Текст книги "Сердце Льва (СИ)"

Автор книги: Валентина Перельман

Соавторы: Амиран Перельман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

–

Это да. – Вадим не видел своего собеседника, но чувствовал его присутствие в комнате. Он хорошо представлял, как тот вольготно расселся в кресле возле торшера. – Интересно, что он потребует за свои услуги?

–

Вечная надежда на доброго дядюшку всегда приводила русского простофилю к разбитому корыту. Предлагающий надеется получить максимум от своего предложения. Это надо знать.

–

Максимум – это всё. Если он хочет всё, зачем мне этим заниматься? Пусть сам и вертится. Я ведь не буду даром стараться?

–

Правильно! Но ты ведь тоже захочешь максимум? Зачем же ему отдавать, если есть возможность взять всё?

–

Но я не хочу брать всё.

–

Ты согласен работать за зарплату?

–

Нет, конечно. Я открыл дело и должен иметь прибыль со своего коммерческого предприятия.

–

Какую часть?

–

Это же моё предприятие. Значит, я буду распоряжаться всей прибылью.

–

А он думает, что это его предприятие, и сам желает распоряжаться этой прибылью.

–

Ну, мы с ним компаньоны и договоримся о разделе прибыли.

–

Это ты зря так думаешь. У каждого дела должен быть один хозяин. Если их двое, – дело гибнет. Можно делиться частью прибыли от сделки. А компаньоны обычно, в лучшем случае, оказываются в тюрьме.

–

Но он ведь считает, что это дело его. Значит, у меня не остаётся другого выбора, кроме как стать его компаньоном.

-

Я устал. Помни о нашем разговоре и думай. Не мне за тебя решать. Ты уже взрослый. Решай сам.

Вадим повернулся на бок и посмотрел на кресло. Гостя там не было. Он увидел только, как расправляются складки чехла. Видно, с этого кресла кто-то только что встал.

В назначенный срок Мoрозов позвонил в дверь квартиры Вадима.

–

Иван Палыч! Добрый день! – приветствовал Вадим гостя. – Милости просим!

–

Здрасьте, здрасьте! Мир этому дому.

–

Спасибо! Проходите, пожалуйста.

–

Так! Где наша хозяюшка? – Морозов расплылся в галантной улыбке. – Эти цветы Вам. Красавица, хозяюшка!

–

Спасибо! – Роза взяла букет, сделала реверанс и нарочито-кокетливо улыбнулась гостю. – Милости просим.

Роза посидела с мужчинами, пока они закусывали и хвалили её кулинарию, подала горячее, подождала, когда они завершат свои восторги тостом «За прекрасных дам!», и оставила мужчин, чтоб не мешать их разговорам. Утолив голод и жажду, рвущиеся в нувориши перешли к делам.

–

Ну, – откинувшись на спинку дивана, начал Морозов, – как ты себе представляешь? Что дальше?

–

Если я правильно понял, то Вами предлагалось ввести в коммерческий оборот некоторый капитал, дабы, «в суматохе явлений», сохранить его и приумножить. Я правильно определил задачу?

–

^Да

.

–

Тогда я хочу узнать, какой это капитал, и каким способом Вы можете передать его созданному нами юридическому лицу?

–

Поскольку специально выделенных на развитие бизнеса капиталов нет и быть не может, я просил тебя подумать над способом использования целевого финансирования администрации, которой я руковожу. Подумал?

–

Да. Вот проекты договоров, которые реализуют целевое финансирование. Прямо по статьям расходов этого финансирования. – Вадим передал шесть листков, исписанных его аккуратным почерком. – А это ваши статьи расходов. Можете свериться. – Он подал папку, которую недавно получил от Морозова. Тот посмотрел на заголовки договоров,

выбрал два, а остальные отложил.

–

Так! «Приобретение, монтаж и обслуживание средств вычислительной и оргтехники» – это хорошо. «Создание программного и информационного обеспечения для функционирования … ля, ля, ля…» – прекрасно. А остальные пока отложим.

–

Как говорится, хозяин – барин.

–

Вот именно.

