Текст книги "Шатун"
Автор книги: Валериан Баталов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Авдотья, стоявшая рядом с Пестериным, рвалась и свое слово вставить в беседу, но сдерживалась, побаиваясь Тимоху.
– Тут грамота нехитрая,– не сдался Тимоха.– Вот они, шкурки-то, на глазах. Все тебе принес. Всякий скажет, что добрая пушнина, а тебе бы все мужика обмануть...
– Ну ладно, не кипятись,– успокоил его Пестерин,– не обижу, сполна рассчитаю. У меня, знаешь, закон – тайга, черпак – мера...
– Да нешто Силантий Никифорович обманет кого? – не выдержала Авдотья.– Он человек добрый, таких поискать нужно. Ты-то вот больно прыткий. Свое возьмешь и чужого не упустишь...
Тимоха взглянул на Авдотью, и она, круто повернувшись, тут же торопливо вышла за дверь, будто вспомнила о каком-то неотложном деле.
– Твоя пушнина, мой товар.– Пестерин хлопнул нагайкой по голенищу.– Пойдем, выбирай, чего душа пожелает! Не обижу небось.
Они вышли в сени, где лежал товар. Пестерин слегка хлестнул нагайкой по кулю муки. Белым облачком поднялась над мешком мучная пыль.
– Мука что надо,– расхваливал товар Пестерин,– высшего сорта мука. Сам бы ел, да деньги нужны... Золотишко нужно, как покойный Кондрат говорил. Он, говорят, за золотишко и душу богу отдал. Только у него-то дрянное золотишко оказалось. Купец мой не взял. «Верни, говорит, обратно эти железки своему Кондрату». А хозяин мой знает, что к чему. От пушнины не откажется. Выходит, пушнина-то тоже золотишко...
Тимоха не сразу понял, о каком золотишке идет речь, но вспомнил, что рассказывали о Кондрате и о его кладе, перекрестился и сказал негромко:
– Бог с ним, царство ему небесное...
– Ситчика, может, или платочек женушке своей возлюбленной выберешь? – предлагал приказчик.– Бери, не скупись, у тебя и на это хватит.
– Ситчика непременно на кофточку Фиске своей дорогой,– вмешалась снова появившаяся Авдотья.– Ждет не дождется, чай, Фиска дружка-то своего, скучает...
Тимоха опять строго глянул на Авдотью, и она, прикусив язык, плавной походкой пошла в избу.
Потом Тимоха с Максимкой на себе перетащили к отцу два куля муки, два пуда соли, порох, дробь. Для Фисы Тимоха выбрал цветастого ситца и платок. Потом он принес от Пестерина две четвертные бутыли с вином, одну спрятал, другую поставил на стол и сказал брату:
– Поди-ка по деревне, Максимка, да пригласи мужиков. Выпьем с ними, чтобы обиду запить. Вот так...
К полудню пестеринский обоз ушел из Налимашора, а тут вскоре собрались в доме у Федота все налимашорские мужики. Тимоха налил вина в маленькую глиняную кружку и подал отцу. Но Федот пить не стал. Он молча отвел от себя кружку, посмотрел на Тимоху недобрыми глазами и сказал:
– Всю родню опозорил, шатун. Зла на тебя не хватает.
– Прости меня, тятя,– смиренно сказал Тимоха и сам выпил вино из кружки.
– Бог простит,– сердито буркнул Федот и сел в сторонке.
Потом чарка пошла вкруговую. Тимоха наливал и всем по очереди подносил вино. Никто не отказывался. Не отказался и Захар. Он последним пришел в Федотову избу, неторопливо подошел к Тимохе и как ни в чем не бывало ему первому подал руку. Потом уж с Федотом поздоровался и с остальными мужиками. Тимоха подозвал Максимку и тихо сказал ему:
– Налей Захару и тяте тоже поднеси.
На этот раз Федот не отказался, выпил. А хмель уже сделал свое дело: мужики повеселели, громче пошли разговоры. Из-за печи выглянула Акулина, тихо спросила:
– Может, на стол чего принести, Федот?– И, не дождавшись ответа, принялась накрывать на стол.
Максим пригласил мужиков садиться, подал каждому еще по полкружке вина. Кому не хватило места, пили стоя, подходили к столу, брали руками по кусочку вяленой лосятины и закусывали, продолжая разговоры. Голоса стали еще громче, улыбки еще шире. Вдруг на середину избы, шаркая лаптями, выскочил рослый белокурый парень с длинными лохматыми волосами и, крикнув: «Эх, каналья!» – громко затопал ногами, так, что половицы ходуном заходили со скрипом, и заплясал под свою же песню:
Жизнь моя бедняцкая,
Жизнь моя бурлацкая,
Нелегкая, несладкая...
