную, обитую полопавшейся клеенкой кушетку.

Странное дело, Анзор не сопротивлялся.

Через два дня пасть Анзора сияла так, что в квартире Володиных даже ночью было светло. Анзор бродил по квартире и, видимо понимая исключительность своего положения, громко щелкал зубами. По стенам квартиры метались испуганные блики. Володин смотрел на своего пса с уважением, страхом и некоторым подобострастием, которое обычно бывает свойственно чиновникам: испачканный чернилами младший клерк из провинциальной конторы таким взглядом смотрит, как правило, на заезжего бугая с лампасами, такими же глазами и Володин взирал на свою собаку.

Лера старалась подсунуть Анзору кусок пожирнее, послаще, и тот чавкал, оглушительно хлопал золотыми челюстями, давя ими колбасу, сало, мясо, чернослив – Анзор был любителем фруктов вообще и сухофруктов в частности. Лера лишь умиленно гладила ротвейлера по холке:

– Кушай, Анзорчик, кушай... Ты даже не представляешь, как ты дорог нам с папой...

И это была правда.

Анзор не стеснялся, он старался, ел за троих, как будто бы на всю оставшуюся жизнь хотел наесться российской пищи. Наверное, по-своему он был прав: того, что есть здесь, нет в Америке.

Наступил день отъезда. Володин получил последние деньги за квартиру, которую покидал, посидел на чемодане в прихожей, смахнул с глаз пару слезинок, навернувшихся совсем некстати и вызвавших у него досаду – Володин не причислял себя к сентиментальным людям, – но ведь, с другой стороны, в этой квартире прошла его жизнь... Сейчас он обрубал свое прошлое одним махом, будто топором. Лера, стоявшая рядом, с широко раздвинутыми ногами, у неё даже походка изменилась, жена была с "икрой", набита драгоценными каменьями, которые никак не подпадали под декларацию, тоже всплакнула.

– Ладно, ладно, маман. – Володин, вспомнив прежние годы и нежность, которую он проявлял к молодой Лере, когда ухаживал за ней, похлопал её ладонью по плечу. – Не добавляй сырости в московский климат.

Через три минуты они вышли из квартиры. На морду Анзора была нахлобучена железная арматура, этакая "авоська" для фонаря наружного освещения, – чтобы злая собака с насупленно-грозным взглядом не могла открыть пасть. Володин вел Анзора на поводке и первым проследовал в машину – новенькую "газель", приехавшую за ними.