Текст книги "Неизвестный Есенин"

Автор книги: Валентина Пашинина

Грядущий век построим как барак.

П. Антокольский

Сталинское выступление против Демьяна Бедного не оставило безучастным Троцкого. Находясь на другом полушарии Земли, он по-прежнему был в курсе всех дел в Советском Союзе и откликнулся статьей в защиту пролетарского поэта Демьяна Бедного.

Странная это была статья. Одно название чего стоит! «Некрологические размышления» – это о живом-то человеке! Но, может быть, именно эта статья – или, лучше сказать, панихида, пропетая по «убиенному Демьяну», – спасла Бедного от репрессий.

Троцкий отлично знал своего антипода Сталина. Да и о чем бы он ни писал, все его выступления были направлены против Сталина. Демьян именуется в статье «дельфином солидной комплекции», который «не убоялся разнузданности стихий революции, а плавал в них, как рыба в воде».

Но все по порядку. Чтобы читатель понял, какая метаморфоза произошла в сознании действующих лиц за 6–7 лет советской власти, надо познакомить его хотя бы в общих чертах с книгой Троцкого «Литература и революция», а также с отношением Льва Давидовича к поэту Демьяну Бедному.

Книга Л. Троцкого «Литература и революция» вышла в 1922 г. На ее страницах читатель найдет имена всех выдающихся поэтов и писателей начала века и послеоктябрьского периода. Обо всем и обо всех Троцкий пишет холодно и язвительно.

Посмотрите, сколько сарказма вложил Троцкий, приведя в книге одну-единственную цитату из книги Зинаиды Гиппиус «Последние стихи» 1914–1918:

 
И скоро в старый хлев
Ты будешь загнан палкой.
Народ, не уважающий святынь!
 

«Это, конечно, не поэзия, зато какая публицистика! Какой неподражаемый кусочек жизни! Неистовый бабий визг… Питерской барыне, столь украшенной талантами, наступили «гвоздевым сапогом» на «лирический мизинчик»,– отзывается о стихах Гиппиус Троцкий.

Если стихи Зинаиды Гиппиус не поэзия, то и это не литературная критика. Замечания точны, остры, книга написана с блеском, как почти все произведения Троцкого. Но это не критика, а политические установки революционного правительства:

«В культуре есть почва – традиции, но не бывает удобрений – пегасы не производят навоза… Присоединившиеся ни Полярной звезды с неба не снимут, ни беззвучного пороха не выдумают. Но они полезны, необходимы – пойдут навозом под новую культуру. А это вообще не так мало».

Сколько неприкрытого цинизма! Недаром учение Троцкого было взято на вооружение Гитлером, который восхищался его произведениями и учился у Троцкого.

Литературные попутчики революции – это, по мнению Льва Давидовича, Б. Пильняк, Вс. Иванов, Н. Тихонов, «серапионовы братья», С. Есенин с группой имажинистов, Н. Клюев, А. Блок и многие другие. Все они приемлют революцию – каждый по-своему. «Но в этих индивидуальных приятиях есть у них общая черта, резкая отдаленность от коммунизма, чуждость коммунистическим целям… Они все более или менее склонны через голову рабочего глядеть с надеждой на мужика. Они не художники пролетарской революции, а ее художественные попутчики (…) Относительно попутчика всегда возникает вопрос: до какой станции?»

Во вступительном слове к переизданию книги «Литература и революция» Юрий Борев заметил: «Жизнь ответила на этот вопрос трагедией. Та группа писателей, которая именовалась Троцким попутчиками, ехала не дальше станции «37-й год».

Отвергнув по той или иной причине всю послеоктябрьскую литературу, Троцкий в 1922 году удостоил вниманием одного пролетарского поэта Демьяна Бедного, которому дает высокую оценку:

«Любопытно, что сочинители отвлеченных формул пролетарской поэзии проходят обычно мимо поэта, который больше, чем кто бы то ни было, имеет право на звание поэта революционной России… Это не поэт, приблизившийся к революции, снизошедший до нее, принявший ее; это большевик поэтического рода оружия. И в этом исключительная сила Демьяна.

(…) Новых форм Демьян не искал. Он даже подчеркнуто пользуется старыми канонизированными формами (…) Демьян не создал и не создаст школы: его самого создала школа, именуемая РКП… Если это не «истинная поэзия, то нечто больше ее» (…) Новое искусство может быть создано только теми, кто живет заодно со своей эпохой».

