Текст книги "Шатун"
Автор книги: Валериан Баталов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
– Холодна ты, Горластая, и чиста...– сказал он вслух.– А вот есть ли рыба в тебе? Половить бы, да чем?
Он прошел немного вверх и вдруг услышал журчание ручейка, укрывшегося в ивовых кустах. Ручеек впадал в небольшой заливчик, поросший кувшинками. Вода тут стояла тихо, и берега были пологие. Тимоха без труда перешагнул ручеек, прошел по берегу заводи из конца в конец, сухим прутом померил глубину, постоял, раздумывая.
– А что, Серко,– сказал он наконец,– может, здесь и половим? Местечко-то подходящее.
Он снял мешок, повесил его на сук, достал топор и не спеша направился к лесу.
– Сколотим запор, – сказал он собаке, бежавшей рядом,– морду поставим. Вот и посмотрим, какая тут рыба...
У самой опушки он выбрал высокую стройную елочку, срубил ее, обрубил макушку и сучья, по всей длине обтесал с одной стороны, взвалил на плечо и принес к устью залива. Потом вернулся в лес, нарубил охапку кольев и бросил их тут же возле лесины. Два самых коротких кола топором забил рядом у самого берега и на ладонь от верхушек крепко перевязал ивовыми прутьями. На прутья стесанным боком положил лесину, вскарабкался на нее и, стоя на коленях, чуть подальше от берега забил в дно еще два кола. Так же перевязал их, просунул лесину вперед, снова вскарабкался на лесину и забил третью пару кольев.
Перегородив так все устье заливчика, Тимоха нарубил молодых ветвистых елочек, заставил ими все пространство между кольями, лишь в одном месте оставив небольшой, четверти в две, проход для рыбы.
– Ну вот и запор готов,– сказал он Серку, который бегал по берегу, вынюхивая мышиные норки и разгребая их когтями.– Теперь пойдем морду строить.
Он забрел в густой ивняк и, ловко орудуя ножом, нарезал охапку длинных, прямых ивовых прутьев. Потом, раскопав мох у подножия высокой сосны, вырыл из-под земли тонкие, мягкие, как веревки, длинные корни и тут же под сосной принялся плести морду. Дело было знакомое, привычное, и к полудню, осмотрев еще раз свою работу, Тимоха вырубил длинный шест, привязал к нему морду и, спустившись к реке, поставил ловушку против прохода в запоре.
– Вот и всё, Серко,– сказал он.– Утром посмотрим, что бог даст. А уж коль нет тут рыбы, придется нам уходить отсюда...
Он снял с сучка мешок, повесил за плечи и вдоль русла ручейка направился в лес. Берега ручейка быстро поднимались, образуя узкий темный овраг. Тут пахло сыростью и стояла глубокая лесная тишина. Упадет где-то сухая ветка или шишка сорвется с дерева – по всему оврагу слышно. Голые крутые склоны стенами уходили кверху. Деревья, стоявшие там наверху, снизу казались особенно высокими. Иные из них, низко склонившись над краем оврага, едва держались, в испуге растопырив ветви, другие, не удержавшись, опрокинулись вниз макушками, вися на обнаженных корнях, как на веревках. Посмотришь на такое дерево снизу, и кажется, вот-вот не выдержат тоненькие корешки, оборвутся и с грохотом покатится вниз по круче оврага поверженный лесной великан.
На дне оврага по берегам извилистого ручейка густые заросли ивы сменялись то высокой пожелтевшей травой, то кустами лесной смородины, то корявыми кустиками низкорослой ольхи.
Овраг уходил все дальше и дальше, в самую глубь леса, и с каждым шагом становился темней. Тимоха то и дело оглядывался на Серка и, если собаки не было перед глазами, прислушивался к шороху ее шагов. От этого как-то спокойнее становилось на душе, и Тимоха снова с благодарностью подумал о преданности верного пса, добровольно разделившего с ним все трудности изгнания.
