Текст книги "Неизвестный Есенин"

Автор книги: Валентина Пашинина

Один из механизмов рождения лжи о Есенине удается проследить на примере двух зарубежных исследователей его творчества.

Сначала профессор славянских языков и литературы Калифорнийского университета в Беркли Симон (Саймон) Карлинский пишет в письме Гордону Маквею:

«Идея о том, что Есенин и Мариенгоф могли быть любовниками, впервые пришла мне в голову, когда я читал воспоминания Никритиной… Она описывает жизнь обоих поэтов не слишком богемную: они вместе снимали комнату, имели общие деньги, вместе ели и пили… Меня поразило это описание их хозяйства как типичного для веселой мужской парочки».

и далее:

«Еще раз перечитав «Роман без вранья», я понял, что Мариенгоф отчетливо намекает на природу своих взаимоотношений с Есениным для тех читателей, кто способен это понять, хотя в то же время заметает следы для остальных».

Потом профессор прошелся по «заметенным следам» «Романа без вранья», далее по следам стихотворных посвящений, таких, как «Прощание с Мариенгофом» Есенина и, видно, основательно убедил английского слависта – исследователя, жизни и творчества Есенина Гордона Маквея – в своих предположениях.

Вдова Мариенгофа Анна Никритина «считала предположение Карлинского о гомосексуальных отношениях Мариенгофа и Есенина смехотворным, но не оскорбительным». Об этом свидетельствует Фр. Блэйер.

Гордон Маквей пишет: «В «Сорокоусте» вспышки самоуничижения поэта переходят в шокирующие образы сексуальных отношений с животными и предметами».

Анекдотично? Да. Но по размышлении можно себя спросить: а ведь действительно, кто, какой иностранец может перевести русский мат на свой язык без сексуальных вывертов? Вот и есенинские «загибы» в «Сорокоусте» истолкованы в точном соответствии со значением слов в русском толковом словаре.

Все это так, и было бы понятно, если б оба профессора с завидным фанатическим упорством не начали изучать и перевертывать всю лирику Есенина под гомосексуальным углом зрения. О раннем есенинском стихотворении 1916 г. «День ушел, убавилась черта» С. Карлинский пишет: «Поэт посылает свою тень заниматься любовью с другим мужчиной вместо себя». И даже широко известное посмертное стихотворение поэта «До свиданья, друг мой. До свиданья!», по его мнению, «является любовным посланием к молодому человеку, с которым он провел ночь за несколько дней до этого».

Словом, идея, рожденная профессором Карлинским, понравилась профессору Гордону Маквею. Он развил и дополнил ее «некоторыми фактами», которые до сих пор замалчивались: например, письмом от мужчины, который написал Маквею: «Сказать по правде, он (Есенин) подарил мне свою любовь».

Такое письмо действительно существует. Вот оно с незначительными сокращениями:

«22 мая 1964 года. Уважаемый господин! Я отвечаю Вам на французском языке, хотя Вы удивительно хорошо пишете по-русски. Я понимаю, что Вы должны любить поэзию Есенина. Он из характернейших поэтов России. Я хорошо знал его, и тогда он был чрезвычайно красив. Я думаю, что мы были примерно одного возраста, но все же тогда я был гораздо моложе! По правде говоря, мне повезло. Он одарил меня своей любовью.

(…) Со временем для меня становится все более и более ясно, что из всех русских поэтов он мне ближе других.

Марк Шагал».

Вот так неожиданность! Имя Марка Шагала рядом с именем Есенина не упоминает ни один есениновед. Откуда же оно? Каким ветром его занесло – витебским или парижским? На самом деле все было так.

15 марта 1964 года, будучи студентом Оксфордского университета, Гордон Маквей написал К.Л. Зелинскому в Советский Союз письмо: «Я очень надеюсь, что Вы в качестве редактора и исследователя произведений Есенина поможете мне в моей работе! (Я изучаю жизнь и творчество Есенина)».Чего же спрашивать с иностранца! Иностранный студент заметил массу противоречий в сборниках разных лет, неточностей и ошибок. Вот это-то и просит разъяснить.

