Текст книги "Ратное счастье"

Автор книги: Валентина Чудакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

А потом в наступлении я была убита в атаке вместе с ним. Не скоро воскресла... И кто знает, что было бы со мной, если бы я не нашла для себя настоящего места в новом качестве. Но долго еще – вдруг приснится, живой, и я плачу в полевую сумку, служащую мне подушкой... И больше не хочу!.. И понимаю Марию Васильевну. А кругом такие парни!.. Хорошо, что меня теперь защищает мое положение – не очень-то подойдешь!.. И все равно приходится нарочито растопыривать колючки: Павлик Седых, кажется, уже «заболел» той же болезнью, что и комбат Фома Фомич... А мне это зачем? У меня и без любви забот выше головы.

– Соловей, ну что ты за лентяй? Заправь лампу. В горле першит...

Всему бывает конец. Кончилась и наша столь неожиданно затянувшаяся передышка. Теперь нам предстоял ночной форсированный марш на правый фланг фронта: нашу дивизию, вновь боеспособную, в срочном порядке временно перебрасывали в помощь гвардейской армии, ведущей успешное наступление на подступах к Орше.

К концу октября боевая обстановка на всех западных направлениях сложилась выгодно для нас и угрожающе для противника.

Мы – командиры низовых звеньев боевого строя – были непосредственными исполнителями стратегических и тактических замыслов и планов Главного командования, тщательно и конкретно разработанных оперативными отделами фронтовых, армейских, дивизионных и полковых штабов.

Каждый из нас, от командира взвода и до комбата, в огромном размахе наступательного сражения отвечал только за свой участок поля боя. Поэтому мы не могли знать в деталях всей сложности расстановки боевых сил в больших масштабах.

Однако на сей раз, на передышке, нас о положении на фронтах достаточно осведомили армейские агитаторы. Фашистское командование, во главе с самим Гитлером, после успешного летнего наступления Красной Армии рассчитывало на «оперативную паузу», полагая, очевидно, что наши войска выдохлись и не смогут развить дальнейшее наступление в условиях осенней распутицы и бездорожья. Однако эти прогнозы не оправдались: успешное продвижение наших войск в восточных районах Белоруссии продолжалось весь октябрь. Фашисты забили тревогу, опасаясь стратегического разрыва между группами армий «Север» и «Юг», что частям Калининского фронта дало бы возможность выхода в Польшу и Восточную Пруссию. С лихорадочной поспешностью противник начал строить укрепрайоны на промежуточных рубежах, используя, естественные преграды: многочисленные озера, реки, болота,– сгоняя на эту каторжную работу военнопленных и местное население под дулами автоматов.

Особо упорные бои шли на Витебском направлении. Для спасения положения Гитлер перебросил сюда с других фронтов массу бомбардировочной авиации. Несмотря на плохую погоду, фашистские летчики на самолетах нового типа налетали на боевые порядки и резервы по нескольку раз в сутки группами в сорок – пятьдесят бомбовозов. Однако войска Калининского фронта штурмом освободили город Невель и продолжали наступление в полосе Витебск – Полоцк. Уже почти открылись ворота в Прибалтику.

Не менее кровопролитные бои шли на Гомельско-Бобруйском направлении. Почти все восточные районы Белоруссии были очищены от оккупантов. Войска Центрального и Западного фронтов готовили решительный удар в направлении Орша – Могилев. Немецкие группы войск «Север» и «Центр» оказались разрезанными коридором шириною около двадцати километров и были лишены возможности оперативной переброски.

Вот в этот-то узкий коридор-пробоину, далеко вырвавшись вперед, и устремились части гвардейского соединения, которому мы теперь были приданы.

Ночной марш-бросок имеет свои положительные и свои отрицательные стороны. Он труден и требует предельного напряжения физических сил пехотинца. Зато ночная темнота надежно гарантирует от налета авиации и обеспечивает скрытность передвижения. Впрочем, рассуждения и сомнения—не наше дело. Есть приказ, и его надо выполнять.