Придя к столь значительным выводам, Троцкий, по оценке Юрия Борева, «заложил советскую традицию оценки художественных явлений не с эстетической, а с чисто политической точки зрения».

Эта крайне завышенная оценка оказала недобрую услугу Демьяну Бедному, а Троцкий своей статьей подсадил его на чужой пьедестал.

Оцененный с этой самой «политической точки зрения» и стал Демьян Бедный главным пролетарским поэтом, возглавил, так сказать, новую литературу.

А через семь лет появится статья того же Троцкого «О Демьяне Бедном. Некрологические размышления». Из далекой заграницы опальный политик пишет слова в занциту пролетарского поэта. Пишет о Демьяне Бедном, а полемизирует с Сергеем Есениным и крестьянскими поэтами:

«Задушение Демьяна Бедного входит частицей в общую работу бюрократии по ликвидации политических, идейных и художественных традиций октябрьского переворота… Лакействовать он, правда, готов, но, так сказать, в оптовом масштабе… Демьяна Бедного долго величали пролетарским поэтом… Поэт-большевик, «диалектик», «ленинец в поэзии». Какой несусветный вздор! Только жалкий схематизм, короткомыслие, попугайство эпигонского периода могут объяснить тот поразительный факт, что Демьян Бедный оказался зачислен в поэты пролетариата».

В этом весь Троцкий: как будто и не он ранее непомерно возвышал Демьяна, а кто-то другой. Теперь отставной политик не нашел для поэта и человека Демьяна Бедного ни одного доброго слова.

Хотя, возможно, это было лишь приемом, имевшим целью направить по ложному следу или намекнуть, кто же в действительности виновен в уничтожении непокорных крестьянских поэтов?

29 апреля 1994 года «Независимая газета» опубликовала статью Вл. Виноградова «Я часто думаю – за что его казнили?». Автор обстоятельно и, на первый взгляд, убедительно пытается доказать, что автором «Послания Демьяну» является Николай Николаевич Горбачев. По крайней мере есениноведам она показалась настолько доказательной, что исследователи творчества Сергея Есенина перестали даже упоминать это стихотворение в контексте его творчества.

И я вынуждена повторить уже звучавший в книге вопрос: почему те, кто прошел школу сталинских лагерей, кто, собственно, и срок получил из-за «Послания Демьяну», не сомневались в есенинском авторстве, а знатоки творчества поэта усомнились? Может быть, потому, что в тюрьмах и лагерях видели и знали такое, «что и не снилось нашим мудрецам»?

Сегодня уже ни для кого не секрет, какие шедевры драматургии выходили из стен чекистских кабинетов. Помните памфлет Юлиана Семенова «Процесс-38», в котором показания на допросах дают живые и мертвые (погибшие на допросах) участники процесса 1938 года? Один из подследственных, Артеменко, пытался урезонить своих недавних коллег:

«Ребята, я ж сам с Феликсом начинал ЧК, оперативную работу знаю, нельзя ж такую ахинею писать: на кой хрен Алексею Ивановичу Рыкову поручать мне следить за машиной Сталина, если он с ним вместе в Кремле живет, каждый день встречается на прогулках, – возьми револьвер да и зашмаляй в лоб; партия б только спасибо сказала».

Над ним только посмеялись. Не сомневаюсь, что и эти два сценария «Самоубийство Есенина» и «Трагическая гибель Айседоры Дункан» тоже писались спецами из ЧК. Ведь в их руках уже была козырная карта: тот есенинский вариант «Послания Демьяну», в котором он, скорее всего уже в Ленинграде, дописал четыре последних строки, каких не было ни в одном другом варианте:

 
Тысячелетия прошли, должно быть, зря,
Коль у поэта нет достойной речи.
Чем та, что вырвалась из пасти дикаря:
Распни! Распни его!
В нем образ человечий!..
 

Как остановить распространение по стране стихотворения Есенина, о котором знают уже даже в тюрьмах? Уничтожить списки? Нереально. Проще найти… другого автора. Благо «материала» под рукой хватало. На эту роль «благословили» журналиста Н. Горбачева, баловавшегося стихотворчеством. А озвучить версию должен был уже сидевший в тюрьме за участие в «рабочей оппозиции» Гаврила Ильич Мясников.

