Текст книги "Шатун"

Автор книги: Валериан Баталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

В дорогу взял Тимоха и Фомку. Вдвоем, как ни говори, способнее. Из дома выехали утром, затемно. Соседи пришли провожать посланцев. Фиса тоже вышла. Она подала Тимохе большие рукавицы, сшитые из собачьей шкуры. Стояла, прощалась, наказывала, чтобы все ладно было, чтобы сына берег и сам берегся.

– Ладно, первый раз, что ли,– сказал Тимоха, обнял Фису и тронул вожжи.

Бойкий рывком тронул сани. Тимоха с Фомкой на ходу вскочили в них. Но не успели и версты проехать, пришлось слезать. Тимоха пошел по глубокому снегу рядом с санями, держа вожжи в руках, а Фомка шагал сзади по следу полозьев. Трудно было коню идти по снежной целине, и Тимоха, то и дело подергивая вожжи, подгонял Бойкого.

Запорошенные снегом деревья, казалось, застыли в морозном воздухе. Лошадь громко фыркала, выдувая клубы белого пара. Над ее спиной тоже клубился парок.

Тимоха думал к ночи добраться до Пикановой, но так не вышло. Чуть больше полдороги проехали, а Бойкий так устал, что еле передвигал ноги. Отец с сыном тоже устали, и когда лес окутался сумерками, Тимоха остановил лошадь.

– Ночевать будем,– сказал он.– Вот так. Хоть бы и не устала лошадь, все равно дорогу не найдем. Затесов-то не видать в темноте... Ищи сушник. Нодью сделаем. А до Грунича завтра доберемся. Тут верст пятнадцать осталось.

Ночь у жаркого костра прошла спокойно. А с утра снова тронулись в путь. К полудню лес поредел. Выехали на опушку, и тут в небольшой глухой низине, окруженной со всех сторон лесом, показались избы. Маленькие, придавленные пологими заснеженными крышами. Словно стайка белых куропаток, сгрудились они в кучу, прижались к земле, будто спасаясь от хищника.

На улицах деревни Пикановой людей видно не было. Будто вымерла Пикановая. Только по дымам из труб видно было, что есть и здесь живые люди.

Избу Прова Грунича Тимоха узнал сразу. Стояла она на самом краю деревни, возле ручья. Стояла без ограды, без сарая. Низенький хлев рядом с избой. Хлев без крыши. В нем коровенка да две овцы – всей и живности. Возле хлева навес из жердей. Там сено да солома. Чуть в стороне погреб, такой же низкий и старый, как хлев. В огороде покосившаяся банька. Конюшни нет. Да и зачем она Прову, конюшня-то?

Тимоха остановил сани у крыльца. Услышав скрип полозьев и голоса людей, вышел из двери хозяин. Остановился у крыльца, долго разглядывал приезжих, да так, видно, и не узнал. Да и как узнать, когда и волосы, и брови, и борода у Тимохи обросли, как мохом, пушистым инеем. Хозяин спустился с крыльца, еще раз внимательно посмотрел на Фомку, на Тимоху и опять не узнал.

– Встречай гостей, Пров Грунич,– сказал Тимоха, выпустив из-под обмерзших усов клуб белого пара.– К тебе приехали. Или не узнаешь?

– Никак, Тимофей Федотыч? – по голосу узнал гостя Пров.– Не обманул, значит. Ну давай заходи, гостем будешь. А это кто же с тобой? – Пров посмотрел в сторону Фомки.

– А это сын мой, Фомка.

– В отца вымахал. Вон какой корпусистый и рослый. За свой род держится...

Фомка молчал, развязывая чересседельник.

– Ну заходите, заходите, Тимофей Федотыч...– Пров суетился возле саней, раздетый, без шапки, в рваных валенках на босу ногу.– Замерзли, поди, шибко. Вон стужа-то какая. Заходите, а я времянку пойду затоплю.

Торопливо перебирая ногами, он побежал в избу.

Тимоха достал из-под сена котомку с едой, отряхнул от сенной трухи.

– Ты, Фомка, распрягай Бойкого, а я пойду,– сказал он и следом за хозяином прошел в избу.

В избе у Прова было темновато. Сквозь маленькие тусклые окна с улицы едва пробивался свет. От этого казалось, что на улице уже наступил вечер. Возле стены, за деревянным станком, девушка ткала холст. Когда Тимоха вошел в избу, она поспешно вскочила, вышла из-за станка и скрылась за печью.

