Текст книги "Повседневная жизнь советских писателей. 1930— 1950-е годы"
Автор книги: Валентина Антипина
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)
Антипина В. А. Повседневная жизнь советских писателей. 1930–1950-е годы
Посвящается моему мужу Валерию Таллину
ВВЕДЕНИЕ
ИСТОРИЯ ВЕЛИКОГО, ТРАГИЧЕСКОГО И СМЕШНОГОКак-то непроизвольно возникали в этой книге, написанной на основе сугубо научного подхода, ироничные эпиграфы и заголовки. Может быть, сама тема исследования, главным предметом которого являются материальные обстоятельства, условия жизни и быта советских писателей, к этому предрасполагает. Но, скорее всего, методы изучения истории повседневности вдруг еще раз со всей очевидностью обнаруживают: от великого до смешного – один шаг. А до трагического – еще меньше. Хотя трагизм судеб «инженеров человеческих душ» в основном остается за рамками этой книги. Он лишь незримо присутствует рядом, или, воспринимая беспристрастный характер направленного на него исследования, иногда вторгается в поле повествования в виде вечных констант человеческого бытия.
История повседневности в последние годы выделяется в самостоятельное научное направление, главный объект исследования которого – человек во всем многообразии его жизненных проявлений. Это – отрадная примета времени, потому что реконструкция человеческого опыта особенно важна для дальнейшего осмысления нашего прошлого, особенно советской эпохи. Ведь не секрет, все мы ощущаем, что во многом устаревшие методология и методика изучения истории советского общества не позволяют пока в полной мере переосмыслить многие важнейшие и внешне противоречивые культурно-исторические явления минувшего столетия. Учет повседневных реалий исторического процесса, воссоздание образа жизни людей – их труда и быта, радостей и горестей – дает возможность преодолеть существующий разрыв между тем, как отражается история общества в трудах исследователей и как представлен в них человек.
Уже сейчас формирующаяся методология истории повседневности позволяет, например, вопреки устоявшейся позиции историков «тоталитарного направления» [1]1
См. напр.: Арендт X.Истоки тоталитаризма. М., 1996; Бжезинский З.Большой провал: рождение и смерть коммунизма в двадцатом веке. New York, 1989; Конквест Р.Большой террор. Рига, 1991; Фэйндсод М.Смоленск под властью Советов. Смоленск, 1995.
[Закрыть] , сделать вывод о том, что в советское время функции государственного контроля были отнюдь не всесильны, а общество – не таким уж уступчивым. При написании настоящей книги автор учитывал мнение целого ряда исследователей отечественной истории, которые считают, что никакой режим, включая сталинский, не мог существовать в социальном вакууме. Сталинская политика не только опиралась на определенные социальные группы, но и формировалась под их воздействием, в том числе и под влиянием интеллигенции [2]2
Подобных взглядов придерживаются С. Журавлев, Е. Зубкова, Н. Лебина, Е. Осокина, Ш. Фрицпатрик, Л. Холмс и другие исследователи.
[Закрыть] . Естественно, свободу и независимость отдельных социальных слоев нельзя абсолютизировать – государство в советской действительности играло особую роль. Точнее будет сказать, что шел непрерывный процесс заключения своеобразных договоров между государством и социальными группами. А в рамках этого процесса просматриваются и многообразие способов приспособления людей к существующим условиям, и их представления о возможной цене сделки с властью.
Учет этих особенностей составляет специфику методологической основы изучения истории повседневности в тех хронологических рамках, которых придерживается автор книги. Но, прежде чем перейти к теме, остановимся еще на нескольких необходимых, но отнюдь не сложных научных абстракциях. Отечественная наука еще не выработала строгого и единого понятия повседневности, хотя в некоторых серьезных исследованиях такие попытки делаются [3]3
См., напр.: Савченко Л. А.Повседневность: методология исследования, современная социальная реальность и практика (Социально-философский анализ): Дис. докт. филос. наук. Ростов н/Д., 2001. Сохань И. В.Повседневность как универсальное основание человеческой культуры: Дис. канд. филос. наук. Томск, 1999.
