Текст книги "Избранное. Том 1"
Автор книги: Валентина Мухина-Петринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц)
Стали кричать «горько». Пришлось целоваться при Марке, что мне было крайне неудобно. Харитон сиял. Подвыпивший, в новом цветастом халате из бумазеи, он то и дело подходил ко мне и что-нибудь говорил, нежно называя меня сестричкой.
Марк весь вечер не отходил от меня. Василий не ревновал. Самая его положительная черта, что он не ревнив.
– Вот как вышло...– тихонько сказала я Марку, как бы извиняясь за эту свадьбу.
– Вы любите Василия Николаевича,– сдержанно сказал Марк.– Даже в бреду вы звали лишь его. И он, без сомнения, любит вас. Третий лишний. Так я сказал отцу, который рассердился на меня. За что? Разве я виноват, что вы любите другого? Я верю, вам обоим удастся семейная жизнь. Противоположности, говорят, сходятся. У нас с вами слишком много общего. Вроде как брат и сестра.
– Марк, давайте будем на ты? – предложила я. Марк охотно согласился.
Опять подошла Мария Кирилловна, села ко мне на постель и сказала, что профессор вчера улетел на самолете в Москву. Его срочно вызвали. Жалел, что не мог со мною проститься.
– Экспедиция была все же удачной,– сказала я.
– Экспедиция была удачной,– согласилась Мария Кирилловна,– собран большой материал. На будущий год уже его не собрали бы.
– Почему?
– Потому что с весны гидростанция входит в строй, плотина 360
подымет уровень реки. Ыйдыга станет другой рекой. Начнет новую жизнь. Лес теперь будут сплавлять по реке. Ведь все шиверы и пороги будут затоплены. Ыйдыга станет судоходной.
– Опять о делах! – оборвал ее Василий, подходя.– Давайте-ка лучше спляшем!
Столы с остатками еды и вина вытащили в коридор и стали отплясывать под баян. Я полулежала на кровати и смотрела. Медсестра Люся в капроновом платье с оборочками и туфельках на каблучках-шпильках принесла мне зеркало.
– Посмотрите, какая вы сегодня красивая, румяная!
– Счастье красит,– добродушно заметила Мария Кирилловна. На ней было совсем новое платье. Видно, купила его здесь, по приезде.
Василий вышел на середину и велел баянисту играть «цыганочку». А сам плясал. Никогда не думала, что он может так плясать – самобытно, темпераментно.
– Веселый у вас муж! – сказала улыбающаяся Александра Прокофьевна. Марк задумчиво наблюдал за Василием.
В одиннадцать вечера, в самый разгар веселья, принесли телеграмму из дому. Мама, папа и Родион с женой Светой поздравляли меня с браком и желали много лет счастья.
Телеграмму прочли вслух, потом дружно прокричали «горько» и по приказу главного врача стали расходиться по домам.
Пора было и честь знать, потому что – больница. То есть расходиться стали посторонние, а больных – с большим трудом – уложили спать. Меня вместе с кроватью отнесли в мою палату. Василию пришлось удалиться вместе с посторонними. Непреклонная Александра Прокофьевна не разрешила ему остаться даже на «четверть часика», как он просил. Кажется, это обстоятельство вызвало среди приглашенных большое веселье, хотя все и пытались его подавить.
Супруги Сперанские пригласили к себе Василия, Марка, Марию Кирилловну и еще кое-кого и ушли догуливать свадьбу. Через двадцать минут новобрачная осталась одна.
Светлым-светло было на улице, хотя белые ночи уже кончились. Это светила луна, совсем такая, как в Москве. Наша московская луна! Скоро она подобралась к моему окошку, которое по моей просьбе оставили открытым.
Свежая-свежая, холодная-холодная была ночь! Где-то далеко играл баян, пели песни, может, еще догуливали мою свадьбу. Я прислушалась. В соседней мужской палате послышался приглушенный смех, звякнули стаканы. Голос Харитона. Ага, тост за невесту. Видимо, больные своевременно припрятали бутылочку водочки.
Пусть их веселятся, раз им весело! Кажется, в дежурке тоже продолжается вечер, благо главврач ушла. А на квартире начальника гидростроя веселятся жених и мои друзья. Все празднуют мою свадьбу, кроме меня самой. А я лежу здесь одинешенька и даже не знаю, счастлива я или нет.