На середине избы стояла другая, железная, печка на кирпичных ножках. Длинная железная труба от нее тянулась через всю избу к стенке русской печи.

Пров, присев на корточки, насовал в железную печурку коротких чурок, заложил между ними лоскут бересты. Из русской печи достал тлеющий уголек, перебрасывая его с ладони на ладонь, пронес через всю избу, сунул под бересту и принялся старательно раздувать огонь. Наконец береста вспыхнула, сухие чурки сразу охватило огнем, они весело затрещали, и густой жар повалил от печурки, наполняя теплом низкую избу.

– Старуха, ты бражку поставь на печку,– распорядился Пров.– Мужики-то издалека приехали. Остудились, поди. А ты, Тимофей Федотыч, шубу-то снимай, скорее согреешься...

Тимоха снял шапку, у порога стряхнул с нее снег и положил на край полатей. Над печкой осторожно отодрал ледяные сосульки с усов и бросил их к порогу. Огладил бороду, отряхнул с нее густой иней. Пальцем провел по седым от инея бровям.

– Трудно к тебе, Пров Грунич, без дороги-то пробиваться,– сказал он.– В лесу пришлось ночевать.

Он развязал кушак, распоясался, снял шубу.

– Конечно, не легко,– согласился Пров.– Спасибо, снегу в лесу нынче мало. А летом тут и вовсе не проедешь.

Тем временем Фомка успел распрячь Бойкого, снял хомут и занес его в сени. Кто же знает, какие тут люди,– унесут, и концов не найдешь. Лошадь он привязал к саням, бросил перед ней охапку сена, похлопал по шее и сказал ласково:

– Ешь, Бойкий, да отдохни. Завтра с утра опять в дорогу.

Он связал чересседельником оглобли, концы их поднял кверху и тоже пошел в избу.

В избе, весело гудя, жарко топилась железная печка. Ее бока покраснели от жара. Сквозь потрескавшееся от времени железо кое-где виднелось пламя. Сквозь трещины в трубе красными звездочками вылетали и гасли искры. В избе стало жарко.

Тимоха и Фомка выпили теплой браги, согрелись. А тем временем жена Прова, Матрена Герасимовна, накрывала на стол. Ей было лет сорок, но тяжелая жизнь и беспросветная бедность состарили ее прежде времени. Узкий лоб ее пересекли глубокие морщины. Печальные глаза были чуть открыты. Тонкие, жилистые руки свисали плетями. Она суетилась молча, ни на кого не глядя, а когда все принесла и расставила на столе, тихо сказала:

– Зови, Провушка, мужиков за стол, суп остынет.

Сели. Пров по-хозяйски окинул стол глазами. Сказал негромко:

– Глашка!

Дочь Глафира, проворная, бойкая девушка, та, что ткала холст, вышла из-за переборки, покорно спросила:

– Что, тятя?

Фомка сидел рядом с отцом. Не поднимая головы, он украдкой успел разглядеть открытое лицо девушки, ее крутые плечи, черную косу, спускавшуюся из-под белого ситцевого платка.

– Сбегай, дочка, к Авдею. Скажи – гости к тяте приехали. Кружку вина попроси.

Глаша на ходу накинула на плечи шабур и выбежала на улицу.

– Ни к чему это ты, Пров Грунич...– возразил было Тимоха.

Хозяин, не дав договорить, перебил его:

– С дальней дороги без вина не годится. А у Авдея всегда оно водится. Ничего, я летом ему отработаю. Я на него и за лошадь работаю. Своей-то нет, а поле вспахать нужно. Куда денешься-то? Бедно мы живем, хоть и у купца под боком. Авдей-то побогаче, вот и батрачим на него.

Неожиданно быстро Глаша вернулась от соседа, держа кружку с вином в обеих руках. Она поставила вино на стол и проговорила, запыхавшись:

– Дядя Авдей сказал, тятя, если не хватит, еще, говорит, приходи. «Я, говорит, не откажу, доброму соседу всегда готов услужить».

Пока шел этот разговор, Фомка снова успел глянуть в разрумянившееся от мороза, веселое лицо девушки. На миг они встретились глазами. Глаша смущенно опустила веки.

Но хоть и очень быстро все это произошло, Тимоха успел заметить и эти взгляды, и смущение девушки.

– А что, Пров Грунич,– сказал он шутливо,– может, породнимся с тобой. Свадьбу сыграем. У меня жених хоть куда, у тебя невеста-красавица... Вино на столе...