А дальше все просто: Горбачев Н.Н. «случайно» знакомится на прогулке с политическим заключенным Мясниковым и тут же доверительно вносит «свои» поправки в имеющийся у Мясникова текст и дописывает последнее четверостишие. Все проделано было настолько убедительно, что у Мясникова не осталось никаких сомнений: перед ним автор нашумевшего «Послания Демьяну». Не оставалось сомнений и у чекистов насчет того, что работа проделана безукоризненно. Вероятно, Мясников тогда же сделал какие-то записи, ведь дали же ему возможность вести переписку с заключенным из другой тюрьмы:

«Моя тюремная почта несмотря на исключительный надзор за мной работала исправно. Настолько исправно, что мои нелегальные пути в переписке с другой тюрьмой, где сидел в это время троцкист Соломон Дворжиц, были более быстры, чем официальная почта, и пакеты администрации одной тюрьмы к администрации другой приходили позднее, чем мои записки».

Знал бы Мясников, что чекисты в его почте были заинтересованы больше, чем он сам, а потому и содействовали, и посылали подконтрольного курьера. Далее следовало устроить Мясникову побег, чтобы имеющиеся у него сведения попали за рубеж. А чтобы опытный журналист Г.И. Мясников не имел малейшей возможности разоблачить журналиста-провокатора, всякое общение между ними сразу было прекращено.

Не в пользу Н.Н. Горбачева говорят следующие факты.

При аресте обыска на его квартире не было. Чекисты не искали черновых вариантов, знали наверняка: их там быть не могло, хотя именно черновики могли все расставить по своим местам и доказать, кто – автор, а кто – провокатор.

Послужной документ Н.Н. Горбачева говорит о том, что это «матерый» большевик, надежный товарищ. Видно, потому и выбран на эту роль: всю жизнь на «командных должностях» (из письма жены). Служил он и в карательных войсках, и тоже не рядовым, а заведующим карательным отделом Саратовского губисполкома. Потому плохо верится, что сей волкодав мог вступиться за поруганного Христа. Таких он сам распинал в чрезвычайке.

Преступление и наказание Н.Н. Горбачева явно не соответствовали друг другу. Единственное заявление – ходатайство жены Евдокии Петровны Горбачевой с просьбой о помиловании от 18 ноября 1926 г. уже не понадобилось. К этому времени журналист уже получил свободу. Решение об освобождении, так же, как и само осуждение, реализовалось без всякой волокиты. Зампред ОГПУ Генрих Ягода в пятницу 5 ноября 1926 г. написал короткое распоряжение: «Т. Шанин, согласуйте с т. Дерибас и прокурором и освободите вовсе». Шеф секретного отдела Дерибас там же внизу наложил свою резолюцию: «Досрочно от наказания освободить». Но и это еще не все.

В тот же день (!) ОСО при Коллегии ОГПУ приняло постановление об освобождении Н.Н. Горбачева. Поразительная забота о заключенном и поразительная согласованность в действиях. Вот так бы заботились о каждом поэте! Автора досрочно освободили, ни минуты лишней не сидел, а других, не авторов, за хранение стихотворения расстреливали. Как объяснить это несоответствие?

Дело чекистов находилось теперь в руках Мясникова. Требовалось немногое: открыть клетку и выпустить пташку. Что и было сделано. И он, «находясь в ссылке в Ереване, в ноябре 1927 года вплавь через реку Араке бежал в Иран, затем в Турцию, потом получил разрешение на въезд во Францию».

Кто-то усомнится, что чекисты сами выпустили врага, дали возможность бежать из ссылки. Мол, такого быть просто не могло! Ну какой он враг? И чем они рисковали? В 1922-м году Николая Николаевича уже высылали из страны по распоряжению Ленина, но Мясников тотчас стал обращаться с просьбой о возвращении. В 1924-м вернуться разрешили, но сразу посадили. Теперь, в 1926 г., именно на Западе ему предстояло помимо своей воли сослужить большевикам большую службу. У чекистов для подобных операций есть такое понятие – использовать вслепую.

Оказавшись за рубежом, он вновь будет проситься на родину, и родина в 1945 г. вновь примет его, примет для того, чтобы в том же году расстрелять: 2 января 1945 г. Мясников получил свидетельство на возвращение в СССР, а 16 ноября был расстрелян.