–

Но это не тот капитал, который можно пустить в серьёзный оборот, чтобы его сохранить и увеличить. В результате заключения этих договоров Ваша администрация освоит финансирование, а наше юридическое лицо получит небольшую прибыль. Эта прибыль в 15-20 тысяч – не тот капитал, который можно приумножать. Этих денег хватит только на освоение нескольких проектов покрупнее. И не более того. Правда, они могут быть пущены в штучный торговый оборот. Для оптовой торговли это мизерные деньги.

–

И что ты предлагаешь?

–

Я бы мог предложить, если бы вы гарантировали мне некий кредит для проведения предложенной коммерческой сделки.

–

О каком кредите может идти речь?

–

От нескольких сот тысяч до нескольких миллионов.

–

А что за сделка?

–

Некоторые контракты, биржевые операции.

–

Конкретнее?

–

Проводится маркетинг, – Вадим посмотрел на компаньона, осёкся и пояснил: – Исследуется рынок – спрос и предложения. Выбирается актуальный вариант. Создаётся и реализуется контракт. Вот для этого последнего хода необходим капитал. Без него продавец сделки не подпишет и товар не отгрузит.

–

Когда тебе будет нужен этот кредит?

–

Если мы сейчас договариваемся о реализации такого плана, а вы подпишете эти два договора, то, с момента перевода предоплаты, – не более месяца.

–

Хорошо! – озадаченно выдавил из себя Морозов. – Я поговорю в финансовом управлении. Просто узнаю, какие для этого есть возможности. Но мы ещё не обговорили условия наших финансовых отношений.

-

Я предлагаю, чтобы с каждой сделки, которая пройдёт через наш с вами кооператив, участники получили по одной трети, а ещё треть – наш с вами кеш – пополам.

–

Значит, если сделку организовали мы, то прибыль пополам.

–

Ну да! За вычетом расходов.

–

Ладно, – сказал гость. – Ну! За удачу! Завтра секретарь подготовит договоры, подпишем и – вперёд!

–

В светлое будущее капитализма! – они чокнулись и выпили.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧУДЕСА В БЫТИИ

Весенние вечера в горной деревне весьма прохладные, поэтому Деми и Рита сидели на балконе дома тепло одетыми. Рита зажгла огромную свечу, прикрытую большим альбомом храмов Иерусалима, который муж привёз из Святой Земли, поставила на стол набор шоколада и два бокала, а Деми разлил по глотку «Хеннесси».

– Конечно, смешно было видеть, как репортёр превращается в вождя святош, идущих войной на нечистую силу. – Он подал ей бокал, и нежный звон стекла прозвучал, как гонг, оповещающий о начале отдыха. – И всё было бы просто весело, если бы не тот факт, что мы оба его видели, и Генри сфотографировал его, – а следов нет.

–

Этому-то объяснение найдётся. Да оно и не так интересно. А вот то, что ты почувствовал себя Фаустом, да ещё и на костре инквизиции,

–

это круто. Ведь он тебе такого не внушал?

–

Нет. Это была моя реакция на его упоминание о Лютере.

–

Вот. Видишь? Как интересно быть образованным человеком!

–

Рита пригубила коньяку, и тепло разлилось по телу.

–

Ты помнишь, как нас познакомили?..

–

Да. Когда ты протянула руку и представилась Маргаритой, я чуть дар речи не потерял.

–

А когда я узнала, что ты на литературном факультете, тоже поняла, что это не так просто.

–

Дома я перечёл кусочек из «Мастера», в котором говорится о «вечном доме»: «Слушай беззвучие,

–

говорила Маргарита мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, – слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни,

–

тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься, и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон

укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.

Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к вечному их дому, и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать».

–

А дальше, без рассуждений и сомнений моя рука написала:

«Здесь, в этом новом мире, и привычные, и доселе невиданные света сливаются в один прозрачный и вечный свет силы. Все звуки невероятной красоты и созвучия составляют единую гармонию беззвучия и превращаются в кладезь мудрости. Здесь пустота ощущается, как основа мироздания. В этой пустоте вечный свет силы будоражит кладезь мудрости, и рождаются новые формы, миры и пространства, законы и мифы, творцы и разрушители. Отсюда видно, как всё переходит в пустоту, а пустота вновь порождает бесконечность.