– Можно и свадьбу сыграть,– тоже шутя отозвался Пров,– это дело не хитрое.

Глаша вспыхнула румянцем и выбежала за переборку.

Пров первый попробовал вино, поморщился, подал кружку Тимохе:

– Не обессудь, Тимофей Федотыч, бедноту нашу проклятую...

Тимоха отпил, крякнул, вытер ладонью бороду и усы. Кружку передал сыну:

– Выпей малость, Фомка, с морозу да с устатку. Да не забудь потом Бойкого напоить. Овса на ночь отсыпь ему полведра да котомки в избу занеси.

– Ладно, тятя,– покорно сказал Фома и выпил глоток вина.

Когда обед подходил к концу, Тимоха отложил ложку, положил на стол большие руки и спросил:

– А что, Пров Грунич, слышно у вас? Ты к народу да к миру поближе. А мы-то у себя на Горластой как в погребе сидим. Глушь у нас кругом. Никто не зайдет, никто нового слова не скажет.

– Так ведь и мы на отшибе живем, Тимофей Федотыч,– подумав, ответил Пров.– Доходит до нас молва, не без того, ну да разное говорят. И кому верить, не знаешь. Время суетливое. Гадай мужик, какому богу молиться.

– А ты все говори, что знаешь,– посоветовал Тимоха.– Люди мы безвредные, а знать-то и нам хочется.

– Ну, первым делом про войну шел слух. Уж не первый год. С германцем война шла. Ну, это и вы небось слышали.

– Слыхали маленько,– согласился Тимоха.– Это когда еще Пестерин в Налимашор приезжал. Ну война... Так чего?

– Да вот, говорят, что война не успела окончиться, а тут царя с престола спихнули.

– Вот это так новость! – удивился Тимоха.– Как и верить, не знаю.

– Верно говорят, Тимофей Федотыч,– вполголоса подтвердил Пров,– верно. Нынешним летом Авдей к купцу ездил. Он с Зарымовым в ладах, вроде приказчика у него. Вот Зарымов и говорил Авдею. А от него и мы втихомолку узнали. Жалеет Зарымов царя-то. Добрый, говорит, государь был. Другого, говорит, и похуже могут поставить.

– Да кто же его так-то?

– Кого? – не понял Пров.

– Царя-то кто спихнул?

– Так всем народом, говорят. Фабричные да мужики. Народ-то, он сильнее царя, выходит.

– Да,– задумчиво покачал головой Тимоха.– Вон оно какие дела-то. А мы живем в тайге и ничего не знаем. Царя-батюшку вспоминаем, а его и нет давно.

Фомка внимательно слушал, не вмешиваясь в серьезный разговор отца с хозяином. Но в душе и у него эта неожиданная новость подняла бурю. Хоть и в глуши прожил он всю свою жизнь, а царь и для него был чем-то очень значительным, чем-то средним между богом и человеком. А теперь, выходит, нет царя-то...

– Ну, выпьем, Тимофей Федотыч, что осталось.– Пров подал кружку Тимохе.– Не часто приходится выпивать-то. И помаленьку. Вино-то дорого нынче... А ты, поди, дома и вовсе не видишь его?

– Так откуда же? – согласился Тимоха.– Нет, мы на Горластой брагу пьем. Побольше-то выпьешь, так иной раз тоже захмелеешь... Ну да без вина-то прожить не штука. Без царя как будем жить?

– Да ты ешь, Тимофей Федотыч, ешь.– Пров подвинул поближе к Тимохе чашку с супом.– И ты, Фома, хлебай побойчее. С дороги вы, с морозу...

– Так теперь что же, другого царя будут ставить? – не унимался Тимоха.– Или как?

– Времянное правительство, говорят, поставили.

– Ну да нам один леший,– резко махнув рукой, перебил Тимоха.– Хоть и век не будь царя, не заплачем. Без царя-то, может, и жить легче станет. Только кем людей-то пугать будут? То царем пугали, а теперь один бог останется...

– Времянное правительство, говорят, поставили,– повторил Пров.– Ну да опять купцы власть-то забрали. Ну да там князья еще да помещики...

– Что царь, что князь – хрен редьки не слаще,– подумав, сказал Тимоха.

– Да вот, говорят, и Времянное правительство тоже вроде спихнули. Теперь мужики да фабричные власть забирают.

От этих слов хмель выскочил из головы у Тимохи.

– Вон как,– сказал он, помолчав.– Вот это дела!