[Закрыть] . Как известно, у человека существует три вида взаимосвязанных базовых потребностей: биологические, социальные и духовные. Исходя из этого, автор рассматривает повседневную жизнь как комплекс прагматических усилий индивида, направленных на удовлетворение биологических, социальных и духовных потребностей, а также на преобразование внешних условий существования человека.В реальной жизни человека все эти компоненты тесно переплетаются. Например, его биологическая потребность в питании превращается в материальную. Удовлетворение этой потребности зависит от уровня доходов человека, от социальной среды, образования, нередко от религиозных и эстетических взглядов. Материальное положение человека влияет на его социальное положение и наоборот, принадлежность к той или иной социальной группе дает возможность приобщиться к определенным материальным благам. Вполне обоснованным выглядит вывод, что материальные потребности – это точка пересечения всех базовых потребностей человека, связанных с вещественным миром и отношением к нему.
При анализе повседневности рассматривается, как правило, жизненная практика тех или иных социальных и профессиональных слоев общества. Излишне говорить, что советские писатели представляют собой особую социально-профессиональную группу уже в силу специфики своей деятельности. В нашей книге понятия «писатель» и «литератор» используются как синонимы. Причем надо принять во внимание, что популярный вопрос, надо ли иметь писательское удостоверение для того, чтобы быть писателем, в исследуемый нами советский период (с начала тридцатых до середины пятидесятых годов) носил чисто риторический характер. Членский билет писательской организации нужно было иметь обязательно. Он давал возможность обладать статусом писателя официально, публиковать свои произведения, пользоваться теми или иными благами и привилегиями. Поэтому для исследования повседневности мы посчитали целесообразным выделить членов Союза советских писателей (ССП) в отдельную группу, так как их быт имел специфику по сравнению с теми, кто занимался литературной деятельностью, но не входил в эту организацию.
В работе над книгой автор опирался на большое количество исследований, касающихся деятельности Союза советских писателей, Литфонда, условий творчества литературной интеллигенции. Сюда можно отнести как фундаментальные труды по истории экономической, политической, социальной жизни советского общества, в которые вошли разделы, относящиеся к деятельности организаций советских писателей, так и работы по отдельным вопросам литературного процесса в СССР.
Труды, непосредственно посвященные истории повседневности, появились относительно недавно. Работы, вышедшие в рамках нового направления – исторической антропологии, помогли автору в проведении сравнительного анализа некоторых аспектов повседневной жизни различных социальных групп советского общества, включая, естественно, и литераторов.
В ряду использованной литературы особо хотелось бы выделить монографию Ш. Фрицпатрик «Повседневный сталинизм. Социальная история советской России в 30-е годы: город», посвященную широкому кругу вопросов по истории советской повседневности [4]4
Фрицпатрик Ш.Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2001.
[Закрыть] . В работе исследованы материально-бытовые аспекты жизни различных социальных слоев, роль неформальных отношений в экономической жизни, семейные проблемы и положение женщины, влияние политики на повседневность. Этот труд базируется на малодоступных для российских ученых источниках, например, используются в нем материалы Гарвардского проекта. Ш. Фрицпатрик одна из первых применила в своих исследованиях методологию истории повседневности по отношению к советскому обществу, но макрообъяснительная модель советского строя, к которой она прибегает, не позволяет раскрыть взаимоотношения и взаимодействия власти и общества. В результате власть имущие и рядовые граждане оказываются как бы в «параллельных мирах» – живут бок о бок, но не влияют друг на друга.
Представляет интерес монография Н. Лебиной «Повседневная жизнь советского города: 1920–1930 годы» [5]5
Лебина Н.Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии 1920—1930-е гг. СПб., 1999.
[Закрыть] , в которой сопоставляются дореволюционные и советские нормы жизни. С переходом к новой политической системе «традиционные» социальные аномалии, такие, как пьянство, преступность, проституция, не исчезли сами по себе, как это предполагалось, и в борьбе с асоциальными проявлениями власть прибегла к политической риторике, пытаясь давать им классовые оценки. В тридцатые годы подобный подход распространился даже на отношение к проблемам взаимоотношения полов. Сделанный Н. Лебиной вывод о своеобразии представлений советского общества о норме и аномалии помогает нам понять видимые противоречия между самосознанием и образом жизни писателей, их отношением к труду как к служению высшим идеалам и отнюдь не безупречным поведением в быту.
