355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валентина Мухина-Петринская » Избранное. Том 1 » Текст книги (страница 27)
Избранное. Том 1
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 00:18

Текст книги "Избранное. Том 1"


Автор книги: Валентина Мухина-Петринская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

Огляделся, поговорил кое с кем... Старателей совсем прижали. Нет им хода. Иди на прииск в кадровые... Бился я, как щепка в проруби. Спал и в зимовьях, и в чумах, и просто на земле, на снегу. Проклятая жизнь! Бродяга, проходимец. Это значит: проходи мимо!

Доводилось, и с разведческой партией бродил, и в забоях работал, и на лесоповале, и по плотницкому делу. С топором я всегда хорошо управлялся. Сила и ловкость в руках. Костоправом слыл умелым...

– Что правда, то правда,– пробормотал отец.

– Вербовался, работал на стройке... Потом надоело (всё авралы, всё торопят: давай, давай, а я этого не люблю). И снова мешок на плечи – и дальше. Куда глаза глядят. На край земли. Война меня в лагере застала. Уж не помню, за что сидел. Не то за бродяжничество припаяли, не то за браконьерство. Ну, подал заявление – дескать, хочу на фронт. Уважили, и на самую передовую...

– С фронта дезертировал? – взглянул на него испытующе отец. Он лежал на спине, похудевший, заросший бородой, и не сводил с Абакумова взгляда. По-моему, у него была температура, он сильно раскраснелся.

Абакумов сидел на скамье, облокотившись на стол, и рассказывал, не глядя на отца, будто сам с собой говорил. Но при обвинении в дезертирстве взглянул на него обиженно и удивленно.

– С чего это вы взяли, Дмитрий Николаевич? Честно дрался с врагом, как и все.

– Не... дезертировал?

– Вот как перед богом. Хоть запросите!

Алексей Харитонович назвал полк, с которым прошел войну.

– Полк наш несколько раз заново обновлялся, а я все живу. Никакой снаряд меня не брал, будто я заговоренный. В сорок третьем попал в плен. Тут узнал, почем фунт лиха стоит. С тех пор слово «фашист» слышать не могу. Никак не забуду. Издевались очень. Бежал из плена... Кабы не я, не добрались бы до России. Пригодилось мне шатанье по тайге... Вывел всех. Прямиком через Карпаты шли.

– Ну, а дальше? – торопил отец, потому что Абакумов задумался и молчал.

– Дальше? Из плена-то коммунисты со мной ушли. Хорошо обо мне отозвались. С ними и пошел опять на фронт. На этот раз нашел меня мой снаряд. Хотели ноги отрезать... Обе. Не дал. Лучше умру. Отправили меня в госпиталь, в Рыбинск. Год лежал. Всё переливание крови делали. Пока поправился, война и кончилась...

– Ну?

– Ну и вот... За год, на койке валявшись, обо всем передумаешь. Противно мне стало. Как мог так жить, думаю... Дело в том, что прежде я был кто? Бродяга. А теперь стал – фронтовик! От радио пришел корреспондент, обращается ко мне:

«А у вас, товарищ фронтовик, какие заявки будут?» На концерт по заявкам, значит. И так мне захотелось настоящей, чистой, хорошей жизни!..

Абакумов опять замолчал. На лбу его выступили крупные капли пота. Отец смотрел на него с сочувствием, но уже не торопил... Я сидел на горячей печке и с нетерпением ждал, что же будет дальше.

– Кто выздоравливал, уезжали домой,—продолжал Абакумов.– Только и разговоров в палате: дом, домой, дома, жена, детишки, мать, отец... Каждый рассказывает, как у него на родине хорошо, лучше, чем у других.

– Ну?

– А я даже не знаю точно, где родился. Мать ведь не любила об этом рассказывать. Никогда не было своей крыши. Ни дома, ни родины, ни знакомых... Бобыль и есть бобыль! Опять идти куда глаза глядят? И вдруг встречаю в госпитале своего однополчанина, с кем вместе в плен попались, с кем из плена бежал. Колхозник он, сибиряк из-под Томска, Варнава Парфенович Лосев. Обрадовались, обнялись, как побратимы. Хороший человек!..

Скоро он понял, что со мной творится. И стал звать в свой колхоз. На первых порах, говорит, поживешь у меня. Потом оженим, избу тебе построим. Мужик ты, говорит, хороший. Будешь у нас в колхозе хоть по плотницкому делу. Поедем?