Тосклива и неласкова
Долюшка батрацкая...
Тимоха впервые видел этого парня. Мотнув головой в его сторону, он спросил у Максимки:
– Это кто такой?
– Кузьма Ермашев,– ответил Максимка.– Прошлой осенью из зырянской деревни пришел. Родных, сказывают, нет у него никого. С голоду померли. И дома своего нет. Вот и ходит по белу свету, батрачит. Прозвище у него «Каналья».
– Живет-то он у кого?
– У кого ночь застанет, у того и спит. Кому чего надо помогает делать. За то и кормят его и одевают.
– Одевают его небогато,– сказал Тимоха.
И верно, на Кузьме были грязные, латаные штаны из холста, серые портянки до колен, старый, поношенный пониток.
– Так он другого и не просит. Безобидный он и работящий. Что дадут, тем и рад.
Пока шел этот разговор, Тихон и Матвей стали меряться силой. Они сели друг против друга, поставили локти на лавку, ухватились ладонь в ладонь и стали заваливать руки друг другу. Ни тот, ни другой не мог пересилить.
Вокруг собрались мужики, подбадривая и того и другого. Но поединок никому не принес победы. Матвей встал. На его место сел Захар. Ухватившись за руку Тихона, он покраснел, закашлялся, и Тихон легко прижал его руку к лавке.
– Кишка, Захар, тонка у тебя,– улыбаясь, сказал Кузьма и сел на место Захара.– А ну со мной померяемся!
Теперь Тихону пришлось краснеть и напрягаться, но как он ни старался, Кузьма без особых усилий приложил его руку.
– Силенка есть у тебя,– сказал Тихон, уступая место следующему охотнику, но охотников не находилось больше.
– А ну, Тимоха, покажи свою силу медвежью! – предложил Тихон.– Пусть Каналья знает, что и покрепче его есть мужики в Налимашоре.
Тимоха отказался было, но мужики зашумели, подзадоривая его и уговаривая показать свою богатырскую силу.
Наконец он сел на лавку. Кузьма, улыбнувшись, взялся за его ладонь, сказал со смешком:
– У этого-то лапа побольше.
Он медленно, с напряжением стал давить на руку Тимохи, но рука не поддавалась.
– Жми!.. Нажимай!.. Держись, Тимоха! – кричали мужики, окружившие лавку.
Федот со своего места смотрел, как дрожали руки борцов. Но вот они медленно стали клониться влево от Тимохи. И Федот вспомнил, как перед уходом из дому Тимоха один поставил столбы для ворот.
– Жми, Тимоха! Еще малость...– шумели мужики.
И Тимоха нажал еще малость. Рука Кузьмы коснулась лавки. Тот встал и сказал беззлобно:
– Силен, каналья!
– И у тебя против Тимохи кишка тонка,– сказал Захар.– У нас тут никому против него не выстоять.
Тимоха вернулся на свое место, а сам подумал про Захара: «То ли он боится меня, то ли подластиться хочет, чтобы потом укусить... Хитрит, может?»
Тут Тихон подошел к Тимохе, хлопнул его по плечу.
– А мы ведь, Тимоха, тебя и в живых не считали...– Он не успел договорить, разговор перехватил Кузьма:
– Ты как же, Тимоха, столько в лесу-то прожил один? Тоже и силы и терпенья нужно. Зимой-то стужа да голод...
– Все было,– согласился Тимоха.– И стужа, и голод, да вот выжил.
– А теперь как? – спросил Матвей.
– А теперь? – Тимоха помолчал недолго.– Да как? Опять пойду в лес. Жить там стану. Вот так.
– Опять туда? – допытывался Матвей.
– А что же,– уверенно ответил Тимоха,– жить-то и там можно, не хуже, чем здесь. Рыбы в Горластой сколько хочешь, лови да ешь. Белка, куница рядом. Соли не покупать. Чего не жить-то?
– Зверя там всякого хоть отбавляй,– поддакнул Максимка.– Мы с Тимохой по три куницы в день добывали. А раз четыре взяли, да пятая ушла... Правда, Тим? Дичи всякой – сколько хочешь.
– И соболь есть? – спросил Тихон.
– Есть и соболь,– ответил Максимка, видя, что Тимоха сам, ничего не скрывая, рассказывает мужикам о своих местах.
– А земля? – перебил Кузьма.