Характерные особенности повседневной жизни в периоды нэпа и хрущевской оттепели исследуются в книге, написанной Н. Лебиной в соавторстве с А. Чистиковым [6]6
Лебина Н., Чистиков А.Обыватель и реформы. Картины повседневной жизни горожан. СПб., 2003.
[Закрыть] .
Проблемам повседневности позднего сталинизма посвящена монография Е. Зубковой. Рассматривая социально-психологические аспекты послевоенной жизни, автор приходит к выводу, что «война сформировала другого человека и другое общество, с иными демографическими и структурными характеристиками, с высокой степенью мобильности» [7]7
Зубкова Е.Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945–1953. М., 1999. С. 98.
[Закрыть] . Воспоминания литераторов подтверждают, что изменения общественных настроений, в том числе и в писательской среде, действительно произошли.
Предлагаемая читателю книга построена на широкой и многообразной источниковой базе. Правда, информация, содержащаяся в архивных фондах организаций, деятельность которых рассматривается в работе, часто отличается фрагментарностью. Поэтому автор постоянно прибегает к попыткам выявить взаимосвязь между документами различных учреждений и источниками личного происхождения. Активное использование в исследовании элементов институционального подхода, в первую очередь изучение материалов деятельности Союза советских писателей и его руководящих органов, позволяет более полно реконструировать повседневную жизнь литераторов. Именно в этих целях был обработан уникальный массив документов Российского государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ): протоколы и материалы заседаний, постановления Президиума и секретариата Союза писателей, переписка его руководящих органов и отдельных писателей с руководящими лицами партии и государства, данные о материально-бытовых и жилищных условиях литераторов, о состоянии их здоровья.
Автором использовались хранящиеся в РГАЛИ документы Литературного фонда СССР, а также личные фонды некоторых писателей. Личные фонды неоднородны: некоторые из них содержат только рабочие материалы писателей и варианты их произведений, в других есть дневниковые записи и коллекции писем. Особый интерес представляли документы, непосредственно связанные с повседневной жизнью и бытом: переписки по квартирным и дачным вопросам, различные справки и выписки.
Среди использованных опубликованных источников следует упомянуть партийно-государственные нормативные акты, о существовании которых до недавнего времени знал только ограниченный круг лиц [8]8
См., напр.: Аппарат ЦК КПСС и культура 1953–1957. Документы / Отв. ред. Е. С. Афанасьев. М., 2001; Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) – ВКП(б), ВЧК-ОПТУ-НКВД о культурной политике. 1917–1953 / Под ред. A. H. Яковлева. М., 1999; Общество и власть: 1930-е годы. Повествование в документах / Отв. ред. H. К. Соколов. М., 1998 и др.
[Закрыть] , статистические сборники [9]9
См., напр.: Всесоюзная перепись населения 1939 года. Основные итоги / Сост. Ю. А. Поляков и др. М., 1992; Индустриализация СССР 1933–1937 гг. Документы и материалы / Отв. ред. М. И. Хлусов. М., 1971; Москва военная. 1941–1945. Мемуары и архивные документы / Под ред. И. Д. Ковальченко. М., 1995; СССР в цифрах / Отв. вып. В. А. Азатян. М., 1935.
[Закрыть] , содержащие данные по экономической и социальной истории СССР, часть из которых уже обработана исследователями [10]10
См., напр.: Малафеев А. И.История ценообразования в СССР (1917–1961). М., 1965.
[Закрыть] .
Многие источники личного характера отличаются субъективизмом авторов и отражают их стремление представить себя в лучшем свете. Наиболее свойственно это профессиональным литераторам, прекрасно владеющим пером и мастерством выстраивания сюжетов. Надо сказать, что повседневная жизнь в мемуарах крупных представителей советской литературы отражена довольно скупо – куда более информативны воспоминания менее известных и популярных литераторов, а также родственников писателей, прежде всего их жен.
При написании книги автор изучил материалы периодической печати, прежде всего публикации «Литературной газеты» – официального органа Правления Союза советских писателей. Особенно широко страницы этого издания отражали разные стороны повседневной жизни писателей в тридцатые годы. Со второй половины сороковых годов, по мере того как газета становилась массовым изданием, подобных сюжетов в ней поубавилось.
Важное место отведено анализу писем в Союз советских писателей, записей в дневниках дежурств в Правлении писательской организации. Это позволяет не только выявить круг жизненных потребностей и запросов писателей, но и предоставляет нашим читателям возможность самим сделать выводы о характере социальных и материальных амбиций тружеников пера, о том, насколько адекватны их претензии конкретным историческим условиям.
СОВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ ВСЕБолее полутора тысяч писем, проанализированных во время подготовки материалов книги, составляют примерно 85–90 процентов от всей корреспонденции, хранящейся в фонде Союза советских писателей в РГАЛИ [12]12
РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Д. 137, 243, 244, 292–295, 404–407,418-420, 503, 504, 513, 514, 565,572,604–606,642—646,693,699,700,803, 805, 858–862,954.
[Закрыть] .
На протяжении всего рассматриваемого периода в письмах чаще всего содержались просьбы творческого характера, главным образом связанные с изданием произведений. Реже встречаются ходатайства о предоставлении литературных консультаций, рецензий, помощи в написании произведений. Обычно с этим обращались начинающие авторы, почерпнувшие в средствах массовой информации путеводную истину: советский человек может все – научиться можно всему. Вот и множилось число добровольных «учеников» литературного цеха, при этом нередко за перо брались передовики производства, стахановцы, военные. Желая непременно поделиться жизненным и профессиональным опытом, они обращались к писателям с просьбой помочь изложить свои мысли в письменном виде или же предоставляли уже готовые собственные сочинения, которые чаще всего художественными достоинствами не отличались. Многие из этих людей в качестве своих литконсультантов видели исключительно маститых писателей. Например, некий М. Шпанов выбирал для этой роли М. Шолохова, А. Фадеева, П. Павленко.
Важное место в почте Союза писателей занимали жалобы на необъективную критику в периодической печати и субъективную оценку произведений в издательствах и редакциях. Авторы подобных писем ожидали признания и опубликования своих трудов, наказания критиков и, по возможности, опровержения негативных отзывов в печати.
Большую группу писем объединяют просьбы оказать материальную помощь. Конечно, нередки случаи, когда за этими просьбами стояли подлинные страдания и безысходность. Например, уже находясь в ссылке, в самом конце 1936 года О. Мандельштам писал Н. Тихонову: «…Я тяжело болен, заброшен всеми и нищ… Добейтесь… скромной организованной советской поддержки. Имейте в виду, что служить я не могу, потому что стал не в шутку инвалидом. Не могу также переводить, потому что очень ослабел и даже забота над своим стихом, которую я не могу отложить, стоит мне многих припадков» [13]13
Письмо О. Мандельштама Н. С. Тихонову // РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Д 137.Л. 136.
[Закрыть] . Но были и письма, авторы которых свои претензии на материальную помощь обосновывали несколько странно. Уже упомянутый М. Шпанов передал М. Шолохову рукопись первого тома своего романа, сопроводив ее просьбой выделить 10 тысяч рублей аванса на окончание работы [14]14
Письмо М. Шпанова М. Шолохову // Там же. Д. 244. Л. 156.
[Закрыть] .
Целый ряд писем свидетельствует о том, что многие, даже состоявшиеся, писатели не могли обеспечить себя литературным трудом и просили предоставить работу литературного характера – редактора, консультанта, рецензента.
Значительное место в письмах занимали просьбы помочь решить всевозможные вопросы организационного характера. Чаще это были обращения за различного рода справками, разрешениями, ходатайствами и прочими бумажками, составлявшими неотъемлемый атрибут бюрократической машины советского общества. В военный период здесь больше просьб помочь реэвакуироваться или въехать в какой-либо крупный город – такая специфика вполне объяснима.
В тридцатые годы страну захлестнула волна доносов и анонимных обвинений. Писательская среда – не исключение. В ССП поступали письма с жалобами на деятельность и личную жизнь писателей, которые исходили как от коллег по цеху, так и от обычных граждан, зачастую даже не знакомых с обвиняемыми.
Среди обращений писателей, связанных с политикой, больше жалоб на политические обвинения, которые содержались в статьях, рецензиях, обращениях в руководящие органы. Многие авторы писем просят помочь снять судимость, оправдаться, так как считают себя несправедливо обвиненными. Те же, кто уже вышел из заключения, стремились добиться если не реабилитации, то, по крайней мере, восстановления в правах. Есть жалобы бывших заключенных на притеснения после возвращения домой. Этих литераторов не только отказывались публиковать, но порой даже не брали на самую неквалифицированную работу.
Интересно, что в письмах часто встречаются просьбы устроить личную встречу с кем-либо из руководителей Союза советских писателей. Это можно объяснить тем обстоятельством, что люди в то время подобному личному общению с власть имущими придавали очень большое, возможно, чрезмерное значение. Считалось, что вмешательство руководящего работника в решение наболевшей проблемы неминуемо будет способствовать благоприятному завершению любого дела.
Тематический спектр почты ССП весьма многообразен, а просьбы случались самые неожиданные. Например, жена Э. Багрицкого обратилась в Союз писателей с жалобой на действия скульптора, изваявшего бюст ее покойного мужа и сделавшего его посмертную маску. По ее мнению, бюст искажал образ мужа и его следовало бы запретить для демонстрации на публике. Маску же, по ее словам, скульптор продавал частным лицам и учреждениям по высокой цене. Багрицкая считала, что ССП должен добиться запрета на продажу маски. Встречаются письма, посвященные довольно экзотическим темам. Например, Б. Титов в своем письме от 8 апреля 1940 года сетовал на то, что в литературе не уделяется внимания половому вопросу, и просил дать критическую оценку работам Л. Толстого и Ф. Достоевского с точки зрения учения З. Фрейда. Также он просил заострить внимание общественности на страданиях «женственных мужчин» и необходимости создания произведений на тему сексуального начала в литературе и в философии Христа [15]15
Письмо Б. А. Титова в ССП // Там же. Д. 514. Л. 50.
[Закрыть] .
Огромное количество писем приходило от графоманов или содержало всевозможные склоки. Надо отметить, что многие любители эпистолярного жанра часто применяли самый проверенный способ воздействия на Союз писателей – завалить его письмами и обратиться к начальству более высокому (например, в Секретариат И. Сталина). Успех не гарантирован, но хоть какого-нибудь ответа добиться можно.
Любопытно, что в подавляющем большинстве случаев авторы писали исключительно о собственных нуждах и проблемах. Но есть и прецеденты (как в случаях с Е. Новиковой-Зариной или С. Федорченко), когда в письмах просят помочь другому человеку.
В РГАЛИ сохранился целый массив документов, представляющих собрание ответных писем критиков на запросы, разосланные в 1936 году ответственным секретарем Союза писателей В. Ставским. Судя по всему, литераторы неохотно участвовали в такого рода опросах, так как реально они ни на что не влияли. Б. Гиммельфарб в своем письме отвечает: «Признаюсь откровенно, что особенного желания писать Вам у меня нет. Едва ли Вы сможете прочитать 150 писем… К тому же опыт показал, что такие анкетные опросы ни к чему не ведут. Те же вопросы, что задаете теперь Вы, сейчас же после съезда задал нам, западникам, т. Шиллер, через год мы получили циркулярный опросный лист от т. Беспалова, а в сентябре этого года я удостоился беседы с т. Левиным» [16]16
Ответные письма по запросу В. П. Ставского к писателям, критикам и литературоведам. 1936 (октябрь – декабрь) // Там же. Д. 138. Л. 66–67.
[Закрыть] .
И все же характер писательской, именно писательской, организации в ответных письмах Ставскому проявился: более половины из них посвящены творческим вопросам. Трудно судить, насколько типичным следует считать отсутствие творческой среды для работников пера других направлений, но вот Н. Бельчиков отмечает среди литературоведов «полную разобщенность» и то, что «в Москве нет литературоведческого центра, где могли бы обсуждаться и изучаться проблемы литературоведения» [17]17
Там же. Л. 16.
[Закрыть] .
Чувствуется, что литературная критика, редакторская оценка произведений – болевое звено для многих. Ведь с этим в основном была связана участь той или иной работы, а иногда и судьба писателя. В связи с этим надо отметить, что многие авторы признают и собственные пробелы в профессиональной подготовке, и низкий уровень работ своих коллег. «…Часто бываю угнетаем мыслью о низком уровне нашей критики, – пишет В. Асмус, – удивляюсь нежеланию (и неумению) наших критиков работать над повышением своего культурного, философского и эстетического уровня» [18]18
Там же. Л. 4–5.
[Закрыть] .
По затронутому вопросу просматриваются противоположные точки зрения. Одни говорят о невозможности нормально работать из-за слишком пристального внимания общественности к мнению критиков. Например, Г. Мунблит пишет: «Основные задачи Союза писателей… заключаются в том, чтобы создать для критиков творческую среду, ликвидировать процветающую в критике ныне обезличку и уравниловку(выделено в тексте. – В. А.)и отделить критику от государства – т. е. убедить библиотекарей и читателей, что ругательная статья о книге еще не основание для того, чтобы считать эту книгу вредной, и что задача критики состоит не в том, чтобы регламентировать мнение читателя о книге, а в том, чтобы дать одну из возможных в этом случае точек зрения» [19]19
Там же. Л. 128, 128 об.
[Закрыть] . Напротив, М. Винер полагает, «что большая часть писателей считает критику бесполезным делом».
Ряд литературных критиков упоминают об отсутствии библиографического кабинета и возможности достать для работы нужную книгу. Некоторые жалуются на то, что им не предоставляют возможность осуществить творческие командировки по стране и за рубеж. Но главное отнюдь не в этом. Даже по имеющимся письмам можно сделать вывод, что критическая литература и литературоведение развивались без должной теоретико-методологической основы и вынужденное использование в оценках произведений или анализе творчества какого-либо писателя понятий «партийность», «классовость», «идейность» самих критиков ставило в тупик. Невольно литераторы постоянно боялись оказаться противниками тех или иных партийных установок и, соответственно, подвергнуться опале. И именно в этом контексте следует воспринимать многие жалобы литературных критиков на их низкий социальный статус, на отсутствие внимания к их работе со стороны общественности и властей. М. Винер пишет: «…причиной отставания нашей критики является, на мой взгляд, некоторая дезориентация в методических установках у большей части наших критиков. Дискуссия против социологической вульгаризации марксизма, с одной стороны, и против ошибок Лифшица, с другой, к сожалению, не доведена до конца…» [20]20
Там же. Л. 42.
[Закрыть]
Отсюда и многие жалобы на групповщину: одни авторы прямо считают, что она, как правило, вызвана «происками объединившихся врагов советской власти», другие полагают, что даже любая организованная взаимопомощь литераторов просто противоречит всем установкам партии и правительства. Ведь в результате одни критики оказываются как бы в привилегированном положении и имеют возможность опубликовать свои произведения, а другие – нет.
Выявлению характера повседневной жизни литераторов, главным образом их потребностей, способствуют дневники дежурств Союза советских писателей, хранящиеся в РГАЛИ. К сожалению, это далеко не полный и не однородный массив документов [21]21
Там же. Д. 501, 594, 647,748,792,855,942.
[Закрыть], поэтому мы используем эти ценные исторические свидетельства в качестве лишь дополнительного источника в документальной основе нашей книги. Помимо того, что не все дневники вошли в коллекцию РГАЛИ, значительная часть материалов, например записи от руки Л. Леонова, не поддается расшифровке.
Особая ценность дневников дежурств как исторического источника состоит в том, что они содержат не только деловые записи о том, кто и зачем приходил в Правление ССП, но и личные, порой пространные комментарии дежурных по поводу состоявшихся встреч. Целый пантеон имен запечатлели эти пожелтевшие странички: Н. Асеев, В. Бахметьев, В. Иванов, А. Караваева, В. Катаев, В. Кирпотин, В. Лебедев-Кумач, С. Маршак, Н. Новиков-Прибой, П. Павленко, Ф. Панферов, К. Тренев, А. Фадеев, К. Федин (в довоенный период); В. Вишневский, Т. Горбатов, Н. Тихонов, К Симонов, Л. Леонов, К Чуковский, М. Шагинян (в послевоенный период). Всего же было проанализировано свыше двух тысяч записей.
Частенько писателям, дежурившим в Правлении Союза, приходилось выступать в роли своеобразных «врачей» и «ставить диагнозы» посетителям. И действительно, некоторые из последних вели себя более чем странно. В дневниках содержатся упоминания о целом ряде подобных эпизодов. Иногда после подобных встреч дежуривший просто записывал о своем посетителе: «больной», порой излагал суть беседы. Вот, например, впечатление П. Павленко, занесенное в журнал 16 июля 1940 года, о беседе с неким Брюхановым, который просил денег на ремонт дома: «…пишет книгу, „посвященную гениальному вождю Владимиру Ильичу Ленину и др. Я только что встал на точку литературы… Я работник отвлеченный“: имеет якобы архив большой ценности и библиотеку в 3000 томов. Просил денег на ремонт дома. Уже был у Погодина и Караваевой. Впечатление – несчастный истерик, рекомендовал подать заявление и опись документов его архива, но он не дослушал и убежал» [22]22
Запись в дневнике дежурств // Там же. Д. 501. Л. 59.
[Закрыть].
Запись В. Иванова во время его дежурства от 5 июня 1940 года по поводу посетителя Сомова более категорична: «…сумасшедший. Принес стихотворение (неопубликованное), на основе которого доказывал, что по первому куплету его строится весь социализм, по второму – создана фигура рабочего и работницы, что стоит у входа в ВСХВ, а по третьему куплету – надо уничтожить всех бюрократов, которые не желают печатать его, Сомова. Я посмотрел в его отчаянно вытаращенные глаза, но все же набрался смелости и сказал, что „стих“, как он называет свою макулатуру, очень плох и печатать его не стоит» [23]23
Там же. Л. 76.
[Закрыть].
Естественно, больше всего личных обращений в Союз писателей преследовало цель прочитать свои произведения какому-нибудь именитому писателю и получить немедленный отзыв на них. Если им это удавалось, то, затаив дыхание, выслушивали «приговор». Многие собственными талантами не обольщались и на первых порах просили помощи в выборе темы или совета, стоит ли им вообще заниматься литературной деятельностью.
Почти столько же поступало просьб о рецензировании произведений. И здесь начинающие авторы опять-таки норовили вручить свой труд лично в руки знаменитости. Дежурившего в ССП они старались всячески убедить в необходимости прочесть их произведение, использовать для этого хотя бы несколько минут, отведенных на встречу.
Поток желающих стать писателем нарастал: труд очень прибыльный и больших усилий не требует. Н. Асеев рассказывал: «…приехал товарищ, который бросил работу фрезеровщика на заводе, принес громадные кипы стихов. Я спрашиваю, что нужно.
– Все продал, развелся с женой, приехал сюда. – Поставил чемоданы.
Он читал мне часа три свои стихи. Я ему объяснил, что это безнадежная вещь, что не надо ходить в Секретариат, по редакциям, а он сказал:
– Нет, приду в Союз. Скажи по-товарищески, товарищ Асеев, сколько платят за строчку?
– У тебя нет таких строчек.
– Скажи сколько?
– Два рубля.
– Если примут десятую долю того, что я написал, значит 5000 рубл[ей]. Я на это согласен» [24]24
Стенограмма заседания Президиума ССП от 2 июля 1938 г. // РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Д 262. Л. 32–33.
[Закрыть].
Интересно, что со временем мотивация обращений в Союз писателей у начинающих писателей меняется. Если в тридцатые, предвоенные, годы некоторые из них пытались всеми правдами и неправдами «пробить» свое произведение, ускорить издание, то позднее положение меняется. Например, С. Наровчатов отрицает наличие меркантильных мотивов у послевоенной, в конкретном случае – поэтической, молодежи: «По телефонным звонкам, через добрых знакомых, при случайных встречах, юные поэты добивались возможности прочитать свои стихи мастерам литературы. Никаких меркантильных целей вроде напечатания, редактирования, приема в какие-либо организации не преследовалось… Нужна была оценка стихов и способностей, а в заключение напутственное слово» [25]25
Наровчатов С.Мы входим в жизнь. М., 1978. С. 117.
[Закрыть].
Иные визиты в ССП напоминают, насколько причудливо политические проблемы сплелись с вопросами литературными. Так, 18 декабря 1940 года к В. Лебедеву-Кумачу пришла группа студентов с просьбой помочь устроить вечер С. Есенина и разобраться в некоторых сторонах его творчества. Василий Иванович записал в дневнике: «Обстоятельно объяснил им, что в Есенине нам нужно и можно взять себе и какие стороны его творчества не надо пропагандировать, особенно сейчас. Сказал, что Есенин – автор не запрещенный и вечер его сделать можно, но надо очень хорошо и умело его провести…» [26]26
Запись в дневнике дежурств // РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Д. 501. Л. 4 об.
[Закрыть]
Встретившись 3 июля 1940 года с некой Хвалебно-вой и обсудив с ней положение дел в Союзе писателей, Вс. Вишневский оставил следующую запись: «После смерти А. М. Горького у нас стало меньше возможности и места, где можно было бы поговорить с крупными людьми по крупным вопросам жизни и нашего труда.
Последний большой разговор в ЦК был весной 1938 г. Он много дал, но вот уже больше двух лет писатели коллективом, активом не беседовали с вождями» [27]27
Там же. Л. 61.
[Закрыть].
Если личные обращения в Союз советских писателей, связанные с творческими вопросами, носили порой странные оттенки, то просьбы по материальным проблемам были чаще всего весьма конкретны и среди визитеров в общем потоке стояли на почетном втором месте. Ну а главный вопрос среди общей массы материальных – конечно же жилищный.
Довольно типичная ситуация. В. Авдеев пришел к В. Иванову 14 октября 1940 года с просьбой предоставить работу: «С огромным трудом протолкнули мы книгу его рассказов в „Сов. Писатель“. Там ее уже набрали. Затем запретили. Затем – разрешили… Тем временем… от парня ушла жена с 6-летним ребенком, и Авдеев теперь и без квартиры (жил у жены) и без денег… Очень прошу А. Фадеева поговорить с ним (в № 7–8 „Лит. Критика“ вышла статья о новой повести Авдеева, а он и этому не рад!)» [28]28
Там же. Л. 20.
[Закрыть].
Кстати, обратим внимание, что и в письменных и в личных обращениях в Союз писателей превалируют просьбы творческого и материального характера. Не стоит, наверное, объяснять, что есть период, на который эта тенденция не распространяется – военные годы. В это время не только снизилось число прошений о материальной помощи, но и уменьшилось количество ходатайств о предоставлении работы литературного характера. Однако малообеспеченные категории писателей, с большими семьями или больные, вынуждены были просить дополнительные продуктовые карточки, прикрепить их к столовым или распределителям.
Если в тридцатые годы в ССП поступало очень много просьб дать консультацию или даже помочь написать произведение, ручеек подобных обращений позднее значительно иссяк. Видно, постепенно у населения все же возникло понимание, что писатель – это серьезная профессия. Вероятно, способствовало этому и образование в 1933 году Литературного института. Но тут возникла другая проблема: помогите устроиться в Литинститут.
Зато вот количество просьб отрецензировать уже готовые произведения оставалось постоянно на высоком уровне, и в годы Великой Отечественной войны, и особенно после ее окончания. Интересно, но в сороковые годы возросло количество жалоб на необъективную критику и просьб помочь опубликовать произведения. Естественно, связано это было с вполне понятными трудностями книгоиздания.
