Текст книги "Рождение волшебницы"

Автор книги: Валентин Маслюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 94 страниц) [доступный отрывок для чтения: 34 страниц]

Она произнесла это так неестественно ровно, сдерживая боль, что Юлий шагнул ближе, чтобы разобрать: притворяется или нет?

Золотинка кривилась и жмурилась, рукой она упиралась в шершавую морду змея и в безнадежной попытке высвободиться тряхнула головой – шляпа свалилась, недолго зависнув на заколках, обрушился наземь сноп волос.

Закусив губу, девушка обратила к товарищу полные боли глаза.

Если все это было подстроено нарочно… чтобы погубить Юлия, то цель эта, выходит, была достигнута.

Сердце юноши билось беспокойными трепетными ударами, как если бы и сердце само готовилось на что-то решиться. И Юлий понял, что вот так же беспомощно, обречено стоял его умный и сильный брат Громол перед своей бесовкой, когда вдруг – ведь когда-то же это случилось в первый раз! – она объявилась перед ним во всем своем обольстительном коварстве. Наверное, и Громол точно также понял, что погиб. Мало же это ему помогло!

Юлий бросился за шестом, который приметил на ристалище еще прежде. Тот самый помойный шест.

Толпа настороженно притихла, смолкли разнузданные голоса.

Юлий не задумывался, что это значит. Он занялся чудовищем: там, где застряла девушка, обитые войлоком челюсти размыкались, образуя кривую ухмылку. Он вставил шест в пасть между зубов под ноздрями и навалился всем телом – пасть заскрипела, раздаваясь, и девушка со слабым стоном подвинулась.

Жестокий удар в спину бросил его наземь. Юлий не вскрикнул – на продранных коленях брызнула, мешаясь с грязью, кровь, содраны были ладони, локоть, а черный всадник, поразив противника меж лопаток, гикнул и вздыбил коня. Змеева пасть захлопнулась, защемив конец шеста, который взвился вверх. Золотинку опять придавило: туловище и руки снаружи, а ноги в пасти.

– Берегись! – истошно завопила она.

Пытаясь подняться, юноша оглянулся на крик – и черный витязь поразил в плечо. Жесткая, ровно подрубленная метла обожгла его, он опрокинулся.

Бросив поводья, черный витязь перехватил метлу и ударил упавшего сверху, как цепом, – раз и еще. Изодранный, избитый Юлий вертелся волком и рычал. Не успевал он подняться, только лицо и глаза берег, перекатываясь в облаке пыли. А когда вскочил, повержен был страшным тычком сверху – черный всадник поднял коня и обратив метлу прутьями вниз, ударил. Юлий грянулся.

Очумело галдящая толпа притихла – что-то действительно жуткое происходило, не шуточное.

Улучив миг, когда конь вздыбился и пронес всадника, Юлий перекатился в пыли и вскочил, чтобы спрятаться от противника за змеем. Вмиг оказался он за преградой.

Хищно пошмыгивая, бес не спускал взгляда с безоружного противника.

Тут Золотинка уразумела, отчего так пугливо-послушно кидается вскачь конь: огромные петушиные лапы беса кончались страшными когтями. Вот тронул он черного коня, чуть шевельнул ногами, и тот махнул через бревно – бес поскакал по кругу.

Юлий – куда пешему против конного! – бежал, огибая змея. Удар меж лопаток – подбитый юноша нырнул вниз и метнулся назад. Бес продолжал скакать тем же крутым винтом по выбитому копытами кольцу и в несколько мгновений налетел на бегущего навстречу противника. Юлий шарахнулся – заранее перегнувшись в седле набок, на всем скаку достал его бес в шею.

Ах, как вскрикнула Золотинка! Извернулась до боли в позвоночнике и достала-таки кончиками пальцев шест – она попыталась его вытащить.

Юноша бросился наземь и закатился под низкое брюхо змея.

– А-а! – взвыла площадь, злобной радостью приветствуя неудачу беса.