Сергей Есенин и Леонид Леонов. 1925 г.

Видно, из-за большой загруженности Корнелий Люцианович передоверил ответ своим помощникам. Леонид Леонов 14 апреля 1964 года пишет Гордону Маквею, что не располагает достаточным материалом о Есенине, поскольку познакомился с ним лишь в последний период его жизни. Встреч с Есениным было немного. «Фотоснимок, на котором мы изображены с ним вместе, сделан случайно в редакции журнала «Прожектор» весной 1925 года».

Вот, пожалуй, и все, что мог рассказать Леонов. Зато Марк Шагал 22 мая 1964 г. в письме поведал нечто такое, что два профессора расшифровывают до сих пор. Их эстафету в России подхватил Александр Шаталов. А Александр Лукьянов, врач-психотерапевт, «научно доказал», что Есенин и не мог быть нормальным и психически здоровым, ибо еще в утробе матери был с отклонениями. Вон аж куда заглянул ученый человек!

Как Шагал, родившийся восемью годами раньше Есенина, оказался в его признании «гораздо моложе» Есенина, мы теперь не узнаем. Старость ли подвела Марка Шагала, и он даты «перепутал», французский ли язык с нижегородским спутали переводчики. Кто теперь поймет?

ЧАСТЬ VI
МУЗЫ ЕСЕНИНА

Начнем с воспоминаний Галины Бениславской: «Есенин о чем-то возбужденно шепотом говорил с Катей. «Подождите минутку, Галя», – сказал, когда я вошла.

Что же ей сказал СЛ.? Чтобы она была очень осторожна со мной, так как я вовсе не из бескорыстной любви и преданности вожусь с ним, – я агент ГПУ и в любой момент могу спровоцировать его и посадить в тюрьму.

Но тут же СЛ. стал ей говорить, что если с нами – большевиками – будут расправляться, то она все же должна спасти меня, так как, несмотря на это, я для него много сделала. Катя недоуменно спросила:

«Или правда, что ты из ГПУ, тогда Сергея надо спасать от тебя, и вообще – куда же тогда Сергей попал? Или, если это не так, то Сергей сумасшедший, и от этого не легче».

Конечно, Екатерине Есениной нелегко было разобраться, да и что тогда она могла понимать? Прозрение придет в Бутырской тюрьме, где она отсидит в 1938 году с 3 октября по 16 ноября как жена уже расстрелянного к тому времени Василия Наседкина. За Катей был еще один существенный грех – она была сестрой Сергея Есенина и его секретарем.

Полтора месяца отсидела она в тюрьме, но это в глазах советской власти несмываемым пятном легло на нее на всю оставшуюся жизнь. «Теперь я считаюсь социально опасным элементом, не имеюищм права проживать в пятнадцати городах сроком на пять лет», – писала сестра поэта в заявлении на имя Берии. И вот какой ей был выдан документ:

«Удостоверение

Дано административно-высланной Есениной Екатерине Александровне в том, что она состоит на учете в 8 отделе УКГ УНКВД по Рязанской области и обязана проживать в с. Константиново Рыбновского района Рязанской обл. без права выезда за пределы указанного пункта. Обязана явкой на регистрацию в 8-й отдел УГБ УНКВД по Рязанской обл. каждого 15 числа. При отсутствии отметки и своевременной явки на регистрацию удостоверение не действительно.

Начальник 8-го отдела УКГ УНКВД Булатов».

В таком режиме прожила много лет сестра великого русского поэта Екатерина Александровна Есенина.

У Мариенгофа в «Романе без вранья» есть такие строки: «Примерно недели через две литературная Москва жила сенсацией: Есенин с Мариенгофом поссорился».

Сенсация была не для литературной Москвы, потому что дружба эта скорее удивляла; Есенин и Мариенгоф всегда были разные, можно сказать – противоположные. Поэтому не удивительно, что они расстались. Сенсация и переполох были в ГПУ. Как же теперь быть? Кто будет доносить? Есенин порвал со всеми имажинистами. Кого прикрепить ненавязчиво, тактично, чтобы следить и доносить? Ведь другом сразу не станешь. Для этого нужно время.

В Ленинграде, куда едет Есенин, собирают всю молодежь – воинствующих имажинистов. Их возглавляет Эрлих (сотрудник ЧК-ГПУ). Но главная сила, которую «бросили» в образовавшуюся брешь – это были сотрудники женского пола. Самые красивые, самые умные и обаятельные: Галина Бениславская, Августа Миклашевская, Анна Берзинь.

Не менее интересна тайная, засекреченная есенинская муза – Надежда Вольпин. Вызывает удивление, что ее имя никогда не упоминалось друзьями-имажинистами, хотя она была знакома с Есениным с 1919 года. Надежда Вольпин – поэтесса, тоже из группы имажинистов, знала все есенинское окружение, и ее знали все. В мае 1924 года родила от Есенина сына (так значится в документах). И что же? Никто, ни один человек, «не вспомнил» о ней в мемуарной литературе, посвященной Есенину, даже Мариенгоф. Может ли быть такое? Оказывается, может. Чем же это объясняется? Необычайной скромностью есенинской музы? Или она не хотела затеряться в многочисленном обществе есенинских жен, потому и ушла в небытие на десятки лет? И только в 1987 году Надежда Вольпин опубликовала свои мемуары «Вспоминая Сергея Есенина. Глазами друга».

Даже персиянка Шаганэ – бывшая подпольщица в годы дашнакской Армении – вылетела не из шахского гарема, а все из той же организации. И ее засекреченная личность высветилась только в конце 1950-х годов.

В отличие от Айседоры Дункан у этих женщин была другая роль.

В 1925 году на XIV съезде партии секретарь контрольной комиссии С. Гусев (Драбкин) сказал: «Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т. е. смотреть и доносить». Недоносительство каралось всегда и каралось строго. И в 1932 г. Каменев и Зиновьев попали в политизолятор, а потом в ссылку именно за это преступление.

Вот каким был период есенинского многоженства.

Каждый член партии просто обязан был в первую очередь выполнять свой долг перед партией. Чувства были потом. А женщин «прикрепляли», «подсаживали» к каждому поэту, разумеется, более или менее выдающемуся.

При Маяковском состояла Лиля Брик. (Сейчас известно, что вместе с Осей они были сотрудниками ЧК с 1920 года). Правда, в поездках по Союзу Маяковского по линии ЧК «обслуживал» Павел Ильич Лавут. Максима Горького опекали очаровательные Мария Федоровна Андреева и Мария Игнатьевна Будберг (она же Закревская, она же Бенкендорф). К поэту Николаю Гумилеву была «прикреплена» его «ученица», «девушка с бантом» Ирина Одоевцева (Ираида Густавовна Гейнике) – и так к каждому большому писателю. И потому большевики хорошо знали, чем каждый дышит, о чем думает. И потому каждому воздали по заслугам.

У Мих. Эльзона есть точное выражение по поводу практики «бдительного присмотра»: «Ведущий научный сотрудник, специалист по крестьянским поэтам, ныне плодотворно трудящийся под бдительным присмотром кандидата филологических наук».Лучше не скажешь!

Ну а потом каждый, отлично зная своего подопечного, писал о нем душевные воспоминания, руководствуясь евангельским изречением: «Если служение осуждения славно, то тем паче славно служение оправдания».

«Официально Россия не считалась страной, завоеванной иноземцами, но революция и гражданская война расщепили ее элиту, и, прежде чем приступить к ликвидации ее национальной, патриотически ориентированной части, правительству следовало «отделить агнцев от козлищ», выявить в ней своих сторонников и противников. Для этого в писательскую среду и были внедрены тайные и явные агенты политического сыска: супруги Брик, Агранов, Волович, Эльберт и множество других. Литературные амбиции привели в эту когорту присматривавших за писателями и Якова Блюмкина, который даже пользовался среди них труднообъяснимой популярностью». Об этом пишет С. Курбатов.

Мариенгоф, хотя знал, что его не опубликуют, пишет «в стол» «Это вам, потомки!» Не хотел уйти из жизни, не поведав читателям о некоторых фактах из биографии Августы Миклашевской, несомненно, достойных внимания тех самых потомков.

По его словам, когда Есенина познакомили с А. Миклашевской, у нее был муж или кто-то вроде мужа – «приходящий», как говорили тогда. Она любила его – этого лысеющего профессионального танцора… Приезжая к Миклашевской со своими новыми стихами, Есенин раза три-четыре встретился с танцором. Безумно ревнивый Есенин совершенно не ревновал к нему. Думается, по той причине, что роман-то у него был без романа.

Цикл стихов о любви был написан. «И муза из Камерного театра стала Есенину ни к чему».

Выходит, романа-то и не было. Мариенгоф не только к этому факту привлекает внимание читателя. Он завершает повествование полным развенчанием есенинской музы.

«Попав во время войны в бывшую Вятку, я неожиданно встретил там Миклашевскую. Она уже несколько лет работала на провинциальных сценах – с Таировым поссорилась из-за своего танцора. Не желая на целый год расставаться с ним, она наотрез отказалась ехать в гастрольную поездку за границу, Таиров принял это как личное оскорбление: «Возмутительно! – говорил он, – Променяла Камерный театр на какую-то любовь к танцору!

(…) Война. Эвакуация. Вятка.

– А вы, Гутенька, все так же хороши! – сказал я, крепко расцеловавшись с ней при свете «коптил-ки» военных лет.

– Так же ли, мой друг? На другой день, при белом свете, я не без грусти понял и оценил правдивую горечь ее вопроса. Хоро та, красива, но…»

Многоточие поставлено автором. Время и трудные военные годы изменили внешность есенинской музы. Понимая, что «партийные красавицы, как известно, увядают не так быстро, как беспартийные, Гутенька подала заявление в ВКП(б)». А к открытию нового театрального сезона, конечно, не без содействия Мариенгофа, Гутя Миклашевская снова была актрисой Камерного театра.

«Какие роли сыграла она там, я не помню, вероятно, нечего было помнить, – продолжает Мариенгоф. – Тем не менее Таиров вскорости выхлопотал ей звание заслуженной актрисы.

А когда, по предложению Сталина, Александра Яковлевича и Алису Георгиевну выгоняли из их театра, из Таировского и Кооненского Камерного театра, член партбюро Августа Леонидовна Миклашевская, став оратором, пламенно ратовала за это мудрое решение вождя человечества.

Эх, Гутенька, Гутенька!

После того я уже не встречался с ней. Что-то не хотелось».

И хотя при жизни Мариенгофа произведение «Это вам, потомки!» опубликовано не было (только в 1992 году), но для чего-то он поведал этот нелицеприятный биографический факт. Может быть, возмущался несправедливостью, что его, Мариенгофа, напрочь вычеркнули из посмертной жизни Есенина, а Августу Миклашевскую приглашали в качестве почетной гостьи на все есенинские праздники? Но со всей определенностью можно сказать, что непризнанный гений Мариенгоф-Сальери не мог равнодушно относиться к баловню судьбы, незаслуженно вознесенному славой, а потому уничтожал и пачкал все, что возвышало Есенина и его окружение.

Августа Миклашевская, 1923 г.

Знал ли Есенин, кому служили его музы?