На сборы было дано полтора часа. Однако уже через час стрелковая рота старшего лейтенанта Игнатюка в полном боевом порядке, без суматохи и шума вышла на шоссе и в ожидании команды, приняв вправо, пропускала многочисленную тракторную, конную и самоходную артиллерию резерва Главного командования. Утробно ворча моторами и оглашая окрестности неистовым ревом, проходила танковая колонна. Вся эта грозная техника торопилась туда же, куда и мы,– на Оршу.

Мою роту выстраивали старшина Василий Иванович и Николай Пряхин. Пулеметы уже были установлены на волокушах. Однако в последнюю минуту меня вдруг взяло сомнение: не перегрузить ли «максимы» на солдатские плечи? С целью разведки я выбралась на шоссе и ахнула: под колесами и гусеницами подмороженный и прикрытый свежевыпавшим снежком дорожный покров буквально раскис. Как тащить волокуши по голой земле и гравию?.. Опять, выходит, я опростоволосилась, не предусмотрев и не взвесив всех деталей «за» и «против».

Пушки и пушчонки всех систем и. калибров нескончаемым потоком тянулись в сторону передовой. Рычали сильные трактора, урчали моторы самоходок, позвякивали лафеты. От гусениц и шин, как мелкие осколки, летел по сторонам гравий. Оглушенные ревом, беспокоились мохноногие короткохвостые кони-битюги. Тяжело поводили взмыленными боками, вздрагивая под кнутами и приседая широкими крупами, протестующе взвизгивали и ржали, точно жалуясь на свою нелегкую ратную службу.

Распутывая постромки упряжи, переругивались ездовые и форейторы. Артиллерийские офицеры, поторапливая, беззлобно пристегивали к уставной команде «подкалиберные» словечки.

Ротный Игнатюк, чутким сердцем угадав мою тревогу, пожал мне руку: «Не волнуйся. Поможем». Этот небольшого роста тридцатилетний офицер, складный и подбористый, с очень смуглым, сухощавым и красивым лицом, на редкость молчаливый и неулыбчивый, тем не менее был мне симпатичен своей несуетностью и деловитостью. С первого же знакомства у них с моим взводным Сомочкиным установились самые дружеские отношения, и это не могло меня не радовать. Однако поначалу меня смущали глаза Игнатюка: казалось, что его ярко-черные крупные зрачки зримо выплескивают тщетно скрываемое и непонятное– не то тревогу, не то какую-то непереносимую обиду. Но теперь я уже знала, что это не то и не другое. Просто неизбывная и действительно затаенная личная боль: при бомбежке погибла вся его семья – жена, мать и двое детишек-дошколят...

Размышлять мне было некогда. Переговорив со старшиной, я решила идти с волокушами хотя бы до_ первого большого привала, там видно будет, В случае необходимости перегрузим на себя, а волокуши оставим с «маяком» на дороге: старшина, с большим трудом заполучивший для ротного имущества одноконную фуру, подберет.

Общее построение батальона несколько задержала сборная рота капитана Пухова. Что-то там не срабатывало. Александр Яковлевич, как всегда, суетился, нервничая, повышал голос на взводных командиров. Возмущаясь, Парфенов ворчал: «Вот уж истина: где кончается порядок, там начинается пехота!..»

У меня все сошло более-менее благополучно. Перепало малость только Соловью. Бедняга под тяжестью туго набитого «сидора» согнулся, как странник-богомолец.

Эй, купец! – окликнула я его. – Что у тебя там?

Щурум-бурум и жареные гвозди,– бойко отозвался связной. – Все в хозяйстве гоже. Я ж не такой бездомовник, как вы...

Я приказала ему сдать вещмешок старшине на повозку и следовать в хвосте роты – на случай помощи отстающим.

Маршевая колонна шла довольно ходко, без ЧП, разговоров и пререканий. В тишине слышался только хруст гравия под солдатскими ногами да отвратительный, как зубная боль, скрежет по земле днищ пулеметных волокуш.

Вдоль колонны, взад-вперед, как некий дух, «летал» комбат Фома Фомич, против обыкновения злющий – не подходи! Придираясь к мелочам, срывался на крик, как капитан Пухов. Что такое? Я было с досадой подумала: «Вот она – эта самая любовь. На глазах характер портится...» Однако, сомневаясь, спросила рядом идущего Вовку Сударушкина:

Что с ним? Точно с цепи человек сорвался...