– А что земля? – не понял Тимоха.
– Земля, говорю, жирная?
– Земля черная, жирная. Не то что здешние пески.
– Ты хлеб-то сеешь там? Огород есть? – расспрашивал Кузьма.
– А как же... Рожь нынче хорошо уродилась, и овес тоже.
Еремей, который слышал этот разговор, обернулся к Федоту и сказал с сожалением:
– Да, Федот Игнатьевич, когда-то и у нас – помнишь?– и зверя было и рыбы... А дичи сколько! А теперь дело табак... Да вот и земли-то доброй нет у нас. Отцы-то наши, видно, не землю искали, а речку... А нам с тобой, Федот Игнатьевич, теперь уже доброго места не искать. Стариками стали. На покой собираться время...
– Так оно... Да что же делать, Еремей Гаврилович...– покуривая трубку, согласился Федот.
– Вот, каналья, куда надо жить-то! – вдруг громко выпалил Кузьма.– Возьми меня с собой. Жить у тебя стану, работать. А там, может, и себе избу сколочу, если силенок хватит. Плакать да тужить по мне все равно некому.
Тимоха глянул в улыбающееся, скуластое лицо Кузьмы, словно хотел убедиться, не шутит ли тот.
– Возьми, каналья! Не подведу. Работать стану,– настаивал Кузьма.– Я в работе, знаешь...
– И меня, Тим, возьми,– перебил Максимка.– Место у тебя хорошее.
Захар отошел в сторону от мужиков, сгреб подбородок в кулак, задумался.
«И я бы пошел... Да меня-то не возьмет... из-за Фиски. И проситься не стану».
Он мотнул головой и опять подошел к мужикам.
«Чего я расхвастался,– пожалел Тимоха,– теперь все туда станут проситься...»
– Возьми! – не унимался Кузьма.
– Ладно,– сказал Тимоха,– завтра об этом. Подумать нужно. А жить там, на Горластой, вот так можно! – Он провел рукой пониже подбородка.– Всё там есть: и зверь, и рыба, и хлеб будет...
– Так вот и я про то... Возьми, каналья!
– Подумать, говорю, нужно,– повторил Тимоха и обратился к отцу: – Ты мне, тятя, Рыжуху бы отдал.
– Рыжуху? – удивился Федот.– Да на что она тебе?
– С собой поведу,– спокойно сказал Тимоха.– Вот так. Меринка себе оставишь...
– Жеребая она, Рыжуха-то,– возразил Федот,– да и старая уже.
– Знаю. Потому и прошу. Не скупись, тятя. Жеребенок вырастет, работать будет там. А я тебе зато всю муку оставлю и всю соль. А когда и помогу в чем. Не на край света ухожу. Я теперь бывать тут стану... И зло свое, тятя, выкинь из сердца. Теперь дело прошлое. А я по-другому не мог. Вот так.
– И то, Федот Игнатыч,– неожиданно поддержал Тимоху Еремей.– Тебе одного мерина хватит. Молодой он у тебя, ходкий. А там мужику без лошади, как без рук...
Через маленькие окна в избу лениво вкрадывался рассвет. Федот, не переставая, громко храпел на западне. Акулина проснулась, тихо, будто украдкой, спустилась с печи. Тимохе не хотелось вставать. Он все еще лежал на лавке и в темноте, уставившись глазами в темные полатины, думал: «Пора уходить. Фиса там ждет... Одна осталась... Трудно ей одной-то... А чего это я вчера мужикам свои места нахваливал? Теперь будут проситься: возьми да возьми... Вроде и мне-то с народом лучше. Сюда нам теперь нельзя пока. Да и что хорошего тут-то? Вон как живут: ни муки, ни мяса... Тяте-то я оставил. Ему до осени хватит. А нам с Фисой и своего хватит хлеба. Кузьма первый напросился...– Тимоха усмехнулся: – Каналья... Кто он такой? Кто ж его знает. Но так вроде и ничего человек. Веселый, не тужит. Может, с ним и нам веселее станет. Ну, Максимка свой, брат родной. Если тятя пустит, пускай идет. А там, глядишь, и другие запросятся... Ну и пусть идут. Леса всем хватит. Землю, кто сумеет, поднимут. А нам с народом веселее. На миру, говорят, и смерть красна, а жизнь того краше... Ну, все. Сегодня и пойду. Нечего больше мне здесь делать».
Глава десятая
НЕ ЛЫКОМ ШИТЫЙ
В сенях послышались шаги. Кто-то громко постучал ногами о порог – видно, стряхивал снег. Потом открылась дверь, и в избу вошел Кузьма.