Хоть бы скорее сняли лубки. Вот я поправлюсь, и Василий заберет меня из больницы к себе. К этому времени он устроится на новой квартире, которую уже приготовили директору леспромхоза. А я начну работать, как лесничая, в лесхозе, где директором будет Мария Кирилловна Пинегина.
Работы будет много, работы интересной, трудной и перспективной. Всех нас ждет много работы. Это было самое ясное и понятное из того, что надвигалось на меня, как будущее. Но я почему-то никак не могла представить, какой будет наша совместная жизнь с Василием.
Я уже понимала, что Василий оставил Москву не из-за меня. В этом я была уверена. Просто он изменил науке, как когда-то изменил поэзии. Видно, не всякий, пишущий хорошие стихи, есть поэт. Как не всякий, защитивший отличную диссертацию, есть ученый.
Пожалуй, Василий правильно сделал, что перешел на хозяйственную работу. Он будет хорошим директором леспромхоза: такой умный, деловитый, практичный. Надеюсь, он будет не из тех директоров, которые за кубометрами древесины не видят леса, живого и прекрасного. Тогда ему действительно придется столкнуться с Марией Кирилловной и... со мной.
Я вдруг ощутила духоту больницы. Хотя окна были открыты.
Все ушли и оставили меня одну в такую ночь, когда я не могу не думать о будущем, а оно так тревожно и непонятно.
Я, кажется, собиралась всплакнуть, когда услышала хриплый шепот, мое имя – какие-то двое людей разыскивали окно моей палаты, стараясь не привлекать к себе внимания. Две знакомые головы в сплюснутых фуражках появились одновременно в проеме окна, и я узнала Стрельцова и Ярышкина.
– Григорий Иванович! Автоном Викентьевич! – позвала я. Оба очень обрадовались и, кряхтя, вылезли на завалинку.
– Вы не спите, Таисия Константиновна? – смущенно осведомился Стрельцов.
– Нет... Не сплю!
– Вот-вот! Автоном и говорит: нипочем, говорит, не уснет она в такую ночь. Одной-то, поди, скучно лежать. Вот мы, значит, и навестили. Уж простите!
– Если возьмете нас к себе работать, в новое лесничество... Мы с полным нашим желанием...– забормотал подвыпивший на свадьбе Ярышкин.– Вы нас знаете.
– Нас обоих вместе! – уточнил Стрельцов.– Очень хотим с вами работать. Можете положиться.
Я поблагодарила их и заверила, что сама хотела предложить им работать и впредь вместе. Мне хотелось смеяться и плакать. Мне вдруг стало так хорошо. И я еще раз сказала:
– Спасибо, друзья!
Океан и кораблик
Саратов
Приволжское
книжное издательство
1987
Посвящается памяти моего отца Михаила Михайловича Мухина. Был он мечтательным, стойким, принципиальным.
Добрым, как Дон Кихот.
Тетрадь первая
МОСКВА. КОМСОМОЛЬСКИЙ ПРОСПЕКТ
...Океан! «Ассоль» вышла в океан. Вот и сбылась моя мечта. Я так счастлива! Все время ощущаю радость. Меня удивляет, что люди спокойно занимаются своими делами. Матросы драют с песком палубу, что-то конопатят, начищают до блеска медные и никелированные части, научные работники спускают за борт новые приборы – не терпится испытать. Я поднялась на верхнюю шлюпочную палубу, там никого нет, а океан отсюда еще больше, еще величавей.
Небо – бездонная синяя бездна, где пылает косматое солнце, ни туч, ни ветра, а по всему океану до самого туманного горизонта поднимаются и опадают огромные зеленоватые волны, белоснежные сверху и почти черные внизу. «Ассоль» рассекает волны, то взлетая на гребень, то падая вниз. Вверх – вниз, вверх – вниз...
К встрече с океаном я готовилась. Прыгала на лыжах с трамплина, а потом увлеклась парашютным спортом. Особенно-то заниматься им некогда было, все же училась и работала, но... четырнадцать прыжков.