А то ты и не знаешь? – не без подковырки ответил мне комсорг. – А «слепую» атаку ты едала?

Ас чем ее едят?

Оказалось, что у комбата была причина для срыва. Он почему-то всерьез надеялся, что нас вернут на свои прежние позиции, где нейтралка была изучена вдоль и поперек и пристреляна до последнего кустика. И теперь он переживал этот свой просчет. Фому Фомича можно было понять. А если на рассвете прямо с марша в бой? Что успеешь и что увидишь в темноте на новом месте, в незнакомой обстановке? Действительно, придется воевать «вслепую». Эх-ма! Признаться, и меня начал посасывать червяк тревоги. Как-правильно расставить пулеметы? Как приглядеть запасные позиции?..

В половине ночи мы со всеми предосторожностями пришли на исходные позиции – промежуточный рубеж: в систему траншей и окопов, совсем недавно отбитых гвардейцами у противника.

Гвардейцы сменялись тихо: ни одна железка не брякнула. Действительно по-гвардейски, умело.

Заминка вышла только у меня. Мой гвардейский коллега, торопясь вывести людей с позиций, решил было разом снять все свои пулеметы. Не имея возможности хоть как-то сориентироваться в темноте, я решительно запротестовала. И он был вынужден уступить. Сменялись популеметно – баш на баш. Мне, разумеется, ничего другого не оставалось, как занять готовые пулеметные открытые площадки. Правда, мой сердитый собрат по оружию на прощанье вручил мне сводную схему пулеметного огня противника и отчетную карточку контрогня. Спасибо. Но ведь за ночь фашисты могут все переиграть, и тогда мне эти документы будут полезны, как петуху тросточка.

В траншее было зябко и грязно. Снег, перемешанный артогнем с землей, подтаивал на глазах, стекая струйками ржавой грязи на дно полупрофильных окопов. С низких брустверов, как потревоженная лава, сползала вязкая глина. Промокшая обувь ледяными тисками схватывала ноги. Однако никто не жаловался. Даже новички.

Был предрассветный час затишья – пауза, когда противные стороны, выплеснув ярость в напряженной схватке, остывали, накапливая силы. Тишина в данном случае была для нас помехой номер один. Как выявишь вражеские огневые точки в натуре, когда они молчат? Может, спровоцировать?.. Тем более что после марша пулеметы все равно необходимо опробовать. Не с постоянных позиций, разумеется, а кочевым способом.

Посоветовавшись с комбатом, я так и поступила. «Максимы» зарядили специальными лентами с трассирующими патронами – по светящимся пунктирам полета пуль можно скорректировать направление огня.

Целый час, кочуя по траншее от фланга до фланга, мои пулеметы работали на пределе, пытаясь вызвать ответный огонь. Но фашисты – ни выстрела! Как вымерли вражеские позиции. А между тем чуткое ухо пехотинца улавливало, что там идет скрытная деловитая возня. Доносилось осторожное позвякивание лопат.

– Не иначе как убитых «он» хоронит,– предположил старший сержант Пряхин.

Я Николая поддразнила:

– Попал... пальцем в небо. «Он» же не хоронит погибших на месте – в тыл утаскивает. Позиции фрицы, наверное, укрепляют. Вот и вкалывают под сурдинку...

Пулеметчики, получив сытный ужин и авансом завтрак, так наелись, что едва отдувались. Старшина Василий Иванович, посмеиваясь, удивлялся:

Верите ли, пять термосов чаю выхлестали! Куда только влезло...

Это хорошо,– возразила я. – По крайней мере, согрелись.

Отошли,– согласился старшина. – Водки ж двойную чарку получили.

Не заснули бы... – встревожилась я.

– Да что вы? Где ж тут спать? Печурки пока топить не приказано.

– Рассказывайте! Вон Воробьев на ходу умудрился заснуть. Носом по земле прошелся...

– А, Воробьев!.. – брезгливо сморщился старшина. В разговор включился только что подошедший Кузнецов:

Да не спал он, товарищ лейтенант! Говорит, куриная слепота напала.

А не симулирует?

– Да кто ж его знает... Вполне возможно. А как докажешь?