Я дал согласие. Его первым выписали из госпиталя, меня месяцев через пять. Адресок я хранил. Вот и поехал в это самое село Кедровое. И вправду вокруг кедры растут, высокие... Орехов сколько хошь собирай, грибов, ягод, рыбы в реке, зверя в лесу... Мне понравилось.

Семья у них большая. Сам Варнава Парфенович, супруга, детушек четверо. Родители еще живы-здоровы – тоже в колхозе работают. Братья родные и двоюродные, дядья всякие, тетушки, племянники, внуки. И младшая сестра Лосева, Анна Парфеновна, вдова... Муж на фронте погиб. Мальчонка был – умер. Бригадиром она работала. Строгая женщина, но из себя статная, красивая. Изба у нее отдельная. Ну... нас и оженили.

– Ты женат? – ахнул отец.

– Стало быть, женат... был,– неохотно подтвердил Абакумов.

– Дети есть?

– Уж и дети... года не пожили,– усмехнулся невесело Абакумов и, помолчав, прибавил тихо: – Дочка растет...– Он сделал вид, что не замечает изумления отца, и упрямо докончил: – Лиза... Коле ровесница будет. Ты ведь тоже после фронта женился, Дмитрий Николаевич?

– Да. Я во флоте плавал. Женился уже после демобилизации. Но как же... где дочка?

– Там и живет в Кедровом с матерью. Я никогда ее не видел...

– Не видал дочку?

– Нет. Денег им посылаю, раз в год, через один населенный пункт. Знакомый там у меня есть. Через него и меха сдаю. И деньги посылаю. На него и мне письма... когда бывают. Вот уже два года нет писем. Летом пойду опять. Запрос надо сделать. Если, конечно...

– А мы это сделаем, не дожидаясь лета. Пиши письмо. Отошлем.

– Спасибо, Дмитрий Николаевич!

– Но как же? Почему ты от них ушел? Не сработался в колхозе, что ли?

– То-то и оно, что не сработался. Не ко двору пришелся. Окромя Варнавы Парфеновича, все как есть на меня косились. Бродяга, говорят. Так бродяга и есть! К хозяйству не привыкши – ни к своему, ни к колхозному... Скучно мне оно. Только и вздохнешь свободно, когда на охоту вырвешься. А то – тоска. А тут еще жена начала пилить: «Думала, как с первым мужем будем жить, всеобщее уважение (он у нее председателем колхоза был), а что-то не получается у нас с тобой, Алексеюшка!».

– Почему же не получается? – с досадой переспросил отец.

– Не судьба, значит! Либо испорчен уж я сызмальства. Тоска на меня напала. Корни не прирастают. Корней-то нет! Сунули ветку, давно отрезанную, в землю, а она корней не пускает...

Чужие они мне все, чужой я им. Только и держался, что сам председатель колхоза друг мне верный: Варнаву Парфеновича выбрали председателем. До весны кое-как дотянул. А потом... опять мешок на плечи – и айда!

– Ушел?!

– Ушел.

– А жена?

– Анна Парфеновна сказала: «Если уйдешь, не возвращайся. Не приму». На сносях она была.

– И ты не вернулся?

– Не вернулся. Она же сказала, что не примет. Да я бы и опять сбежал... наверно. Бирюк и есть! А здесь вот один десять лет выжил.

– Куда же ты из Кедрового?

– В Иркутстк, Дмитрий Николаевич... Помотался там немного и поступил на завод. Огромный заводище... Ткнули меня в литейный цех.

– Вот бы и работал! – не выдержал отец.

– Не судьба.

– Да почему не судьба?

– Поработал около года, до следующей весны... И опять тоска на меня напала. Бригады эти... Соревнуются... А мне все равно. Скучно! Не берет меня за душу... Я, правда, сроду не азартный. И карты не любил.

– Да что здесь общего! – разозлился наконец отец. У него тоже выступили на лбу капли пота.

– Общего ничего, конечно, нет. Я просто хотел сказать, что ни в чем я не азартный – ни в работе, ни в картах. Опять я затосковал. Написал с горя письмо Варнаве: не могу, дескать, никак корней пустить нигде. Не приживаюсь, да и все тут! Испортила меня бродяжья жизнь. Не выйдет из меня толка. Ушел и с завода. Справку мне дали, что уволили по собственному желанию. Насильно не удерживали. И там был не ко двору.