А как понимать тогда 6-ю главу «Пугачева»:

 
И деньгами, и ляжками покупает Екатерина
У продажных мерзавцев мою голову для плахи.
 Только плевать мне, плевать на мразь!
Знаю я, что не в бабьей говядине сила
Это отбиваются за грабительскую власть
Сволочные и подлые дворянские рыла.
 

А как понять последние любовные стихи поэта?

 
Подруга охладевших лет.
Не называй игру любовью…
 

Или эти, датированные 13 декабря 1925 г., строки:

 
Может, поздно, может, слишком рано,
И о чем не думал много лет,
Походить я стал на Дон-Жуана,
Как заправский ветреный поэт.
Как случилось? Что со мною сталось?
Каждый день я у других колен.
Каждый день к себе теряю жалость.
Не смиряясь с горечью измен.
Я всегда хотел, чтоб сердце меньше
Билось в чувствах нежных и простых.
Что ж ищу в очах я этих женщин —
Легкодумных, лживых и пустых?
Удержи меня, мое презренье,
Я всегда отмечен был тобой.
На душе холодное кипенье
И сирени шелест голубой.
 

Нынешние читатели знают и удивляются, что разница в возрасте Есенина и Айседоры Дункан была почти в 18 лет, но почему-то не удивляются, что бывшая жена Желябужского, а потом и Максима Горького, выйдя вновь замуж за горьковского секретаря П. Крючкова, являла образец разницы в двадцать один год. Почему-то скромно умалчивают, что Мария Игнатьевна Будберг вообще годилась Максиму Горькому в дочери и, должно быть, потому именовалась секретарем, а не женой. Огромная разница в возрасте была у многих политических деятелей и их жен: Сталина, Бухарина, Луначарского и т. д. (здесь, конечно, перевес шел в мужскую сторону).

Но политические проститутки типа Коллонтай даже у Ленина не находили осуждения. И когда Александра Михайловна, бросив все партийные дела, бежала с новым любовником Павлом Дыбенко, а Троцкий потребовал публично осудить ее за нарушение партийной дисциплины и приговорить к расстрелу, Ленин под общий дружный хохот партийцев предложил приговорить лучше к 5 годам верности. (Кстати, Александра Михайловна тоже была старше Дыбенко на семнадцать лет.)

Как нынешние политические деятели и коммерсанты начали перестройку с перестройки своих кабинетов и офисов, так и революционные деятели провели прежде революцию в своей семье: подавая пример, обновили жен. Женились на юных. Такой была официальная политика новых завоевателей России – разрушение семьи как основы государства.

И в этом ряду «удивительных» женщин особые отношения сложились у Есенина с Софьей Андреевной Толстой.

Софья Андреевна (она сама и ее имя) могла помочь Есенину уехать за границу – уйти от преследований. Есенин пошел на союз с Толстой, убедившись, что Галина Бениславская оказалась идейной сторонницей Троцкого: Есенину она объявила о серьезных отношениях с Львом Седовым, сыном Троцкого – опального политика, за которого собиралась замуж. На Берзинь он тоже не мог положиться, довериться.

Все дальнейшее поведение Софьи Андреевны показывает, что она добровольно взвалила на свои плечи непомерную ношу – уберечь поэта, дать ему возможность работать, избавить от «друзей», спасти.

Она сделала все, что было в ее силах. И даже тот факт, что С.А. Толстая не оставила воспоминаний о Есенине, лучше всего прочего объясняет ее отношение к поэту и к власти: если нельзя писать правду, то лучше ничего не писать. С.А. Толстая так и сделала. Но всю свою жизнь она посвятила Есенину. Ее доброе, нежное чувство проявилось во всех записях, письмах (Горькому, Калинину и др.), во всех комментариях к стихам. Она приложила максимум усилий, чтобы собрать воедино, восстановить утраченное, сохранить творчество поэта.