Наконец, так и не дойдя до истоков ручейка, Тимоха с трудом, на четвереньках, вскарабкался по крутому склону и выбрался на знакомую поляну. Он обошел поляну кругом, на опушке леса набрал в подол рубахи запоздалых маслят и подосиновиков, глянул на солнце, заметно склонившееся к закату, и стал выбирать место для ночлега. Между двух высоких сосен быстро построил шалаш из еловых сучьев, потом наломал красных пихтовых веток, набрал сухой травы и прошлогодних листьев, сложил перед входом в шалаш и стал высекать огонь. Скоро на опушке поляны белыми клубами потянулся к вершинам деревьев густой дым. Казалось, что он с трудом пробивается сквозь курчавые ветви сосен. Когда над пихтовыми ветками заплясали резвые язычки пламени, Тимоха сунул в костер куски толстой сухой валежины, и над костром, почти в рост человека, запылало жаркое пламя. Клубы дыма лениво рассеялись, уступив место искрам, снопами взлетающим ввысь. Искры долетали до самых веток, гасли там и маленькими белыми пушинками, точно снежинки, медленно падали на землю.
...Стоя на коленях, чуть подальше от берега забил в дно еще два кола.
– Ну, бог дал, прожили день, теперь и поужинать можно,– поправляя дрова в костре, сказал Тимоха.– Только есть-то у нас с тобой нечего стало, Серко. Два сухаря да три картошки – всего и запасу. Сухари-то съедим, а картошки на черный день оставим. Да вот грибки испечем – тоже еда.
Он очистил грибы, положил их на дрова у самого огня. Из грибов, пенясь и шипя, выходил сок и тут же высыхал от жара.
Достав из мешка сухари, Тимоха глянул на них и по-братски разделил с собакой. Серко громко захрустел, грызя сухарь. Он торопился. Маленькие крошки, разлетаясь у него изо рта, падали на землю. Быстро управившись со своей долей, он глянул на хозяина и, поняв, что ждать больше нечего, принялся подбирать упавшие крошки.
– Что, не наелся? – спросил Тимоха.– Так и я не наелся. Да больше-то нет у нас ничего. Нá вот, поешь грибков.– Он палочкой смахнул с полена головку масленка, подул на нее, перебрасывая в ладонях, и протянул собаке.
Серко понюхал печеный гриб, фыркнул носом и отвернулся.
– Не жрешь? – удивился Тимоха.– Да ты что, барской породы, что ли? Грибы не жрешь. А я вот, видишь, ем. Без соли-то оно непривычно, ну да придется привыкать. Нет у нас соли. Это тебе не дома. Вот так...
Серко снова понюхал остывший гриб, брезгливо поднял его и нехотя съел.
– Во-во, привыкай,– одобрительно сказал Тимоха, сел на обрубок валежины и поглядел на свои разбитые, мокрые лапти.– Износились, не спросились...– сказал он.– Ну, да других нет пока. Выбрасывать жалко.– Он размотал завязки, снял лапти, повертел их в руках и поставил к стволу дерева поближе к огню.– Пусть сохнут, пригодятся еще...
Потом он размотал онучи, аккуратно расправил их и повесил на ветку. Снял толстые шерстяные чулки и тоже повесил сушить.
– А нам с тобой, Серко, пора и на боковую. До утра отдохнем, а там что бог пошлет. Не зря говорят: «Утро вечера мудренее».
Он забрался в шалаш, как на перине, разлегся на мягких ветках, положил под голову пустой мешок, босые ноги протянул поближе к костру. От костра тянуло теплом, но не сон нагоняло тепло, а тревожные думы...
«А дома-то ищут, поди,– думал Тимоха.– Ну и пусть ищут. Небось не найдут, далеко ушел. И шел не за тем, чтобы нашли. Вернуться теперь? Так это в рекруты, на верную гибель. За Кондрата да за Захарку? Лучше тут своей смертью богу душу отдать, чем за царя-то. А Фиску все равно никому не отдам. Вот обживусь тут да и приведу... Обживусь ли только? Ой, трудно!.. Ну, да авось не пропаду».
Потом один за другим стали проходить перед глазами налимашорцы...
«Еремей – тот безобидный. Для него как будет, так и будет. Кондрат? Все схитрить норовит, да хитрить-то тоже ум нужен. А у него маловато ума-то. Царева бляха вместо ума. Все для себя старается да для Захарки...
Мама? Вот маму жалко. Плачет небось по мне. Жалеет. Добрая она у нас, беспокойная. Ждать меня будет, исстрадается. А мне-то всю жизнь, поди, по тайге теперь бродить? Как медведь-шатун жить буду... Верно мне мама говорила: «Чует сердце недоброе...»