– Ну и погодка сегодня, как назло,– вместо приветствия сказал он.– Добрый хозяин собаку не выгонит...
Тимоха глянул в окошко. За речкой не было видно даже опушки леса. Шел снег. Бушевала метель. В щелях стен жалобно посвистывал ветер.
«Ну выдалась погода...– подумал Тимоха.– Да все равно идти нужно».
– Так я готов,– сказал Кузьма и, подойдя к Тимохе, вытянулся по-солдатски.– Как скажешь, так и пойдем. Я зря не скажу. Сказано – сделано.
В одной руке у Кузьмы был топор, в другой – поперечная пила. За спиной висела пустая грязная котомка, сшитая из белого холста.
– Имущество здесь оставляешь? – спросил Тимоха.
– Все при мне. Топор да пила – вот и все мое наследство. Да и то без отца, без матери нажил.
Тимоха глянул на него. Ну что за человек – вот так, с пустыми руками уходит в лес... Но вспомнил, как сам уходил. Один уходил. А этот с людьми да к людям...
Услышав голоса, проснулся Максимка. Он ловко спустился с полатей.
– Не передумал? – спросил он.– Пойдешь с нами?
– А чего мне думать-то?– улыбаясь, ответил Кузьма.– Пойду добрую жизнь искать. У меня что впереди, что позади – все чисто.– Он поставил пилу и топор в уголок.
– А меня, Тим, возьмешь? – спросил Максимка.
– С тятей иди говори. Отпустит – возьму.
– Не насовсем я, тятя. Полесую малость да Тиму вот помогу. Строиться ему надо. А весной по насту вернусь. Не заплутаю, не бойся...
Не хотелось Федоту отпускать последнего сына. «Как-никак работник, по хозяйству помогает... Да ведь как удержишь-то? Большой стал. Да и Тимоха обидится. Пусть уж идет, пусть поможет...» – подумал Федот, но смолчал, не сказал ничего.
– Давай, давай, Максимка! Вместе-то веселее будет,– подбодрил Кузьма.
Максимка глянул на брата, на отца и без слов понял, что отец согласен. Максимка будто просветлел и стал собираться.
В это время под окном промелькнула тень, потом скрипнула дверь, и в избу вошел Еремей. Рано сегодня проснулся старик. Муторно было у него на душе, и поспешил он к Федоту не затем, чтобы проводить Тимоху, а затем, что, может, поднесет Тимоха на прощание чарочку. Знал, что вино осталось вчера...
Не поднимая головы, он перекрестился у порога и прошептал в бороденку:
– С миром, люди добрые, с богом...
Потом сел на лавку рядом с Федотом и неторопливо повел разговор:
– Уходить мужики-то собрались. И Максимка, видно, с ними?
– Дак пусть идет,– неласково откликнулся Федот,– неволить не стану. Сколько ума нажили, пусть с тем умом и живут.
– Да ведь как знать, Федот Игнатыч, может, там и правда лучше, чем у нас. У нас тут дело табак. Год от года хуже да хуже... И доброго ждать неоткуда.
Вслед за Еремеем пришел его сын Тихон. Поздоровался со всеми за руку. Увидел в углу топор и пилу, глянул на Кузьму, вспомнил вчерашний разговор и сказал с сочувствием:
– Дело-то заманчивое... Осенью с Максимкой приду к вам лесовать. Погляжу твою Горластую, Тимоха, а коли приглянется, да не откажешь, и сам останусь. Семью потом перетащу, обживусь сперва.
– Какой отказ? Приходи, обживайся,– сказал Тимоха, вытащил из-под лавки бутыль с казенным вином и позвал Максимку: – Подай мужикам по чарке. Остальное с собой возьмем.
Как и вчера, последним пришел в избу Захар и последним неловко принял от Максимки кружку с вином.
У Акулины поспели хлебы. Она во всю лавку выложила душистые, пышущие жаром караваи. Тимоха и Максимка положили в котомки по три каравая. Федот велел Акулине дать и Кузьме столько же.
Мужики завязали котомки, попрощались, перекрестились на иконы и вышли на крыльцо.
В то утро очень хотелось Авдотье с утра пойти в дом к Федоту, да одной среди мужиков неприлично вроде. А дома сидеть скучно. Не утерпела, вышла посудачить к соседке, Кондратовой вдове Домне. Они вместе сели у окна, чтобы ничего не пропустить, а пока что вполголоса обменивались мнениями.