Но черный всадник не медлил. Поспешно оставив коня, соскочил на свои петушиные лапы и принялся шуровать метлою под змеем. Напряженная до зубовного скрежета, исказившись лицом, Золотинка тащила шест, что застрял в змеевой пасти накрепко. И так была велика страсть, что заскрипело что-то и поддалось, хотя рычаг был малый и никакого упора. Она толкнула шест от себя. Ожидая удара в поясницу, поджалась, и все равно хватило ее крепко – пасть защелкнулась. Но и шест, вывернувшись, застрял в змеевых зубах одним кончиком. Последний толчок – и он оказался в руках пуще прежнего переломленной Золотинки.

– Держи! – крикнула она, не видя юноши, и прогнулась, чтобы кинуть шест назад, но шест дернулся из рук, в тот же миг раздался треск раздираемых покровов и чья-то нога чувствительно лягнула ее пониже спины. Нога утвердилась, и другая обрушилась с треском – где-то рядом.

Это Юлий, соскочив со спины змея на голову, чтобы схватить шест, проломил изготовленную из лозы и крашеного холста переносицу. Отбивая наскоки беса, он топтался по Золотинкиным бедрам и прилегающим частям тела. Вытаращив глаза и сцепив зубы, она терпела. Бес же утратил преимущество. Пропустив удар, он отскочил с визгом, тогда как юноша, наступив ногой на девушку, бдительно за ним наблюдал. За спиной черного витязя болтался на перешибленном древке обломленный стяг.

– Мне больно! – просипела Золотинка со всей возможной при таких обстоятельствах скромностью.

Вдруг, сорвавшись с места, бес кинулся ловить отбежавшего коня. Да только конь изворачивался и брыкался, а бегал бес на своих петушиных лапах не слишком ловко. Но и юноша основательно застрял среди переломанной, перепутанной лозы и рваных клочьев рогожи. Он измочалил чудовище, все вокруг перебил, порвал, перепортил и, напоследок ступив Золотинке на спину, выкарабкался на волю.

И тогда ринулся на противника с шестом наперевес – бесова лапа выскользнула из стремени, черный всадник рухнул, вскочил и обратился в бегство. А толпа уже подхватила победителя, вырвала у него разрушительную жердь.

– Ура! – взревели сотни восторженных глоток. И высоко же он подлетел! Выше! Еще выше, перевертываясь в воздухе.

Между тем оказалось, что змея не нужно было ломать, чтобы освободить жертву. Знающие люди потянули где-то рычаг, щелкнула пружина. Перекореженная, с продавленной переносицей пасть, от которой остались только передние клыки да ноздри, раскрылась. Нетерпеливые руки выволокли Золотинку вон, она поплыла, не касаясь земли, и напрасно причитала, что кости у нее переломаны.

Уррра-а-а-а! – подлетела Золотинка еще выше, чем юноша-победитель. С высоты полета увидела она затопленную народом площадь и камнем ринулась вниз, где ждали ее упругие руки. У-ух! – подлетела она без передышки.

– Пусти-те-те же ме-меня! – взвизгивала Золотинка. – Не тро-жжжьте-те!

Золотые волосы ее метались в воздухе, как пламя раздутого ветром костра.

Людская стремнина вынесла их на Цветную площадь, где разразились перекатным грохотом барабаны. Не замедляя хода, толпа увлекла юношу и Золотинку к глухому торцу дома на южной стороне площади. Здесь их сбросили на ноги – мягче не скажешь. Друг возле дружки. И хороши же они были! Ободранный юноша в лохмотьях, с кровоточащими грязными коленями. На ладонях кровь, ссадины на шее, маска на лице перекосилась и закрыла один глаз совсем, от другого осталось только предположение. Золотинка же не стояла прямо, вынуждена была колебаться, изгибаясь соответственно полученным повреждениям.

Юноша поправил личину, не позволив ее снять, а Золотинка кое-как распрямилась – сколько позволяла боль в теле. Тут они посмотрели друг на друга – не без сочувствия.

Но долго-то им, конечно, шуры-муры разводить не позволили.