– Тьфу,– сплюнул старшина. – Тоже мне – хвороба. Я о ней с сорок второго и не слыхивал.

На всякий случай я приказала Кузнецову не ставить Воробьева на ночную вахту – вдруг и в самом деле не притворяется.

Мимо нас, возвращаясь с рекогносцировки, в сопровождении офицеров артиллерийской разведки торопливо прошел комбат. На ходу кивнул мне: «Салют, старлей!» Гм... давно не виделись. Отошел, авансом пережив свою «слепую» атаку. Ах, комбат, комбатище, пусть нам повезет!..

Комбатов Мишка тоже на ходу передал мне приказание: через час на оперативку.

Когда я была на позициях Серикова – приятно удивилась. Он стоял у своего центрального пулемета рядом с капитаном Пуховым. Супротивники тихо и мирно совещались. Увидев меня, Александр Яковлевич откровенно рассмеялся:

– Вот она – твоя командирша! Тут как тут. Небось, думала, что я тебя без соли трескаю...

Я не стала расспрашивать, как они поладили. Обошлось – и ладно. Ко мне с разрешения командира взвода обратился сержант Вася Забелло и, явно конфузясь, передал четыре смятых листка, вырванных из полевого блокнота.

– Вот, товарищ командир... от меня, от Приказчикова, Мити Шека и от Малышева... в партию. Только не знаю, так ли написали?

Заявления были одинаково лаконичны: «Идя в бой за Родину, прошу считать коммунистом». А пониже текста рекомендации на каждого – от старшины и Николая Пряхина.

– Хорошо,– одобрила я.– Сейчас отдам парторгу.– И мельком подумала: «А Вовка Сударушкин молодец! Не забыл».

Парторг батальона капитан Никандров только накануне марша возвратился из госпиталя, и мы еще не успели познакомиться. От первой нашей встречи я о нем не вынесла никаких особых впечатлений. Обыкновенный пожилой человек: маленький, довольно полный и почти лысый. Впрочем, к политработникам у меня особое почтение со времен комиссара Юртаева и Димки Яковлева. Я не сомневалась – поладим, хотя принял парторг меня хмуро, молча взял заявления и одобрил кивком головы. Мы вместе отправились на оперативку, но и по дороге я от него не услышала ни одного слова.

Оперативка уже началась. Все офицеры батальона (кроме взводных командиров) в просторной трофейной землянке сидели плотно на двухъярусных нарах и прямо на полу вокруг опрокинутой вверх дном бочки из-под горючего. На бочке, как расписная скатерть,– карта, испещренная красными и синими пометками. Трофейная лампа была подвешена к центру потолка на трофейном же телефонном проводе.

Тут собрались не только наши – батальонные, но и представители всех приданных средств: артиллерии, связи, поста воздушного наблюдения, и даже были три танкиста, среди которых выделялся моложавый и дородный подполковник: глазастый, розовощекий и по-партизански бородатый. Мне уступили место на нижних нарах.

Комбат Кузьмин, хозяином стоящий над бочкой-столом, прервал себя на полуслове и, мельком взглянув на свои наручные часики, величиною с блюдце, ехидно осведомился:

– Проснулись, синьорита? Позволите продолжать?

Кто-то невидимый в углу захихикал. Танкисты уставились на меня в шесть пар глаз. Уши мои запылали, как ошпаренные.

– Это я ее задержал,– заступился парторг Никандров. Комбат – ноль внимания. Наш Фома Фомич, оказывается, умеет быть не только сердитым, но и весьма ядовитым, потому и «выкает». Ишь ты,– «синьорита»...

Но после ночной взвинченности он опять был собран, лаконичен и точен. Распоряжаясь направо и налево, вертелся, как на пружинах, все видел и все помнил.

– Полагаю, все готовы? Но, друзья мои, умерьте на время наступательный пыл. У нас пока другая задача. Яволь?

Значит, наступления в ближайшие часы не предвидится. Вот тебе и «яволь». Но здесь не было рвущихся в бой взводных командиров, и потому заявление комбата не вызвало разочарования.

Обстановку в подробностях докладывал начальник штаба полка майор Корнилов, который, разумеется, был во всем осведомлен больше любого из нас.

Мы пока не можем наступать потому, что фланги отстали. Наш теперешний тактический рубеж представлял собой дугу, вогнутую вовнутрь, с узкой петлей-коридором посередине – уступом вперед в десять километров. Этот небольшой плацдарм имел кодовое название «Чертов палец»: позиции нашего полка пришлись как раз на самое его острие. Наша ближайшая задача – во что бы то ни стало удержать рубеж до начала штурма с флангов. На случай контратак и будущего наступления нам и придали танки – грозные «тридцатьчетверки», .зарывшиеся в землю за нашими спинами в тыловой лощине чертовой петли. Нас будет поддерживать масса артиллерии – около двухсот орудий на квадратный километр! Они уже начали пристрелку и беспокоящий огонь по переднему краю и ближним тылам противника. Надрывный рев пушек разного калибра глухо, но отчетливо слышался даже тут – в подземелье. Фома Фомич, улыбаясь, по-мальчишески поднял вверх большой палец:

– Сила!

Противотанковые, заранее выкаченные на прямую наводку, до поры до времени молчали. На артиллерийский пробный огонь отвечали только фашистские дальнобойки, и то с большими интервалами. Взрывы огромной силы сотрясали глубину земли где-то за стенами нашего убежища. Лампа моргала вспышками. Со щелястого потолка прямо на наши головы, как живой, струился песок. Никто на это не обращал внимания. Только Парфенов после особо громоподобного взрыва, с сомнением поглядев на потолочное перекрытие, пошутил:

– Вот ляпнет сюда такая дура, и, как говорит комбат, аллее капут.

– Генук трепаться,– отмахнулся Фома Фомич.– Не ляпнет. Нечего ей здесь делать. Не отвлекаться, товарищи офицеры! Время!..

Тот же Парфенов с уверенностью заявил!

– Да не будет контратак! Только хорохорится мразь арийская. Им не до жиру – быть бы живу. Перегруппировку-то прозевали! С нами теперь надо на «вы», да и то не сговоришься...

Майор Корнилов предостерегающе растопырил широкую ладонь:'

– Уверенность, товарищи офицеры, хорошее дело Но... – он выдержал многозначительную паузу,– умеренность – золотая середина. Вредно считать противника слабым. Перехвачена шифровка. Гитлер не намерен с нами шутить. Наверняка попытается выровнять линию обороны. Потерю Орши заранее расценивает как сдачу половины Берлина. Перед нами их штрафники под пулеметами отборного полка СС. Без суда и следствия по приказу Гитлера на месте вешают и расстреливают не только дезертиров, но и всякого рода пацифистов. Так что…

Ясно! – выразил общее мнение комбат. – Ближе к делу. – И вдруг напал на меня:—Заруби, старлей, на своем коротком носу: не трогать танки! Ишь умница, командует: «По смотровым щелям огонь!» Едва вражью пехоту не прозевала. Чуть до рукопашной дело не дошло.

Да не подавала я такой команды! Что я, по-вашему, идиотка? – От возмущения мне стало жарко, как в бане.

– Сядь!—прикрикнул комбат. – Лупят, понимаете ли, по танкам без пользы...

«Лупят!..» Справедливо, ничего не скажешь. Да один только Вахнов и «лупил»! За что его и жучили все, кому не лень. Награды заслуженной лишили. Это ли не наказание? Чего ж тут старое вспоминать?..

Когда начались взаимные претензии, все оживились. По мелочам перекинулись наши с приданными и наоборот. По-настоящему перепало только командиру полковой роты связи, которого я видела впервые. Молодой щеголеватый капитан, чувствуя себя без вины виноватым, не оправдывался; но он и в самом деле не имел возможности удовлетворить наши претензии по своей линии, кроме одной смехотворной. Полковая телефонная связь недавно по приказу перешла с цифровой на словесную. И молодые телефонисты, подражая в озорстве разведчикам и пользуясь бесконтрольностью, изобретали такие позывные, от которых сами кисли от смеха по всем линиям связи.

Развлечение себе нашли! – возмущался комбат. – Да какой я к чертовой бабушке Горыныч?