И вот теперь я жадно всматривалась в соленый простор, такой тревожный, пугающий. Грозный океан и крохотное суденышко «Ассоль». А вокруг носятся с криками чайки, провожают наш корабль, много чаек – не боятся ни волн, ни того, что залетели так далеко от берегов, от своих гнездовий.
На шлюпочную палубу вышел Иннокентий Щеглов. Наверно, хотел отдохнуть в одиночестве, подумать, но, увидев меня, повернул назад. Я вскочила и окликнула его:
– Я ухожу... Располагайтесь в кресле.
Он вернулся, сухо поблагодарил, а я пошла в свою каюту. Ни словечка! Кроме как по делу, ни с кем не говорит. А ко мне у него нет дела. Просто взялись подвезти меня до города Бакланы на Камчатке.
В узкой каюте душновато: иллюминатор плотно завинчен. Хорошо, что такое толстое выпуклое стекло, а то волны могли бы и разбить его. Бьют и бьют изо всей силы прямо по иллюминатору. Кипящая зеленая вода. Впечатление, что ты на подводной лодке.
В Москве сейчас вечер вчерашнего дня. Вчерашний вечер! Надо же так далеко заехать! Что-то меня ждет? А жаль, что я встретила его. Зачем? Это ведь мне совсем ни к чему. Он даже мне не нужен. Не влюбилась же я в него с первого взгляда?! Смешно. Но я уже чувствую, что теперь, где бы я ни была, чем бы ни занималась, всегда буду помнить, что он где-то есть, близко или далеко, но он есть, существует. И я это знаю, и никак мне об этом не забыть.
И самое странное, что все это началось со мной еще в Москве, когда я даже не знала его – только видела фотографию. Когда мне его сестра показала фотографию Иннокентия.
Милая, дорогая Москва, милая мама Августина, милые друзья мои, вот и сбылась моя мечта увидеть океан, а я еще мысленно в своей родной Москве.
* * *
...Все-таки это был очень странный день, хотя ничего особенного как будто и не произошло. Разве что афиша 1995 года... Но это, наверно, была чья-то шутка?
С утра я ездила в Кучино просто так, еще раз проститься. Все же я училась там, хоть и заочно. Долго бродила по разбегающимся улочкам подмосковного поселка. Зашла в свой гидрометеорологический техникум. Там было прохладно и пусто. Поговорила немножко с уборщицей и ушла. Нечего там было делать. Назначение я получила и была уже «не своя».
Тогда я пошла на курсы полярных работников, где чувствовала себя как дома. Узкая тропинка между бронзовыми стволами сосен (всегда-то я бежала по ней бегом, торопилась), милый моему сердцу небольшой дощатый домик... Зимой Кучино всегда засыпано снегом, как в песне: «кругом снега, хоть сотни верст исколеси».
Я очень обрадовалась, застав Арсения Петровича – преподавателя радиодела. Он уже старый, но душа у него молодая. С ним легко, интересно. Все курсанты просто влюблены в него. А как он захватывающе рассказывает! Ему есть что рассказать. Бывалый человек. Всю свою жизнь он провел на Севере. Был радистом на ледорезе, в легендарном походе. Участвовал в спасении челюскинцев...
Арсений Петрович Козырев очень добрый человек. Взять хоть, к примеру, меня; ведь я училась в техникуме (и то заочно), а не на курсах. Приобретала специальность метеоролога. Но я захотела на всякий случай – мало ли что в жизни бывает – освоить профессию радиста. Меня поначалу просто выгоняли с курсов, стоило мне приоткрыть дверь. Обзывали нахальной девчонкой. Пока не вступился за меня Козырев. Он сам и научил меня радиоделу.
Сначала, конечно, проверил меня на слух и передаче на ключе азбуки Морзе. Я уже умела работать с передатчиком. От отца научилась – это было его хобби.
Арсений Петрович помог мне и с распределением. Меня могли послать куда угодно, хоть в Калугу или Рязань, даже под Москвой оставить. Сначала и распределили в Долгопрудный. Но я хотела только на океан – Камчатка или Командоры. И Арсений Петрович помог. У него же знакомства по всему Северу. Так я получила назначение на Камчатку. Городок у океана, рыбачий городок Бакланы. Там есть научно-исследовательская морская экспериментальная станция.
Я еще раз от души поблагодарила Арсения Петровича. Мы сели в пустой учительской у раскрытого окна.
– Когда выезжаешь? – спросил Козырев.
– На следующей неделе. Билет уже купила.
– Самолетом?
– Нет, поездом. Хочу посмотреть Сибирь хоть из окна. Вдоль Байкала, говорят, поезд четыре часа идет. А до Владивостока целых девять суток. И – пароходом. Японское море, пролив Лаперуза... Океан!.. Арсений Петрович, ведь я никогда еще не видела океан.
– Понимаю. Я закурю.
Пока он закуривал, я разглядывала его. Козырев заметно похудел. Морщинистые щеки запали, карие глаза потускнели. Что-то грызло нашего Арсения Петровича. И я догадывалась, что именно... Сын.
– Слушай, Марфенька, скажи... Мой Сережка опять к тебе сватался?
– Арсений Петрович, я не виновата.
– Знаю. Ты опять ему отказала?
– Да.
– Гм. Он сегодня придет звать тебя к нам. Жена хочет с тобой увидеться. Ты приходи. Надо же проститься. И... поговорить.
Я расстроилась. Но отказать Козыревым я не могла. Они сделали мне много добра. Когда мой отец болел – такой тяжкой болезнью,– они помогали нам, доставали редкие лекарства. Мне бы очень хотелось отплатить им добром. Я бы все для них сделала, кроме одного – выйти замуж за их сына.
– Ну почему у нас с Аннетой Георгиевной такой сын? Я без конца задаюсь этим вопросом.
– Но Сережа совсем неплохой. Он добрый.
– Добрый? Гм, не знаю... Он лентяй. Злокачественно ленив, Вечно валяется на кровати с книжкой. Преимущественно английская фантастика. Для этого его учили языкам!..
– Должно быть, большое удовольствие прочесть Рэя Бредбери в подлиннике.
– При таких способностях – бросить университет! Мог бы стать ученым... А он предпочел быть шофером такси. Мать – доктор наук, сын – шофер. Вся надежда была на армию. Думали, там перевоспитают. А он весь срок в военном оркестре отличался. Его с детства учили игре на рояле. Когда бросил университет, мы уговаривали его поступить в консерваторию. Отказался наотрез. Я, говорит, и без консерватории могу устроиться в любой оркестр. А серьезного музыканта из меня не получится, я же классическую музыку не перевариваю... Вот такие-то дела, Марфа. Говоря по совести, твой отец и не обрадовался бы такому выбору. Я замотала головой:
– Отец мой сам был рабочий. Да и я пока еще работаю на заводе слесарем. Нет, моему отцу не пришло бы в голову смотреть на Сережу свысока.
– Но, при его способностях, почему он не учится? Почему?!
– Мало ли какие могут быть причины! Может, он...
Я осеклась. Арсений Петрович нетерпеливо взглянул на меня.
– Сережа... он... Вы же его знаете лучше меня. Он может увлечься наукой. Но никогда – научной карьерой... Быть может, Аннета Георгиевна придает слишком большое значение положению в обществе? Простите. Если на Сережу наседать, он будет делать все наоборот. Даже может уйти из дома. Уехать куда-нибудь.
– Он тебе об этом говорил? – испугался Арсений Петрович.
– Что вы, нет. Это просто мое мнение. Мы ведь не встречаемся с ним. Если только случайно когда... Я пойду, Арсений Петрович?
Вечером я разбирала свои книги и вещи – собиралась в дорогу. Августина с заплаканными глазами в сотый раз принималась уговаривать меня не ехать «в такую даль». Ее выпуклые добрые голубые глаза всегда смотрели боязливо. Августина боялась жизни. Она всего боялась.
– Не бойся, ты же в центре Москвы живешь,– успокаивала я ее.– Буду присылать тебе письма, деньги, посылки. Рыбки!.. Ты же любишь рыбу. Икры пришлю...
Августина отмахнулась:
– Что – икра. Ты там пропадешь. Камчатка. Край земли... Эх, ведь предлагали тебе работу в Долгопрудном. Ну почему не согласилась?
Августина пригорюнилась. Она меня любит. Я тоже ее люблю. Следовало бы звать ее мамой. Но так уж получилось, что я с детства привыкла называть ее, как и все,– по имени. Совсем маленькая звала ее тетей Авой. А ведь она меня вскормила, как мать, материнским молоком своим...
Мое рождение стоило жизни моей родной матери. Растерявшийся от горя молодой отец остался один с новорожденной девочкой. Когда он после похорон приехал за мной, ему посоветовали оставить меня еще на несколько дней, так как одна женщина, у которой погиб при родах ребенок, меня кормит.
Когда эту женщину, Августину Капитоновну Егорову, выписывали из больницы, оказалось, что ей некуда идти... Мерзавец муж привел к себе новую жену. Главврач посоветовал моему отцу взять Егорову к себе.
«Она будет кормить девочку, нянчить ее, вести хозяйство. Что вы будете делать один с ребенком?»
Так Августина пришла к нам.
Мы очень дружно жили втроем.
Отец мой много лет тосковал по моей матери. А когда через несколько лет острота горя прошла, он женился на Августине. Августина была его ровесницей, недурна лицом, статная, стройная, и во всем облике ее было какое-то сияние доброты. Отец полюбил ее.
По-моему, они жили хорошо, счастливо. Только брак их был не долог. Мне было пятнадцать лет, когда отец умер от рака легких...
Я очень любила отца. Он был замечательным человеком. Его веселые серо-синие газа смотрели всегда радостно и спокойно. Когда я была еще девочкой, он часто водил меня к себе на завод.
Отец гордился своим заводом, ведь на нем создавались умные приборы – сложнейшая аппаратура, которой только начинали тогда оснащать научно-исследовательские институты, лаборатории, обсерватории. С тех пор как отец пришел на завод после демобилизации, завод рос и рос – последние корпуса возникли в чистом поле. С трех сторон – хвойные да березовые леса, с одной стороны – новые кварталы Москвы, кольцевая автомобильная дорога. Мы с отцом бродили там до упаду.
Последние месяцы жизни отца, несмотря на его страдания, мы много беседовали.
Он рассказал мне, что всю жизнь хотел побывать на океане, попутешествовать, и вот не довелось.
– Не торопись выходить замуж, дочка,– говорил он.– Учись, работай. Путешествуй. Мечтай о чем-нибудь ярком и прекрасном. Добивайся, чтоб мечта сбылась. А замуж... когда узнаешь жизнь, окончишь институт... И то лишь, если придет настоящая любовь. Если она будет взаимной.
– А как узнать, что она настоящая?
– Любовь ни с чем не спутаешь, Марфенька.
– А если... если вдруг настоящая любовь придет рано?
– Все равно не торопись: настоящее чувство – оно не пройдет скоро. Раньше как в двадцать пять – двадцать шесть лет не выходи замуж. Пусть ждет. И ты его жди. Надо разобраться в жизни. Повидать мир. Приобрести побольше знаний. Я вот... даже дядю родного никогда не видел. Родной брат моего отца! Сколько бы он мог мне порассказать. Так и не встретились.
Отец очень сожалел, что так и не побывал на Камчатке и не увидел своего дядю. С этим дядей он изредка переписывался.
Дядя этот – врач-терапевт, носит нашу же фамилию: Петров Михаил Михайлович. Он был уже стар, ровесник века, но еще работал и, видимо, был крепок.
Когда папа умер, я написала Михаилу Михайловичу. Он очень сожалел, что так никогда и не увидел своего племянника. И прислал мне денег – пятьсот рублей. Я их положила на сберегательную книжку (для Августины я их сберегала), а дяде написала, чтоб больше не присылал, так как я поступаю на завод, где всю жизнь проработал отец, учеником слесаря и скоро буду получать хорошую зарплату. Я действительно поступила работать и стала неплохим слесарем (сейчас у меня четвертый разряд).
На заводе меня приняли очень хорошо. (Многие знали меня с детства.) И мне сразу же понравилось работать. Сначала меня поставили в сеточно-электронный цех. Помню: зима, за окнами колючий снег, а в цехе тепло и уютно, мерно гудят автоматы, навивающие сетки. Когда войдешь в ритм, работать легко и приятно. Щелчок слева – ограждение движущейся части станка откидывается – машина подготовила очередное сеточное полотно. Остановилась. Снимаешь готовую полосу и опять включаешь автомат...
Потом я перешла в бригаду слесарей, стала наладчицей, как мой отец. «Непоседа»,– отзывался обо мне мастер. Все уговаривал меня учиться в энергетическом техникуме при заводе, но я поступила на метеорологический. Техника меня не захватила, хотя я и работала добросовестно.
Я люблю природу, и я твердо решила увидеть океан, Камчатку. И разыскать папиного дядю, доктора Петрова. Жаль было, конечно, Августину. Она боялась остаться одна. Боялась отпустить меня на край земли, где мне «угрожали» немыслимые опасности. Сама она боялась решительно всего. Кто ее так напугал на всю жизнь?
Августина панически боялась поступить на завод или в учреждение и решила устроиться приходящей домработницей к одному престарелому писателю.
Подозревая, что и писателя она боялась, я уговаривала ее пока не работать, а чему-нибудь поучиться, например шить или художественной вышивке (она любила вышивать в свободное время). Пока я оставляла ей дядины пятьсот рублей, затем буду присылать треть своей зарплаты. Но Августина боялась и одиночества.
– За работой время быстрее пройдет до твоего приезда. Да и писателя жалко. Совсем один, больной, старый, а работает день и ночь... Уход за ним надобен. А уж вежливый такой... Все так ласково: «Августина Капитоновна, будьте добры», «пожалуйста, благодарю вас»... Боюсь я грубости, слова бранного больше всего на свете... Ты хоть часто будешь мне писать?
– Через день,– пообещала я.
Августина опять заплакала, и я, чтоб ее отвлечь, напомнила, что сейчас придет Сережа.
Августина засуетилась, заставила меня надеть мое лучшее платье – шелковое зеленое, без рукавов.
– У тебя в нем глаза совсем зеленые,– сказала она и, вздохнув, добавила: – Ну чтоб тебе выйти замуж за Сережу!
– Кстати, Августина, если встретишь хорошего человека, выходи за него замуж,– посоветовала и я ей.
Она укоризненно покачала головой:
– Не ожидала от тебя. После твоего отца и смотреть мне ни на кого не хочется.
– Отца не вернешь... А ведь ты еще молода.
– Тридцать девять лет мне, Марфенька. Разве это молодость?
– Конечно! Ты бы постриглась помоднее...
– Еще чего!
За мной зашел Сережа, и мы отправились к нему домой.
Сереже двадцать два года, а выглядит самое большее на девятнадцать. Высокий, худой, бледный, черные глаза смотрят настороженно. Я гораздо крепче его – наверно, закалилась на физической работе. Я знаю, что он очень добрый, но, если принял решение, переубедить его невозможно. Жаль, что он внушил себе, что любит меня: ни к чему это ему. Хорошо, что я уезжаю так далеко!
Мы шли не торопясь, пробираясь сквозь оживленную вечернюю толпу. Сережа начал было рассказывать о фильме «Солярис» – я его еще не видела, когда мы вдруг заметили эту афишу.
Перед ней толпились зеваки. Мы взглянули мельком, да так и застыли словно вкопанные.
Афиша явно опередила свое время.
7 июля 1995 года
в клубе «Россия» состоится диспут:
«МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК КОНЦА XX ВЕКА
В ЖИЗНИ И ЛИТЕРАТУРЕ»
На диспуте присутствуют космонавт Юрий Щеглов
и писатель-фантаст Сергей Козырев
– Черт побери, мой однофамилец! – ахнул Сережа. Светящаяся лиловатая краска горела на фанерном листе.
Собравшиеся перед необыкновенной афишей комментировали ее каждый по-своему:
– До девяносто пятого года надо еще дожить!
– Ошибся парень – должно быть, спьяну!
– Дом культуры-то на ремонте...– К тому времени откроется!..
– Что за афиша? Может, попала каким-то образом... – начала было я и сконфуженно умолкла.
– ...из будущего,– подхватил Сережа.
Я смотрела на него, даже приостановилась. Писатель-фантаст Сергей Козырев... Никакой не однофамилец. Это же он сам и есть! Ведь Сережа до страсти любит фантастику, конечно, это он, будущий писатель-фантаст.
– Что, не похож на молодого человека конца двадцатого века? – усмехнулся Сережа.
– В девяносто пятом году тебе будет сорок два года,– возразила я.