О трагической судьбе Г.И. Мясникова и его семье можно узнать из Политического дневника 1965–1970 гг. (Амстердам, 1975 г.)

Мясников Гаврила Ильич, 1889 года рождения, уроженец города Чистополя, член РКП(б) с 1905 по 1922 год, исключен из партии как один из организаторов «рабочей оппозиции». Арестовывался органами ВЧК в Перми, затем в 1923 г. в Москве, после чего выслан в Германию. Через шесть месяцев вернулся в СССР. В последующие годы неоднократно подвергался репрессиям, содержался в местах заключения в Москве, Томске, Вятке. Семью Мясникова тоже высылали каждый раз в тот город, где сидел в тюрьме Гаврила Ильич.

Мясников бежал через южную границу и затем обосновался во Франции. Хороший слесарь, он стал работать на одном из заводов (кажется, «Рено»). Семья Мясникова оставалась в Москве. Жена, Дая Григорьевна, имела время от времени известия от мужа. Она посвятила себя воспитанию сыновей. Во время Великой Отечественной войны все три сына были призваны в армию и один за другим погибли на фронте. Первый погиб в ополчении под Москвой, а последний – уже в 1944 году за границей. От горя Дая Григорьевна потеряла рассудок и была помещена в психиатрическую клинику. Через год она вышла из клиники. В 1946 году Дая Григорьевна неожиданно получила официальное уведомление из Бутырской тюрьмы о том, что здесь содержится ее муж Г.И. Мясников и что ему разрешено свидание с женой. Дая Григорьевна была потрясена этим известием. Посоветовавшись с друзьями и знакомыми, только через неделю отправилась она на свиданье к мужу, но в бюро пропусков ей сказали, что она пришла слишком поздно и что муж ее расстрелян. После этого разум несчастной женщины снова помутился, и она опять надолго попала в больницу.

Ну а что же Горбачев? Как его заслуги отмечены чекистами? «Дальнейшая судьба Николая Николаевича мне не известна», – пишет в своей статье Вл. Виноградов. Такой финал вызывает полное недоумение: ну и ну! Можно ли поверить, что чекисты, выпустив на свободу журналиста, подрывавшего устои советской власти в борьбе с православной верой, выпустили его и из поля своего зрения?

Есениновед Кошечкин указал такие даты жизни Николая Николаевича Горбачева – 1888–1928 гг. Что из этого следует? А то, что вряд ли молодой. крепкий человек умер своей смертью. Н. Горбачев не был поэтом, доказать и подтвердить свое авторство – не в состоянии. Позволить ему вернуться на поприще журналиста-редактора – дело рискованное. Оставалось либо, выправив документы, отправить в другие места, либо, если не внушал доверия, вообще вычеркнуть из жизни.

Правомерно также спросить, почему Горбачев Н.Н. не опубликовал «Послание Демьяну» в «Крестьянской газете», где сам был редактором, а стал предлагать его редакциям «Молодой гвардии», «Красной звезды», журналу «Военный Крокодил»? Из чрезмерной скромности или потому, что в «Крестьянской газете» были друзья Есенина, которые легко могли разоблачить самозванца – и не просто плагиатора, а провокатора? Разоблачить и, вполне возможно, даже показать это стихотворение, написанное рукой самого Есенина: ведь где-то же хранился оригинал «Послания…», распространявшегося по России.

Наконец, что делать с фактом несуществования поэта Н.Н. Горбачева? Никто не знал и не знает такого поэта – Николая Николаевича Горбачева. Не было такого поэта в середине 1920-х годов, не подавал он голоса и позже. Муза не посещала журналиста Н.Н. Горбачева.

Читатель спросит: а какая разница, кто написал «Послание Демьяну», Сергей Есенин или Николай Горбачев, и что от этого меняется? Большая разница, просто ошеломляющая, и многое меняется. Если автор «Послания…» – Есенин, становится ясно, кто и почему убил поэта; что поэт не принял революции и никогда не был большевистским поэтом. Станет понятно, что русская революция не была русской, а была сионистской революцией в России (русским экспериментом). Трудно не согласиться с А. Латышевым, который в своей работе «Рассекреченный Ленин» утверждал, что «нас почти три четверти века обманывали, не только скрывая важнейшие ленинские документы, но и фальсифицируя публиковавшиеся. Впрочем, вины Ленина нет в том, что безбожно искажались его высказывания. Главная его вина, я считаю, в исключительно жестоком, не побоюсь сказать, людоедском отношени к своим соотечественникам. И сегодняу меня нет сомнений, что ленинский «стратацид» ничем не лучше гитлеровского «геноцида».