В этом вечном доме память перестаёт диктовать свои условия. Исколотые раны её больше не кровоточат, и она уже не бередит душу. Память становится спокойной и податливой. Противоречия и парадоксы находят свою основу и своё оправдание. Всё приобретает своё место и свою значимость. Душа наполняется гармонией и начинает прозревать. Она вновь начинает нуждаться в деятельности. Ей снова не хватает потока времени и бурлящих в нём страстей и противоречий, из которых можно творить образы и судьбы. Творить – и этим жить».

–

«Маргарита чувствовала, как его мятущаяся душа обретала состояние блаженства, – продолжила Рита свою часть их семейного мифа. – Это был явный результат усилий её любви. Вот и настал момент абсолютного счастья: единения мудрости и любви – вершина гармонии душ.

Она верным стражем стояла у порога их счастья. Её решимость подарить своему возлюбленному блаженство наслаждения от созерцания истоков гармонии стояла на пьедестале любви и не могла быть поколеблена никакими силами мира.

Однако лишь только Маргарита почувствовала муки нереализуемого творчества мастера, она направила энергию

своей любви на возлюбленного, слилась с ним, и они, вопреки всем законам мироздания, нырнули в круговерть временных континуумов.

В бесконечном пересечении пространств нашёлся привычный мир Земли».

Они сидели друг против друга, и волны океана нежности плескались у берегов их душ.

–

Вот. Два случая сотрудничества ты и вспомнил, – прошептала Рита.

–

Да. Сбылось его пророчество.

–

Это не его пророчество, а твоя память души и творческая фантазия. Ах, если бы ты продолжал писать, а не ушёл в журналистику…

–

Тогда он нашёл бы меня не в Святом Городе, а в «геенне огненной» Гулага. Мои фантазии нельзя никому показывать.

–

Жаль. В них много …

–

Не жалей, – он обнял свою Маргариту, поймал ладонь, поправлявшую прядь его волос, поцеловал её. – Пойдём спать. Уже поздно.

ЧУДЕСА ДРУЖБЫ

Зураб Вашаломидзе встречал рейс Москва-Тбилиси.

Нодар Думбадзе, теперь уже классик грузинской литературы, посвятил юности деда Зурико Вашаломидзе, в честь которого он и был назван, свой роман «Я, бабушка, Илико и Илларион». Этот самый дед, тогда его ещё звали Зурикела, и Натали Арье учились на одном курсе тбилисского института инженеров железнодорожного транспорта – легендарного ТБИЖТа. Так сложилось, что эти два самых красивых студента факультета не испытывали друг к другу никаких интимных чувств. Вероятно, это и послужило основой их пожизненных дружеских отношений. Они были неразлучны, как две подружки, и расставались только на ночь да при необходимости сходить на свидание. Зурике– ла женился раньше, но и это событие не разлучило их. Более того, на всех свадьбах Натали Зураб Вашаломидзе был неизменным шафером. Натали всю жизнь рьяно выполняла обязанности крестной матери его единственного сына Иллариона. Её назначили крёстной, а самого обряда кре

щения над младенцем не произвели, потому что в ту пору людям приходилось стороной обходить церковь, дабы не навлечь на себя судьбу каторжника. А вот тот реальный факт, что крёстная Ната была еврейкой, никого не смутил. Мысль, что еврейке нечего делать в церкви, могла прийти в голову только тем, кто относился всерьёз к проблемам вероисповедания. А поскольку из мозгов советских людей эти проблемы были выбиты напрочь, то крёстная была просто назначена, а об обряде даже и не задумались. Зато мацу, которую каждую весну крёстная приносила в дом крестника, ели с удовольствием, и Дареджан, жена Зурико, даже готовила из неё те еврейские блюда, которым научила её Ната. Советская власть проповедовала свою религию – воинствующий атеизм, а посему жестоко пресекала всяческие поползновения подданных к другим сортам «опиума для народа».