– Что ты хочешь этим сказать? – поинтересовался Сережа. Я и сама не знала. Еще раз взглянув на афишу, мы пошли дальше.
На лестнице их дома Сережа тихонько сказал:
– Ты на мать не обижайся, она хочет мне добра. Как я догадываюсь, будет сватать. Ты уж потерпи.
– Ладно.
– Не подумай, что я просил ее о содействии. Но если мама что-нибудь вдолбит себе в голову... Ты только не расстраивайся.
Все-таки Сережа красивый юноша, весь в армянку-мать. Только волосы у него отцовы, светлые. Интересное сочетание: черные глаза и русые волосы. Знает два языка. Два года учился в университете имени Ломоносова на Ленинских горах. Факультет прикладной математики и кибернетики. И надо же – бросить такой интересный факультет!
Когда-то мы учились в одной школе. За Сережей все девочки бегали. А мальчишки подражали ему во всем. Помню, он вздумал носить воротник пальто поднятым, и все ребята стали поднимать воротник. Он же всегда хотел дружить только со мной. Все ребята удивлялись: что он нашел во мне?
Когда я училась в седьмом классе, а Сережа в десятом, не помню уже под каким предлогом, он затащил меня к ним. И его мама допрашивала меня, почему я не хочу дружить с ее сыном? Чем это Сережа плох для меня?
Я сказала, что папа не любит, когда девчонки дружат непременно с мальчиками... И что у меня есть подруга, которую я очень люблю.
– Твой папа несовременен,– с досадой возразила Сережина мама.– Кто он по профессии?
– Простой рабочий,– ответила я, делая упор на «простой». Надеялась, что, может, от меня отстанут?
Но Сережа внес коррективы:
– Ее отец наладчик. Герой Социалистического Труда. Депутат Моссовета. Был делегатом Двадцать второго съезда партии.
– Странно,– пробормотала Аннета Георгиевна.
Мне показали все «игрушки» Сережи: магнитофон, киноаппарат, японский транзистор. И отпустили с миром.
– Она же совсем ребенок! – услышала я возглас Аннеты Георгиевны, уходя.– Какая тут может быть дружба?
Я целиком и полностью была с ней согласна. Семиклассница – и выпускник, который летом будет сдавать в университет!
Квартира у Сережи отличная. С высокими потолками, паркетом, лоджиями. Обстановка – настоящий выставочный зал. Лучшая комната, угловая с лоджией, предоставлена Сереже.
В столовой был так пышно сервирован стол, что я, поеживаясь, спросила, не ждут ли они гостей? Оказалось, это все в мою честь. Аннета Георгиевна была одета в блестящие синие брюки и такую же жилетку. Руки у нее еще красивые, тонкие, но зато наметился второй подбородок. Лицо красивое, властное, с низким лбом. Поскольку она доктор наук, значит, действительно дело не в величине лба, а в количестве извилин. У нее, должно быть, очень много извилин!..
Сели за стол. Я попробовала кетовой икры, вкус которой уже забыла, и еще всякой вкусноты. Сережа был тихий-тихий и почти ничего не ел. Арсений Петрович мне заговорщически подмигнул.
Говорили о театре, о литературных новинках, о моей работе и планах на будущее. Аннета Георгиевна меня явно прощупывала. Выпили по бокалу шампанского – за окончание мною техникума, хотя в этой семье техникум за образование отнюдь не считали.
– Тяжело тебе, наверно, было работать и учиться? – обратилась ко мне Аннета Георгиевна.
– Не легко, конечно, но все уже в прошлом...
– Какими же профессиями ты располагаешь на сегодня?
– Слесарь-наладчик... Метеоролог-наблюдатель. Радист. Повар.
– Как, и повар? – улыбнулась Аннета Георгиевна.
– Моя мачеха, изумительная кулинарка, с детства приучала меня готовить. А потом я проходила стажировку у шеф-повара ресторана.
– Какая странная девочка! Зачем тебе столько специальностей?
– Ну... Работая слесарем, я зарабатывала на жизнь. А остальное... Метеорологу не мешает знать морзянку. В экспедиции может пригодиться. Так же, как и умение готовить. Вдруг заболеет радист или повар?
– А-а. Да.