– И не говори,– согласился Пров.– Эти забирают, а те не отдают. И пошла у них война. Времянные за купцов да за князей, а большевики за народ, за фабричных да за мужиков.

– И теперь воюют? – спросил Тимоха.

– Воюют, Тимофей Федотыч. По всей России, говорят, идет война. И в Сибирь, говорят, перекинулась. Пикановские-то наши про это боятся и говорить громко. Может, опять власть переменится. Царя нового поставят. Тогда и в каторгу попадешь за свой язык. Мы много ли знаем? А Авдей, тот побольше нашего знает, так и он помалкивает. Тоже боится.

– Да, дела...– повторил Тимоха.– В такое время говорить поменьше нужно, а глядеть да слушать побольше.

– Оно так,– согласился Пров.– Да у нас в Пикановой тоже много не увидишь. Вот завтра в Богатейском послушай да посмотри. Там больше нашего знают... А ты вот что: возьми-ка и меня с собой. Есть у меня малость белочки. Сдам купцу да куплю чего по мелочам. Вместе-то веселее будет.

– Поедем,– согласился Тимоха.– Ты там бывал, знаешь, что где.

– Как не знать. Бывал не раз.

– Ну и всё. Выезжать-то рано будем?

– Пораньше нужно. Затемно. День-то теперь короткий, с воробьиный шаг.

Матрена Герасимовна, слушавшая весь разговор мужиков, собрала со стола, принялась мыть столешницу чистой мочалкой.

– Не ездил бы ты лучше, Провушка. Неспокойное нынче время. То воюют, то бунтуют. Переждал бы. Может, потише станет, тогда уж. А мы как-нибудь протянем. Соли у Авдея займем. Летом Глаша поможет отработать.

– Молчи, старуха,– возразил Пров,– волков бояться – в лес не ходить.

К вечеру Фомка вышел поить коня. Пров послал дочь показать Фомке прорубь. Глаша взяла пустое деревянное ведро, накинула шабур, надела валенки и пошла по тропинке к ручью. Следом за ней Фомка вел под уздцы Бойкого. За огородом спустились в ложок. Там между елок и кустарников подо льдом журчала вода.

Глаша зачерпнула из проруби, ведро поставила на лед. Бойкий с жадностью уткнулся мордой в прорубь. Пил долго. Наконец оторвал морду от воды, громко фыркнул вздутыми ноздрями, помотал головой и снова принялся пить. Наконец он совсем напился, поднял голову и отвернулся от ручья.

Глаша подняла ведро.

– Дай донесу,– нерешительно предложил Фомка.

– Сама донесу,– с обидой ответила Глаша,– не маленькая.

А вечером, когда Фомка насыпал овса в торбу Бойкому и взялся заносить в сени котомки, Глаша вышла на крыльцо.

– Дай помогу,– сказала она нерешительно.

«Сам донесу, не маленький»,– хотел ответить Фомка, но промолчал, вытащил котомку из-под сена и подал Глаше. Тут же сам взял две тяжелые котомки и вслед за девушкой внес в сени.

Глаша поставила котомку в уголок и спросила:

– Сам лесовал?

– А кто же! Не маленький,– сказал Фомка.– Я да тятя. А еще соседскую везем...

– А соболи есть там у вас?

– Есть и соболь.

– А у нас нет. Выбили.

– А ты в Богатейском бывала? – спросил Фомка.

– Бывала, конечно,– сказала Глаша и тут же рассмеялась.– Когда вот такая была.– Она показала рукой на аршин от пола.– Меня тятя с собой брал. А больше и не бывала. А помню все равно. Дома там большие, каменные...

Когда весь груз с саней перенесли в сени и пора было возвращаться в избу, Глаша спросила:

– На обратной дороге к нам заедете?

– А как же, заедем непременно.

Пров собрал свою пушнину, сложил в мешок.

Тимоха с сыном улеглись на полу, возле железной печки. В избе все давно спали. Только Тимоха долго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок. Думал. Как там в Богатейском все обернется? Никого там нет своих, все чужие... А тут война где-то... Может, и правда не ехать, вернуться домой? А дома что скажут? Взялся, скажут, Тимоха, да не доехал, испугался. А мы-то на тебя понадеялись... Зря, выходит, два дня добирались, зря мучились. Вот так. И то верно говорят: волков бояться – в лес не ходить.

