Текст книги "Шатун"

Автор книги: Валериан Баталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Дядя Тимоша, а я знаю, куда Авдей хлеб спрятал от красных...

– Хлеб, говоришь, спрятал? – удивился Тимоха.

– Ну да.

– Ну, спрятал, так что?

– Если тятю увидишь или Фому, ты скажи им, дядя Тимоша.

– Ладно, Глаша, увижу – скажу,– пообещал Тимоха, а про себя подумал: «Боевая девка, смелая!»

Война и правда подходила к концу. Летом закончились большие бои. Частями Красной Армии были освобождены Пермь, Кунгур, Екатеринбург и другие города. Остатки разбитых белогвардейских войск скрывались в лесах Севера. Они налетали порой на таежные деревни и села, грабили где что могли, убивали мирных жителей, вешали коммунистов...

Чтобы очистить край от белых банд, пришлось Советскому правительству направить в те места отряды Красной Армии. В общем, эти отряды успешно справлялись со своей задачей, но кое-где белые одерживали еще временные победы.

В ту осень белые бандиты налетели на Богатейское. Внезапно ворвавшись в село, они заняли его в надежде отдохнуть здесь после утомительных таежных походов, но уже через два дня отряд Красной Армии с боем овладел Богатейским и погнал беляков дальше на север.

Слухи о последних боях за Богатейское не успели еще дойти до Пикановой. Не знали об них и Тимоха с Кузьмой.

В то утро они выехали не спеша, рассчитывая еще засветло приехать на место. Дорога была легкая. Бойкий шел бодрым шагом, кое-где переходя на рысь. Всего верст шесть осталось до села, и вдруг на повороте дороги путники неожиданно встретились с длинным военным обозом. Солдаты ехали верхами и на санях. Иные шли пешком за санями с винтовками и с мешками за спиной. Лес разом наполнился скрипом полозьев, ржанием коней, криками и смехом солдат.

Тимоха принял в сторону, уступая дорогу. Дальше сворачивать было некуда – лес сплошной. Тимоха остановил Бойкого и ждал, что получится.

А получилось совсем нехорошо: как только первые подводы поравнялись с Тимохиными санями, два солдата свернули с дороги и подошли к саням.

– Чего везете, лаптежники, куда путь держите? – спросил один из них.

– В Богатейское, пушнинки немножко везем продавать,– ответил Тимоха.

– А может, красным чего везете? Признавайся, дед.

– Пушнину, говорю,– повторил Кузьма.– Вон она, в котомках лежит. А больше нет ничего.

Второй солдат похлопал Бойкого по лопатке и сказал одобрительно:

– А конь-то ладный. Сгодится...– Он взял рукой за вожжу и потянул на себя.– А ну, дед, поворачивай оглобли, да поживее!

– Чего же вы так-то? – сказал Тимоха.– Мы же мирные.

– Все мирные были, а теперь воевать стали,– сказал офицер, подъехавший к мужикам верхом на лошади.– Лесовики небось? Забирай их со всем – с конем и с санями! Довольно вам белку стрелять. Воевать с нами вместе будете. А ну давай поворачивай живее,– приказал он,– нечего тут с ними целоваться! Пошел! – крикнул он и, хлестнув коня нагайкой, выехал обратно на дорогу.

Солдат схватил Бойкого под уздцы, повернул его и вывел на дорогу. В сани к Тимохе сразу ввалились три здоровенных солдата.

– Вот и нам счастье подвалило,– сказал один из них.– Хватит ногами дорогу мерять. Пусть теперь конь за нас работает.

Тимоха опустил вожжи, встал в санях на колени, нахмурил брови.

«Какой леший потащил в такое время из дома? – ругал он себя.– А теперь вот вози разбойников! Воевать еще заставят против Ипатова, против Прова, против сына родного... Из огня да в полымя, выходит, попали. Хочешь не хочешь, а служи белякам. Беда-то какая – хоть плачь. Уйти бы, да как тут уйдешь?»

Солдат в длинной шинели, развалившийся в санях на сене, глянул на Тимоху и, словно угадав его мысли, сказал беззлобно:

– Теперь, дед, от нас никуда. И не мечтай даже. Кто к нам в отряд попал да воевать не хочет, тот живым не уходит. У нас командир строгий. Капитан Зубов. Против него слово скажешь – враз изуродует, а то и в расход пустит. Это я вам, мужики, к тому говорю, чтобы знали, где служите. Хотя и сами увидите...

– Какие мы вояки! Мы и винтовку-то не знаем, как в руках держать,– сказал Кузьма.