А я почему Питон? – поддержал его капитан Ежов. – Ишь юмористы! Мы и так на этом пресловутом коде изъясняемся как папуасы...

И верно. За войну наивный код осточертел – совсем разучились разговаривать нормально. Ну, куда не шло: снаряды – «огурцы»; патроны – «картошка»; перловая каша – «шрапнель»; раненый – «сломанный карандаш»; бой – «сабантуй» и тому подобные премудрости в кавычках. А то ведь даже сам командир полка осведомляется у комбата: «По зубам получили?»– что означает: поели? «По ноздрям выдали?» – это о куреве.

– А пулеметчица наша – Жаба!—звонко расхохотался Вовка Сударушкин.

В самом деле, как отвечу на вызов? «Жаба слушает!»– Соловей в корчах смеха падает на нары.

– Учту! – заверил капитан-связист.

Ко мне, слава богу, претензий пока не было. И даже от капитана Пухова. Зато у меня была серьезная просьба ко всем трем командирам стрелковых рот. Из моего личного прошлого опыта.

– Не закрывайте мои сектора обстрелов! – предупредила я авансом, на случай наступления. – Я же лишена возможности вести огонь через головы! Мы ж всегда на прямой наводке...

– А вы не отставайте от пехоты! – возразил Парфенов

Я вспылила:

Ишь умник! Что тебе пулемет – винтовка? Подхватил под мышку и побежал? Помогать надо! На стрелков работаем!

Сядь, старлей,– пригвоздил меня к месту комбат.– Чего кипишь? Никто ж и не отказывается. Ломится, понимаете ли, в открытую дверь. Я тебе не раз, старлей, говорил – выдержки больше!

Отставить, товарищ капитан!—взвилась я. – Что за «старлей»? У меня звание и фамилия есть! (Вот тебе за «синьориту».)

Виноват. Исправлюсь,– улыбнулся Фома Фомич.

Братцы, вот бы нам такую в полк! – обращаясь к своим, воскликнул подполковник-танкист.

Ну и плакали бы! – с мрачной шутливостью ввернул Парфенов. Грохнул общий хохот.

Комбат бухнул кулаком в бочку, как в барабан:

– Тихо! Что вам тут – посиделки? Послушаем представителя службы воздушного наблюдения.

Пожилой осанистый майор в ловко сидящей лётной полевой форме ничего нового не сказал. Мы уже знали, что возможны массированные налеты вражеской авиации, как это было на Невельском направлении. Зенитных батарей, на мой взгляд, нам придали достаточно. Однако комбат мне приказал:

Три «машины» на зенитные установки! Зарядить бронебойными.

Здрасте! – поклонилась я, не скрывая иронии.– Колеса где возьму?

Капитан Ежов подпустил шпильку!

– А «сорок мальчиков из-под печки» для чего? Тут я сообразила:

Хорошо. На время размонтирую повозку старшины. А концентрические прицелы где? А съемные кронштейны? Не по стволу же наводить?

Бесполезная волынка,– подал голос ротный Игнатюк. – Они ж теперь по головам не ходят. Из пулемета не достанешь.

Я тоже категорически против,– поддержал коллегу . старший лейтенант Самоваров. – Нам важнее огонь ее пулеметов наземный. Почему бы на зенитки не поставить противотанковые ружья, пока они без дела!

– Правильно! – крикнул с места капитан Пухов. На том и порешили.

В самом конце оперативки появился полковой инженер майор Истомин. Он огласил приказ по дивизии: немедленно приступить к минимуму фортификационных работ. Для меня это означало углубить дно траншеи на открытых позициях полукругового сектора обстрела и устроить над ними перекрытия – навесы. Это была разумная мера – хоть какая-то гарантия от осколков. Надо срочно раздобыть лопаты и пилы. А и кислые же физиономии будут у моих взводных командиров!

– Слышите? – Комбат опять поднял палец вверх.– Смолкли. Разбегаемся и приступаем во все лопаты, пока тихо!

Парторг Никандров задержал членов партбюро и велел мне немедленно прислать подавших заявления.

Комбат Фома Фомич хотел меня поселить на своем КП, чтобы «была под руками», как он выразился. Но мне казалось важнее иметь под руками пулеметы и неопытных командиров взводов. Это я без труда доказала начальству и поселилась в центре батальона, в просторной, хоть и неуютной, землянке ротного Самоварова, с полного согласия последнего. Встать в полный рост тут могла только я. Соловей упирался макушкой в бревенчатый потолок. А Петр Иванович Самоваров у себя дома вынужден был ходить внаклонку. Это бы еще ничего. Но ни в одном жилом блиндаже не было спасительных печек-бочек. Отапливались они, как курные избы во время оно,– по-черному. Печурками служили норы-ниши. Если развести костер, дверь надо открыть настежь. Какое уж тут тепло? Стены без жердевой обшивки были скользкие – в изморози, глиняные нары как лед. Но это пока не заботило ни меня, ни Самоварова.

В траншее меня встретил старшина Василий Иванович. Золотой мужик – уже заранее позаботился о деле: раздобыл три пилы и двенадцать лопат. Негусто– по одной на пулемет, но, несмотря на позднюю осень, земля вглубь почти не промерзла. Да и верхний слой еще можно было прогрызть без особого труда.

– А там малые саперные в ход пойдут,– тут же решила я. – По крайней мере, народ согреется.

– Уже,– кивнул старшина. – Два часа как греются. Я тут без вас распорядился. Работают. Да, Воробьева я к Марии Васильевне спровадил. На экспертизу, так сказать. Может быть, и в самом деле авитаминоз– слепота эта самая куриная.

Ну и что?

Оставила на двое суток. Надо, говорит, понаблюдать. Сразу не определишь. Сказала, это бывает отнедостатка витаминов.

Странно, что у одного Воробьева, как по заказу. Ладно, посмотрим. Вот что, дорогой Василий Иванович. Надо поторопить людей. Скоро рассвет. Да и тишина, сами знаете, может взорваться каждое мгновенье. Идите-ка вы на левый, к Серикову. Посмотрите, что он там за два часа наворочал. Подгоните. Я – на правый, к Сомочкину. Встречаемся в центре – у Кузнецова. Если успеем, командиров созовем для последнего наставления, так сказать. Ни пуха„.

Наш теперешний промежуточный рубеж в натуре выглядел как пародия на линию обороны. Строили его наспех не мы – фрицы, и потому все здесь было шиворот-навыворот. Двери жилых землянок – со стороны противника. Амбразуры дзотов нацелены нам в грудь, и приспособить их для боя наскоро нельзя. В них только можно укрыть народ от артогня и бомбежки. Поневоле гвардейцам, которых мы сменили, пришлось использовать открытые площадки. А нам их теперь предстояло укрепить.

Стрелки торопливо перебрасывали глину и землю с верха тыловой стенки траншеи на верх фронтальной, устраивая и укрепляя новый боевой бруствер; углубляли главный ход сообщения, перекрывали бревнами и землей стрелковые ячейки. Командиры взводов вкалывали наравне с солдатами. Павлик Седых со всего плеча орудовал тяжелой кувалдой, дробя верхний слой земли. По всей линии боевых позиций шла незамаскированная торопливая работа: стучали кайла, позвякивали лопаты. В самом ближайшем тылу верещали пилы. Противник, конечно, слышит и, вероятно, думает, что мы прочно встали в оборону, не помышляя о наступлении. Будут ли наступать фашисты – нам точно тоже неизвестно. Однако не зря же майор Корйеев предупреждал: бой – оборонительный или наступательный – будет. А пока они, как и мы, вгрызаются в землю: идет двусторонняя игра в «кто кого перехитрит». Все правильно: готовясь к схватке, укрепляйся.

Это мне и пришлось как следует внушить первому с правого фланга – Сомочкину. Кажется, парня перехвалила. А он и подвел. Называется, укрепился! Снял на дне площадок грунт только на глубину лезвия лопаты да устроил над пулеметами жердевые шалашики на курьих ножках и отдыхает, довольный! Только позицию Пряхина можно было бы со скидкой признать готовой к бою, а остальные три...

Сейчас толкну хорошенько, и все это полетит на солдатские головы! А если снаряд или бомба?! – В землянке ротного Игнатюка я отчитывала Сомочкина, как никогда. – Меня изумляет ваша несерьезность! Ребенок вы, что ли?