На вопрос, кто убил Есенина, ответить можно однозначно – большевики. Но чтобы понять, почему большевики убили «своего» поэта («Мать моя родина! Я – большевик!»), надо понять, почему Есенин не принял советскую власть, и почему советская власть, приспосабливая его «под себя», сделала из Есенина легенду и покрыла толстым слоем лжи и грязи.

В горбачевскую версию «Послания…» есениноведы и писатели, видно, никогда не верили, потому незадолго до смерти Екатерины Александровны Есениной (умерла она в 1977 году) вновь обратились к ней с вопросом, кто автор «Послания…»? Сестра поэта вновь направила их по ложному следу, назвав автором Алексея Ганина.

Сама Екатерина придумала новую версию или с чьей-то помощью? Эта версия была, конечно, более убедительна и правдоподобна, потому что Алексей Ганин проявил себя как заступник за православную веру. Но, расстрелянный в застенках Лубянской тюрьмы 30 марта 1925 года, он никоим образом не мог познакомиться с «Новым Заветом» Демьяна Бедного, который начали печатать в «Правде» с 12 апреля.

Следовательно, эта версия могла жить только до тех пор, пока не было опубликовано следственное дело Алексея Ганина.

Сам Ганин никогда не примазывался к славе Есенина. Он взошел на свой пьедестал. У него свои заслуги перед Отечеством и русским народом. О них сказал его друг Пимен Карпов:

 
От света замурованный дневного,
В когтях железных погибая сам.
Ты сознавал, что племени родного
Нельзя отдать на растерзанье псам.
 

В статье Вл. Виноградова достойно удивления не нагромождение случайностей и переплетение судеб – это заранее и тщательно продумывалось в чекистских сюжетах и отрабатывалось на «репетициях». Загадочно и удивительно другое – полное несоответствие содержания статьи и заглавия. Содержание напрочь отметает есенинское авторство, а заглавие «вопиет»: «Я часто думаю, за что его казнили?» Речь ведь идет не о Христе, речь идет о Есенине. Так за что его казнили?

Сегодня сомнения в есенинском авторстве «Послания…» отпали. В журнале «Нева» (№ 10 за 1999 г.) опубликована статья Мих. Эльзона «Взыскующая тень». Автор приобрел в антикварном магазине «На Литейном» «Послание евангелисту…» с подписью Есенина. Подпись подтверждена экспертизой.

Самым значительным исследованием о Есенине считаю «Хронику» В.Г. Белоусова. Удивляюсь, как ее пропустила цензура, то бишь «есенинская комиссия»?! Не иначе как Владимир Германович умышленно или случайно провел, перехитрил цензуру: одни и те же события записал трижды. Один раз по годам, как положено в хронике, во вторую часть включил дополнения, разъяснения, уточнения, а кроме того, звездочкой отметил примечания. Примечания есть, а где их искать, не указано. Читатель ищет, ищет, «плюнет» на «звездочки» и читает без примечаний. Так выпадает из его поля зрения недозволенное, пропущенное цензурой.

Он первый надоумил: ищите первоисточники, сопоставляйте, не верьте этому автору – в первой редакции он писал по-другому. Недаром это исследование есениноведы называют дотошным. Например, письмо Якову Цейтлину, уже известному нам комсомольцу из Николаева, прокомментировано так: «Это был комсомолец, приславший ему по адресу «Прожектора» письмо со стихами. Есенин тогда находился в санатории, и письмо было доставлено ему с большим опозданием». Опоздание было действительно большим: отправленное 25 мая, письмо пришло к адресату 12 декабря!

«По-видимому, оно провалялось у кого-нибудь в кармане из прожекторцев, ибо поношено и вскрыто»,– так написал в ответе Есенин.

Сексоты и шпионы теперь уже работали в открытую: письма вскрывали, читали и доносили куда надо. Таких восторженных писем на имя Есенина десятки, со всех концов России. Получал ли их Есенин? Читал ли? Может быть, они одни в это тяжкое время могли скрасить его жизнь. Даже в собственной семье не было понимания и поддержки.