– А-а!.. Ту справку я видел!..– воскликнул отец.– С ней ты пришел к нам в экспедицию.

– Да. Пошел с вами в тайгу. Да ведь это не решало дела. На одно-разъединое лето. А в зиму опять ищи себе пристанище. Куда бы угодно шел, лишь бы подальше от людей. Что-то обрыдли мне они... Нет мне нигде места. Ну, вот... Пока вы вулкан изучали, я охотился... с вашего разрешения, потому как снабжал тогда вашу экспедицию. Вот тогда я и наткнулся на избушку у горячего озерца. Кто тут жил прежде, не знаю. И почему ушел, не знаю. Избушка старая, но бревна крепкие, из лиственницы. Сто лет простоит.

И пришло мне в голову здесь поселиться и охотой жить. Вам никому зла не желал. Кабы не ранняя зима, не погиб бы Михаил Михайлович... Кто же знал? По моим расчетам, время было... И, опять же, пороху вам я оставил. Надеялся, дойдете до жилухи благополучно. А мне без муки да крупы зиму не протянуть. Опять же, дичи вам подложил в лабазе...

– Видели! Поменял, сукин сын!.. И с тех пор жил здесь?

– Жил. Место уж очень хорошее. Охотился, рыбу ловил, огород развел...

– Хорошо, значит, было?

– Смеетесь надо мной, Дмитрий Николаевич! Сколько раз думал руки на себя наложить. Негоже человеку одному. Я бы и не выдержал один... Столько лет! Одиннадцать скоро... Нет-нет, а с людьми встречался. Чукчи летом наезжают, оленей пасут. В одной фактории меня хорошо встречают... Погощу когда. Друг даже у меня есть – фельдшер. Вместе не раз охотились. Опять же, в населенном пункте знакомые... Догадываются, что у меня что-то не так, но никто пока не выдал...

– Как же мыслишь дальше жить, Алексей Харитонович?

– Аи сам не знаю! Не от одного меня зависит. Скажу только, Дмитрий Николаевич, что если меня теперь упрячут – не выживу! Отвык. Хотелось бы здесь дожить остаток жизни.

– А сколько тебе лет? Я уж забыл!

– На рождество сорок два стукнуло.

– Мой ровесник! А я не об остатке жизни думаю, а о второй ее половине. И тебе надо, Алексей, подумать. В тюрьму никто тебя не отправит. Об этом не думай. Налей-ка мне чайку.

– Подогреть надо, остыл, однако.

Мы пили чай, ели, разговаривали, вспоминали всякие случаи из жизни. Теперь рассказывал больше отец.

Так прошло два дня, и пурга совсем стихла. Отец подробно расспросил Абакумова, как он выращивает свой огород и можно ли его увеличить, чтобы хватило овощей для нашей станции.

– На год хватит! – уверил повеселевший Абакумов. Между прочим, отец спросил:

– А не пустил ли ты здесь корней, Абакумов?

– Здесь хорошо! Полюбились мне эти места. Или старость подходит?..

– Старость лет через тридцать подойдет. Теперь только и начнется твоя новая жизнь, Алексей. Но за нее еще придется побороться.

Абакумов напряженно посмотрел на отца, но тот уже заговорил о другом.

Как только стихла пурга, отец попросил Абакумова свезти на полярную станцию письмо. Теперь там уже хватились нас и тревожились. Начнутся поиски, чреватые новыми несчастными случаями. К тому же отец очень беспокоился за Ермака.

Абакумов охотно согласился и стал собираться в путь. Но не успел он одеться, случилось неожиданное.

Кто-то подъехал верхом на лошади. Я хотел выскочить навстречу, потому что узнал через окно Кэулькута, но отец велел мне спрятаться на печку и сам укрылся одеялом с головой.

Кэулькут вошел без страха, заиндевевший с мороза, нагруженный кладью, как дед-мороз. Смущенный хозяин принял у него мешок и помог ему раздеться. И тогда Кэулькут увидел отца с выдвинутой вперед челюстью и буквально обмер. В жизни не видел, чтобы человек так смутился. Он готов был сквозь землю провалиться.