Глава третья

У БОГА ЗА ПАЗУХОЙ

По дороге из Пикановой в Богатейское, еще не доехав версты три до села, мужики увидели три белых двухэтажных дома. Они стояли в ряд на середине невысокого бугра. Чуть поодаль от них возвышалась церковь. Тоже белая, высокая. На самой макушке над ней блестел на солнце большой золотой крест. За церковью небольшая круглая рощица. А кругом и по всему бугру беспорядочно разбросанные, маленькие черные избы. А еще дальше, за избами, перелески да узкие полоски пашни.

Ехали молча. Даже когда вдали показалось село, никто не проронил ни слова. Молчали, зато смотрели во все глаза. Ни церкви, ни таких домов ни Тимоха, ни Фомка никогда еще не видели.

Первым нарушил молчание Пров:

– Успеть бы до вечера пушнинку сбыть да ночлег отыскать. Народ-то тут самородный живет.

– Это как – самородный? – не понял Тимоха.

– Не больно нашего брата тут принимают. Всякий волком смотрит. Редко кто ночевать к себе пустит.

– Вон как! – удивился Тимоха.– Да что же они так?

– Боятся, чтобы не ограбили. Варнаки, говорят, тут промышляют, разбойники... Разве у купца в трактире заночевать, если пустит.

– Ну поглядим,– неопределенно сказал Тимоха. Он дернул вожжи, и Бойкий рысью побежал под гору.

По селу ехали не останавливаясь, прямо к купеческой усадьбе. Неприветливо, холодно смотрели на приезжих приземистые зарымовские дома. На железных крышах печально высились печные трубы с черными колпаками-надтрубниками, похожими на диковинные шапки.

Казалось, что громоздкие, тяжелые дома устали стоять тут на взгорке. Из-за тяжести они словно вросли в землю по самые окна, тускло глядящие из проемов полуторааршинных стен. В окнах кованые решетки да еще и ставни. Вокруг окон каменные наличники. По углам домов спущены с крыши водосточные трубы: вверху – широкие, квадратные, внизу – поуже, круглые, с концами, отведенными в стороны. Торчат, как оторванные рукава...

Ворота тоже с решеткой, но открыты настежь. Мужики нерешительно въехали в ограду. Тут как стеной все обнесено низкими каменными складами с маленькими квадратиками окон и со множеством железных дверей. Здесь, в этих складах и амбарах, и шел купеческий торг.

Но сегодня пусто было в ограде – ни одной подводы, ни одного человека не видать.

Тимоха остановил лошадь. Вместе с Провом он заглянул в одну из открытых дверей.

– Чем порадуете, мужички? – встретил их писклявым голосом приказчик, сидевший за прилавком.– Пушнинку привезли?

– Привезли маленько,– безразличным голосом сказал Тимоха.

– А привезли, так выкладывайте,– заторопил приказчик.– Товар лицом показывайте.

Все трое внесли в магазин котомки. В это время в дверь зашел сам купец Зарымов. Откуда и взялся – точно прятался где-то да ждал, когда мужики занесут свой товар.

Приказчик поклонился купцу, но тот даже и не взглянул на него. Купец на мужиков смотрел, словно изучал их, а мужики – на купца.

Тимоха про Зарымова слышал не раз еще в Налимашоре и представлял его большим, широкоплечим, сильным. А сейчас стоял перед ним живой Зарымов – низенький старичок с редкой, короткой бородкой. Толстопузый, будто кто ему нарочно засунул под шубу подушку. И казалось, что из-за своей толщины не видит Зарымов собственных ног.

Он как-то смешно подрыгал правой ногой, будто хотел похвастаться своими белыми, в разводах купеческими валенками, и безразлично спросил:

– Из Пикановой да с Горластой,– ответил Тимоха.

– Этот бывал у меня,– купец толстым лицом мотнул в сторону Прова,– этого помню.

– Пикановский он, Никодим Сильвестрович,– подсказал приказчик.

– Знаю. А тебя,– купец обернулся к Тимохе,– не знаю и Горластую твою не слыхал. Издали, выходит, приехали?

– Издали.

– У меня первый раз?

– Впервой.

– Ну и ладно.– Купец зачем-то потер руки.– А чем порадуете? Куница, соболь есть?

– Есть.

– А есть, так и выкладывайте, мужички, выкладывайте! Расплачусь сполна да прикажу подать вина. Помните Зарымова да почаще заглядывайте. Побольше соболя да куницы возите. Деньгами и товаром не обижу. В почете у меня будете.

Тимоха первый выложил на прилавок шкурки из своей котомки. Купец сразу вытянул из кучи соболью шкурку, помял в толстых пальцах, погладил.