О неверном толковании пояснений написал еще В. Белоусов в 1970 году. В пятитомном собрании сочинений Есенина эти комментарии подготовлены Е. Динерштейном, конечно, с одобрения есенинской комиссии.

Поэтическая программа Есенина изложена в статье «Ключи Марии». Н. Асеев в 1922 г. писал: «Ключи Марии» не заслужили внимания тт. критиков, а между тем они заслуживают его не в меньшей степени, чем пастушеское происхождение нашего поэта».

Восторженное отношение Есенина к революции, которая принесла «священнейшие дни обновления человеческого духа, вера в то, что только революция даст жизнь народному искусству, соседствует с заявлением: «Нам противны занесенные руки марксовой опеки в идеологии сущности искусств. Она строит руками рабочих памятник Марксу, а крестьяне хотят поставить его корове. Все эти пролеткульты есть те же самые по старому образцу розги человеческого творчества. Мы должны вырвать из звериных рук это маленькое тельце нашей новой эры, пока они не засекли его».

Порывая с имажинизмом, в 1924 году Есенин сказал со всей определенностью:«Сейчас я отрицаю всякие школы. Считаю, что поэт и не может держаться определенной какой-нибудь школы. Это его связывает по рукам и ногам. Только свободный художник может принести свободное слово».

Партия в июне 1925 г. издает постановление о литературе, а Есенин, как будто в ответ, заявляет: «Я не разделяю ничьей литературной политики. Она у меня своя – я сам». (Из письма Г. Бениславской 1925 г.)

Тем самым Есенин подписывал свой приговор. Не удивительно, что в творчестве Есенина последнего периода много прощальных мотивов. Весь последний цикл – это прощание: с матерью, дедом, сестрами, садом, даже со своим старым псом. Собственно говоря, уезжая из Баку, он начинает этот цикл:

 
Прощай, Баку! Тебя я не увижу.
Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг.
И сердце под рукой теперь больней и ближе,
И чувствую сильней простое слово: друг.
 

Т. Табидзе скажет впоследствии:«Здесь, в Тифлисе, на наших глазах писались эти мучительные стихотворные послания: «К матери», «К сестре», «К деду» и их воображаемые ответы».

Автобиографию 1924 года Есенин заканчивает так:«Здесь не все сказано. Но я думаю, мне пока еще рано подводить какие-либо итоги себе. Жизнь моя и мое творчество еще впереди».

Автобиографию 1925 г. закончил иначе, очевидно, в это время уже знал, что будущего у него нет; пишет просто и лаконично: «Что касается автобиографических сведений, – они в моих стихах».

На автобиографический характер стихотворений Есенина указывают многие друзья поэта, например Иван Грузинов:«Есенин в стихах никогда не лгал. Рассказывает он об умершей канарейке – значит, вспомнил умершую канарейку, рассказывает о гаданье у попугая – значит, это гадание действительно было, рассказывает о жеребенке, обгоняющем поезд, – значит, случай с милым и смешным дуралеем был».

В рукописи автор добавлял: «Рассказывает о милой персиянке Шаганэ – значит, персиянка Шаганэ факт». (Кстати, замечу: факт этот был обнародован только в конце 1950-х – начале 1960-х, а затем в 1965 и 1968 годах Белоусовым и в 1967 г.). По каким-то соображениям в 1926 году имя Шаганэ Несесовны Тертерян (Тальян) указано не было.

Предостерегая от того, к каким непредсказуемым последствиям может привести отождествление художественного изображения и реальных событий, А. Козловский пишет:«Нет спора, немало строк в стихах Есенина сложилось под впечатлением тех или иных случаев (…), но делать вывод об автобиографическом характере стихов Есенина вряд ли правомерно».

Вс. Иванов подчеркивал,«что на основе тенденциозного и одностороннего прочтения и толкования иных его (Есенина) поступков поэту стремились приписать самые невероятные настроения и взгляды – от участия чуть ли не в монархическом заговоре до злостного хулиганства».

Фото 1924 г.

«Сейчас я отрицаю всякие школы. Считаю, что поэт и не может держаться определенной какой-нибудь школы. Это его связывает по рукам и ногам. Только свободный художник может принести свободное слово».

Когда Софья Андреевна собирала документы для есенинского музея и для этого разослала всем друзьям письма с просьбой пересмотреть свои архивы, оказалось, что у многих исчезли письма Есенина, его фотографии, дарственные книги, а у Сергея Городецкого исчез весь архив.