Глава шестая
УТРО ВЕЧЕРА МУДРЕНЕЕ
Плохо спалось Тимохе в ту холодную ночь. Он ворочался, часто просыпался, не раз вставал, выходил из шалаша и прислушивался к тревожной тишине. Все мерещилось, будто кто-то подходит к шалашу. Но никто не нарушал покой ночного леса, и Тимоха, поправив костер, укладывался снова. Только под утро задремал он покрепче, но и тут разбудил его страшный сон.
Идет будто он лесом, и вдруг, откуда ни возьмись, навстречу высокий, крепкий старик с большой лохматой бородой. Лицо у старика черное, руки волосатые, уши длинные, как у лося, и рога, как у быка. «Леший,– подумал Тимоха.– Не справиться мне с нечистой силой. Но уж будь что будет. Бежать поздно». Вот старик подошел к нему, спросил строго: «Ты кто такой, откуда пришел? Зачем?» А Тимоха сробел и слова сказать не может. Тогда старик подступил еще ближе. «Мои здесь угодья,– говорит,– и нечего тебе тут делать. Уходи, пока цел, откуда пришел».– «Некуда мне уходить,– сказал Тимоха, а у самого и руки и ноги трясутся от страха.– Теперь мне в лесу жить суждено». А старик опять: «Не уйдешь – голодом заморю, морозом застужу, когтями разорву» – и потянулся к Тимохе волосатыми лапами. Тут Тимоху зло взяло и страх вдруг пропал. Шевельнул он плечами и ответил злобно: «Некуда мне уходить. Понял? А коль ты здесь хозяин и двоим нам здесь места не хватит, давай: кто кого?» И шагнул навстречу старику. А тот вдруг стал медведем, поднялся на задние лапы, взревел, раскрыл широкую, как прорубь, зубастую пасть. А в пасти огонь горит, и глаза у зверя, как уголья, светятся...
Тимоха судорожно вздрогнул, проснулся. Крепко зажав в руке нож, он выскочил из шалаша, кругом обошел полянку. Серко тоже проснулся, кинулся в темноту, тревожно гавкнул раз и отстал, вернулся к хозяину.
Кругом – никого. Тишина, темнота. В костре чуть тлеют догорающие головешки. Тимоха сгрудил их в кучу, бросил сверху сухих сучьев, подул на угли. Пепел пышным облачком разлетелся в стороны, и опять заплясали над костром веселые язычки пламени. Темнота отступила немного, высветив одну сторону шалаша.
Тимоха погрел руки над костром, потер их одна о другую. Погрел босые ноги.
«К чему такой сон проклятый приснился? – подумал он.– Не к добру, видно...»
Посидел у костра и вдруг заметил, что наступает рассвет. Темень на глазах серела. И поляна, и лес – все кругом было окутано густым тяжелым туманом. Туман стеной стоял вокруг, и чудом казалось, что в этом молочном море одиноко пылает костер, освещая край шалаша, что лежит тут собака, кольцом свернувшаяся у ног хозяина.
Чем выше поднималось невидимое солнце, тем белее становился туман, тем легче он становился. Вот он совсем полегчал, потянулся лениво кверху, нехотя отрываясь от земли, И вдруг, как в сказке, появилась кругом поблекшая трава, на ней один за другим выросли пни, точно кто-то за ночь успел вырубить лес. Пни быстро тянулись кверху, превращаясь в деревья, и вот уже все кругом стало опять, как вчера, только внизу над речкой еще плавало молоко тумана.
Вместе с рассветом в лесу приходит к человеку смелость и бодрость духа. Тимоха забыл о страшном сне. Сейчас его беспокоило другое: чем кормиться сегодня? Будет ли рыба в морде? Как дальше жить?
С гладкого ствола березы он срезал кольцо бересты, вырезал стельки, заложил в просохшие лапти и обулся.
Оставляя ясный след на серебряной от росы траве, не спеша направился к речке. Тут в низине кое-где лежал на траве тонкий иней. Воздух был чистый и студеный.
– Гляди, Серко, иней пал,– сказал Тимоха.– Скоро заморозки начнутся, а там и зима. Избу нужно строить...
По скользкой от инея, будто выбеленной за ночь лесине он осторожно добрался до морды, потянул ее из воды и тут же услышал частые всплески.
– Не зря мы старались, попался кто-то,– весело сказал он и вытянул морду на берег.
На берегу развязал узкий конец морды, опрокинул ее над землей, и на траве тревожно забились красноглазые плотвички, полосатые окуньки и два темных скользких налима. Возле них весело засуетился Серко, словно и он радовался первой добыче.