– Здравствуй, Кэулькут! – сказал отец, будто ничего не случилось. (Челюсть стала на место.)—Нашелся ли Ермак?

– Однако, нашелся. Сам явился на вертолете. Пургу пережидал в фактории. Пропеллер чинил – обледенел сильно, поломался. Теперь тебя ищет.

– Ты тоже меня искал?

– Да, искал тебя! —обрадовался подсказке Кэулькут.

– Спасибо за поиски. А в мешке что?

– Так... всякие вещи...

– Зачем? Для кого? Может, подарки Алексею Харитоновичу?

– Вот-вот. Однако, однако, подарки... Думаю, один живет, дай снесу ему подарки.

– Вот и молодец, хороший человек! Покажи свои подарки. Ну, ну, выкладывай на стол!

Расстроенный Кэулькут дрожащими руками стал вытаскивать «подарки».

Это был приемник «Родина» с питанием (мы пришли в восторг, особенно отец, так как он скучал без «последних известий»), пачек десять чая, сахар, крупа...

Абакумов незаметно подмигнул Кэулькуту: дескать, не волнуйся, рассчитаюсь. Кэулькут повеселел. Пока он пил чай (чашек двадцать!) и ел оленье мясо, отец быстро написал письмо Ангелине Ефимовне.

Мы уговаривали Кэулькута отдохнуть, но он отказался наотрез и, едва напившись чаю, уехал. Я нарочно не пошел его провожать, чтобы Абакумов с ним «рассчитался».

Отец был рассержен.

– Видишь, какой добрый дядя! – сказал он о Кэулькуте.– Та же спекуляция. Сдерет с него мехом за полцены, потом сдаст государству пушнину как свою, за полную стоимость. Он ведь тоже охотник. Дай только время, вернусь на плато, так его пропесочим!

– Тогда Алексей Харитонович останется без сахара, без чая,– нерешительно возразил я.

– Теперь не останется! – уверенно бросил отец.

Когда Абакумов проводил гостя, мы с ним стали устанавливать приемник.

Отец давал советы лежа.

Абакумов заметно приободрился. Он верил, что жизнь его теперь переменится к лучшему. «Дмитрий Николаевич поможет». Но временами на него находили сомнения, и тогда он мрачнел.

Он как мальчишка радовался приемнику. Когда в избе раздался голос диктора: «Говорит Москва, московское время...» – на глазах Абакумова выступили слезы. Давно бы ему приемник достать!..

Мы почти весь вечер слушали радио. Когда я уже лег спать, отец подозвал Абакумова.

– Ты хочешь стать советским человеком, Алексей? Ты доверишься мне? – тепло сказал отец, взяв его за руку.

Абакумов вздрогнул и заметно побледнел.

– Вы меня прощаете, Дмитрий Николаевич?

– Я-то готов все забыть,– мягко ответил отец, глядя Абакумову прямо в глаза.– Трудно будет с Женей... Сын Михаила Михайловича... Он здесь, на плато. Понимаешь? Трудно ему будет. Я не уверен, что он захочет тебя понять. Но в юриспруденции, кажется, есть такое понятие, как давность привлечения к уголовной ответственности. Так вот я думаю, что это к тебе применимо. За давностью времени... Через пятнадцать лет, если человек за это время не совершил нового преступления, вообще все погашается.

– Но прошло только десять с половиной! – в отчаянии воскликнул Абакумов.

– Ничего. Мы возьмем тебя под свою защиту, коллектив полярной станции. Тебе придется завоевывать их доверие, как ты завоевал мое и вот – Коли. У тебя сколько классов образования?

– Всего пять, Дмитрий Николаевич!

– Ты довольно развит.

– Поднаторел в жизни, Дмитрий Николаевич. Читать люблю. Еще в госпитале пристрастился. Там хорошая библиотека была.

– У тебя есть книги?

– Как можно без книг... одному-то? Полный сундук. Набралось за десять лет.

– Покажи!

Я моментально спрыгнул с печки. Абакумов раскрыл большой самодельный сундук. Он оказался битком набит книгами. Одни были приобретены на факториях за песцовые и горностаевые меха; другие – в маленьких лавчонках на колесах в геологоразведочных партиях или таежных селениях; доставлены за те же меха «доброжелателями» вроде Кэулькута, бравшего у него мех за бесценок. Иные книги достались на глухих зимовьях – кто-то прочел и бросил в пути – или по завещанию, как завещал ему Евангелие монах.