Аннета Георгиевна недовольно взглянула на мужа и сына:
– Шли бы вы к себе. А мы здесь без вас поговорили бы с Марфенькой.
– Нет, дорогая, я догадываюсь, о чем ты собираешься с нею говорить,– сказал Арсений Петрович,– и желаю присутствовать. Да-с!
И он поудобнее уселся в кресле, вытянув длинные ноги... Сережа прикорнул в уголке дивана, даже глаза закрыл, сделав вид, что дремлет. Он тоже не собирался уходить.
Аннета Георгиевна некоторое время молча разглядывала меня. Я поняла, о чем она думала: что он в ней нашел, мой сын? Ни красоты, ни особого ума, ни женского обаяния. И одеться даже не умеет... Но... вся надежда на нее... на эту чужую и не слишком симпатичную девушку.
– А дальше ты думаешь учиться? – поинтересовалась она.
– Непременно. Только заочно.
– И куда же ты хочешь поступать?
– Я хотела бы со временем стать океанологом. Аннета Георгиевна удивленно пожала плечами:
– Почему именно океанологом?
– Мне кажется, самое большое счастье на земле – это быть океанологом. Работать на научно-исследовательском судне в океане... Есть такие суда: «Витязь», «Дмитрий Менделеев», «Дельфин»... В XXI веке океанология выйдет на первое место, потому что спасение человечества от перенаселения, от голода – в океане. Там будут строить плавучие города дивной красоты.
– Человечество будет обживать другие планеты,– заметил, сразу оживившись, Сережа.
– Знаю, «и на Марсе будут яблони цвести». Но пока там создадут атмосферу, растительность, человечество выручит океан. Сначала мы будем обживать океан, а лишь затем Луну, Марс, Юпитер...
– Юпитер... Надо сначала владеть гравитацией,– возразил мне Сережа,– к тому же...
– Марфенька, я попрошу тебя выслушать меня не перебивая,– обратилась Аннета Георгиевна ко мне.
– Я слушаю, Аннета Георгиевна!
– Мой сын любит тебя, это известно мне давно. Он не раз просил тебя быть его женой. Знаю, ты отказывала. Ты славная девушка. Сережа много говорил мне о тебе. У тебя нет ни отца, ни матери, никого, кто дал бы тебе добрый совет. Защитил бы тебя...
«От кого, интересно?» – подумала я.
– Нелегкая ждет тебя жизнь. Это ужасное распределение... на Камчатку. Знаю я, какие люди на Севере. На твоем пути может встретиться всякий сброд, даже преступники. Такая юная, наивная – одна во всем мире. Если ты выйдешь замуж за Сергея... не перебивай, прошу тебя, сначала дослушай... Ты останешься в Москве, поступишь в институт. Сережа тоже вернется в университет... Я поставлю ему это условием. Его восстановят – у него же были одни пятерки! Вы оба будете учиться. Мы дадим вам лучшую комнату. Мебель берите какую хотите. Пожалуйста! Это, конечно, для вас неважно. Оба романтики, фантазеры. Но – учиться! Учиться в университете, в столице, живя в центре города на всем готовом... Марфенька, девочка моя, неужели ты предпочтешь замужеству... Камчатку? А?
Я, кажется, покраснела – стало жарко щекам,– но не отвела глаз от ее испытующего взгляда.
– Сережа славный, добрый, он мой друг. Но я ведь не влюблена в него! Как же можно выходить замуж без любви? Это нехорошо.
– Начиталась! Времена Ромео и Джульетты давно миновали. Ты, Марфенька, очень несовременна.
– Но как же... Значит, вы... Неужели вы сами... выходили замуж без любви? – я запнулась.
Теперь, как ни странно, покраснела Аннета Георгиевна. Арсений Петрович засмеялся.
Сережина мама еще минут пятнадцать убеждала меня. Потом умолкла. Ей надоело. Может быть, она рассердилась? Белое ухоженное лицо ее порозовело.
Заговорил Арсений Петрович. Стал рассказывать о директоре океанской экспериментальной станции, куда я получила назначение, Ренате Алексеевне Щегловой.
– Интересная, талантливая, глубоко порядочная женщина. Крупный ученый. Я не раз встречался с ней и беседовал о проблемах Севера, об океане.