И вот сейчас Зураб Илларионович Вашаломидзе встречал своего ближайшего друга Левана и крестную мать своего отца. Долговязый юноша с большими, резко очерченными чертами лица, походил своей статью на юного Атоса. Эту кличку он и носил в кругу друзей. Возможно, что кличка сыграла не последнюю роль в формировании молодого характера. Зурикела был добрым, смелым и сильным парнем. На слово этого юноши можно было положиться так же, как полагались друзья-мушкетёры на самого Атоса. Поэтому Леван позвонил именно ему и поручил подготовить всё к приёму его нуждающихся в добром и бережном отношении спутниц. Атос за два дня смотался в деревню, привёл в порядок бабушкин домик, убрал двор, застелил постели, накупил еды, подготовил дрова для камина, договорился с соседями, чтобы они носили каждое утро молоко, мацони*, яйца и сыр. В итоге всё село знало, что Зурикела везёт гостей, и что эти гости требуют особого, заботливого отношения.

Всего лишь час назад он вернулся в Тбилиси и в ожидании автобуса на аэропорт слонялся возле памятника Шота Руставели, ломая голову над тем, как везти лежачую больную в деревню.

– Атос! – услышал он оклик с характерным армянским ударением на первом слоге. – Кого ждёшь?

*Мацони – простокваша (грузинский).

Он обернулся и увидел соседа Мишку Арутюнова в трофейном большом чёрном BMW производства фашистской Германии. Зураб улыбнулся и подошёл к машине.

–

В аэропорт еду. Лёва прилетает со своей тётей. С ними ещё больная девочка. Их надо отвезти в деревню. Вот думаю, не вызвать ли для неё скорую? Больная не сможет сидеть в автобусе. До Имерети часов восемь езды. Слава Богу, погода хорошая.

–

Это в твою деревню? Туда, где мы в прошлом году охотились?

–

Да.

–

Так вас трое и девочка?

–

Да.

–

Я вас отвезу. Садись.

–

Спасибо! Но я ведь говорю, она сидеть не может. Ей лежать надо.

–

Залезь на заднее сиденье.

Зураб усмехнулся и влез в машину.

–

Поехали, – сказал Мишка и включил зажигание. – Ну,

как?

Зурико утонул в удобном широком сидении.

–

Вчера на киностудии новое сидение сделали. Будем изображать фрицев. Поместится девушка?

–

Поместится. А где мы с Леваном сядем?

–

Я же говорю, специально новые сидения сделали. Родных сидений не нашли, так с ЗИМа переставили. Посмотри. На спинках передних кресел есть два откидных стула. – Миша повернулся и ехидно подмигнул: – Нет! Если не хочешь, – можешь отказаться.

–

Мишка! – вырвалось у Зуры. – Шени чири мэ*! Едем, Михо-джан**! Едем! Бог тебя послал. Останови, – они сворачивали на набережную Куры. – Вперёд пересяду.

В старом тбилисском дворе на улице Пиросмани, где они родились и выросли, Мишку Арутюнова знали все. Ругали, но уважали. А как можно было не ругать вечного возмутителя спокойствия. Нет, он не орал, стоя посреди двора, не задевал соседских девочек, не гонялся с диким криком за котами. Мишка любил больших собак и всё, что могло

*Шени чири ме – дословно «твоё горе мне» (грузинский).

**Джан – дорогой (грузинский).

ехать на двух, трёх и четырёх колёсах. Поэтому двор был всегда полон породистых собак, которых он «переприручал» от хозяев, а все подвалы и подворотня были забиты частями от автомашин, мотоциклов, мопедов, велосипедов и даже самокатов.

Мишу любили за характер. Божий дар этого парня – всегда быть готовым прийти на помощь. Его не надо было ни о чём просить. Мишка всегда сам предлагал свои услуги, добросовестно и с любовью их исполнял, никогда никому из ближних не прибавляя забот.

Внешне Михаил Арутюнов был похож на …мишку. Здоровый, крупнокостый смуглолицый, породистый медведь. При всём своём добром нраве этот мальчик был грозой для, как он выражался, выскочек. По-грузински это звучит особенно – матраквеци.

Стоило только появиться возле него кому-либо с сутяжными или злобными намерениями, Михаил спокойно подходил поближе, внимательно слушал и в момент, когда «матраквец» входил в раж, – резко бил его в челюсть. Тот падал в нокаут. Поэтому рядом с ним те, кто его знали, вели себя спокойно и доброжелательно. А девушки его двора и школы всегда могли рассчитывать на защиту.