Отец с интересом рассматривал книги. Я присел на корточки возле сундука. Мне тоже хотелось выбрать что-нибудь почитать.

Абакумов, добродушно улыбаясь, довольный нашим интересом к его книгам, клал их одну за другой на стол. Так появилась в родственной близости «Страна Муравия» Твардовского, «Воскресение» Толстого, поэмы Пушкина, зачитанный томик записок Шерлока Холмса, «Арифметика» Малинина-Буренина... С десяток книг «Народного университета на дому» конца двадцатых годов, давно ставших библиографической редкостью... «Дон Кихот», «Избранные трагедии» Шекспира. Первый том «Тихого Дона», шестой том «Истории России с древнейших времен» Соловьева, дореволюционного издания, еще с твердым знаком и буквой «ять». Несколько романов Мамина-Сибиряка – приложения к «Ниве», (у бабушки, я видел, хранились такие же). «Спутники» Пановой, «Северные рассказы» Джека Лондона, популярные лекции по астрономии, сельскохозяйственные брошюры и, наконец, к моей великой радости, «Всемирный следопыт» за 1927 год. Я сразу схватил его и полез на печку.

Отец задумчиво просматривал эти читаные-перечитаные в долгие полярные ночи книги. Случайный подбор, как случайна вся жизнь этого непутевого человека.

И я вдруг подумал, что главное в жизни – никогда не идти по воле случая, как бы ни был соблазнителен его зов. Своя цель должна быть, у человека, и эта цель может быть только одна: осуществление заветной мечты. Какая это мечта, уж зависит от самого человека. У хорошего человека и мечта хорошая.

Отец сказал Абакумову:

– Что ж, лучше одну книгу прочесть со вниманием, чем тысячи поверхностно. Важно не сколько, а как! – и взялся за «Историю России».

Польщенный его словами, Алексей Харитонович сел у приемника и стал слушать концерт из Колонного зала Дома союзов. Я там бывал не раз...

Глава семнадцатая

ЩЕДРЫЙ ДАР

На другой день, только что Абакумов сделал отцу перевязку, услышали мы шум мотора, и вертолет опустился прямо в огороде.

Я выбежал как был, неодевшись, и попал в объятия Ермака, а потом Ангелины Ефимовны и Вали.

– Ты простудишься! – закричала мне строго тетя Геля. В избе обе женщины начали плакать и обнимать отца.

– Мы думали уже, что вы с Колей погибли! – сказала Валя со слезами, но тут же начала громко смеяться от радости.

Оказалось, что Ермак, возвращаясь после вынужденной посадки, приземлился на леднике и понял, что мы ушли домой. Когда на плато нас не оказалось, радость за благополучное возвращение Ермака быстро сменилось беспокойством за нашу судьбу. Что они перечувствовали в уютных домах во время пурги, по их словам, «не поддается описанию». Искать было бесполезно в такой кромешной тьме. Кучеринер попыталась успокоить всех, заявив, что Черкасов опытный полярник и несомненно пережидает метель где-нибудь в сугробе в одном спальном мешке с сыном.

В общем, все ужасно волновались, только и разговоров было, как мы переносим эту пургу и где. Гарри Боцманов расстраивался чуть ли не больше всех. Он сказал, что искренне полюбил начальника. «А мальчишка еще лучше! Если такие люди начнут замерзать в снегу, то что это будет!»

Едва приутихла пурга, Кэулькут отпросился у Ангелины Ефимовны «поискать за Ыйдыгой», и, хотя было мало шансов, что мы попадем в ту сторону, она разрешила. Как Кэулькут нас «искал», уже известно. Но это неважно, главное, что он нас нашел, о чем и возвестил торжественно и во всеуслышание на полярной станции.

Выслушав отчет Кучеринер, отец сурово осведомился у Вали, почему она оставила метеовахту.

– Я же почти никогда не отлучаюсь с плато,– досадливо возразила Валя,– мне просто захотелось прокатиться на вертолете, а...

– А вахта? – заорал отец.

– Там за меня Женя. Ангелина Ефимовна предлагала ему – даже просила – сопутствовать ей, но он наотрез отказался.

– А-а... Чаю хотите? Алексей Харитонович, напоите же гостей чаем!