Инструмента мало...

Молчать! А малые саперные вам для чего выданы? Нагибаться лень? Стыдитесь: у вас по шесть здоровенных мужиков на пулемет! За два часа дзот можно было построить!.. Раскатать немедленно! Переделать! Дно углубить на полметра! Бруствер поднять. Почему у Пряхина не спросили? Субординация заела? Зазорно с сержантом советоваться? А почему я буквально во всем советуюсь со старшиной и не считаю это для себя унизительным? Где люди? Объявляю боевую тревогу! За работу! Бревен напилить настоящих, а не эти хворостинки. Валерий Иванович,– обратилась я к Игнатюку,– проследите, пожалуйста. Мне надо еще к Серикову. – И опять Сомочкину: – Полтора часа сроку. Пусть руководит Пряхин. Приду.

Игнатюк, хмуря густые брови, укоризненно качал, головой:

Сашок, я ж тебя предупреждал, когда уходил. Что ж ты, брат?

Я думал...

Он «думал»!—передразнила я. – Надо прислушиваться к советам старших! Выполняйте!

Почти то же самое оказалось у Серикова. Этому тоже помешало наступательное настроение. Однако попало ему гораздо меньше – по дороге я малость остыла. Почти все в порядке оказалось только у Кузнецова.

Когда основные позиции были более-менее приведены в порядок, я сыграла отбой боевой тревоги. Приказала до особого распоряжения повсеместно установить вахту: двое у пулемета, двое – в землянке, в состоянии готовности, пятый – подчасок – спит. Шестой– командир расчета – выполняет роль караульного начальника и разводящего. Для сигнализации с позиций в землянках, как и в Сибирском полку, подвесили по две снарядные гильзы – одну в другой, конец провода протянули к каждому пулемету: один звонок – вызов командира расчета на позицию; два – какое-либо ЧП; три – боевая тревога. Для солдатских постелей мы использовали лапы еловых и сосновых хлыстов, напиленных на перекрытия. По приказу комбата затопили ниши-норы. Дым окутал передний край, как после артподготовки. Однако это было лучше, чем ничего: даже у таких «печек» обогреться было можно.

Мне все-таки удалось собрать командиров взводов.

Петра Ивановича Самоварова в землянке не было: беспокоясь, проверял позиции. Все трое: Сериков, Кузнецов и Сомочкин – явились минута в минуту, при оружии, противогазах и перископах-разведчиках. Однако они были без касок и малых саперных лопат. Но начала я не с этого нарушения приказа. Пришли старшина Нецветаев и писарь Доронин. У ротного телефона сидел Соловей, временно заменивший телефониста, отлучившегося за запасной катушкой провода.

Я спросила, есть ли у командиров взводов невыясненные вопросы. Таковых не оказалось, что от имени всех троих довольно бодро заявил Кузнецов.

– Все ясно, товарищ старший лейтенант. Мы готовы.

Такой неоправданный оптимизм меня не обрадовал. Скорее, наоборот. Это плохо, когда человеку все ясно. Мне, например, перед боем почти никогда не бывает ясно все до конца. Всегда в последний момент выплывают какие-либо неуточненные детали. Да и не верю я, чтобы командиру в его первом бою было все ясно.

Я так и сказала:

– Не верю. Давайте думать вместе.

После довольно продолжительного молчания поднялся Сомочкин, который, кажется, еще не совсем отошел от недавней суровой взбучки. В его мальчишески ясных глазах затаились и обида, и смятение. Он пожал плечами:

– Откровенно, товарищ старший" лейтенант, я не понимаю, что вы имеете в виду?

– Все, голубчик.– Я легонько, но решительно стукнула ладонью по столу. – Хорошо. Раз не понимаете, с вас и начнем. Чур, не обижаться. Здесь все свои. Где ваша каска, товарищ младший лейтенант? " – Моя? – Сомочкин оглянулся, ища сочувствия у товарищей. Никто на него не глядел. – Вы знаете,– продолжал смущенно юный офицер,– она очень неудобна для ношения – на самый нос сползает... И потом, это... ну как бы вам сказать... не очень красиво. А пользы от нее... Ведь не бронированная же.