Оставив машину на парковке, друзья вошли в здание аэровокзала, нашли медицинскую службу и сообщили, что в рейсе из Москвы летит больная, которую нужно доставить к машине на носилках.

–

Знаем, – ответила им дежурный врач, – нам сообщили. Будем встречать. Не беспокойтесь.

–

Мы тоже здесь, – сказал Зура, – если нужна наша помощь.

–

Я же сказала, не беспокойтесь. Идите. Мы её встретим, а вы ждите возле машины.

–

Спасибо, – Мишка схватил Зуру за шею и развернул к выходу. – Но мы всё равно будем поблизости. Пошли.

Прибытие самолёта ещё не объявили, и ребята вышли из здания покурить. За дверями стоял ларёк с цветами.

–

Дэвучка! А, дэвучка! – обратился Михаил к продавщице. – Этот букэт завэрнитэ красиво.

–

Отстань от девушки, – приняв утрированный акцент друга за манеру заигрывания, сказал Зура и полез в карман за сигаретами. Он закурил, а когда поднял глаза, увидел

здоровую медвежью рожу над великолепным букетом роз. – Ха … твоей роже не идут розы … О! Экспромт! Верни букет и пойдём. Я проголодался. Ты чего бы поел? Там хачапури, а дальше хинкальня.

–

Я поем хачапури и запью кахури, а ты можешь поесть хинкали с пивом. Мне нельзя. Я за рулём.

–

Хорошо. Верни букет девочке.

–

Отстань! Я его купил!

–

Молодец. А я даже и не подумал.

Они направились в сторону гостиницы, перед которой расположились кондитерская, хачапурня, хинкальня, шашлычная, бар.

–

И я поем хачапури с водичкой. Мне тоже сегодня нельзя пиво. Видишь? Торможу. Не смог выспаться. Туда в поезде. Обратно в поезде.

Они поели хачапури, запивая газированной водой с кахетинским сиропом от Лагидзе. Объявили прилёт рейса. Проходя мимо киоска с цветами, Зура спросил друга:

–

Ты не скажешь, почему у нас торгуют цветами красивые блондинки, а в Москве – наши красивые брюнеты?

–

Па-та-му, что кра-си-ви-э! – многозначительно ответил Мишка.

Друзья прошли к багажному отделению, куда привозили только что прилетевших.

–

Здравствуйте, дядя Соломон, тётя Нана! – приветствовал родителей Льва Зураб.

–

Ты знаешь, – взяв Зуру под руку и отведя в сторону, деловым шёпотом заговорил Соломон Маркович, – что Лёвушка везёт девочку, которую врачи приговорили к смерти.

–

Да, дядя Соломон.

–

Ну, и что ты об этом думаешь?

–

Дядя Соломон, честно говоря, я сам удивляюсь. Но . это Леван. Я думаю, что такое никто другой не смог бы сделать.

–

Да! Красивый жест. А если с девочкой действительно что-то случится? Ведь врачи не такие безответственные люди, как он. Они профессионалы и сделали своё заключение на основе долгих и глубоких исследований. Мне не приходит в голову сомневаться в их компетентности. А вот то, что мой Лёвка – абсолютный профан, мальчишка и самонадеянный фанфарон, – это я знаю хорошо. – Он достал

сигарету и зажигалку. – Ты приготовил дом в деревне? Он сказал, что ты обещал…

–

Не беспокойтесь. Всё готово: дом готов, машина подана.

–

А машина откуда?

–

Вот, – он повернулся к другу, который говорил с Наной.

–

Как могли её родители отпустить от себя больную девочку? – спрашивала Нана у бедного Мишки, который об этом узнал всего час назад.

–

Мой друг и сосед Миша, – представил его Зура. – Он повезёт нас в деревню.

–

О! Спасибо, дорогой, спасибо! Ребята, а деньги у вас есть? – Соломон полез в карман.

–

Успокойтесь, дядя Соломон, – остановил его Зура. – Деньги есть. Понадобится – попросим. А вот сигарету.

–

Ах ты, хулиган! – угрожающе свёл брови Соломон Арье. – Ты куришь?