Абакумов бросился кипятить чай. Отец лежал на топчане и, видимо, стеснялся своего заросшего лица. Гости сели у постели полукругом, а я стоял в ногах, так как сесть уже было не на что.

– Что же с вами случилось? – спросила Ангелина Ефимовна.

Отец рассказал коротко. Меня прямо подмывало рассказать самому, и я даже позволил себе несколько раз перебить его и поправить.

– Дайте Коле слово,– попросил Ермак.

Отец махнул рукою, что я счел за знак согласия и тут же рассказал обо всем подробно. А так как Абакумов как раз пошел доить оленей, чтобы угостить желающих парным молоком, то я рассказал и о нем.

– Эт-то страшно! – с ужасом произнесла Ангелина Ефимовна.

Она всегда произносит с ударением на первом слове: «Эт-то страшно!» А Валя даже побледнела: «Несчастный человек!» Так как Абакумов все не возвращался, то папа рассказал про его жизнь. И Ангелина Ефимовна еще раз, но уже с другим выражением в голосе, сказала: «Э т-т о страшно!»

Вошел Алексей Харитонович, и все стали обсуждать папино падение в расщелину.

– Надо немедля вызвать врача! – предложила Кучеринер.

– Можно вызвать по радио хирурга из Магадана,– заметил Ермак.

– Ничего не надо,– поспешно возразил отец.– Алексей Харитонович очень удачно выправил мне бедро. Теперь нужен лишь покой, и все пройдет. Придется мне здесь пожить.

– Но как же без врача? – удивилась Ангелина Ефимовна.

– Свой костоправ есть,– засмеялся отец и переменил разговор: – Вы привезли мне бритву, Ермак? Я просил в письме.

– Вот она...– Пилот передал бритву, мыло, полотенце, белье. Я заметил, что у него отморожена часть щеки,– синее пятнышко величиной с пятак. И вообще Ермак казался каким-то расстроенным. Я почему-то подумал, что, пожалуй, для мужчины он невысокого роста. Валя была выше.

– Почту привез...– сказал пилот и, с сомнением взглянув на Ангелину Ефимовну – та отвернулась,– передал отцу пачку писем, газет и журналов.

Письма были больше деловые, а также от коллег-ученых; одно письмо для меня, от бабушки. Мама совсем не написала нам, наверное, было некогда – театр уже забрал ее целиком.

Все-таки она могла бы написать хоть две строчки, что скучает и любит. Наверное, так подумал и папа, потому что по лицу его словно тень прошла.

Его товарищам тоже, кажется, было неловко и обидно за него. Все, наверное, как обычно, получили письма, только ему не было ни от мамы, ни от бабушки. И я вдруг решил непременно написать бабушке про отца, какой он хороший и добрый и что она напрасно была о нем такого плохого мнения.

– Лиле приходится сейчас очень много работать,– заметил отец, должно быть неожиданно для самого себя.– Сколько лет потеряно для искусства! Но эти годы она была поистине настоящей женой географа и путешественника. На «Заре», когда нас затерло льдами, ее мужеством все восхищались.

– Охотно верю,– кротко согласилась профессор Кучеринер.– Лилия Васильевна, без сомнения, способна на любой подвиг, если только есть перед кем демонстрировать этот свой подвиг...

– Вы не любите ее? – смущенно спросил отец. (Я думал, что он рассердится, а он смутился.)

– Да,– коротко ответила Кучеринер, потом взглянула на меня и, в свою очередь, смутилась.

Им обоим не шло смущение. Не то что не шло – не подходило к характеру.

«Мама ее тоже терпеть не могла!» – подумал я.

За чаем отец попросил Абакумова рассказать о своем огороде. Тот охотно очень толково и понятно рассказал. Ангелина Ефимовна, вначале с интересом и подозрительностью относившаяся к Алексею Харитоновичу, под конец заинтересовалась самим рассказом. Не допив чая, она вскочила и пожелала видеть горячее озеро. Абакумов с готовностью встал из-за стола.

Я тоже пошел с ними.

Снег, заваливший после пурги все долины и горы, почти растаял на огороде и в леске. Везде сырели проталины, как весной. А ведь была еще полярная ночь. Впрочем, начинался рассвет: над горами уже светилась нежная полоска зари и в безоблачном лиловатом небе побледнели звезды, как бывает утром.