– Есть маленько,– сдержанно сказал Тимоха.– Для начала неплохо. Дай бог... Водится, видно, Горластая, и в тебе рыбка.
Он поставил морду на прежнее место, срезал длинный ивовый прут, через жабры нанизал на него рыбу и, довольный, пошел назад к шалашу.
– С одной морды за ночь и на обед, и на ужин, да и на завтрак останется. А сделать еще морды? Нет, Серко, с голоду не помрем,– сказал он.– Лучше этого места, пожалуй, и не сыскать. Здесь и строиться будем.
«К чему только этот сон дурной снился?» – вспомнил он, но, тут же отбросив эту мысль, принялся чистить рыбу.
Уха получилась не больно вкусная. Без соли какая уха? И ни луковки, ни кореньев – ничего. Вода да рыба. Подумал было Тимоха бросить в уху картошку да луковку, но утерпел, оставил на черный день.
Но вкусно не вкусно, а, похлебав ухи, Тимоха повеселел. Повеселел и Серко, дочиста подобравший все косточки и головки.
– Вот и поели мы с тобой, Серко,– вставая, сказал Тимоха.– Как-никак, а сыты. Строиться будем теперь.
Он вышел на середину поляны, выбрал ровное место, опустился на колени. Крепко зажав в руке нож, широко размахнулся, с силой вонзил его в землю. С хрустом разрезая корни травы, провел ножом по земле, рядом прорезал вторую полосу, поднял дерн и рукой потрогал черную жирную землю. Потрогал, размял в пальцах, понюхал...
– Добрая земля,– сказал он наконец.– Не то что у нас в Налимашоре. Там песок тощий, а тут чернозем. Хлеб на такой земле хорошо уродится... Весной лук да картошку посадим. Мало? Да нет у нас больше. Верно, Серко, я говорю?
Серко, будто соглашаясь, посмотрел на хозяина преданными глазами и чуть слышно взвизгнул одним носом.
– Жить здесь станем,– твердо сказал Тимоха.
Он осмотрел деревья, выбрал толстую, гладкую, высокую сосну, стукнул обухом по стволу, чутко прислушался к глухому звону удара, повторенному эхом из-за реки. Плюнул на руки, расставил ноги.
– Господи благослови,– сказал негромко, прицелился, высоко над головой поднял топор и сильным ударом вонзил острие глубоко в ствол дерева.
И опять испуганно отозвалась Горластая, словно жалко ей было стройной сосны.
Тимоха и вспотеть не успел, а могучее дерево вздрогнуло, наклонилось и с шумом и свистом плашмя грохнулось на поляну.
Тимоха зарубками разметил на стволе кряжи по пять аршин.
– Хватит,– рассуждал он вслух.– В ширину и четырех аршин хватит. Большую избу нам рано строить. В маленькой поживем покуда. Да и теплее в маленькой будет.
Без устали работая топором, он разделил ствол на кряжи, свалил еще дерево, разделил и его. Поднес заготовленный лес к выбранному месту и тут же, не отдыхая, начал поднимать сруб. Работал жадно, без отдыха, и к тому времени, когда солнце склонилось к вершинам деревьев, сруб поднялся больше чем на полроста человека.
«Дня за три управлюсь,– подумал Тимоха, оценивая свою работу.– Тогда и покойнее, и теплее будет...»
– А сейчас, Серко, морду пойдем посмотрим. Коль попалась рыба, свежей сварим, поужинаем да и спать. Утром солнышко встанет – и мы за работу. Вот так. Тут за нас никто ничего не сделает.
Глава седьмая
ТАЕЖНОЕ КРЕЩЕНИЕ
Не зря торопился Тимоха. Он как знал, что зима вот-вот завладеет лесом. Да и как не знать – все приметы о том говорили: и ясные безветренные дни, и иней по утрам, и ночные заморозки. Только-только успел он срубить избу и мягким мхом забить щели, тут сразу ударили крутые холода, а еще два дня спустя, глянув утром в маленькое окошечко, Тимоха не узнал своей полянки. За окном было светло и бело, как в ясную лунную ночь. Всю поляну засыпало снегом. Пни и кусты, словно испугавшись холода, нахлобучили белые колпаки.
– Ишь ты, за ночь как навалило! – удивился Тимоха.– Ну, да нам, Серко, и мороз теперь нипочем. Изба у нас ладная.
Серко не стал спорить с хозяином, хотя мог бы и возразить. Не больно ладная получилась изба у Тимохи. Со стороны похожа она была на приземистый белый гриб, притаившийся под деревом. Невысокая, плотная, как шапкой накрытая односкатной бревенчатой крышей. Но со стороны некому тут было разглядывать Тимохин дом, а внутри хоть и небогато была убрана избушка, но все, что нужно, было на месте: и подслеповатое окошечко, и низкая, но плотная дверь, и нары у стены, и потолок с накатом и с дымоходом. А посреди избушки, прямо на земляном полу, куча пепла и горящих углей. Не больно все красиво, не больно гладко да ровно, ну да ведь зато и сделано все одним топором.
Еще до морозов успел Тимоха справить себе новые лапти. Вытесал из сухого березового сучка кочедык, надрал бересты и, отдыхая от топора, плел помаленьку. Сплел и две морды. Рыбы стало ловиться больше. Ею одной они с Серком и питались. Изредка, правда, собирал Тимоха сухие ягодки черемухи да с болота приносил кислую клюкву. Ну да разве это еда? А рыба приелась. Хотелось мяса. Хоть тоже без соли, а все же казалось, что нет на свете ничего вкуснее мяса. О хлебе Тимоха и мечтать перестал, а о мясе мечтал. С малолетства привык к нему.
Когда совсем рассвело, Тимоха неторопливо вышел из избушки, прикрыл дверь и пошел побродить по поляне и по лесу, посмотреть, кто у него соседи. По первому снежку все видно. Как ни прячься, не спрячешься. Все, как на свежей бересте, написано, только умей прочитать. А уж эту таежную грамоту знал Тимоха, как поп Евангелие. Тимоха знал, а Серко еще лучше.
Вот рядом с жильем протянулась по снегу тоненькая извилистая цепочка из мелких частых ямочек. Это мышка пробежала – тоже лесной обитатель, соседка. Бегала куда-то по своим делам, а потом юркнула под валежину и там затаилась. А может, и нора у нее там, под валежиной.
А вот заячий след. Ночью, видно, приходил косой поглядеть на Тимохин дом. Вот тут посидел на задних лапах, да, видно, испугался чего-то: отпрянул в сторону и дунул в лес, в густой ельничек.
А вот еще следы – поменьше заячьих, покрупнее мышиных. Эти начались у большой сосны, а у соседней сосны так же неожиданно пропали. Тут и думать нечего: это белочка-несмелочка спустилась с дерева, прошлась по снежку и опять на сосну. А там, видно, с ветки на ветку, по своим высоким дорогам.
Разглядывая беличий след, Тимоха услышал собачий лай.
«На птицу»,– понял он по голосу и по привычке поспешил на зов. Так и есть: три красавца, черных, словно дегтем вымазанных, краснобровых великана важно сидели на толстых суках осины. Серко, задрав голову, бегал вокруг дерева, прыгал, лаял... А те не спеша повертывали головы, поглядывали вниз и будто нарочно дразнили собаку. Глухари не боялись, не улетали, будто знали, что Тимохе взять их нечем.
– Замолчи, Серко! – с досадой сказал Тимоха.– Нет у нас ружья. Пусть сидят, пойдем дальше...
У речки видел Тимоха след горностая. Лапки по две вместе. Скачки длинные. Горностай, должно быть, промышлял здесь у берега. Возле ивняка весь снег был вытоптан следами куропаток, но самих птиц Тимоха не увидел. Подошел поближе и только хотел раздвинуть кусты, куропатки белыми комочками дружно снялись и шумной стайкой перелетели на тот берег. На голых деревьях сидели тетерева, черные, как глухари. Вытягивая длинные шеи, они клевали березовые шишки и тоже будто знали, что нет у Тимохи ружья: не обращали внимания ни на Тимоху, ни на собаку – занимались своим делом.
На обратном пути, подходя к оврагу, Тимоха наткнулся на свежий медвежий след. Когти зверя глубоко отпечатались в мягком снегу.
Серко понюхал след, ощетинился, завизжал тихонько, прижал уши и хвост, тревожно завертелся у самых ног хозяина.
Тимоха нагнулся, пощупал след рукой. Совсем свежий след, еще и снег не успел затвердеть...
– Вот это сосед так сосед. Только что прошел. Близко крутится,– сказал Тимоха и приложил ладонь к следу.– Здоровенный! Смотри-ка, Серко, лапа пошире моей ладони. Шатун, видно. Ему бы лапу сосать, а он по лесу мотается...
«Не он ли мне приснился-то?» – вспомнил Тимоха свой страшный сон.
– Ну, пусть бродит, не встретиться бы только. И ты смотри, Серко, далеко не бегай. Не дай бог, задерет... А зимы, знать, еще не будет. Сойдет этот снег. Не станет Михаил Иванович по снегу в берлогу ложиться. Не бывало такого.
И тут вспомнил Тимоха: «Тятя сказывал, что дед мой, Игнатий, один, без ружья, с ножом ходил на медведя. Больше дюжины их уложил. И в пасть руку совал медведю, не страшился. Таежным крещением называл дед эти схватки...»
Тимоха глянул вниз, в овраг. Там вдоль ручья длинной цепочкой тянулись следы крупных копыт. Видно, лоси прошли, проложили за собой тропу.
«А вот это добрые соседи,– подумал он.– Раздолье здесь сохатому, пугать его некому...»
Многое рассказал Тимохе первый снег. Вечером, лежа на нарах в жарко натопленной хате, он перебирал в памяти увиденное за день и негромко делился своими мыслями с Серком:
– Богатое место наше, Серко. И зверя тут, и дичи немало. Да без ружья как его возьмешь, зверя-то или птицу? А тебе небось мяска хочется? Вот и мне хочется. Петли бы на зайцев поставить, так и то не поставишь – из чего их сделаешь, петли-то? А дома теперь и молоко, и хлеб – всё есть. И мясо каждый день едят, да не как у нас с тобой, а с солью. Нельзя нам с тобой домой-то. Тебе-то можно. Тебе что! А мне и тут плохо, а там и того хуже... Маму вот жалко, Серко. Тужит мама-то. И Фиска небось скучает... Взять бы ее, привести. Веселей бы нам стало. Только ей-то за что голодом мучиться? Нет, подождем. Обживемся, тогда и посмотрим.... Ну, спи, Серко, спи, утро вечера мудренее...
Через три дня наступила оттепель. Оголилась поляна, почернела речка. Пни сняли белые колпаки. С крыши потекла капель. С длинных, как плети, ветвей берез прозрачными слезинками посыпались на мокрую землю капли талого снега, словно белоногие красавицы березки успели привыкнуть к зиме и теперь до слез жалко было им с зимой расставаться.
Больше недели продолжалась оттепель. Погода хмурилась. Часто шли дожди, землю развезло. Тяжелые тучи ползли по небу так низко, что казалось, вот-вот зацепятся за макушки высоких елей, застрянут там и тогда конца не будет дождям. Свирепые ветры гудели над лесом, скрипели деревья. Некоторые из них, не выдержав жестоких порывов, с треском ложились на землю. Сыро стало в лесу. Зверье и птица – все попряталось кто куда. Забрался в свою нору и Тимоха. Только к речке и выходил – смотреть морды, да по опушке собирал сухих дровишек. Серко и тот заленился: сбежит с крылечка, круг-другой пробежится по мокрой земле – и домой. А дома ляжет поближе к костру и зубами ловко выбирает грязь из пальцев.
Рыбы тоже стало попадать меньше, но все же хватало им с Серком. Только больно приелась Тимохе рыба. По ночам снились туши вкусного мяса, полные чашки соли. Без них, казалось, и силы стало меньше в руках, и день ото дня тревожнее представлялось будущее. Из-за куска мяса, из-за щепотки соли готов был Тимоха пройти хоть сотню верст – да куда же пойдешь? Не в Налимашор же?
Скучное это было время... Но однажды под вечер вызвездило небо. Из-за туч выглянул остроконечный месяц, тускло осветил поляну. К ночи подул ровный северный ветер. А утром на ветках берез из застывших дождевых капель получились звонкие хрустальные бусины. Потом выпал новый снег и шел день за днем, становясь все глубже и глубже.
Разлапистые ветви елей и сосен отвисли под грузом снега, склонились кое-где к самой земле.
Из толстой осины Тимоха вытесал широкие лямпы[4], высушил их под потолком. Из лыка сделал завязки. Хорошо получилось. По свежему снегу как раз ходить.
И вот раз в морозное утро решил он побродить по лесу. Оделся, подвязал лямпы, но не успел и версты пройти, услышал неистовый лай собаки.
«На кого это она,– подумал Тимоха,– на лося или, не дай бог, на медведя?»
Он бегом бросился на лай.
Серко яростно лаял, кружась возле толстой ели, поваленной бурей. Вырванные из земли корни издали были похожи на огромную голову лохматого сказочного зверя.
Тимоха осторожно подошел к страшной валежине, оглядел ее со всех сторон. Снег кругом был нетронутый, чистый. Кроме Серка, никто тут не оставил своих следов. Тимоха подумал, что Серко зря поднял тревогу, но тут глубоко под корнями он заметил отверстие с чуть пожелтевшими краями.
«Берлога»,– подумал Тимоха и попробовал отозвать собаку. Но Серко не послушался. Взъерошив шерсть на спине и на шее, широко раскрыв полную острых зубов пасть, Серко со всех сторон кидался к берлоге с громким свирепым лаем. Казалось, что пес вот-вот бросится в темную дыру.
– Погоди, говорю, Серко,– строго сказал Тимоха и пригрозил собаке кулаком.– Погоди, говорю, а то неладно получится: и тебя задерет хозяин, и меня не помилует.
«Уйти нам, может,– подумал он про себя,– на утро оставить? Так теперь уж нельзя. Потревожил его Серко. Ночью поднимется да уйдет хозяин. А какой он тут залег? Кто его знает. Хорошо, как молодой, а ну как тот шатун?»
В это время Серко замолчал на секунду, и из темной норы послышался шорох. Серко испуганно отпрянул назад, но в ту же секунду снова бросился к берлоге, заливаясь громким, отчаянным лаем.
– Ну, видно, проснулся. Теперь уж его не удержишь,– прошептал Тимоха и громко добавил: – Господи благослови, коли так.
Он выхватил топор из-за пояса, вонзил его в ствол дерева. Скинул лямпы, выдернул нож из чехла, тряхнул плечами, широко расставил ноги и замер, пристально глядя на круглую дырку в снегу.
Он занес нож...
И вдруг снег шевельнулся, раздался в стороны. Из норы показалась медвежья морда. Собака опять отскочила назад, будто уступая дорогу лесному великану. Медведь стремительным рывком выскочил из ямы и бросился наутек. Серко мгновенно промелькнул у него перед носом и вцепился в «штаны» зверю. Как ошпаренный, медведь повернулся кругом, присел на задние лапы и замахал передними, норовя задрать собаку. Тимоха, до боли сжав зубы, стоял в сажени от зверя, в любую секунду готовый броситься в бой. Но было еще сомнение. «А может, уйдет стороной? – промелькнуло в голове.– Пускай идет. Здоров больно. Не осилю...»
Но тут медведь встал на задние лапы, выпрямился – огромный, лохматый. Раскрыл широкую пасть, заревел страшным голосом, мотнул головой и шаг за шагом пошел прямо на Тимоху. Вот пять шагов осталось, вот три, два... Но тут Серко снова подлетел сзади и зубами вцепился в мохнатый зад зверя. Медведь заревел громче прежнего, присел, обернулся. В это мгновение Тимоха бросился на противника, руками вцепился в его длинную шерсть и повалил зверя на снег. Он занес нож, но медведь сильным ударом задних лап сбросил с себя Тимоху, вывернулся и лапой, с размаху, ударил его по руке. Кровь брызнула из руки у Тимохи, нож выскользнул из кулака и утонул в снегу. Когтистая широкая лапа мелькнула перед глазами. Поддавшись страху, Тимоха двумя руками обхватил голову, защищая лицо. Но тут Серко изловчился и впился зубами в зад зверя, возле самого хвоста. Медведь присел. Тимоха снова кинулся на него, повалил в снег, одной рукой стараясь нащупать нож. Сцепившись друг с другом, медведь и человек копошились на снегу. Сильными руками Тимоха прижимал зверя к земле, но медведь пересилил. Он поднял голову, приподнялся, разинул страшную пасть. Взмахнув огромной лапой, острым, как нож, когтем рванул Тимоху по щеке, возле самого уха. Кровь ручьем хлынула из раны, окрашивая белый снег. Тут Серко сбоку налетел на зверя, но тот одним взмахом лапы отшвырнул собаку в сторону. Серко жалобно завизжал от боли, барахтаясь в глубоком снегу...
Клыкастая пасть рассвирепевшего зверя снова нацелилась на Тимохину голову. Казалось, еще мгновение – и острые клыки вопьются в череп. Но Тимоха левой рукой вцепился в густую, жесткую шерсть и оттащил от себя злобную морду. Медведь рывком мотнул головой, вырвался. Тимоха вновь потянулся к мохнатой башке, но промахнулся и угодил рукой в раскрытую пасть зверя. Сжав пальцы в кулак, он до локтя затолкал руку в горячую пасть. Медведь засопел и ослаб. Собрав последние силы, Тимоха снова прижал его к земле, с трудом поднялся на колени. И тут в примятом во время схватки снегу увидел кончик ножа. Завалив зверя на бок, он правой рукой дотянулся до ножа, крепко зажал его в кулаке и нанес удар.
Медведь судорожно задергал лапами, вздрогнул всем телом, и огромная голова безжизненно повалилась набок. Тимоха вытащил руку из пасти зверя, провел по окровавленной щеке и вдруг тяжело, точно куль соли, упал рядом с убитым медведем. И если бы кто со стороны посмотрел сейчас на недавних противников, не сразу определил бы, кто вышел победителем в этой страшной рукопашной схватке.
Исцарапанный, избитый Серко перестал визжать и скулить. Он осторожно подошел к хозяину, положил лапы ему на грудь, лизнул в щеку... Но Тимоха лежал неподвижно, с закрытыми глазами, и Серко снова стал тихонько поскуливать.
Наконец Тимоха очнулся. Он повернулся на бок, приподнял голову. Серко, радостно повизгивая, завилял хвостом и принялся лизать ему лицо.
– Добрый ты мой...– проговорил Тимоха, погладив собаку.– Умный ты мой... Кабы не ты, не справиться бы мне с соседом.
Почувствовав боль на щеке, Тимоха приложил горсть снега к ране. Потом помыл снегом окровавленные руки. С трудом поднялся на ноги, отряхнулся.
Медведь неподвижно лежал на снегу. Из груди у него торчала рукоятка ножа. Вокруг широким алым пятном запеклась на шкуре густая кровь.
– Ну, вот и мы с тобой таежное крещение приняли, как дед-то говорил. Не поддались, значит, осилили своего соседа. Ну, а теперь, Серко, и тебе работа найдется. Сейчас свежевать будем, пока не остыл, а потом нарты сделаем да домой отвезем. Теперь мяса нам хватит. Вот так, Серко.
Глава восьмая
СОЛНЦЕ – НА ЛЕТО, ЗИМА – НА МОРОЗ
Как-то ночью Тимоху разбудил шорох на чердаке.
– Верно, мыши скребутся,– спросонья пробормотал он.– Много их у нас развелось. Тоже к теплу тянутся да корм себе ищут. Им тоже в лесу никто ничего не припас.
Мышей и правда в избушке развелось много. Днем на глазах по полу шмыгали. Серко за ними охотился, да разве мышь поймаешь? Юркнет под бревно, и не схватишь. А кошки нет, и взять ее негде. Осмелели мыши, под углами скребутся, пищат. Ночью по хозяину бегают. На чердаке медвежье мясо кругом обгрызли.
Шорох на чердаке усилился. Послышался скрежет когтей, а потом кто-то будто в ладоши захлопал.
«Нет, не мыши это,– подумал Тимоха,– мышь так не может. И прошлой ночью тоже вроде чудилось».
Тимоха сел на нарах. Взял из угла нащепанную лучину. Зажег от горячих углей, воткнул в щель бревна. Огонек лучины тускло осветил прокопченные дымом стены и потолок, маленькое окошечко, заделанное куском льда.
Сверху снова донеслись скрежет и хлопанье.
– Свят, свят, свят...– перекрестился Тимоха.– Сгинь, нечистая сила!
Он вытащил из щели горящую лучину, вышел за дверь. На чердаке, под крышей, промелькнуло что-то белое, большое и вмиг исчезло.
– Сохрани господь и помилуй,– опять перекрестился Тимоха.
Вместе с Серком он трижды обошел избушку, окрестил ее со всех сторон горящей лучиной, вернулся в избу, но до рассвета так больше и не заснул. Сидел на нарах, думал о том, что кто-то, незваный, непрошеный, стал приходить к нему по ночам, вспоминал тот страшный сон и гадал, как избавиться от нечистой силы.