–

Да, – дерзко ответил мальчик. – И хочу выкурить Ваше «Мальборо».

–

Нахал, – возмутился дядя и протянул мальчику пачку. – Что скажет мне Илларион, когда узнает, что я его сыну дал сигарету? Ладно, – он прикурил и дал прикурить Зуре, – мы приедем завтра с доктором из онкоцентра.

Льва Арье Мишка увидел впервые. «Матраквец», – подумал Арутюнов и всю дорогу оценивающе поглядывал на него в зеркало. А Леванчик и Зурикела говорили, не переставая. Они очень соскучились друг по другу, да и новостей у каждого было немало. Зуре было непонятно, как родители могли жить вдали от дочери, которую врачи приговорили к смерти. Как ни странно, но то, что Леван был уверен в её исцелении, никак не удивило друга. Чтобы понять эту особенность психики, когда человеческая чёрствость удивляет больше, чем чудотворство, – необходимо родиться и жить в Грузии.

–

Штирлиц едет! Штирлиц едет! – кричали деревенские мальчишки, завидев чёрный арутюновский

BMW

.

В верхней точке дорожного серпантина стояла церковь. Если на этот склон горы смотреть со стороны долины, то видна тонкая змейка, голову которой венчает корона в виде церкви с крестом. Это дорога. Она подмяла лес, как змея траву.

Машина шла по горному серпантину так ровно, что Леночка не шевелилась на своём широком заднем сиденье. Мишка не ехал по горному бездорожью, – он словно нёс на руках драгоценную чашу, доверху наполненную столетним вином. Капля – жизнь, две капли – поколенье. Леванчик и Зурико, вдруг вместе обратив внимание на эту необычайно бережную езду, замолчали…

Внезапно возникшая без видимых причин тишина

З А З В У Ч А Л А!!!

Она звучала Любовью:

чувством радостной Дружбы,

цветом спокойной Преданности,

вкусом ожидаемой Радости,

запахом первого Подснежника.

А когда проехали широко раскрытые ворота, машина не остановилась – она просто перестала толкать дорогу своими шинами.

Тихо, чтобы не разбудить больную, ребята вышли из машины и помогли Име. Она вдохнула воздух полной грудью – пошатнулась и, если бы не стоящий позади Мишка, рухнула бы на скалистую землю.

–

Тут вина пить не надо, – подняв глаза к небу и всё ещё шатаясь в Мишкиных руках, выдохнула Натали, – пьянеешь только от воздуха.

Леночку тепло укрыли и оставили двери машины открытыми. За время перелёта и поездки больная ни разу не пожаловалась. Были моменты, когда боль заставляла стиснуть зубы. Но Леночка не жаловалась, не плакала, как в больнице, а хватала руку Льва и стойко переносила приступы боли.

Натали понимала, что любопытство деревенских соседей, а тем более родственников, необходимо удовлетворить. Но вот как? Она постояла немного, попросила Льва дать ей свитер, пальто и шарф, вышла на улицу, положила пальто на камень, надела свитер и закутала голову шарфом. Как, в сущности, мало нужно, чтобы превратить доктора наук, философа, дипломата в простую деревенскую бабу! Сидя на этом выступе скалы, Натали Арье принимала «верительные грамоты» представителей деревенских семейств.

–

Мы с дороги, – говорила она уже десятый раз, – очень устала девочка. Завтра она немного придёт в себя и . кто откажется от гостей? Милости просим!

Постепенно паломничество к дому стихло, и Ната зашла во двор.

–

Бабушка Ната! – позвала Лена. – Мы уже приехали?

Натали посмотрела на Лену и от радости застыла с открытым ртом: глаза девочки были ясные, не затуманенные болью, щёчки порозовели, а, главное, она сама приподнялась!

–

Вай мэ! Швило! – воскликнула старая дама. – Как ты, девочка?!

–

Мне хорошо. А где Лёвушка?

–

Сейчас. Я позову ребят, они перенесут тебя в дом.

Когда Лев нёс Леночку в дом, больная девушка смотрела

на сад, дорогу за околицей, на горы, одетые в леса и облака. Глаза Лены старались увидеть сразу всё. Они впивались в разломы ущелий, шарили по горным склонам, веткам садовых деревьев, гроздьям плодов, цветочным клумбам.