Озеро представляло собой две соединенные бессточные воронки, заполненные горячей водой. Диаметр каждой воронки был метров пятнадцать, а глубина – четыре метра (Абакумов измерил шестом). Конечно, Ангелина Ефимовича тотчас измерила температуру воды – на поверхности оказалось 39°! Временами вода, по словам Абакумова, уходит на глубину, из воронок тогда пахнет тухлым яйцом.

– Зимой, когда приедешь с охоты усталый, выкупаешься – всю усталость как рукой снимет,– добавил, улыбаясь, Абакумов.

– Можно мне выкупаться? – обрадовался я.

Ангелина Ефимовна не разрешила. (Я потом купался, когда никого не было. Э т-т о замечательно!)

– Еще поблизости есть термальные... горячие источники? – осведомилась Кучеринер.

– А как же! Здесь их много. Есть совсем горячие, как кипяток.

– Много?

– Более пятнадцати... Я не считал.

– Провести к ним можете?

– Проведу.

Профессор живо вытащила из своего чемоданчика пузырьки и стала набирать воду для лабораторного анализа. Абакумов с любопытством наблюдал.

Когда мы вернулись в избу, Ермак и Валя уж одевались: пора было возвращаться на плато.

Ангелина Ефимовна оставалась с нами. Я так и знал, что от горячих источников ее теперь не оттащишь.

– Тридцать девять градусов на поверхности! – крикнула она с порога.– Изумительно чистая вода! Бесцветная и необыкновенно чистая. Уверена, что радиоактивная. Валечка, захватите эти пузырьки и сделайте, пожалуйста, анализы проб, как я вас учила.

Валя взяла пузырьки. Не знаю, спорили они без нас или еще почему, но все трое казались расстроенными, особенно Валя. Я понял, что они говорили об Абакумове. Прощаясь, Валя всем пожала руку, и Абакумову тоже. Меня она бесцеремонно расцеловала в обе щеки. Ермак отделался общим поклоном.

Вертолет улетел, как странное гигантское насекомое с другой планеты. Абакумов, словно маленький, с восторгом смотрел вслед. Он еще не видел вертолета так близко, рядом.

Ангелина Ефимовна тотчас заставила его вести нас к источникам.

В этот день мы осмотрели четыре источника. Особенно ее заинтересовал «Грифон парящий», как она назвала этот источник. Мы пришли туда на лыжах. Абакумов взял с собой ружье на случай встречи с медведем.

Ангелина Ефимовна не без опаски посматривала и на ружье, и на самого Абакумова, Он это заметил и усмехнулся в свою черную, как у атамана разбойников, бороду. Она заметила усмешку и рассердилась так, что ее большие черные глаза с желтоватыми белками засверкали, как у кошки, которую раздразнили мальчишки. Абакумов потом спрашивал меня: «А что, профессорша армянка или еврейка?»– и очень удивился, узнав, что она русская.

Грифон парящий был не что иное, как естественный огромный котел метра три в поперечнике. Дно его было заполнено валунами. Вода и пары с сильным шумом выбрасывались из-под валунов. Над котлом стоял высокий столб пара. Как мы потом узнали, температура на дне котла, между камнями, была больше ста градусов по Цельсию!

Налюбовавшись вдоволь Грифоном парящим, Ангелина Ефимовна стала осматривать окрестности – мы по пятам следовали за ней – и нашла, что «в образовании долины принимали участие ледники».

– Смотрите, какое количество кар, цирков и корытообразных долин! Здесь было сильнейшее оледенение.

В последующие дни, пока папа поправлялся, мы только и делали, что ходили от одного термального источника к другому и брали пробы. Профессор Кучеринер нашла еще несколько новых источников, о которых не подозревал даже Абакумов. Там были грифоны не только парящие, но и пульсирующие, Грифон верхний, Грифон нижний и еще какие-то, уже забыл.

Грифон пульсирующий оказался воронкой метра четыре в поперечнике, глубиной пять метров. Со дна с клокотаньем выбрасывалась кипящая вода и вытекала из воронки горячим ручейком.

Ангелина Ефимовна пребывала в непрерывном восторге, потому, что никто из ученых отродясь не подозревал о существовании таких источников в этом районе Заполярья.