Составленные пирамидой друг на друга бочки под стеной дома назначались им в качестве престола. Доброхоты уже подталкивали к подножию этого величественного сооружения Золотинку. Но юноша, не обращая внимания на суженую, быстро вскарабкался по бочкам наверх, оказавшись высоко над толпой и рядом с протянувшимся за углом дома висячим гульбищем. Он ухватился руками, легко подтянулся и перевалился внутрь гульбища – скопившиеся там зрители только шарахнулись. Мигом перебрался на гребень высокой каменной стены… два-три шага под раскидистую крону старого ореха – прыгнул на ту сторону и был таков.

То есть убежал.

Золотинка наблюдала этот неожиданный подвиг с некоторым изумлением. И вообще говоря, с обидой. Хотя и не без замирания в сердце. Как истинный товарищ, конечно же, она сочувствовала всякому предприятию своего спасителя.

Пусть даже это был побег из-под венца.

Уже приготовленного. Ибо внизу, изрядно разочарованные, стояли устроители с двумя увитыми зеленью венцами.

Захромав больше обычного, Золотинка двинулась прочь, наугад через раздавшуюся толпу. Ее не удерживали.

Кому была нужна оставленная царем и покалеченная царица!

Дома Золотинка никого не застала и едва сумела раздеться без посторонней помощи. Синяки и кровоподтеки расползлись по всему телу. Она нашла в лавке запас высохшей речной губки бодяги и наскоро приготовила мазь для втирания.

На следующий день она почувствовала себя хуже и с неделю перемогалась, не показываясь на улице. Только Зимка иной раз заносила обрывки новостей с большого света.

– Да не ты ли это, мать, была под венцом на потешное царство? – проницательно ухмыляясь, спросила Чепчугова дочь. Верно, Золотинкино имя уже трепалось языками.

– Я, – искренне вздохнула Золотинка.

Зимка, ясное дело, прыснула. Смешно ей было, что такая растяпа, как Золотинка, даже потешного жениха не сумела удержать. Но растяпа не защищалась, и это несколько смягчило Зимку.

– А тот… ну этот, кто? – спросила она добрее и с некоторой осторожностью.

И когда Золотинка, нисколько не покривив душой, заверила, что понятия не имеет кто, Зимка и вовсе снизошла до сочувствия.

– А говорят, это был Мизин сын Тишин Тоболка, пивовар, – добавила она соболезнующим тоном.

– Ну нет! – возразила Золотинка с неоправданной, вообще говоря, горячностью. Так что смутные подозрения вновь зашевелились в изменчивой Зимкиной душе, но остались без удовлетворения. Впрочем, не многим больше понимала и Золотинка.

Праздники кончились и в одночасье отодвинулись в прошлое.

А на взморье видели паруса, верст за двадцать от берега – целый флот. Ветры с берега отогнали корабли прочь в белесую пучину, но мало кто сомневался, что это был флот мессалонской принцессы. Можно было надеяться, что, как только ветер поутихнет и переменится, корабли войдут в гавань. Город ждал погоды с возрастающим беспокойством.

И только Золотинка не могла забыть о прошедшем празднике – день и ночь напоминали о нем доцветающие синяки.

Пришел, однако, и Золотинкин черед обратиться к более важным, насущным вещам. Всю эту неделю Чепчуг неукоснительно отмечался в очереди лекарей и волшебников, и вот он ворвался в лавку с известием, что конюшенный боярин судья Казенной палаты Рукосил затребовал к себе Зимку, его, Чепчуга, и Золотинку – всех троих. Золотинка тоже была замечена, старый лекарь добросовестно вносил ее в списки.

Все остальное сразу же вылетело из головы напрочь.

Наутро Чепчуг и две девушки в лучших своих нарядах, подрагивая от холода и возбуждения, прибыли к Рукосиловым покоям, в соседний с княжичевым особняком дом по Китовой улице. Их пустили. Пустили беспрекословно, но ждать пришлось часа два – среди молчаливо сидящих целителей, призванных к судье Казенной палаты для предварительного разговора.

Потом позвали всех троих сразу.

В большой роскошно обставленной комнате, завешенной тяжелыми занавесями до духоты, у раскрытого окна стоял стройный моложавый вельможа. И что поразило Золотинку: голова его, подпертая под подбородок широким жестким воротником, лежала на этом плоском, снежно-белом поле, как на блюде, – отрезанная. Бескровное лицо было бледно, но жизнь выказывала себя осмысленным напряжением черт, сосредоточенным взглядом и темными кругами утомления под глазами.