– Опять небось мужиков вином потчует,– догадалась Домна.– Вот долго и не выходят. Не жалеет Тимоха вина, боится, чтобы не донесли уряднику.
– Его как раз испугаешь,– возразила Авдотья.– Он сам кого хочешь испугает. Мужики-то его и так боятся. А кому он худое сделал?
Домна поглядела в окно и не нашла что возразить. Она погладила фартук, подала Авдотье кружку с бражкой.
– На-ка вот, попей,– сказала она наконец.– А Захар мой вчера говорил, что мужики с Тимохой собираются. Нашел будто место Тимоха хорошее в тайге.
– Слыхала и я, Ермолаевна. Еремей говорил.
– Кузьма с ним уходит будто.
Авдотья выпила бражку и поставила кружку на стол.
– Кузьме-то что,– сказала она.– Кузьма бродячий, как Тимоха все равно. Живет без царя в голове.
– А может, и бога не признает,– согласилась Домна.
– Женить бы его да к хозяйству приставить, не век ему маяться да по миру шататься.
– Вот-вот,– подхватила Домна.– Давно пора.
– И я говорю,– согласилась Авдотья.
– Слышь,– перевела разговор Домна,– Захарка меня вчера спрашивает: «Пойду, говорит, мама, и я с ними?» А я-то ему: «Не дурачься, говорю, Захарка. Не ходи за бродячими. Дома живи, держи в руках отцово добро».
– А Захару-то зачем с ними? – удивилась Авдотья.– Жени его, и пусть живет тихо...– Она не успела договорить. Дверь в Федотовой избе отворилась.– Глянь-ка, глянь, Домна,– спохватилась она,– выходят мужики-то, глянь!
Не утерпели соседки. Накинули на плечи шабуры, вышли в сени, а потом и на крыльцо.
Авдотья привалилась к дверному косяку.
– Ты гляди-ка, сам бог Тимохе помогает,– сказала она.– Метель такая была, не приведи господь, а как ему выходить, все улеглось.
– Глянь-ка,– в свою очередь, сказала Домна.– Рыжуху выводит. У отца кобылу выпросил. Помирились, видно.
– Значит, так,– подтвердила Авдотья.– Ну так ему там жить. Лошадь тоже нужна...
Тем временем Максимка сел верхом на Рыжуху, перед собой на спину лошади положил большой мешок и стал спускаться к речке. За ним рядом пошли Тимоха и Кузьма.
Мужики постояли на крыльце и разошлись по домам.
А бабы еще долго стояли, смотрели вслед уходящим и перекидывались словами всё о том же.
– Пошли,– сказала Домна.– Увел...
– Так он не лыком шитый, Тимоха-то,– откликнулась Авдотья.– Ни царя, ни бога не боится. Сильный. Вот за ним и тянутся. Знают, что за ним не пропадешь. Сама бы пошла за таким-то...
– Пойдем, Авдотья, в избу,– грустно сказала Домна.– Озябнем...
Часть третья
НА РАССВЕТЕ
Глава первая
НАШЕГО ПОЛКУ ПРИБЫЛО
Весной, по насту, Тимоха с Кузьмой запасали лес. Неподалеку от избушки, по краям поляны, они выбирали самые хорошие деревья, валили их, обрубали сучья, а хлысты резали на бревна. Когда началась оттепель и снег осел и размяк, Рыжуха и Тюха подвезли бревна к избушке, а мужики сложили их в штабеля. Те деревья, что остались стоять вокруг поляны, подсекли топорами, кустарники вырубили под корень, а к осени, когда подрубленные деревья подсохли на корню, Тимоха поджег лес. Огромными кострами полыхали сухие деревья, искры летели в небо, галдели потревоженные птицы, треск горящего дерева и густой дым стояли над полянкой. А когда угас последний огонь, поляна на крутом берегу Горластой стала вдвое просторнее. Лес отошел, чтобы уступить место посевам.
Всю осень над Горластой звенели два топора, визжала пила. Звуки эти отзывались далеко в лесу, и казалось, будто и там, за рекой, кто-то строит просторные избы.
А тут, возле старой Тимохиной избушки, новая большая изба росла быстро. Венец за венцом поднимался сруб. Тимоха, свесив ноги, уверенно орудуя топором, вязал венцы. Кузьма на другом углу не отставал от Тимохи. Днем еще жарко светило солнце, но осень уже наступала на тайгу и гнала мужиков. Они работали дружно, не жалея рук.