–

Я видела! Я это уже видела! – заговорила Леночка, когда её положили в постель, и слёзы покатились у неё из глаз. – Лёва, Лёва! Я это видела в Москве, в больнице! Это был сон, но я видела всё это! Даже облака были такие! Лёва, Лёва! Это чудо! Я видела это ещё в Москве! Это всё! И этих ребят! Вот его зовут Миша. Я видела во сне, как он меня кормил виноградом. А вот вы меня вводили в церковь! – она показала на Зурико.

Ребята смотрели с удивлением на свою подопечную.

–

Ты говоришь, что видела, как Зураб тебя вводит в церковь? – опомнившись от первого шока, спросил Леван, укрывая Леночку одеялом. – Ты говоришь, что он тебя вводит! Ты сама идёшь? Ты поднималась по ступенькам сама?

–

Да! Но его зовут не Зураб, а Зурико, – поправила она и заулыбалась. – Правда?

–

Правда! – воскликнул Лев и поцеловал её в лоб. – Всё бу-дет хо-ро-шо! – Он повернулся к стоящим на балконе у входа в спальню друзьям: – Ну, что? – У них был совершенно обалдевший вид. – Рам гамогаштерат*?

–

Михо ар гвихсенебиа гзаши**. А ты его не знал, – сказал Зурико вышедшему к ним Льву. – Откуда она знает его имя?

*Рам гамогаштерат – чего остолбенел (грузинский).

**Михо ар гвихсенебиа гзаши – Мишу мы не упоминали в дороге (грузинский).

-

Она же сказала!

–

Что?

–

Что он её виноградом кормил.

–

Когда?

–

Во сне, – Леван с трудом сдерживал смех. – В Москве.

–

И что? Он ей во сне сказал, что его зовут Мишей?

–

Я не понял? То, что он во сне кормил её виноградом, с этим ты согласен, а вот тому, что он ей сказал, как его зовут, – ты не веришь?

–

Нет.

–

Значит, он мог её кормить виноградом?

–

Не знаю.

–

А знакомиться не мог?

–

Нет!

–

Почему? – Леван готов был взорваться от смеха.

–

Так не бывает.

–

А то, что ты её вводил в церковь, тебя не тревожит?

–

Ну!.. Что только ни приснится девочке?

–

А то, что она знает, как тебя зовут?

–

Мы же разговаривали в машине, она могла услышать.

–

Когда мы разговаривали, она спала. И потом. Она запомнила «Зурико», а для русской, которая никогда не слышала грузинскую речь, очень сложно запомнить такое имя.

–

Ты что? Хочешь, чтобы я поверил, что она видела нас в Москве?

–

Не только вас! Она видела эти горы и даже эти облака.

–

Леван! Как она могла видеть облака, которые меняются каждую секунду? Ты хочешь сказать…

–

Что она видела именно эти облака.

–

Но они были такими сейчас. А она видела их раньше, в Москве, да ещё и во сне!

–

Ладно, сейчас поедим, немного выпьем, и я вам обоим кое-что расскажу.

–

Да! Кушать очень хочется. Тут ты прав.

Леночку положили на толстенный шерстяной матрас, подложили под голову большие пуховые подушки и укрыли тёплым одеялом.

Кровать, на которую положили матрас, была вытесана мастером из дуба. Многовековой исполин почти два века назад стоял на этом месте. Рядом с ним тогда начали строить церковь. Вырыли место для фундамента. Ночью прошёл

мощный ливень. Утром крестьяне, пришедшие на работу, стали очевидцами чуда: у них на глазах огромный дуб заскрипел, наклонился и лёг в яму, вырытую для фундамента церкви.

Дом был построен здесь, на этой самой высокой точке деревни, рядом с церковью. Его поставил дед пятого поколения предков Наны Шаликоевны Чхеидзе – мамы Льва.