Толстая поставила целью своей жизни – спасти от извращения и лжи, от уничтожения и забвения поэзию. Это было нелегко в долгие годы запретов и гонений. Она делала копии стихов, копии писем, статей, собирала воедино и готовила полное собрание его стихотворений, писала комментарии к ним, хотя никто в те годы издавать Есенина не собирался. Только в 1940 году обратилась она к М.И. Калинину, напоминая ему о радушной встрече, о которой Есенин помнил всегда. Ответ Калинина был обнадеживающим. И к 1941 году Софья Андреевна подготовила к изданию собрание сочинений Есенина. Но началась Великая Отечественная война. Собрание сочинений вышло только в 1946 году.

Подвиг С.А. Толстой сродни подвигу декабристок. Но тех женщин их жертвенность возвышала, поднимала в общем мнении, делала уважаемыми, почти святыми. Софье Андреевне выпала на долю другая участь – людская клевета и злословие. Благодарности она не дождалась. Ей было несравненно тяжелей, может быть, потому она так рано ушла из жизни. После смерти Есенина ей долго пришлось скрываться, скитаясь по родным и знакомым, как некогда поэту. Объясняли, что Софья боится оставаться одна. Собственно говоря, так оно и было, только никому, даже матери, она не могла сказать правды. Боялась не мертвого Есенина, а живых его палачей, которые теперь преследовали ее. Ее видели всегда молчаливой и замкнутой. «Высокомерной», «гордой» называет ее М. Ройзман, которому она не подавала руки и с которым не разговаривала.

Мать, очень переживая за дочь, опасаясь за ее душевное состояние, приводит в письмах к М. Волошину факты безобразного поведения С.А. Есенина по отношению к Соне (что не подтверждала сама Софья Андреевна). Но клеветники – сосновские, бухарины, лелевичи, устиновы – могли радоваться: мнение о Есенине как об алкоголике и психобандите подтверждалось его родственниками. В 1955 году, готовя к изданию собрание сочинений Есенина, П. Чагин и С. Толстая вычеркнули из книг посвящения Мариенгофу. Они знали, что делали. Вычеркнут был и Чагин, причем самим Есениным. Думается, тоже не случайно. Его роль в судьбе Есенина еще не изучена.

Есть еще одно соображение о том, что сблизило их, Софью и Сергея. Следователь по особо важным делам Н.А. Соколов, расследовавший дело убийства большевиками царской семьи, несмотря на чудовищные трудности, сумел вывезти через Харбин и спасти все следственные материалы: свидетельства, документы, фотоснимки, предметы – улики, изобличавшие преступников и ими совершенное злодеяние. В 1922 году Соколов Н.А., перебравшись в Европу, жил в Берлине, затем в Париже. Продолжал вести следствие, писал книгу. Издана она была в 1925 году после его кончины.

За границей Есенин не мог не встретиться с Соколовым, потому что знал царскую семью, читал в ее кругу стихи, уважительно отзывался о царице и получил от нее в дар перстень. Свидетельств их встречи нет, но вряд ли Есенин мог пройти мимо столь компрометирующего большевиков материала. Тогда же в Берлине был и М. Горький.

В свою очередь, большевиков тоже очень интересовали эти документы, собранные Соколовым, ибо они могли причинить большевикам немало неприятностей. Кроме уничтожения этих документов или приобретения их, большевики в качестве «наследников» русского престола хотели знать, где хранится царское золото. И потому поддерживали (или распространяли) слухи о том, что царская семья жива. Не без их участия «воскресали» чудесным образом из небытия «царские дочери» и «великие князья» и оказывались за рубежом, претендуя на наследство.

К расследованию гибели царской семьи был причастен генерал-лейтенант Дитерихс М.К., впоследствии написавший книгу «Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале». Ольга Константиновна Толстая, урожденная Дитерихс, мать Софьи, была родной сестрой генерала Дитерихса, поэтому могла знать подробности расследования или даже хранить документы. Могла все это знать и Софья.