Чем могла помогала и Фиса. Ей, правда, хватало заботы с маленьким Фомкой, родившимся в конце лета, но как только сынок затихал, Фиса спешила к срубу спросить, не нужно ли чего мужикам. Если нужно, делала что могла, а не нужно – подбирала смолистые щепки и складывала в кучу. Хоть и в лесу жили, а придет зима, дрова будут нужны.
Тимоха связал венец, удовлетворенно посмотрел на свою работу, глянул на солнце, стоявшее высоко над тайгой, и воткнул топор в золотистое, звонкое бревно.
– Фис! – крикнул он.– Попить бы.
– Попей, Тимоша,– откликнулась Фиса и подала Тимохе бурак с холодным квасом.– Попей, да пора, поди, и обедать?
Тимоха отпил квасу, вытер рот и бороду шершавой, почерневшей от смолы рукой.
– Можно и пообедать,– сказал он.– Давай готовь.
Фиса протянула бурак Кузьме. Он принял его, низко склонившись со сруба, и, ухватив двумя руками, жадно принялся пить.
– Пойду я, Тимоша,– сказала Фиса.– Готов обед-то. А вы сползайте пока.
Обедали под открытым небом, за столиком, сколоченным из грубо обтесанных досок. Рядом чуть дымилась земляная печка, вырытая в бугорке. Летом Фиса и варила в ней, и хлебы пекла.
Фиса налила похлебку в большую деревянную чашку, нарезала хлеб, положила ложки. Сев на чурбачки, мужики с аппетитом начали хлебать. А чуть поодаль, в тенечке, под кустиком, Фомка, широко улыбаясь чему-то, играл с погремушкой, сделанной из засушенного утиного горла.
– Как, Тимоха, полагаешь,– спросил Кузьма, отложив ложку и мотнув головой в сторону сруба,– до переновы успеем закончить?
– Надо успеть,– ответил Тимоха, дожевывая хлеб.– К зиме перейдем. Тесно в избушке-то. Да и дымно. Кашлять будет Фома от костра.
– А печку успеешь, Тимоша? – ласково глянув на мужа, спросила Фиса.
– А что не успеть-то? – спокойно ответил Тимоха.– Собьем и печку. Глина тут клейкая есть, на речке. Из глины и собьем.
– Отстроимся к перенове и лесовать пойдем,– расплывшись в улыбке, сказал Кузьма.– Куницы набьем да в Налимашор продавать пойдем.
– Ружье тебе купим,– согласился Тимоха.– А на тот год и тебе дом срубим. Хозяином станешь.
– Жениться бы тебе, Кузьма,– поддержала Фиса.– Не век же бобылем коротать.
– И то верно,– сказал Тимоха.– Куницу продадим, вина у Пестерина купим, ты себе невесту приглядишь, а там, смотришь, и свадьбу сыграем. Попируем да назад придем.
– А то куда же? – удивилась Фиса.– Или еще куда наметился?
– Да нет,– успокоил ее Кузьма.– Приглянулось мне это место. Никуда не уйду. Да мне и идти-то некуда. А земли да леса хватит нам. Тайга всех примет...
Немало лет прошло с тех пор, как Тимоха один пришел сюда, на Горластую. Многое изменилось и здесь, и в Налимашоре за эти годы.
Почерневшая низкая избушка, в которой перебился Тимоха две зимы, доживала свой век. В ней никто теперь не жил. Рядом стояла новая большая, красивая изба. Тут жил Тимоха с Фисой и с подросшим уже Фомой. Возле избы амбар и баня. Напротив – окна в окна – тоже большая, складная изба Ермашевых. А чуть поодаль третья – Тихона.
В тот год как построил Кузьма новую избу, пошли они с Тимохой в Налимашор, понесли пушнину. И вина купили, и гостей созвали к Федоту в дом. Мужики вино пили, бабы – брагу. Потом стали петь и плясать, и приглянулась тогда Кузьме Анна Тихонова.
А наутро пошли Тимоха с Кузьмой к Тихону, сватать невесту.
Тихон встретил их сдержанно. Догадался, зачем гости пожаловали. Догадалась и Анна. Убежала из избы к подружке. По обычаю.
Тимоха, тоже по обычаю, поставил на стол бутылку вина и начал такой разговор:
Пришли, сосед, свататься.
Бог велел не прятаться,
Чур, не сердиться,
Водой не обливаться,
Сажей не мазаться,
Кочергой не драться...
Кузьма молчал. А Тихон стал отказывать сватам. Одна дочь, ладная, хозяйственная. И красотой бог не обидел. Как такую отдать?