– Давнишняя? – спросил он небрежно.

– Прошлой осенью добыл. В избе держал над полатями, чтобы не испортилась,– словно извиняясь, сказал Тимоха.

– Давнишняя, говорю,– решительно повторил купец.– Третьим сортом пойдет.– Он отбросил шкурку в сторону и взял другую.– И эта давнишняя.

– Давнишняя, говорю... Третьим сортом пойдет.

– Зачем зря говорить-то? – возразил Тимоха.– Нынешней осенью добыл.

Зарымов, не обращая внимания на слова Тимохи, отбросил шкурку.

– Третьим сортом пойдет,– сказал он и потянулся за третьей шкуркой.

Тимоха не возражал больше. Он понял, что спорить бесполезно. Не возьмет купец шкурки, тогда хоть бросай их. Обратно не повезешь...

Зарымов выбрал из кучи все собольи и куньи шкурки, посчитал их, еще раз пощупал каждую, погладил мех, посмотрел на свет.

– Белку сам примешь,– сказал он приказчику.– Да смотри хорошенько, чтобы брак не подсунули. Обманут – себя накажешь.

– Понимаю, Никодим Сильвестрович, понимаю,– кисло улыбаясь, сказал приказчик.– Нас не обманешь, чай, не впервой...

Купец еще раз посчитал шкурки, глянул на мужиков и сказал с усмешкой:

– Были ваши, стали наши.– Он полез в карман, вытащил толстую пачку денег, поплевал на пальцы и, отсчитав несколько бумажек, бросил их на прилавок: – Получай сполна денежки!

Тимоха пересчитал деньги, глянул на купца угрюмым взглядом:

– Что мало, купец? Чай, не белка это.

– Мало? – удивился купец.– Ну, раз мало, добавим.– Он достал из кармана еще одну синюю бумажку и прибавил к тем, что лежали на прилавке.– Ну, так хорошо?.. То-то,– сказал он.– Бери да помни доброту купеческую. А что, еще, может, есть собольки да куница?

– Есть маленько. Ну это не моя, соседская. Эта вот Кузьмы Ермашева, а эта – Тихона.

– Ну клади, клади. Мне дела нет чья. Твой товар – мои деньги, а кто добывал, я не знаю и знать не хочу. Выкладывай. Сам приму, сам и платить буду. Мало теперь соболя привозят. Повыбили, говорят.

Тимоха развязал котомку, высыпал на прилавок шкурки. Зарымов опять мял и щупал их, неодобрительно покачивая головой. А Тимоха думал тем временем:

«Много, знать, у тебя денег, пузатый, если пачками в карманах носишь. Потому и богатый, что у мужиков последний грош из горла вырываешь. Живешь, как у бога за пазухой. Домá свои, каменные. Всего хватает. Морда от жира лоснится. Брюхо распустил... Лопнуть бы тебе от жира!..»

– Тоже неважная пушнинка,– вроде бы с сожалением сказал наконец Зарымов.– Не нынешняя. По дешевке пойдет. Пожухли шкурки-то, не видишь, что ли? – Он опять достал деньги и небрежно бросил на прилавок: – На вот, отдашь своему Кузьме.

– Прибавить бы нужно,– сказал Тимоха.– Мужик-то он бедный. Велел крендельков ребятам купить, припасов да бабе платок...

– Ну, раз бедный, прибавлю.– Зарымов достал еще одну бумажку.– Пусть доброту мою помнит, раз бедный. Так и скажи Кузьме. Ну, а твоя какова пушнинка? – обратился он к Прову.

– Так ведь у меня белка одна,– смиренно сказал Пров.– Соболя да куницы не стало совсем у нас. Далеко за ней ходить надо.

– Вот и ходили бы. Знаю я вас, лентяев пикановских! Ленитесь, потому и голодранцы,– сердито сказал Зарымов.– Куницу добыть не можете... Авдей-то ваш жив еще?

– Жив, кланяться велел.

– «Кланяться»! – передразнил купец.– Больно мне нужны его поклоны. Овса он обещал да сена. Обещал, да не везет. Так и скажи ему: поклоны его не нужны, мол, а сено с овсом не привезет, я с него шкуру спущу. Понял?

– Понял,– покорно сказал Пров.– Скажу.