Рассказывает Шаганэ Нерсесовна Тальян (Тертерян до замужества):«После приезда из-за границы (Есенин) долго и безуспешно пытался издать стихи этого цикла («Москва кабацкая») отдельной книгой, И вот однажды его вызвал к себе Луначарский и предложил официально порвать отношения с этой группой (имажинистами). Есенин воспользовался таким случаем и, соглашаясь, попросил издать книгу «Москва кабацкая». Как утверждал Сергей Александрович, Луначарский согласился с этим условием, и только поэтому книга увидела свет». (Письмо Белоусову от Шаганэ Нерсесовны датировано 1959 годом. Воспоминания она написанла позднее, в 1965 и 1967 годах).

Рукопись стихотворения «Шаганэ ты моя, Шаганэ» не найдена. Как сообщила Ш.Н. Тальян, у нее попросили этот автограф в 1927–1928 гг., чтобы сфотографировать для работы о Есенине, и не вернули.

Есенин подарил Ш. Н. вышедшую книгу «Москва кабацкая».«Вместе с книжкой он принес фотографию, на которой на берегу моря запечатлены он, Повицкий и еще двое незнакомых мне мужчин, с написанным на обороте стихотворением «Ты сказала, что Саади». Над стихотворением была надпись: «Милой Шаганэ», а под стихотворением подпись «С. Есенин». Автограф утрачен. Его взяли одновременно с автографом стихотворения «Шаганэ ты моя, Шаганэ», чтобы также сфотографировать для работы о Есенине, и тоже не вернули.

Так было и с другими произведениями Есенина. Поэма «Анна Снегина» отдельной книгой при жизни поэта издана не была.

Из воспоминаний В.Ф. Наседкина:«О книге стихотворений «Персидские мотивы», вышедшей в мае в издательстве «Современная Россия», в провинциальных газетах печатались такие рецензии, что без смеха их нельзя было читать. Заслуживающей внимания была одна вырезка со статьей Осинского из «Правды», но и она была обзорной: о Есенине лишь упоминалось.

О поэме «Анна Онегина», насколько помнится, не было за полгода ни одного отзыва. Она не избежала судьбы всех больших поэм Есенина».

Из воспоминаний В. Эрлиха: «В апреле 1924 г. Есенин продолжал работу над поэмой «Гуляй-Поле». Поэма превышала по количеству строк «Полтаву» Пушкина». Такой поэмы нет. Есенин сообщал И.В. Евдокимову, что работает над поэмой «Пармен Крямин» и намерен включить ее в «Собрание стихотворений». Никаких набросков, относящихся к этой поэме, не обнаружено.

Так обстоит дело со многими рукописями Есенина, нет его черновиков, указаны произвольно даты изданных произведений. Вот, что называется, протокольная запись (записано Белоусовым 24 мая 1959 г.):«За время знакомства с Есениным АЛ. Берзинь получила от поэта 52 письма и телеграммы, из них 15 писем передала в 1948 г. на хранение СЛ. Толстой-Есениной. В «Литературной хронике» отмечены девять писем и одна телеграмма, обнаруженные в архиве СЛ. Толстой-Есениной. Местонахождение остальных писем и телеграмм неизвестно».

Следует сказать, что письма время от времени все же откуда-то появляются. Появляются и безымянные стихи, которые приписывают Есенину. Вот одно из них.

 
Бегут весенние ручьи,
И солнце в них купает ноги.
А мы куда-то все спешим,
Мы проклянем свои дороги.
Ой ты, синее небо России,
Ухожу, очарован тобой,
А березки, как девки босые.
На прощанье
мне машут листвой.
Я нигде без тебя не утешусь.
Пропаду без тебя, моя Русь.
Вот вам крест, что я завтра повешусь,
А сегодня я просто напьюсь.
Другую буду обнимать,
С другой, быть может, брошусь в омут.
Но никогда ей не понять
Чужую страсть к родному дому.
 

О стихотворении «Плач крестьянина» пишет Гордон Маквей: «Стихотворение звучит по-есенински, но, кажется, не принадлежит его перу».

«Исповедь проститутки» упоминает Зелинский К.Л., следовательно, это стихотворение было в есенинском архиве. Где же оно теперь, если нынешние хранители архива даже не слышали о нем?