А Тимоха нахваливал жениха: добрый, смиренный, работящий. Дом у жениха новый, просторный, хозяйство не бедное: и пашня, и огород. А рыбы да зверя на Горластой – по горло. Рядились долго. Тихон и с женой посоветовался. Та всплакнула. Но не сидеть же в девках дочери. А в Налимашоре женихов-то и не осталось почти... Принял Тихон вино от Тимохи. Выпили все вместе. А на другой день в доме у Федота собралась вся деревня. Гуляли и пили три дня, а на четвертый погрузили в сани Анкино приданое, привязали к саням лубяной короб, застелили холщовой подстилкой, посадили на короб невесту и повезли на Горластую.
Прощаясь с матерью, Анка, по обычаю, плакала. И мать рыдала. А Тихон на своей карей лошади, прихватив ружье да собаку, поехал провожать дочку.
Приглянулась Горластая и Тихону. И решил он туда со всем домом перебраться.
Кузьма с Тимохой помогли ему построить избу на новом месте. Тихон перевез к себе жену... Так еще одно хозяйство прибыло на Горластой и еще одно убыло в Налимашоре.
А годы шли. Овдовела Авдотья, схоронила Еремея. А тут вскорости и Федот отдал богу душу. Еще одна могилка прибавилась на кладбище. Потом Максимка женился, но не взял на себя отцовское хозяйство, а с молодой женой подался к Тимохе, на Горластую. И выросла на Тимохиной полянке четвертая изба с амбаром и с баней. И теперь уж не избушка, не две – теперь целая деревенька стояла в тайге, а кругом, из года в год все расширяясь, лежали пашни...
Небогато жили на Горластой. Откуда у мужика богатство! Но побогаче, чем в Налимашоре. Тут и рыбы вдоволь, и зверя. И земля жирная и вольная... Четыре семьи, четыре избы, и в каждой избе по мужику.
Тимоха радовался каждому новому человеку на Горластой и каждой новой избе.
– В нашем полку прибыло,– говорил он, встречая новоселов. И чувствовалась в этих словах и доброта, и уверенность в том, что чем дальше, тем лучше будет жизнь на Горластой.
От Рыжухи достался Тимохе жеребец. Прозвали его Бойким. Вороной, белоногий, с белой звездочкой на лбу. Хороший получился конь – послушный, резвый и сильный. А Тюхи не стало. Ушел как-то в лес и не вернулся. Неделя прошла – нет лося, вторая... Так и не пришел. Ходили по лесу, искали, звали, да так и не нашли. Говорят, что лоси подыхать уходят от стаи, так, может, и Тюха так-то? Для него ведь Тимохино семейство вроде родной стаи было.
Не стало и Серка. Однажды залаял пес не своим голосом под утро. Тимоха выбежал с ружьем, а на полянке волки дерут собаку. Тимоха выстрелил. Свалил одного волка. Остальные разбежались. Собака осталась на снегу посредине поляны, искусанная, изодранная в кровь. Тимоха взял ее на руки, принес в избу. Неделю лежал Серко под лавкой, не пил, не ел, только скулил иногда. Думали, отлежится, но не вышло так – не выжил Серко.
Тимоха чуть не плакал тогда. Еще бы! И другом, и помощником был Серко. Сколько раз выручал хозяина... А Фомка плакал навзрыд. Для него Серко был игрушкой, и нянькой, и защитником. По снегу Серко возил в санках маленького Фомку. Летом они вместе ходили в лес по грибы да по ягоды. Играли вместе – других-то ребят на Горластой в ту пору не было. А раз и от смерти спас Серко Фомку. Лето как-то выпало дождливое. Разлились повсюду озерки, болото взбухло. С гор бежали ручейки. Вода в Горластой поднялась, как в половодье, старицы затопило.
Фомка впервые видел Горластую такой сердитой и вольной, и захотелось ему поплавать на лодке по быстрой воде.
Серко, как всегда, первый прыгнул в лодку. Фомка с силой оттолкнул ее от берега, вскочил следом за собакой. Лодку подхватило течением, закрутило как щепку, быстро понесло вниз.
Фомке в ту пору только семь лет исполнилось. Он как ни старался, не мог справиться с течением. Лодку вынесло на середину реки, тут она натолкнулась на плывущую корягу, Фомка не удержался, потерял равновесие и оказался в воде. Серко тут же поплыл к берегу. Поплыл и Фомка – плавал он хорошо и Горластую переплывал без труда. Но тут так крутило течение, что сколько ни старался Фомка, чувствовал, что сил не хватит. Он греб изо всех сил, а берег не приближался.