– Э т-т о поразительно! – восхищалась Ангелина Ефимовна.– Уже первые примитивные химические анализы показали наличие больших количеств брома, йода, сурьмы, цинка, натрия, мышьяка и других редких элементов! И главное, одновременно! Ведь крайне редко бывает, чтоб одновременно! Замечательные источники! Радостные источники! Здесь можно устроить здравницы для всего Заполярья! Источники такого состава могут быть показаны при заболевании суставов, мышц, при нарушении обмена веществ, при невралгии, невритах, при ослаблении деятельности сердца и уплотнении сосудов. Надо вызвать сюда сестру, пусть полечится! А какая радиоактивность! Выделение эманации до восьмидесяти семи единиц Махе!

Последнее было для меня вроде китайской грамоты. Но уж с учеными так: только заслушаешься, как они переходят на «иностранный язык».

Потом они стали бродить вдвоем: Кучеринер и Абакумов, так как отец спохватился, что я совсем забросил уроки.

Пришлось начать заниматься под неусыпным наблюдением отца. Он быстро поправился. По его выражению, на нем «зарастало, как на собаке». Я очень соскучился по Кудеснику, но по совету отца не брал его сюда: еще медведи порвут.

Абакумов рассказывал, что в первое время, когда он здесь поселился, медведи приходили к нему, «как к Сергию Радонежскому». Но, в отличие от загорского отшельника (мы с бабушкой ездили раз в Троице-Сергиеву лавру), Абакумов не делился с ними последним куском хлеба, а встречал пулей. Шкура, на которой Алексей Харитонович спал, принадлежала именно косолапому гостю. Постепенно медведи обиделись и больше к нему не ходили: наверное, уведомили всю лесотундру. Ангелина Ефимовна теперь знала историю Абакумова во всех подробностях, и, когда отец напрямик спросил ее, что она думает по этому поводу, Кучеринер резко ответила:

– Если человек однажды ошибся, всю жизнь, что ли, ему поминать?!

Накануне нашего отъезда на плато (Женя так и не навестил нас ни разу!) Ангелина Ефимовна заявила отцу, что на источниках Абакумова необходима постоянная гидрометеорологическая станция. Она предлагает сама лично научить Абакумова вести несложные наблюдения по программе метеостанций второго разряда и просит положить ему оклад наблюдателя.

Абакумов даже побледнел от радости. Отец молча пожал ей руку.

– Вот этого я и ждал, признаться, от вас! – сказал он очень довольный.– Метеостанция здесь действительно необходима, хотя бы как филиал полярной станции. И кому же на ней работать, как не первооткрывателю этих источников!

Я так был рад за Алексея Харитоновича, что подскочил к Ангелине Ефимовне и стал ее целовать.

– Что еще за телячьи нежности! – проворчала она, улыбаясь. Мы долго не ложились спать. Сидели у стола, пили чай и беседовали. Между прочим, Ангелина Ефимовна рассказала отцу, что Ермак делал Вале предложение. То есть предложил быть его женой, но она категорически отказала. Ермак очень это тяжело пережил.

– Он очень славный человек, Ермак! – сказал с сожалением отец.

– Конечно, славный! Он был бы ей прекрасным мужем,– горячо согласилась Ангелина Ефимовна,– но не о нем Валя думает, когда остается одна...

– Вы подразумеваете... Женю? – с запинкой спросил отец.

– А кого же еще? – удивилась Ангелина Ефимовна.– Именно Женю... Но он, кроме науки, ничем не увлекается. Странный юноша. Такой замкнутый... Он тяжело пережил смерть отца, до сих пор не забыл его, и... он злопамятен! По-моему, он не умеет прощать...

И мы поняли, что Ангелина Ефимовна сказала этим: он не потерпит, чтобы мы приняли Абакумова в свою среду. Он потребует расплаты.

Отец переменил разговор. Заговорили о значении тепла Земли – конек профессора Кучеринер. Она увлеклась и прочла нам целую лекцию. Боюсь, что внимательно ее слушал только я... На меня это произвело огромное впечатление! Почему-то я об этом не забыл и с тех пор читал все, что мог достать по этому вопросу, лишь бы было достаточно понятно написано.

...Помню, Ангелина Ефимовна рассказывала о теории Шмидта (она была сторонницей этой теории), о том, как в недрах Земли происходит беспрерывный радиоактивный распад. Поэтому многие радиоактивные источники и. несут в себе следы сложных процессов распада там, на страшной глубине.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю