Текст книги "Рождение волшебницы"

Автор книги: Валентин Маслюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 94 страниц) [доступный отрывок для чтения: 34 страниц]

Оставалось отнять у Зыка хотенчик. И это все было у Золотинки продумано. Упершись спиной в дверь, прикрывая лицо локтем, она поймала мотающийся по полу повод хотенчика и перекинула конец наружу в смотровое оконце. Потом сразу прянула вбок и, когда Зык зашатался после наскока, дернула ручку. Достаточно было малой щели, чтобы выскользнуть, и она это сделала не замедлив. Напоследок дверь сильно толкнула ее в спину, вышибая вон – очутилась она на воле!

Нижний двор гомонил, праздничные толпы окружали расставленные по площади бочки, горели костры. Охватив это взглядом, Золотинка оборотилась, чтобы прикрыть собой торчащую в оконце морду и покончить с делом. Не мешкая, она поймала свисающий наружу повод хотенчика, перехватила его покрепче, под самые собачьи зубы, и так дернула вниз, так трахнула собачьей челюстью о косяк, что у Зыка – бедняги! – в голове треснуло. Пасть разжалась на то самое мгновение, какая нужна была, чтобы выдрать хотенчик.

Она надежно сжимала повод, и это уберегло ее от неожиданности: вырвавшись из собачьих зубов, хотенчик забился в исступлении и несколько раз с короткого размаха ударил родительницу по рукам, прежде чем она изловчилась крепко его зажать. Но и после этого рогулька продолжала буйствовать, выламывая пальцы.

Золотинка шмыгнула в тень задвинутой под навес повозки. Никто, как можно было понять, не обратил на нее внимания. Следовало, конечно, предполагать, что сторожа рано или поздно заметят непорядки, не укроется от них отодвинутый засов двери, растворенное оконце, да и плаща хватятся. Только вряд ли они сумеют разрешить задачку. И когда повторно пересчитают узников, убедятся, что пропажи нет, то напьются и хорошенько прибьют Зыка.

Трезвых, кажется, не было во всем замке. На свадьбе Юлия жратвы и выпивки хватало с избытком, вино плескалось на мостовую, двор ходил ходуном. Разноголосый праздник гнусавил однообразными наигрышами волынок, подзуживали пьяную толпу суетливые скрипки, подзадоривали погремушки и рассыпчато приволакивался за всем честным обществом барабан. Кое-где скакали сцепившиеся пары, брались за руки хороводы.

Цветисто наряженные женщины терялись среди одетых вразнобой мужчин боеспособного возраста. Золотинке представлялось, что по всей крепости, если хорошенько пошарить, не найдется такой орды ухажеров – по десятку на одну молодицу. Неужто ж то были гости из стана курников под горой? Догадка оказалась верной: мост опущен, решетка поднята, и на воле продолжался праздник: пьяные толпы, столы и бочки.

Золотинка прошла через ров глянуть, что происходит на косогоре перед крепостью. Воины Рукосила отбивали нашествие курников. Явно уступая противнику в численности, они выставили против него изрядное количество винных бочек. С бочками у хозяина замка дело обстояло получше, чем с ратниками, так что силы сторон в итоге уравновесились. Было много красного вина и красного мяса. На жарких кострах, проглотив огромные вертела, терпели страсти о-огромаднейшие быки. Эти же быки, разъятые на части, заполняли собой два неимоверной длины стола, под окровавленными скатертями. Вино лилось кружками, кувшинами, бочками. Мясо рубили мечами.

Обрывки песен, наигрыши, брань, божба, изъявления сильнейших чувств – как в том, так и в другом смысле, во всех возможных смыслах! Самые трогательные свидетельства взаимной поддержки: сплетясь в объятиях, ратоборцы обменивались любезностями, удерживая друг друга от падения. Самые выразительные примеры жесточайшего веселья и уморительного покоя!

На глазах Золотинки шаловливые товарищи опрокинули дохляка, который не имел сил дотянуться ртом до низко стоящего в бочке вина, и воткнули его стоймя, вверх ногами. Живительная влага хлынула в рот, в нос, в уши, счастливец, не зная, как поведать товарищам о своих ощущениях, дрыгал ногами, пока не затих. Когда его извлекли из бочки, он был пьян до смерти. Шалуны, как видно, не предполагали столь полного успеха своей затеи и потому не имели вразумительных соображений, что делать с приятелем дальше. Они бросили его наземь. Из ушей, изо рта, из носа его все еще сочилось кроваво-красное вино. А в глазах застыло несказанное изумление.

Ошеломленная необыкновенной простотой, с которой совершилась убийственная шутка, Золотинка повернула назад в крепость и, едва миновала воротный проезд, как приняла на грудь выражение самых дррру-ужессских чувстввв! Она, как научил ее когда-то Тучка, еще крепче прижала к себе внезапного друга, перехватила его обеими руками за плечи, закинув при этом левое бедро за левую ногу напарника, и через надежную точку опоры, через свое бедро, отправила приятеля вверх тормашками наземь. Где он и остался на неопределенное время. Столь впечатляющий способ сводить знакомство был, очевидно, принят случившимися по близости плясунами за некое танцевальное коленце. Так Золотинка прошла через колобродящий двор в затишье, где среди составленных оглоблями вверх подвод нашла и телегу скоморохов – уже у самой стены. Усевшись на барабан, Пшемысл растирал ноги.

– Я – Золотинка, – негромко сказала девушка.

Мудрый скоморох с сединой в бороде заглянул под темный гребень капюшона.

– Если ты Золотинка, то тебя искали. И царевну Жулиету тоже искали. Даже принцессу Септу не забыли – всех искали. И нас тут порядком порастрясли… Так что лучше бы тебе здесь не задерживаться. Если ты не хочешь найтись.

Золотинка понимающе кивнула:

– Спасибо. Я скоро уйду. Может, ты дашь переодеться? – она раздвинула плащ, показывая свои обноски.

Пшемысл присвистнул:

– Люба от нас ушла… И женские платья… Ничего нет. Но, я думаю, Лепель позволил бы тебе порыться в своих вещах. У него найдется на любой случай.

Золотинка вскарабкалась в кибитку и с легким стыдом, к которому примешивалось тайное удовольствие, принялась рыться в сундуке Лепеля.

– А где Люба?

Пшемысл оставался снаружи и отвечал через парусиновый полог.

– Открылась дорога на Толпень, так она ушла. Решила, что ей лучше будет в столице. Ушла с полусотником конных великокняжеских латников Недашева полка.

Что можно было добавить к исчерпывающему сообщению?

– А Лепель?

– Царь праздника. На верхнем дворе.

– Значит, он не ушел?

Пшемысл только хмыкнул, но достаточно выразительно, чтобы отбить охоту к слишком настойчивым расспросам.

– А что у вас тут за свадьба? Как это сделалось? Как-то уж больно ни с того ни с сего.

– Юлий спустился в стан курников и сказал, что просит перемирия для своей свадьбы.

– Как спустился?

– Один с трубачом.

– И его не тронули?

– Нет, они там все с ума посходили и вопили «да здравствует Юлий!» Так что и здесь было слышно.

Золотинка снова зашуршала одеждами.

– Ладно. Так значит, они обвенчались?

– Само собой.

– По-настоящему, в церкви?

– А как же еще?

– А Юлий… Юлий сам все это решил? – шуршание за парусиновым пологом прекратилось, но Пшемысл не откликнулся на пустой вопрос. – Выходит, они теперь муж и жена? – после некоторого молчания послышался дрогнувший голос Золотинки.

– Ясное дело.

– И… И они счастливы?

– Я думаю!

Надо полагать, этот краткий ответ совершенно Золотинку удовлетворил. Чем еще объяснить, что она надолго замолчала? А Пшемысл не видел оснований торопить ее и не любопытствовал. Он не проронил ни слова, пока она не вздохнула там у себя в кибитке последний раз, не откинула полог и не выпрыгнула на мостовую.

Получился из нее маленький Лепель. Не то, чтобы совсем маленький, а просто пониже ростом и тоненький. Где нужно было, Золотинка подвернула, подвязала и все оказалось впору и ловко, и прикрыто все то, что прикрыть следовало.

Она натянула синие штаны Лепеля с белыми полосами на левом бедре. Короткую сшитую из ярких заплат куртку перетянула поясом выше боковых разрезов. Не постеснялась позаимствовать подвесной кошель, куда можно было упрятать хотенчика, нож в дешевых ножнах и кое-что из ее собственных денег, которые она держала в сундуке Лепеля. Голову обнимал капюшон-куколь с набитыми пером рожками. Переходивший в накидку ярко-красный куколь покрывал плечи, спускался на спине мысом, а спереди свисал до груди. На лице черная суконная маска в образе черепа. Не лицо, а харя, то есть отталкивающая образина.

– Лады! – коротко одобрил Пшемысл.

– Глянь-ка напоследок, что у меня с головой? – она сделала вдох и содрала с волос и с лица покровы. – Волосы. Что с ними?

– Чистое золото. Так и полыхнуло! – восхитился скоморох.

– А такие, чтоб не золото, есть? – помолчав, спросила Золотинка.

Старый скоморох тронул голову девушки, чтобы повернуть к свету.

– Все хорошо. Все одинаковые. Ну, может, несколько прядок остались потемнее – пустяки. Во всяком случае, светить головой по темным местам можно.

– Пусть, – непонятно молвила Золотинка и отвернулась.

Так некстати и необъяснимо она раскисла, что скоморох только пожал плечами и не пытался утешать девушку. Утерши нос, она закрыла лицо черной харей, натянула куколь, скрывший волосы без остатка, и сказала в сторону:

– Спасибо, Пшемысл. Не надо говорить, что я была. Прощайте.

Отойдя подальше, Золотинка обронила между колес плащ тюремщика, но перевязанное в узел платье не решилась выкинуть, следовало упрятать его понадежнее. Она подошла к водоему.

Источник, где брали воду для питья и хозяйственных нужд, представлял собой четырехгранный столб, четыре каменные рожи по сторонам которого извергали тонкие струйки. Изъеденный плесенью столб венчала для неведомых надобностей объемистая каменная ваза, она-то и остановила, наконец, ищущий взгляд Золотинки. Бегло озирнувшись, девушка взобралась на ограду окружной канавы и точнехонько зашвырнула узел в обращенное к небу жерло.

Оставалось свериться еще раз с хотенчиком. В кибитке скоморохов он указывал на внутренние ворота крепости, что вели на верхний двор. Так это Золотинка поняла. Значит, ей на горную дорогу, что вела к верхнему двору по краю пропасти. А там, в темноте скального прохода следовало испытать хотенчик наново.

Проезд наверх преграждали два ряда поставленных, как надолбы, бочек, возле которых сторожили нарочно приставленные ревнители изобилия. Трезвых наверх не пропускали, а пьяные, как видно, уже и сами не могли подняться, и потому мостовая перед заставой сплошь шевелилась телами павших. Золотинка беспрепятственно прошмыгнула. Личина шута, как видно, служила тут достаточным ручательством добропорядочности, никому и в голову не приходило упрекать шута в трезвости.

В полумраке горного прохода можно было, наконец достать хотенчик. Рогулька резво рванула вперед, на подъем, туда, где светлел выход.

На верхнем дворе предстали ей спины – очень приличные, не шаткие спины в бархате, атласе и тонком, отороченном мехом, сукне. Чистое общество – придворная челядь, свита владетелей, войсковые сотники и полусотники – затаив дыхание, уставилось ввысь. А-ах! прошелестел общий вздох.

Глазам открылся бегущий по небу человек в ярких одеждах. Держа в руках длинный шест, удалец бежал выше крыш по тонкой, изрядно прогнувшейся нити, которая протянулась от угла высокого красноватого здания справа до вершины большой боевой башни слева. Человек летел полным шагом, как гонимый собаками олень. На вершине четырехугольной башни приняли бегуна товарищи. Ликующие крики толпившихся на высоте канатоходцев разнеслись по площади, заражая ликованием и зрителей. А Золотинка пробиралась между спинами все дальше, пока не увидела Юлия. Несмотря на расстояние нетрудно было догадаться, что это он – стукнуло сердце. Она зажмурилась, чтобы напомнить себе о Поплеве, ущипнула палец и потом уже, справившись с болью и волнением, стала присматриваться.

Юлий сидел рядом с Нутой и тут же, кажется, Рукосил. Их окружали видные вельможи и воеводы. Избранное общество расположилось на гульбище нарядных Новых палат. Так назывался дворец, представлявший собой двухъярусную пристройку к Старым палатам – дикому нагромождению темных углов и теснин с крошечными окнами. Второй ярус Новых палат выступал открытой во двор галереей – это и было гульбище. Над ним красовалась крыша из выложенной узорами поливной черепицы. Пока Золотинка холодным взором, сузившимися глазами глядела на молодоженов и на свадебный дворец, зрители все как один оборотились к канату.

Она же сунула руку в сумку, где возбужденно трепыхался хотенчик. Не особенно даже скрываясь среди зачарованно задравших головы людей, выпустила рогульку на короткой, в полпяди, привязи – хотенчик показывал в спины на залитый солнцем угол площади, который замыкался Новыми палатами. Еще продвинувшись, Золотинка вышла к закраине круглого водоема, за которым толпа распадалась. Перешеек площади под протянутым в небе канатом оставался пуст. Дальше на длинных, протянувшихся поперек двора ступеньках сидели зрители, а за ними пребывал на своем шутовском престоле между шутовскими подданными царь праздника Лепель.

Он напялил на себя несколько шуб, из-под которых выглядывали еще кафтаны. Винная бочка изображала престол, вокруг которого привольно расположилась свита. Страшилища, прикрывшие лица жуткими харями. Тут были и дикие люди, человеческого облика, но голые и встрепанные, все в смоле и в мелу. Были еще некие существа, покрытые ниже пояса чешуей, но переминались они трехпалыми куриными ногами. Нисколько не смущаясь сомнительным соседством, среди уродов расположились прелестные девы, полуобнаженные и полуприкрытые. Потеющий под шубами Лепель пересмеивался с одной из легко одетых прелестниц, что жалась поближе к престолу. Дева распустила по плечам роскошные волосы и лукаво посмеивалась.

Поодаль Золотинка распознала в гуще толпы перед Новыми палатами старого знакомца Порывая. Медный Лоб изображал собой недвижное и бездушное изваяние. Так его, похоже, все вокруг и воспринимали – извлеченный к празднику из подвала и по этому случаю начищенный истукан. Затейники, воздвигшие его на постамент, вложили в медные руки треугольное знамя: взнуздавший змея святой Черес под родовым девизом Шереметов «Больше всех!».

Петляя в толпе, Золотинка медленно и осмотрительно пробиралась к основанию башни, чтобы обойти освобожденное от людей место стороной. Все притихли и замерли, задрали головы: перехваченные пальцы, приоткрытые губы.

Девушка в пышных юбках шла по канату с полными кувшинами воды. Она продвигалась с двойной осторожностью, обдуманно и неспешно ступала, гибко покачиваясь станом, и с особым терпением удерживала сосуды, чтобы не расплескать. Пока что ей удавалось уберечься, хотя и взмахнула раз-другой отягощенными руками чересчур резко. Исполнение было небезупречно, но люди следили с тем большим, всепоглощающим сочувствием.