– А ты соболей да куниц так положи, чтобы крысы, не дай бог, не погрызли,– сказал купец приказчику.– Белку примешь – мужиков в трактир пошли, по-хорошему... Пусть погуляют и ночуют пусть там. Не даром зверя добывали. Завтра гостинцы своим купят да товар увезут подобру-поздорову. А мне тут больше делать нечего. Белку сам принимай.

– Все станет сделано, как велено,– поклонился приказчик, проводил купца до дверей и, вернувшись к прилавку, стал принимать беличьи шкурки.

Так же, как и хозяин, он придирчиво осматривал каждую шкурку и так же, как хозяин, приговаривал ворчливо:

– Рановато пошли белку-то промышлять. Вот – печеночная вся... По дешевке пойдет. Не успела поспеть... А эта вот прошлогодняя.

– Да побойся ты бога! – чуть не плача, возражал Пров.– Прошлогоднюю все до единой к тебе же привез. Аль не помнишь?

– По дешевке пойдет, – настаивал приказчик.– И не спорь со мной, а то совсем не возьму. Повезешь назад свою белку и гроша домой не привезешь.

– Да что же ты мужика-то на глазах обираешь? – не выдержал Тимоха.– У него дома горсти соли нет, пороха на заряд не осталось...

– А мне до этого дела нет,– перебил приказчик.– Каждый про себя живет, кто как может. Мы на торгу живем, вы в лесу. У нас бог, а у вас, может, леший? Так, видать, не шибко он добрый, лесной-то ваш благодетель, коли вы там без соли хлебаете.

«Тут правды не найдешь,– подумал Тимоха.– А ваш-то бог весь на виду: как бы ограбить мужика голодного. Вот и все ваше моление. Пестерин приезжал – грабил, Зарымов грабит, и этот туда же».

Вслух он ничего не сказал. Промолчал и Пров. Приказчик, не дождавшись ответа, полушутя продолжал писклявым голосом:

– Времена-то теперь такие пошли, что не знаешь, в какого бога верить, какому царю кланяться. Тут гляди только, в каком углу прятаться. Войны вон пошли. Гадай, чем все это дело кончится.

Он скупо отсчитал бумажки, подал Прову, а сам все бормотал себе под нос:

– К вам-то в тайгу никакой царь не доберется и министра не пришлют. Живете себе чем бог послал, а нам тут надо знать, кому кланяться, да и о себе подумать приходится. Вот так, мужички.

Закончив расчет, он вынул еще одну бумажку и сказал уже подобрее:

– Нате вам, мужики, на вино. Гуляйте да лихом нас не поминайте! А пить будете – ухо востро держите. Тут в трактире-то от одних разговоров уши завянут...

Глава четвертая

В ТРАКТИРЕ

Узкое высокое крыльцо с крышей и с узорчатыми решетками по бокам. Из-под резных наличников строго смотрят большие окна со ставнями. Их холодный, неприветливый взгляд тупо упирается в широкую Ярмарочную улицу, по сторонам которой в два ряда выстроились маленькие приземистые лавки и магазины. Дом кажется сутулым и как будто сгорбившимся. Над крыльцом вывеска: «ТРАКТИР».

Тимохе и Фомке все здесь казалось новым, незнакомым и удивительным. И неширокий продолговатый зал, и шум, и духота, и облачка синеватого табачного дыма, лениво плававшие под низким потолком, и буфет с двумя резными шкафами и с длинным прилавком, и лестница, ведущая куда-то кверху, вроде как на чердак...

Пров, тот не первый раз был в трактире, знал, что здесь к чему, но и он немножко робел в этой необычной обстановке. Они прошли в дальний угол, еще раз осмотрелись кругом и не больно смело сели за свободный столик. За соседними столами сидели какие-то мужики: одни громко говорили, смеялись, другие играли в карты, третьи пили вино.

В другом углу парень, в рубахе навыпуск, играл на гармошке-тальянке и пел простуженным голосом:

Живе-ом мы ве-се-ло се-го-дня,

А-а за-втра-а ста-не-ет ве-се-лей...

У прилавка стоял тот самый приказчик, который вместе с Зарымовым покупал пушнину у мужиков. Увидев вошедших, приказчик неторопливо допил вино из бокала и что-то шепнул буфетчику.

Тот, в белом фартуке, с грязной салфеткой под мышкой, принес на подносе три бокальчика с водкой, поставил их на стол и, махнув салфеткой, сказал насмешливо:

– Приказано, мужички, водочки вам подать. Сам хозяин распорядился. «Дальние, говорит, лесовики-то. Впервой приехали, пушнинку привезли. Так пусть, говорит, погуляют за мое здоровье». Закусочку какую прикажете принести? Пельменей, сыру, говядины? Только закуска даром не дается.

– Не надо ничего,– отказался Тимоха.

– Да чего же без закуски-то? Недорого станет.

– Свое есть,– сказал Тимоха,– домашнее.

– Ну, как скажете,– не стал спорить буфетчик.– Кушайте на здоровье.

Фомка поднял из-под ног мешок, достал оттуда домашнего хлеба, вяленой лосятины. Выпили. Закусили.

Посидели еще, посмотрели по сторонам и собрались было вставать, но опять подошел буфетчик и принес еще три бокала с водкой.

– Пейте, пейте, мужики, на здоровье! Даровая, хозяйская,– сказал он, забирая пустые бокалы.

Выпили по второй. Опять закусили и опять посидели осматриваясь.

– Ну что, пойдем, что ли,– сказал наконец Тимоха,– нечего тут больше делать.

Но тут буфетчик снова подошел к мужикам, на этот раз без подноса.

– Может, еще поднести? – спросил он.

– Не надо больше,– отказался Тимоха,– благодарим.

В это время за соседним столиком встал долговязый парень в оборванной шапке с опущенными ушами. Он подошел к буфетчику и, нагло глядя ему в лицо, сказал небрежно:

– Мне за них подай чарку.

– Не велено тебе,– спокойно возразил буфетчик.– Мужики товар привезли, а от тебя какой прок? В карты играть да кусочничать. Иди, Филька.

– За меня дед заплатит,– сказал Филька, мотнув головой в сторону Тимохи.– Заплати, дед, греха не будет. На том свете угольками рассчитаемся.

– Ишь ты какой прыткий нашелся! – не выдержал Пров.– Он пить будет, а ты за него плати. За какую такую милость?

– Заплати, говорю, старина,– не унимался Филька.– Душа горит! А не заплатишь – пеняй на себя.

– Да ты кто такой есть-то? – обозлился Тимоха.– Сват ты мне или брат? Чего это я тебя поить буду?

– Не будешь? – вызывающе крикнул Филька и внезапно сунул руку в Тимохин карман, туда, где лежали деньги.

Тимоха перехватил Филькину руку, с силой сжал ее и вытащил из своего кармана.

– Ты что это, грабить надумал? – удивился Тимоха.

Но Филька уже схватил его за ворот левой рукой и крикнул на весь трактир:

– А ну, братва, выручай своих, бей таежных!

Тимоха размахнулся, ударил Фильку по скуле так, что тот мешком отлетел в угол и растянулся на полу. Но тут, побросав карты, вскочили Филькины дружки и со всех сторон разом напали на Тимоху. Так неожиданно было это нападение, что Тимоха не удержался на ногах. Он упал на грязный пол. Трое парней насели на него. Кто-то ударил по лицу, кто-то прижал коленом...

Фомка и Пров кинулись помогать Тимохе. Но на подмогу Филькиным дружкам повскакивали из-за других столов мужики и парни и все вместе навалились на таежных. Крик, ругань, удары слышались в трактире. Гармонист замолчал и трусливо выбрался из трактира. Буфетчик спрятался за стойку.

Груда тел копошилась на полу. Понять, кто кого бьет, кто кого защищает, стало уже невозможно.

– Табуреткой его, табуреткой! – крикнул Филька и снова потянулся к Тимохиному карману.

Фомка отпихнул его, но тут кто-то сзади ударил Фомку табуреткой. Еле удержавшись на ногах, Фомка пошатнулся, и неизвестно, чем бы закончилась драка, если бы в это время не вошел в трактир человек в кожаной куртке, в папахе с красной ленточкой.

– А ну кончай драку! – крикнул он властно и, видя, что никто его не слушает, выхватил из кобуры наган и выстрелил в потолок.

Белое облачко дыма клубком поднялось к потолку. Шум сразу прекратился. Буфетчик с головой спрятался за стойку. Остальные неподвижно замерли где кто был.

– Люди кровь на фронтах проливают, за свободу сражаются,– громко, отчетливо выговаривая каждое слово, сказал этот человек,– а вы тут, дармоеды, народную власть пропиваете.

Филька поднялся на колени, прополз под столиком и, прошмыгнув возле стены, выскочил из трактира. За ним, один за другим, разбежались и его собутыльники. В трактире, кроме человека в папахе, осталось трое: Тимоха, Пров и Фомка.