Испытывая потребность отстранить давящий, внушающий беспокойство взгляд, Золотинка отвернулась, покосившись на Чепчугову дочь, и по какой-то особой растерянности в ее лице вдруг сообразила, что человек перед ними, должно быть, хорош собой.

Теперь она увидела это и сама. То было нечто большее, чем обычная мужская привлекательность – завораживающее соединение красоты и силы. Холеная и в то же время как будто пренебрегающая собой в виду высших соображений мужская красота… Вздернутые в кончиках усы, под которыми укрывался крепко сложенный рот, остроконечная бородка. И пышные женственные волосы, что падали на плоское поле воротника.

Вот это и был первый сановник государства конюший Рукосил. Прежде только имя, так сильно уже сказавшееся в Золотинкиной судьбе, теперь – человек.

– Кто из вас Зимка? – спросил конюший, вернувшись к столу, чтобы заглянуть в лежащие там бумаги. В движениях его было изящество владеющей собой силы, гладкие, натянутые штаны сиреневого цвета передавали игру мышц.

Потерявшая голос Зимка только поклонилась.

– Подойди сюда. – Рукосил говорил с сухой определенностью человека, который предвидит впереди весь утомительный, занятый до последней доли часа день. – Как ты установишь смерть? – спросил он с небрежной и непредвиденной внезапностью.

– Чью, ваша милость? – в крайнем изумлении пролепетала Зимка.

– Больного.

– Ваша милость, – несколько оправившись, вернула себе приятную бойкость Зимка, – я полагаю, что княжич Юлий не настолько болен…

Конюший остановил ее запрещающим движением ладони:

– Довольно.

Но Зимка еще не сознавала, что это было все. Вообще все.

– Ваша милость, – сказала она гордо, – я думаю о жизни больного, а не о смерти.

– Похвально, – усмехнулся конюший.

И теперь уж нельзя было не понять. Выразительное лицо Зимки, отмеченное крутым и упрямым лбом, сделалось несчастным. Сильно развитое чувство достоинства подсказало ей наконец, что игра проиграна.

– Чепчуг, – сказал вдруг Рукосил. – Вы тут, в глухомани, и представить не можете, насколько ваше имя, уважаемый товарищ, почитается в научных кругах столицы.

Первый раз в жизни Золотинка увидела, как старый Чепчуг покраснел, весь пошел багровыми пятнами.

– Я и сам, признаться, – как ни в чем не бывало продолжал конюший, – с большим любопытством просмотрел недавно ваши возражения против заволок.

– Да. Я считаю… применять с осторожностью, – проговорил Чепчуг в некотором обалдении.

– Словом, товарищ Чепчуг, если вы лично готовы оказать наследнику помощь, я сейчас же без колебаний подпишу для вас допуск и согласую время. Ваше имя откроет все двери.

Удивительное дело – глаза Золотинки увлажнились. От гордости.

Конюший вернулся к столу, откинул хрустальную, в золотой оправе, крышку чернильницы и взял огромное лебяжье перо. Не присаживаясь, он ждал.

– Я не готов, – прошептал Чепчуг после продолжительного молчания.

– Жаль, – молвил Рукосил, у которого, оказывается, был тончайший слух. Золотинка-то в двух шагах едва разобрала замершее на старческих губах слово.

– Но моя дочь… – продолжал Чепчуг как бы через силу.

– А эта, вторая, девица? – оборвал его конюший.

С неприятным ощущением холодка Золотинка поняла – догадалась и прозрела непонятно как! – что Рукосил давно знает ее имя. Он вообще все знает. Все наперед.

– Золотинка. Она тоже ваша ученица, товарищ?

Чепчуг признал, что это так. Золотинка молчала. Непонятно откуда и как она знала, что конюший Рукосил пустит ее к наследнику.

– Тогда оставим дальние подходы… Если ты вылечишь наследника?..

– Любви княжича, – перебила его Золотинка. Мгновение назад ей это в голову бы не пришло – такое сказать. Но слишком тяжел ей был давящий, всевидящий взгляд, и она высвободилась – вот так!

Конюший выказал изумление:

– Разве это возможно?

– Хотеть? – коротко спросила Золотинка.

Он помолчал и повел рукой, отпуская:

– Хорошо. Идите все. Если будет нужно, вас позовут нарочно.

У порога Зимка остановилась и, прижимая руки к груди, воскликнула срывающимся голосом:

– Ваша милость! Я готова вам служить! Позвольте только служить!

Дома Зимка разрыдалась. Золотинка молчала. А Чепчуг мерил взволнованными шагами лавку, потирал руки, хихикал и неведомо чему улыбался.

Через день за Золотинкой явился скороход.

На голове молодого человека метелилась перьями шляпа, разрезанная вдоль и поперек. Желтая с зеленым куртка, какие носили слуги великокняжеского дома, туго перетянутая в стане, не имела застежек и открывала грудь, выпяченную сильно присборенной рубашкой.

– Кто тут девица по имени Золотце? – спросил прибывший.

Со стеснением в сердце, уронив руки, глядела Золотинка на разряженного, как петух, посланца судьбы. Ведь это была судьба, а судьба, во что бы ни вырядилась и что бы ни выкинула, она и есть судьба. Пусть является она в самодовольном обличье красавчика-скорохода, пусть с небрежным высокомерием переврет твое имя, что же ты можешь поделать, если судьба спрашивает: девица, именуемая Золотце, которая тут? Что толку оправдываться, что ты Золотинка, простите! Судьбе это все равно.

– Что ты думаешь предпринять? – поднялся из-за стола Чепчуг. И эта особенная строгость, даже торжественность, так ясно обозначившаяся в повадке старого лекаря, показала ей, как далеко зашло дело.

С верхнего жилья с беспокойным вопросом в глазах спустилась Зимка.

– Я думаю, стрекание кожи в восьми точках – вреда не будет. Чтобы как-то начать, – сказала Золотинка Чепчугу. – Но ведь без внушения ничего не сделаешь. Буду искать подходы. И внушение.

– Пожалуй, – сдержанно одобрил Чепчуг. Утратив обычную многоречивость, добавил он еще лишь несколько слов: – Действуй спокойно и твердо. Не жди награды – не думай и не рассчитывай. Не бойся наказания. Помни, что ты врач, и перед этим все остальное пустяки.

«Какой я там врач!» – хотела сказать она, но не сказала.

Золотинка быстро поцеловала старика и выскочила вслед за скороходом, который не любил ждать.

За посланцем пришлось ей нестись вприпрыжку, почти рысцой, он действительно оказался скороход. Стража послушно расступилась – они влетели в особняк Михи Луня, который был теперь особняк наследника престола благоверного княжича нашего Юлия. Золотинка едва перевела дух, как очутилась в том самом приснопамятном покое, где год назад крошечный волшебничек Миха Лунь подсунул Поплеве роковой Асакон. Обстановки и утвари здесь прибавилось, но можно было узнать розовые обои на стенах.

Наследника престола не было.

За длинным столом справа расположились судьи, так она поняла – в докторских шапочках с закрытыми ушами и в плащах. Двое, повернувшись друг к другу за столом, судачили что-то свое, третий скучал у окна. И еще толстый подьячий за отдельным столиком у двери.

– Ну вот, – сказал тот из судей, что занимал средний стул, бритый седой мужчина. – К делу! Девица, именуемая Золотинка. Ага! – он глянул в бумаги.

Золотинка так запыхалась, что лишь кивнула.

– Значит, урожденная… как ее? – взялся за перо подьячий.

Судьи принялись расспрашивать о родителях, месте и времени рождения, гражданском состоянии и сословной принадлежности, о предыдущих ее занятиях и прочее, прочее. Множество всяких пустяков, которые вызывали у Золотинки немалые затруднения.

Подьячий добросовестно записывал и ответы ее, и затруднения («не знает», «не уверена», «отрицает») в бумагу, которая называлась «Расспросные речи лекаря и волшебника девицы Золотинки».

– Я ведь только ученица, – возразила она.

– Мы не можем этого указать, – живо заметил тот, что глазел в окно, – по закону к лечению особ великокняжеского дома допускаются только ведомые лекари и волшебники. А ты допущена именным повелением конюшего и кравчего с путем судьи Казенной палаты боярина Рукосила.

Все это продолжалось с добрую четверть часа, если не больше. Потом тот же скороход распахнул дверь, обе створки, и с каким-то истошным воодушевлением возгласил:

– Наследник престола… – и прочее, прочее, что отозвалось в Золотинкиной голове звоном.

Судья у открытого окна поспешил за стол. Золотинка переступила взад-вперед, соответственно меняющимся побуждениям, и, не успев определиться с выражением лица, в следующее мгновение откровенно уже растерялась, встретив слишком хорошо знакомого ей ратоборца – напарника по помойным приключениям… победителя рогожного змея, который так убедительно выказал свои чувства, бежав из-под венца.

И юноша тоже, натолкнувшись на нее взглядом, запнулся с каким-то невыразимым телодвижением, которое можно было принять и за приветственный, небрежно-дружеский поклон – очень небрежный! – и за болезненную гримасу.

После первой, красноречивой неловкости они решительно отказались признавать друг друга, оправившись почти одновременно. Юноша, одетый, кстати, много опрятней, чем в прошлый раз, нахмурился с ненужным даже ожесточением. А Золотинка не преминула фыркнуть и спохватилась, поспешно вернув себе приятное выражение лица. Затем глянула знакомцу своему за спину, в проем двери – где же там княжич?

Сразу за змеевым победителем шествовал конюшенный боярин Рукосил в белом полукафтанье – Золотинка почтительно склонилась, – потом какой-то похожий на судью старец с изможденным лицом. За ними же никого не было, и скороход с торжественной важностью принялся закрывать двери.

Судьи и подьячий стали садиться, сокрушитель рогожных змеев опустился в кресло возле очага, еще раз на лекаря зыркнув. Под откровенным Золотинкиным взглядом, который выражал теперь нечто похожее на испуг, он скособочился – уперся локтем в поручень, прижав кулак к губам.

Рукосил, все еще на ногах, наблюдал за вычурными ухватками княжича с задумчивым любопытством. Жгучий румянец на щеках юной лекарки навел его на новые размышления. Наконец, он опустился на лавку слева от двери и с вкрадчивой осторожностью тронул острую бородку, не спуская с молодых людей глаз. А Золотинка приглядывалась в смятении: да точно ли был это ее воитель? На скуле и на шее княжича еще можно было различить оставленные боевой метлой метки.

Княжич с одного бока перевалился на другой, уперся локтем в поручень и обхватил подбородок ладонью. Он, выражаясь кухонным языком, был явно не в своей тарелке. Не весьма-то обрадован столь скорой встречей с подругой своих сомнительных приключений.

Сердитый взгляд… такой знакомый, но уже не страшный после всего пережитого с ушатом и шестом. И голос, когда заговорил, не менее того знакомый… но не понятный. Княжич чудовищно коверкал речь. Хотя самые слова и звуки, напевка речи – всё безусловно принадлежало слованскому языку, то было диковинное, безумное наречие.

– Юлий спрашивает, кто эта девушка? – объявил старик, что сидел обок с княжичем. Несомненно, Новотор Шала, переводчик наследника и толкователь. – Какие у нее основания рассчитывать на успех? Не слишком ли она молода для врачебного ремесла?

«Вот как ты заговорил! – вспыхнула Золотинка во внезапном смятении чувств. – Давно ли, друг мой ситный, разговаривал ты на чистом слованском языке?!»

Открытие, убедительная догадка и подозрение, что княжич придуривается, что болезнь его есть морок и блажь, какое-то особенно вычурное, замешенное, нельзя исключить, на колдовстве притворство, – это открытие давало ей нежданную надежду на успех. Но Золотинка – не отвергая надежды и укрепляясь в ней – совершенно непоследовательно, как бы даже и вопреки собственной выгоде, ощущала и разочарование, и досаду. Как будто была она обижена не за себя только, но и за того славного кухонного мальчишку, который сказал ей со смешной заносчивостью: «Я ухожу! Прощай!», а потом вернулся, чтобы извлечь ее из челюстей рогожного змея. Было в том кухонном мальчишке что-то неизъяснимо искреннее… ничего придуманного и выспреннего… что-то смешное, доброе и сильное одновременно. А этот… тщился представить себя наследником престола благоверным княжичем нашим Юлием.

Захваченная множеством разноречивых ощущений, Золотинка не сразу сообразила, что отвечать наследнику, но говорить ей и не пришлось. Все ответы взял на себя подьячий, оглашая прежние ее показания. Юлий, потупив взор, слушал. Старик по правую руку от княжича неукоснительно передразнивал пристойную речь подьячего тем же болбочущим тарабарским языком, на котором придуривался и сам княжич.

Теперь, когда она нечаянно приоткрыла нехитрую тайну княжича, и Юлий, в свою очередь, знал, что попался, и, беспокойно ерзая, пытался поразить ее царственным взглядом… теперь нельзя было уходить отсюда, не порешив дела.

С диким своим болботанием он обратился к Золотинке.

– Государь спрашивает, где ваш врачебный прибор? – сказал толмач. – Будет ли лекарка пускать кровь? И сколько крови она почитает необходимым выпустить зараз, чтобы произвести впечатление? Нужно ли развести в очаге огонь, чтобы калить железо для прижигания? Или же, трезво оценивая свои возможности, она предпочитает красиво водить руками и таращить свои большие глаза… глазища, – поправился старик, сочтя такой перевод более точным. Это был добросовестный, истовый старикан в маленькой, наглухо закрывавшей волосы шапочке с низко надвинутыми наушниками. Лишенное всего, что привлекает внимание, почти без губ и без бровей, умное лицо его с пергаментной, смятой кожей останавливало взор.

– Сначала я хотела бы определить природу заболевания и его особенности, – отвечала Золотинка старику, минуя Юлия.

Она стала спрашивать то, что обычно спрашивают врачи. На все вопросы Золотинки, достаточно умелые, надо сказать, и существенные, отвечал не больной и даже не толмач, а подьячий. Иногда сразу, не задумываясь, иногда приходилось ему порыться в своих записях, чтобы отыскать сведения. Ничего нового, скоро поняла она, и невозможно было придумать. Она шла по пути, проложенному десятками целителей. Это не особенно смущало теперь Золотинку, она знала такой ответ, которого и представить себе не умели склонные двигаться по раз проложенной колее предшественники.

– У нас там, в шкафу, – подсказал подьячий, показывая на закрытую горку возле лавки Рукосила, – весь потребный врачебный прибор имеется.

– Время истекает, – холодно напомнил Рукосил.

Но Золотинка даже не оглянулась – ни на шкаф, ни на конюшего. Она ступила ближе:

– Пусть государь подумает и ответит: хочет ли он, действительно ли он хочет излечиться?

Вот этого у него никогда не спрашивали. Это сразу было видно – по лицу.

– Да-а, – ответил Юлий через толмача, который переводил слово в слово, и, потупившись, закусил губу. – Но мне кажется, ты что-то не так понимаешь… Все это много сложнее, труднее…

– Хочешь ли ты понимать и быть понятым?

– Да, – отвечал он, помедлив, чтобы уразуметь вопрос.

– Хочешь ли ты узнавать?.. И позволить, чтобы узнавали тебя? Хочешь ли ты верить и доверяться?

Он молчал дольше. И то, что прежде представлялось сердитым выражением лица – эти сведенные брови, взгляд, напряженные, словно готовые разразиться гневным словом губы – все это и даже взлохмаченные волосы на лбу и на висках выражало теперь трудную внутреннюю работу мысли.

– Я попробую.

– Хочешь ли ты любить и быть любимым?

Юлий вспыхнул, как от грубого слова. И спросил:

– Кого ты имеешь в виду? – спросил по-тарабарски, но так выразительно, что Золотинка не дожидалась перевода.

– Любовь, – молвила она, совершенно владея собой, – как утверждали древние, это готовность, расположение любить все живое. Только кажется, что любят того, кто прекрасен. Прекрасен тот, кто любит. Так говорят старые мудрые книги. А я это запомнила.

– Ладно. Дальше что? – сказал он словно бы с вызовом.

– А дальше вот что: мои родители… В сущности, я сирота, подкидыш. Но у меня была семья. Нас было трое: Поплева, Тучка и я. И у меня был дом, как у всех людей. Мой дом утонул.

– Утонул? – переспросил старик-толмач.

– Утонул, – кивнула она.

Толмач повторил что-то болбочущее, Юлий вскинул на девушку напряженный, ищущий понимания взгляд.

– Названные родители мои, Поплева и Тучка, два брата, погублены. Тучка гребет на ладье кандальником, а Поплева захвачен одним могущественным чернокнижником. Этот чернокнижник – конюшенный боярин и кравчий с путем судья Казенной палаты Рукосил. Мой отец, Поплева, у него в застенках.

Юлий не сказал ни слова, хотя Золотинка примолкла, ожидая вопроса или возражения – чего-нибудь. Но он покосился на конюшего в углу комнаты и снова обратил к девушке лишенное всякого выражения лицо.

– Государь! – воскликнула Золотинка, голос ее звенел. – Если я сумею вас излечить, я прошу только одного – помощи и защиты. Спасите моих близких – Поплеву и Тучку! Мне ничего больше не нужно. Государь, присутствующий здесь конюшенный боярин Рукосил – могущественный и недобрый волшебник. В его руках половина государства. Об этом говорят под рукой, об этом шепчутся, не смея поднять голос. Если вы не устраните Рукосила от государственных дел – страна погибнет. Настанут черные дни, запылают города, земля запустеет, люди разбредутся по ее растерзанному лику. И некому будет хоронить мертвых. На усеянных костями полях зацветут волчец, дурман и белена. Смрадом и гарью повеет над всей землей. Встанет кровавое солнце. Над дорогами поднимется, застилая небо, удушливая пыль – поползут по нашей земле полчища нечисти…

– И будет очень страшно! – воскликнул вдруг Рукосил, вскочив на ноги. – Ах, как страшно! – слова его источали яд насмешки, но холеное лицо было бледно. Золотинка глянула на конюшего холодно и отстраненно – издалека. Вознесшая к высотам пророчества страсть сделала ее неуязвимой для насмешек.

– Рухнет трон Шереметов, – сказала она, обращаясь к Юлию, который непроизвольно встал. – Ты будешь последним князем великого рода, который начался кровью и кровью закончится. Восстань, наследник доблести своих дедов и прадедов! Наследник доблести, но не сокровищ, которые тлен и прах. В деяниях достоинство истинного мужа. Восстань, наследник всех слован!

Так велика была прорывавшаяся в словах страсть, что не было нужды напрягать голос, Золотинка говорила почти спокойно. Зато старик-толмач приходил во все большее возбуждение, болботал быстрее и лихорадочнее, он тоже вскочил. Лицо мученика и страстотерпца горело вдохновением, он пророчествовал, он вещал, взметая широкие рукава смурого плаща… И в удивлении остановился, пораженный собственными же речами. Тогда как Золотинка говорила ясно и твердо, не сводя с юноши темно-карих глаз под густыми, как напряженный взмах, бровями. Она глядела, едва ли сознавая всю силу собственных слов и взгляда.

Помертвелые судьи были неподвижны и не смели даже переговариваться. Подьячий низко нагнулся к столу, ища защиты за большим гусиным пером, которым только и мог прикрыться.

Рукосил глубоко, всей грудью, дохнув, разжал кулаки и опустился на прежнее место, на лавку возле горки с врачебным прибором. Небольшие, женственные губы его тронула бледная улыбка. Он огляделся: смеется ли кто-нибудь? Никто не смеялся. Поднявшийся было Юлий задумался и молчал, бросая беглые взгляды на девушку и на конюшего.

– Позволено ли будет и мне замечание? – сказал Рукосил из своего угла. Только излишняя изысканность слога выдавала обуревавшие его чувства. – Я хотел бы напомнить девице Золотинке, мещанке города Колобжега, недоучившейся ученице известного лекаря Чепчуга Яри, зачем она сюда явилась. Лечить. Успех ее будет, несомненно, вознагражден, а неудача карается по указу великого государя и великого князя Любомира. Это первое. Второе: назначенное девице время истекло.