– Дело нехитрое. Научат,– вмешался в разговор другой солдат.– Если к нам попали, тяните лямку до последнего.

Тимоха не вступал в разговор. Он сопел носом и перебирал в голове тревожные мысли:

«А ну как узнают, что у меня сын – красный? Неужели до Пикановой дойдут? А может, и до Горластой?»

Обоз повернул налево и скоро въехал в деревню Сучково. Деревня маленькая. В ней всего немногим больше десятка приземистых, черных от времени изб с односкатными бревенчатыми крышами. Только на самом краю, на пригорке, одна изба поскладнее. Она и побольше и поновее. Кругом ограда. И крыша над избой двускатная. Зубов остановился напротив этой избы и приказал собрать офицеров.

В это время из-под соседнего дома зло залаяла собака. Зубов брезгливо посмотрел на нее, привычным движением выхватил из кобуры наган, прицелился в собаку и выстрелил. Собака завизжала, уползла под дом и замолчала.

– Браво! – закричали офицеры.– Отличный выстрел.

– Терпеть не могу, когда на меня собаки лают,– буркнул Зубов и стал отдавать распоряжения.

Ездовые распрягали лошадей, солдаты разбредались по избам. Один из них подошел к Зубову, вытянулся, отдал честь.

– Милости прошу, ваше высокое благородие! – Он мотнул головой в сторону большого дома,– Заходите, здесь мои папаня с маманей живут. Заходите, господа офицеры. Места всем хватит.

– Зайдем,– за всех ответил Зубов.– А ты, Лука, здешний, выходит. Повезло тебе! Дома побываешь. Ну, раз так, пойдем вместе с нами...

Тимоха подъехал к низенькой, покосившейся избушке. Здесь солдаты приказали ему остановиться и распрягать. Он привязал Бойкого к столбу, подвязал ему торбу с овсом.

В это время к саням подошел офицер с толстым, низеньким солдатом.

– Слушай, дед,– сказал офицер,– вот этого солдата будешь возить вместе с пулеметом.– Он показал на своего спутника.– Лошадка у тебя добрая. А это наш прославленный пулеметчик. Бесстрашный человек, герой, можно сказать. Он тебе и командиром будет. Что скажет, все исполняй. Понятно? А это кто такой? – покосился офицер на Кузьму.

– А это сосед мой,– ответил Тимоха.– Из одной деревни мы.

– Ну вот и он пусть с вами будет. Вот тебе, Тюфяк,– обернулся офицер к пулеметчику,– и полный расчет. Только ты за ними в оба смотри. Черт их знает, какая мякина у них в голове! Зазеваешься – разом сбегут. А вы, мужики, помните: хорошо будете воевать – награду получите. Бежать задумаете – пулю в спину. Тюфяк не промахнется...

– Не сбегут,– спокойно сказал Тюфяк.– Я с ними по-своему, по-мужицкому, поговорю. Такие еще пулеметчики будут! Лесовики народ меткий, белке в глаз попадают...

– Ладно,– оборвал офицер,– тебя слушать до ночи хватит. Понял приказание?

– Так точно, понял! – Тюфяк вытянулся перед офицером.

– Выполняй.

– Слушаюсь, ваше высокое благородие!

Офицер пошел не оглядываясь. Тюфяк проводил его глазами и подошел к Кузьме.

– Вот видишь, милок, как тут с нашим братом разговаривают. Война – не свадьба. Тут успевай поворачивайся. Пойдем-ка со мной, пулемет поможешь притащить. Заряжающего моего вчера под Богатейским насмерть убило. Прыткий был мужик, а от пули не увернулся. Царство ему небесное...

Пока Тимоха занимался с конем, Тюфяк с Кузьмой прикатили пулемет, притащили ящики с лентами, сложили их в сани. А пулемет закатили в избу и поставили посередине пола.

– Жена любит ласку,– сказал Тюфяк, поглаживая кожух ствола,– а пулемет – чистку да смазку. Вот дед твой придет, научу вас оружие чистить.

Управившись с конем, Тимоха зашел в избу. Сейчас же вслед за ним вошли еще три солдата. Они поставили винтовки в угол. Скинули рукавицы, сняли шапки.

– Чем гостей станешь угощать, мать? – спросил один из них.

– Нет у меня ничего, сыночки...– запричитала хозяйка.– Откуда у меня угощение? Сама, как прожить, не знаю. Бедно я живу...

– На нет и суда нет,– весело сказал солдат, откинул крышку с западни и спустился в подполье.

Он тут же выставил на пол горшочки со сметаной и с творогом, деревянную чашку с маслом, бурак с яйцами и три каравая ржаного хлеба.

– Ну, коли нет, с нами садись, мама, мы тебя угостим,– сказал солдат.

Два других дружно захохотали.

Они закрыли подполье, уселись на западню, разломали хлеб и принялись жадно есть. Тюфяк присоединился к ним.

А старуха стояла поодаль, грустно смотрела, как исчезают ее запасы, и приговаривала:

– К рождеству да к пасхе берегла. Ешьте, сыночки, ешьте. Какие уж нынче праздники? С дороги да с устатку вы голодные, поди. А я-то как-нибудь проживу...

Тюфяк, полулежа на западне, прижал к груди горшок и деревянной ложкой с аппетитом хлебал сметану.

– Помню, мальчишкой еще,– приговаривал он,– любил я сметану снимать с горшков. А горшков у нас в погребе стояло, как солдат в шеренге. Ешь – не хочу. Коров у нас целое стадо было! Пасли мальчишки соседские, а я у них считался за командира... Эх, времечко было! – Он отставил сметану и достал из другого горшка творожник.– Ну, дай бог, кончится война, опять так-то станем жить. Живым бы только остаться...

Солдаты наелись, отставили в сторону пустые горшки и принялись чистить винтовки. Тюфяк тоже схватил с лавки какую-то тряпку, разорвал пополам, половину оставил себе, другую бросил Кузьме на колени.

– Давай-ка, милок, приучайся, помоги мне трещотку мою протереть. Не зря же тебя мне в помощники назначили. Эта вещь тонкая. Ты, поди, такую штуку и близко не видывал.

Кузьма как мог помогал Тюфяку, а тот толково объяснял, как устроен пулемет, как закладывать ленту, как держать ее, чтобы не заедала и не перекашивалась.

Солдаты тем временем закурили. Тимоха закашлялся от махорочного дыма, и Тюфяк поднял глаза на него.

– И ты, дед, давай сюда,– сказал он.– Погляди да пощупай, чтобы знать, что возить будешь, чем людей на тот свет отправляют.

Тимоха не ответил. Он сидел сложив руки, о чем-то задумавшись.

– Тебе говорят, дед! – крикнул молодой солдат.– Сидишь как на именинах. Поди-ка поучись. Может, и тебе еще стрелять придется. Давай, давай!

Тимоха нехотя подошел к пулемету, опустился на колени. Сперва он без интереса слушал объяснения Тюфяка, но скоро любопытство пересилило все остальные чувства, и он с увлечением принялся разглядывать части замка и старательно перетирать их.

– Вот и хорошо,– приговаривал Тюфяк.– Ты, дед, видать, с понятием. Вот соберем – научу тебя и целиться, и стрелять. Время-то, милок, не ждет. Красные по пятам гонятся. Не сегодня, так завтра снова бой начнется. Тогда жарко станет. Только успевай ленты подавать. А я из тебя пулеметчика сделаю... Еще спасибо скажешь.

Глава восьмая

ИЗВЕРГИ

Пока в маленькой избушке Тюфяк обучал Тимоху и Кузьму военному делу, в большом доме офицеры сидели за столом.

Хозяин дома, сучковский кулак Парамон, потчевал незваных гостей самогоном, а хозяйка – закусками: вареным мясом, творогом, сметаной, вяленой рыбой и яичницей.

Богачом Парамон не был, но и бедняком его нельзя было назвать. Каждый год засевал он десятин двадцать земли, держал пять коров да полдюжины лошадей. Сам, конечно, не управлялся ни с землей, ни со скотом, но так же, как и на Авдея в Пикановой, здесь на Парамона батрачила чуть не вся деревня.

Хозяин наливал самогон в кружку, поочередно, по чинам, подносил гостям. Из них знал он одного Зубова. Еще до войны по каким-то делам заезжал Зубов в Сучково и останавливался у кулака.

– День и ночь ждали вас, Степан Гаврилович,– приговаривал Парамон, поглаживая ладонью лысую голову.– Как Христа-спасителя ждали. На вас теперь только и надежда. Не дай бог, большевики-то устоят! Ограбят, нищими сделают, с котомкой по миру пустят. Потому и сына родного послал к вам служить. Пусть за белого царя-батюшку да за бога воюет. Голову бы только не сложил...

– Ты за меня, папаня, не тужи,– хвастливо ответил Лука, гордый тем, что сидит за одним столом с офицерами.

– Вот окончится война-то,– Парамон похлопал сына по плечу,– все хозяйство тебе передам. Сам-то староват я стал. А ты молодой, силенок хватит. Вот и хозяйничай! Наживай добро, как я наживал.

Зубову, видно, надоело слушать эту хвастливую болтовню, и он перевел разговор на другое.

– Хлеба-то много ли у тебя? – спросил он хозяина.

– Много не много, а маленько припас,– ответил Парамон.– Пудов с десяток найдется...

– Забрать придется хлеб-то у тебя,– сказал Зубов.– На север идем, там с хлебом туго.

– А я для вас, Степан Гаврилович, и берегу. Для кого же мне и беречь-то? Красным ни фунта не дам, пусть хоть с голода подыхают. А для вас с превеликим удовольствием.

– А как, коммунистов нет у вас? – спросил Зубов.

– Да откуда у нас коммунисты? Темный народ, на всю деревню один я грамотный. Нет, коммунистов нет.

– А красных?

– И красных нет, Степан Гаврилович.

На том, может, и кончился бы разговор о коммунистах и о красных, но Парамон почесал вдруг затылок, погладил ладонью лысую макушку и сказал с сомнением:

– Вот, сказывают, Алешка Потапыч будто домой заявился. Раненный будто пришел да прячется. Мне бабка Агафья говорила. Вот тот красный...

– Алешка? – поднял глаза Лука.– Да что ты, тятя! Если так, то это нам в самый раз. Мы за такой дичью охотимся.

– А говоришь – нет,– строго сказал Зубов.– Где он, далеко ли? Коммунист, говоришь?

– Коммунист ли, не знаю. А что за красных воевал, это точно. Большевик настоящий. В ту осень хлеб у меня грозился отнять. «Вытряхнем, говорит, все до зернышка из сусеков и тебя, говорит, вытряхнем». А потом с красными ушел куда-то. А теперь, говорят, назад пришел.

– А может, он убежал уже?

– Да куда же он один-то зимой побежит? И от кого бежать опять же? Кто же знал, что вы к нам в деревню придете,– уверенно сказал Парамон.– Дома его искать надо.

– Поищем,– сказал Зубов. Он вытер руки полотенцем, услужливо поданным хозяйкой, и первым встал из-за стола.– Пошли посмотрим, какой такой Потапыч!

Офицеры поспешно вставали из-за стола, вытирали руки, надевали шинели. Опоясавшись ремнями, проверяли оружие.

Лука тоже оделся и первым вышел на улицу. Он и повел офицеров.

В доме Потапыча на полу лежали три солдата. Увидев вошедших офицеров во главе с самим Зубовым, солдаты поспешно вскочили, вытянулись, поправляя гимнастерки. Жена Потапыча, смуглолицая женщина лет тридцати, печально сидела возле печки, тихонько качая на руках ребенка.

– Дрыхнете, бездельники!– с порога закричал Зубов.– Разулись, распоясались, а того не знаете, что тут рядом с вами красная сволочь прячется!

Жена Потапыча вздрогнула, услышав эти слова, словно кто шилом кольнул ее в спину. Она чуть не вскрикнула от испуга, но сдержалась и только про себя подумала:

«Узнали, гады... Донес кто-то...»

– Так точно, не знаем, ваше высокое благородие,– виноватым голосом доложил солдат с ленточкой на погонах.– Как есть никого не видели...

– «Не видели»! – передразнил Зубов.– Дурак он, чтобы тебе показываться? Искать нужно!

– Слушаюсь! – гаркнул солдат и громко пристукнул каблуками рыжих американских ботинок.

– То-то, «слушаюсь». Весь дом перерыть, найти, взять живьем! – скомандовал Зубов и подошел к жене Потапыча.– Где мужик? – спросил он тихо, вытащил из кобуры наган и покачал стволом перед лицом женщины.

Она подняла голову с заплаканными глазами, спросила:

– Какой мужик?

– Не знаешь? – с издевкой сказал Зубов.– Чужой, значит? Ну подожди, найдем, я тебя познакомлю. Где, говори, а не скажешь – пулю в лоб! Поняла? – закричал он вдруг.

Солдаты наскоро подпоясались и стали обыскивать дом. Заглянули в подполье, слазили на чердак, посмотрели в чулане, сходили в баню... Потапыча нигде не было.

– Конюшню обыскать и сарай! – приказал Зубов, а сам опять обратился к женщине: – Не знаешь, значит? Кто – не знаешь и где – не знаешь! А может, забыла? Так я вспомнить помогу.– И он ударил ее, сложив две перчатки вместе.

В это время открылась дверь, и солдаты втолкнули в избу хозяина.

– Какая встреча!– с деланным удивлением воскликнул Зубов.– Заходите, раздевайтесь, милости прошу.– Он мигнул солдатам, и те сорвали с Потапыча шубу и шапку.

Потапыч остался в гимнастерке, в солдатских шароварах и валенках. Голова у него была перевязана грязным бинтом, правая рука подвешена на марлевой косынке.

– В конюшне в солому забрался,– доложил солдат с лычками на погонах,– насилу нашли,

– Ну как же так,– с фальшивым сочувствием сказал Зубов.– В конюшне, в соломе... А дома супруга ждет...– И вдруг заревел: – Оружие?! Оружие, спрашиваю, есть?

– Нет у него оружия,– сказал тот же солдат.– Все обыскали – нету.

– Коммунист? – рявкнул Зубов.

Потапыч молчал. Он понимал, что теперь уже ничто не спасет его от расправы, а говорить с беляками ему было не о чем. Он спокойно посмотрел в лицо Зубову, и это еще больше разозлило капитана. Взяв наган за ствол, он рукояткой ударил Потапыча по голове и повторил свой вопрос:

– Коммунист? В каком отряде воевал? Кто командиром был? Сколько штыков в отряде? Пулеметов сколько?

Потапыч, не открывая рта, продолжал смотреть в глаза Зубову.

– Молчишь, сволочь? Подожди, заговоришь еще! А ну,– обратился он к солдатам,– стяните с него катанки. Излишняя роскошь это для него.

Солдаты проворно стянули с Потапыча валенки. Он остался в носках.

Зубов окинул его взглядом сверху вниз, потом снизу вверх и, видимо удовлетворенный осмотром, сказал негромко:

– Вывести на улицу.

Потапыч обвел глазами избу, посмотрел на жену.

– Прощай, Катюша,– сказал он спокойно.– Прощай, сынок.

Солдаты повернули Потапыча к двери и вытолкали из избы.

Тюфяк, Кузьма и Тимоха выкатили на улицу пулемет и поставили его на сани.

В это время из соседней избы солдаты вывели раздетого и разутого человека. Следом вышли четыре офицера, а за ними, тоже раздетая, женщина с ребенком на руках.

– Алешенька, родной...– причитала она.– Алешенька...

Обогнав офицеров, она бросилась к мужчине, почти догнала его, но тут раздался выстрел, женщина покачнулась, остановилась, выронила из рук ребенка, еще раз шагнула и, споткнувшись, упала лицом в снег.

Ребенок, заливаясь плачем, на коленях пополз по снегу к матери.

– Мама, мама!..– кричал он, захлебываясь слезами.

Но мать уже ничего не слышала...

Кузьма с Тимохой молча наблюдали все это, а Тюфяк, покачав головой, снял шапку и перекрестился.

– Упокой, господи,– сказал он,– еще одной сволочью меньше. И этого сейчас пришьют. Зубов шутить не любит.

«Звери... звери и есть,– подумал Тимоха.– Бабу так, ни за что...»

Зубов дунул в ствол и сунул наган в кобуру. Он валенком отшвырнул ребенка в глубокий снег и даже не посмотрел на него.

– Мама, мама!..– все еще кричал мальчик, но крики его с каждым разом становились тише.

Кузьма перекрестился.

– Господи помилуй,– сказал он тихонько,– что же это такое... Детей в снег живьем закапывают, стервецы...

Тимоха и тут промолчал. Опустив голову, он закрыл лицо руками и задумался, стараясь понять происходящее.

Услышав выстрел и крики ребенка, все жители деревни прильнули к окнам, к щелям чуть приоткрытых дверей. Они с испугом смотрели на улицу, утирали слезы, тяжело вздыхали, но никто не осмелился выйти из дома.

Потапыч остановился, обернулся к Зубову и выговорил злобно:

– Изверги рода человеческого!

– Заговорил,– усмехнувшись, сказал Зубов.– Так с кем воевал-то? Пулеметов много ли в отряде? Опять молчишь? Ну помолчи...

Потапыча подвели к толстой березе, привязали веревкой. Зубов приказал солдатам таскать воду из колодца и первый выплеснул ведро ледяной воды в лицо Потапычу.

Тот поднял голову, с презрением посмотрел на своих палачей и сказал громко:

– Кончайте... Только не мне конец-то приходит, а вам, холуям царским. Нас-то помянут добрым словом, а от вас и помину не останется. Недолго вам зверствовать...

Всю ночь не мог заснуть Тимоха. Рядом на полу не спал и Кузьма. На лавках и на западне храпели солдаты, а у Тимохи перед глазами одна за другой проходили картины этого страшного дня. То убитая ни за что женщина, то ребенок, втоптанный в снег, то лихой Зубов с наганом в руке, то Потапыч, превращенный в ледышку...

«И как у людей рука поднимается? – думал он.– Я вон лося не мог заколоть. Собаку ударил... За дело ударил, а все помню, вроде я и виноват. А тут нá-ка... Дитя в снег! На морозе мужика водой обливать! Звери и есть...»

Утром по приказу Зубова обледеневший труп Потапыча отвязали от березы и отволокли на скотское кладбище. Катя и ребенок так и остались лежать в снегу. Зубов запретил убирать их тела и подходить к ним запретил под страхом расстрела.

А в полдень разведка донесла о приближении красных.

Зубов со своей потрепанной ротой не решился принять бой. Забегали по деревне вестовые. Ездовые торопливо запрягали лошадей. И снова, скрипя полозьями и гремя котелками, потянулся белый обоз дальше на север.

В деревню Осиновку даже и не завернули. Там, по сведениям разведки, расположился отряд красных. А по дороге к Пикановой встретили в лесу два взвода белых с небольшим обозом, пробиравшихся по тайге. Полтораста штыков да два пулемета – пополнение небольшое, но Зубов и тому был рад. Он решил укрепиться в Пикановой.

Выстроив роту, он взобрался на сани и, надрываясь, выкрикивал в морозную тишину:

– Это наш последний рубеж!.. Отступать больше некуда. Здесь мы примем решающий бой... Любой ценой нужно выиграть этот бой!.. Другого выхода нет у нас. Красные по пятам идут за нами. Победа или смерть – другого выбора нет...

Когда обоз вошел в Пикановую, Тимоха подъехал прямо к избушке Прова и, даже не привязав Бойкого, первым вошел туда.

– Ты меня не знаешь, и я – тебя,– успел он сказать Матрене, прежде чем Кузьма с Тюфяком ввалились в избу.

Тюфяк осмотрелся, перекрестился на иконы, заметил Глашу, грустно стоявшую у окна, подошел к ней и, склонив голову набок, заглянул ей в лицо.

– Ох, красотка какая! – с искренним восхищением сказал он и, обняв девушку, прижал ее к груди.

Глаша вспыхнула и стала вырываться. Но Тюфяк крепко держал испуганную девушку. Руки у него были сильные, но не сильнее Тимохиных.

Прикусив губу и засопев, как медведь, Тимоха сжал руку обидчика повыше запястья и отдернул Тюфяка от Глаши.

– Ты что это, дед? – удивился Тюфяк.– Жалко, что ли?

– Отстань от девки, не трогай! – сердито сказал Тимоха и повторил: – Отстань, говорю.

– Отстань, слышь,– вступился и Кузьма.

– Ты смотри, защитники какие выискались! – недовольно проворчал Тюфяк, но Глашу больше не трогал.

– Когда тут с девками баловаться,– сказал Тимоха поспокойнее.– Бой, сказывают, решительный будет. Поучил бы, как из пулемета стрелять. А ты с девкой...

– Верно, дед, говоришь,– согласился Тюфяк.– Поучу. Только уговор: вперед ты, если что, скажи, а рукам волю не давай. Вон у тебя лапы-то, как у медведя...

Тюфяк успокоился, заглянул в печь, вытащил оттуда чугун с похлебкой и с аппетитом поел. Потом они с Кузьмой вкатили в избу пулемет, старательно протерли его, и Тюфяк снова стал обучать их стрельбе.

Вдруг Тимоха спохватился:

– Коня с твоим с пулеметом забыл напоить! Да сенца надо бросить ему, коню-то. Эй ты, девка! – грубо крикнул он Глаше.– Пойдем, покажешь, где тут у вас воду берут. Да поживее, слышь!

– Давай я с ней схожу,– вызвался Тюфяк.

– Ты знай свое дело,– возразил Тимоха.– Мой конь из чужих рук и пить не станет. Он меня одного признает. Понял?

Глаша накинула платок, взяла деревянное ведро и пошла к ручью. Следом за ней Тимоха вел в поводу Бойкого. Наступали сумерки. Снег становился серым, лес почернел.

Глаша зачерпнула воды, поставила ведро на снег. Бойкий жадно уткнулся мордой в прорубь.

– Вот что, Глаша,– тихо сказал Тимоха,– уходи из дому. Сразу уходи.– Он вздохнул тяжело.– Уходи, слышь, а то убьют тебя изверги.

– Куда идти-то? Не лето теперь.

– В Осиновку беги. Красные там,– сказал Тимоха.– Скажешь ихнему командиру: бой хотят принять. Скажешь: пять пулеметов теперь у Зубова. Да где окопы накопали – все расскажешь.

– А может, и тятя там и Фомка? – спросила Глаша.

– Того не знаю,– ответил Тимоха.– А все может быть.

– А ты как же?

– А я тут. Нельзя мне уйти. Смотрят за нами. А ты зайди домой, матери скажись да и ступай.

Бойкий оторвался от проруби, поднял голову, громко фыркнул. Глаша подняла ведро и пошла не спеша. Чуть поодаль медленно брел Тимоха, держа в руке повод.

Глава девятая

ПЕРЕД БОЕМ

Зубов знал, что богаче Авдея в Пикановой никого нет. Убедившись в том, что солдаты вырыли окопы за ручьем и подготовили пулеметные точки на склоне возвышенности, он с двумя офицерами зашел к Авдею.

Хозяин встретил офицеров радушно, досыта накормил их, поднес самогона.

Зубов первым вышел из-за стола, вытер руки и спросил:

– Из ваших-то кто-нибудь воюет за красных?

– Не без того, господин капитан. Пров Грунич ушел к большевикам. Прошлую осень ушел, а жена с дочкой тут. Бедно они живут. Хлеба совсем нет. И коровенки нет. Чем живы, не знаю.

– Хлеба нет, скота нет, сами, может, пригодятся,– сказал Зубов и пошел проверять посты.

Тем временем Тимоха с Кузьмой уже легли спать на полу, Матрена дремала, сидя у печки, а Тюфяк все поджидал Глашу. Наконец, не выдержав, он спросил:

– Дочка-то скоро придет?

– Так уж должна бы быть,– ответила Матрена.– К соседке пошла, закваски взять. Скоро вернется.

– Смотри у меня! Обманешь – убью,– пригрозил Тюфяк и выглянул на улицу – посмотреть, не идет ли Глаша.

Но вместо Глаши к избе подошел офицер с двумя солдатами. Позади них шагал Авдей.

Когда они вошли, Тимоха с Кузьмой поспешно встали и Тюфяк вытянулся в стойке «смирно». Поднялась и Матрена.

Офицер оглядел убогую, закопченную избу, шагнул к Матрене и спросил строго:

– Где мужик-то?

– Не знаю,– чуть не плача, ответила Матрена.– Как прошлую осень в Богатейское поехал, так и не был. И слуху нет от него.

– Это точно, господин офицер,– вмешался Авдей.– Никто ничего не слыхал. Его, может, и в живых-то нет. Война...

– Хлеб есть? – спросил офицер.

– Какой у нас хлеб? – сказала Матрена.

– Тут хлеба не ищите,– поддакнул Авдей.– Пашни-то у Прова курицу разве прокормить. Каждый год голодом сидят, на семена зерно занимают. А теперь без мужика-то и вовсе. Он хоть лесовать ходил...

– Ну, собирайся! – неожиданно сказал офицер, не дослушав Авдея.

– Куда, батенька, с вами, что ли? – громко заплакала Матрена.– Да за что же меня-то?..

– Сказано – собирайся, стало быть, собирайся! – грубо сказал солдат.– Там скажут, за что. Спасибо скажи, что шомполами не поучили.

– Да куда же вы меня, бедную? – не унималась Матрена, неторопливо надевая старую шубу.

– Живей, живей! – подгонял солдат.– Далеко не уведем, не бойся.

Матрена накинула на голову старый платок, повернулась к божнице, перекрестилась.

– Спаси Христос и помилуй...– сказала она и послушно вышла из избы.

Солдат свернул цигарку, сунул в рот и, легонько подталкивая Матрену прикладом, пошел следом за ней. Когда они проходили мимо конюшни, он замедлил шаг, сунул винтовку под мышку и закурил.

– Жечь вас нужно, заразу красную! – сказал он злобно и швырнул горящую спичку на кучу соломы.– Чтобы и духу вашего не осталось!..