А Серко выплыл. Он взад-вперед носился по берегу и лаял призывно, точно приглашал Фомку скорее выбираться из воды.
Поняв, что одному не спастись, Фомка крикнул:
«Серко, ко мне!»
Собака бросилась в воду, поплыла к мальчишке. Фомка ухватился за хвост Серка, но и тот стал быстро терять силы. Поняв это, Фомка зубами уцепился за хвост собаки и из последних сил стал подгребать руками. Кое-как добрались они до берега. Серко отряхнулся, с шумом сбрасывая воду с шерсти, лизнул Фомку в лицо и сел рядом, ожидая, пока мальчик придет в себя...
Давно это было. Теперь Фомке восемнадцатый год. Рослым стал, сильным, плечистым. Тоже в отца пошел. И лицом на Тимоху похож – скуластый, широколицый. И характером как отец – молчаливый, строгий. Лишнего слова зря не скажет. Ходит вразвалку, не торопясь, а если делает что по дому – ловок. И в лес один ходит, не хуже бывалого охотника понимает таежную грамоту, все повадки зверя и птицы знает, стреляет метко. Вырос парень, одним словом.
Вот так и жили на Горластой. Все бы хорошо, да одна беда: зверя в лесу много и добывали неплохо, а сдавать добычу стало некуда. Прежде в Налимашор ходили, а теперь и там не сдашь. Пестерин перестал туда наезжать. В последний раз как был, посмотрел: живут бедно, пушнины мало. Уезжая, сказал:
– Не ждите меня больше, мужики. Не приеду. Нечего мне товар туда-сюда задаром возить. А платить вам нечем. У меня, сами знаете: закон – тайга, черпак – мера...
Да так и не приехал больше.
– А коли так,– сказал как-то Тимоха,– самим надо дорогу к купцам пробивать. Нас искать никто не станет, а и стали бы, так не найдут. Мы-то сами ушли от людей, в тайге запрятались. А добро парить зря тоже не дело. Пробиваться нужно.
В это лето Тимоха с Максимкой больше недели пропадали в лесу. На Горластой беспокоиться начали. Собрались идти на поиски, но братья, живые, здоровые, сами пришли домой.
Вечером в избе у Тимохи собрались все горластовцы послушать рассказ путешественников. А рассказ был интересный.
– Вот на третий день зашли мы с Максимкой верст за пятьдесят, а может, и за шестьдесят по приметам,– не спеша рассказывал Тимоха.– Вот, видим, деревенька, в ложбинке спряталась у ручья. Пикановой называется. Ну, чуть побольше нашей – домов с десяток. Только старые все дома, мохом обросли, покосились. Зашли. Ночевали там у лесовика, у Прова Грунича. Мужик он добрый, приветливый, разговорчивый. Накормил нас, квасом напоил. Так вот он сказывает, что еще двадцать верст пройти от Пикановой, там есть село Богатейское... А до села еще есть деревни и дорога есть.
– Раньше-то село Сюсь-Паз называлось,– вмешался в разговор Максимка.– А Зарымов, купец, собрал мужиков, напоил в трактире, а как напоил, и говорит: «Теперь не Сюсь-Паз будет наше село, а Богатейское». Ну, денег-то у него много, его, значит, и воля. Так и привыкли.
– Ну, так,– помолчав, сказал Тимоха.– Пров Грунич там, в Богатейском, не раз бывал. И самого Зарымова видел. Так он говорит, пушнину можно ему сдать. Он покупает, Зарымов-то. Вот теперь и смотрите. Выходит, в Богатейское придется нам дорогу пробивать. Ночевать в пути у Грунича можно, а там недалеко. А он говорил: будете идти, заходите, говорит, непременно.
– А мы как шли с Тимом, мы затесы сделали,– вмешался снова Максимка.– Теперь не потеряем дорогу-то. А тут и на лошади можно, зимой если...
Глава вторая
ВОЛКОВ БОЯТЬСЯ – В ЛЕС НЕ ХОДИТЬ
В ту осень горластовцы особенно старательно добывали зверя. Знали, что Тимоха собирается побывать в Богатейском, и спешили к его отъезду наготовить побольше шкурок.
С вечера Тимоха набил сеном кошель, связанный из веревки, подготовил сани, просмотрел сбрую. Соседи принесли в котомках пушнину, наказывали, кому что купить. Котомки сложили в сани, перевязали веревкой, а сверху приладили кошель. Туда же под кошель положил Тимоха и мешок с овсом для лошади.