Этот дед её дедов в юности был очень задирист и весьма искусен в борьбе. Поэтому отец, чтобы мальчик не портил ему отношения с соседями, отправил сына в город к своему младшему брату, который служил при жандармерии. Молодой задира быстро попал в поле зрения пристава. Тот, хоть и на девять лет старше, тоже был задира отменный. Пристав приказал парню побороться с ним. Когда Чхеидзе бросил служивого на землю, его судьба оказалась на распутье: соперник мог его наказать; мог не придать значения этому событию – простить; мог отослать на службу в дальнее ущелье, откуда чаще всего привозят гробы. Пристав подружился с пареньком и, когда стали искать оруженосца для полковника, князя Багратиона, пристав посоветовал взять молодого задиру: «Он там всем покажет, какие у нас джигиты». Только после гибели князя от ранения под Бородино уже немолодой Чхеидзе вернулся в Грузию. Перебесившись, он постригся в монахи. Через три года его нашли родственники князя. По их рекомендации Чхеидзе получил церковный сан приходского священника и приход в имеретинской деревне.

До этого маленькая часовенка возле кладбища, где отпевали покойников и приносили жертвы в праздники, заменяла деревенскую церковь. На дюжину деревень в округе был один священник. К нему за благословеньями ходили за десятки километров. Новая церковь и новый священник оживили ранее незаметную деревеньку.

Так вот, эта кровать была вытесана из дуба простым крестьянским топором. Весила она весьма солидно. Переставлять её звали четырёх мужчин. На ней зачалось и народилось много жизней. Так уж повелось в семье Чхеидзе, что с женитьбой первенца спальня с этой кроватью переходила во владение наследовавшей четы. Так кровать не приняла ни одной смерти. Да и мало кто в ней болел. Чхеидзе – крепкие орешки. Такая традиция воспитала в этой прочной конструкции привычку к здоровью и молодости. Поэтому больные и слабые чувствовали дискомфорт, если их

клали на эту кровать. Кровать не терпела нарушения равновесия, искажения гармонии. Она безжалостно исправляла искажённый болезнью организм. Это насилие над телом, которое уже привыкло к приобретённому в результате болезни уродливому состоянию, причиняло больным столько страданий, что они либо сбегали с уютного ложа, либо окончательно выздоравливали. Сбегать-то сбегали, но не имели понятия, – почему неудобно?

Теперь на этой кровати лежала Лена, а в комнате благоухал устоявшийся многими десятилетиями запах. Это был своеобразный запах трав, развешанных по стенам спальни, и восковых свечей, и ладана, которые горят и дымят перед домашним иконостасом. Иконостас устроен не в углу комнаты, как обычно принято в крестьянских хатах. Он, вытесанный из того же дуба, красовался прямо напротив кровати.

По углам, изголовьем к стенке, у которой стоял иконостас, были поставлены две кровати для Натали Арье и Наны – матери Льва. Женская спальня была украшена цветами. Всё это успел организовать Зурико в течение вчерашнего посещения дома.

На втором этаже была ещё одна спальня. В ней должны были размещаться мужчины.

Пока Леван занимался тем, что менял повязку на ноге Леночки, Зурико с Мишей залезли в чулан. Как раз для этого вечера Зура спрятал там буханку хлеба, масло, сыр, мацони, палку колбасы. Затем ребята взяли фонарь и пошли на чурис тави*. Зура нашёл деревянную лопату, тохи и оршимо (полую тыкву на бамбуковом шесте). Он разгрёб тохой насыпь над врытым в землю кувшином. Намочил деревянную лопату. Этой лопатой вокруг горлышка кувшина вырезал круг в глине. Поднял эту глиняную пробку. Вытащил две полукруглые дощечки, прикрывавшие горлышко кув– шина.Взял оршимо и опустил его в кувшин. Послышался звук льющегося в тыкву вина. Миша подал кувшин, и в него перелили вино из оршимо. После этого всё совершили в обратном порядке: закрыли дощечками горлышко врытого кувшина, замуровали глиняной пробкой, засыпали землёй.

*Чурис тави – дословно: «голова кувшина» – место, где закопаны кувшины с вином.

На обратном пути Зура нарвал зелень: лук, цицмат, праси,* укроп. Внизу на кухне Миша разжёг камин. Ната накрыла на стол. Леван понёс в спальню еду Име и Леночке. Помог Име, взвалившей на себя заботы о чужом ребёнке, подняться в спальню. Только после этого ребята сели ужинать.