– Упаси бог! – испуганно крикнул Авдей. – Она-то сгорит, так не беда бы. У ней и гореть-то нечего. Да ветер вон. Понесет по деревне пожар, все сгорим.– Он распахнул шубу, проворно кинулся к соломе и полой пригасил начавший разгораться огонек. Потом горстями собрал снегу и старательно закидал почерневшее от огня место.

Солдат не обернулся даже. Он дальше погнал Матрену, а Авдей семенил вдогонку и приговаривал себе в бороденку:

– Вот идолы... Все им нипочем... Сожгут – и сгоришь. Очень просто...

Матрену привели к Авдеевой избе, втолкнули в пустой амбар и заперли на замок. Она присела в углу, закуталась в шубу и долго всхлипывала, гадая о том, что с ней будет.

В хате у Прова опять стало тихо. Тимоха с Кузьмой снова улеглись на полу, а Тюфяк все не спал. Наконец, нарушив молчание, он сказал вслух:

– Куда же девка-то запропастилась? Может, вы знаете, мужики?

– Откуда нам знать? – лениво откликнулся Тимоха.– Знахари мы, что ли? Спи-ка давай. Утро вечера мудренее.

Глаша, в короткой шубейке нараспашку, по узкой лесной тропинке бежала в Осиновку. Когда она добежала до деревни, было совсем темно. Но она хорошо знала дорогу и не боялась ни леса, ни темноты. Вдруг грубый окрик остановил ее:

– Стой! Кто идет?

Глаша испугалась, но не остановилась. Она только сбавила шаг и отозвалась:

– Я!

– Стой, говорят, стрелять буду! – раздался из темноты тот же голос.– «Я, я»! А кто «я»?

– Глашка я, из Пикановой.

Поняв по голосу, что идет женщина, из темноты вышел солдат с винтовкой.

– Чего по ночам шляешься? Пулю хочешь заработать?

– К тетке я иду, по делу,– бесстрашно ответила Глаша.

– «К тетке, по делу»...– передразнил солдат.– Какие ночью дела?

– А ты, солдат, красный или белый? – спросила Глаша, разглядев винтовку в руке у солдата.

– А тебе какой нужен? – помягче сказал солдат.– Ну красные мы. Тогда что?

– Начальника вашего нужно мне повидать. Самого главного.

– Нет у нас начальников. У нас командиры,– совсем уже дружелюбно сказал солдат.– Донесение, что ли, какое?

– К командиру мне нужно,– упрямо повторила Глаша.

– Так бы и говорила сразу. А то «к тетке»... Слышь, Гриша, отведу я ее.

– Веди, – послышалось из темноты. – Отведешь – и назад.

Солдат повел Глашу в деревню, подошел к дому, в окнах которого чуть светился огонек, и, оставив ее у крыльца, сказал:

– Постой тут, доложить нужно.

«А вдруг белые тут?» – подумала Глаша и почувствовала, как сжимается от страха сердце.

Но тут вышел тот же солдат и сказал весело:

– Заходи, девка, командир велел. А я пойду...

Глаша осторожно переступила порог, боязливо прижалась к дверному косяку, готовая в любую секунду выскочить на улицу. За столом, скупо освещенным керосиновой лампой без стекла, сидели четверо в шинелях. Пятый, в кожаной куртке, заложив руки за спину, шагал из угла в угол. В избе было тихо. Все молчали, ожидая, что скажет Глаша. Но она оробела и не могла выговорить ни слова.

Наконец тот, что в кожаной куртке, подошел к порогу, глянул Глаше в лицо и сказал вежливо:

– Проходи, девка, проходи, не бойся. Чего у тебя?

– Командира мне нужно,– осмелела Глаша.

– Я и есть командир. Так чего?

– Красный, дяденька? – спросила Глаша.

– Красный, не бойся. А ты-то откуда. Чья такая?

– Из Пикановой я. Глашка, Прова Грунича дочь. Мой тятя тоже красный.

– Постой-постой, девка,– сказал командир.– Грунич в нашем отряде. Повидать его хочешь?

– Так если можно...

– Затем и пришла?

– Не. Меня дядя Тимоша прислал. Белые к нам в Пикановую приехали. Беги, говорит, в Осиновку...

– Постой-постой, не спеши...– остановил ее командир, что-то припоминая.– Тимоша-то лесовик, что ли? Фомкин отец?

– Ну да. Фома тоже вместе с тятей.

– Давай-ка, Иван,– сказал командир одному из сидевших за столом,– веди сюда Прова и Фому. А ты, Глаша, пока не спеша все по порядку рассказывай. Ну, белые приехали. Когда, сколько?..