Верно, это был удобный случай испытать хотенчик. Золотинка достала его на несколько мгновений и ничего не успела понять, как вся людская громада площади, словно уличив волшебницу, ахнула. И она, судорожно захватив рогульку, увидела, что девушка с кувшинами падает – внезапно просел канат. Одним взмахом канат прослабился едва ли не на половину высоты. Девушка, удерживаясь, отчаянно мотнула кувшинами, полетели брызги, и скопище людей в ужасе издало жуткий стон. Извиваясь, девушка устояла, когда канат под ней провалился дальше, упал почти до земли, – но и в этот тончайший, как лезвие, миг она не утратила самообладания. Резко присела и опять – не свалилась, а спрыгнула на мостовую.

На ноги и с кувшинами.

Самый воздух взревел – ошеломительным восторгом. Люди ринулись к победительнице, а Золотинка испуганно прянула, чтобы не сшибли. Она споткнулась о какое-то каменное ядро под ногами и едва не села на крошечного человечка. Который выпустил ее с извинениями, как только помог устоять. Это был низенький человек с лицом старообразного мальчишки. Коренастый при крошечном росточке и крепенький. Настолько пигалистый, насколько это вообще возможно. На румяном личике его сияли детские глаза.

Пигалик поклонился повторно, расшаркиваясь ножкой. По случаю праздника обитатель земных недр обрядился в щегольские штанишки и курточку с разрезами, плоская шляпа его от бесчисленных разрезов разваливалась на стороны.

– Я такая неловкая! – опомнилась Золотинка, молчавшая неприлично долго.

Она покраснела под харей, спохватившись, что заявила себя, вопреки намерению, как девушка.

Обходительный и воспитанный малыш никакого удивления не высказал и заметил доброжелательно:

– Какой приятный голос! Спасибо.

Восторженный вой площади заставил пигалика отвлечься. К девушке, которая свалилась из поднебесья, раскинув полы шубы, расставив руки и улыбаясь, приближался царь. Неколебимо самоуверенный, насмешливый, царственный и глумливый – Лепель.

– Дай-ка тебя облобызать, моя пташка! Сногсшибательный полет! – дурашливо сказал он.

– Держите, государь! – срываясь на вскрик, отвечала девушка и протянула кувшины. У нее был подвижный рот, пылали щеки и сверкали глаза.

– Ты хочешь, Термина, чтобы я их облобызал? – спросил Лепель с некоторым сомнением.

– Я хочу, государь, – отвечала Термина низким, но звучным голосом, – чтобы вы убедились: ни капли не было пролито без надобности!

Неужто ж, подумала Золотинка, это чудовищное испытание – падение каната – было задумано и подстроено заранее? И наверное, то же пришло в голову пигалику, они переглянулись.

– Непостижимо! – пробормотал человечек. – Потрясающе! Этот день навсегда останется у меня в памяти!

– Я тоже его запомню, – сбивчиво поддержала Золотинка.

– После всего, что я здесь видел, я изменил свое мнение о людях в лучшую сторону, – прочувственно заявил пигалик. – Простите! – учтиво сказал он, касаясь шляпы. – Может быть, я слишком много, слишком сразу говорю и назойлив?

– Что вы! Но я никогда не думала, что буду разговаривать с пигаликом.

Снисходительная улыбка явилась и тут же исчезла, растворившись в улыбке более открытой и добродушной.

– Меня зовут Буян. Почему-то это имя наводит людей на мысль о буйном нраве. Ничего подобного! – На этом он отвернулся и стал смотреть в сторону, где галдела вокруг Лепеля и Термины толпа… чтобы Золотинка могла уйти, если бы захотела. Но она не двигалась: пигалик и пугал, и притягивал ее, возбуждая жутковатое любопытство. Он продолжал: – У вас приятный и, я бы сказал, добрый голос. Да… добрый… И конечно… конечно… – Буян запнулся, – было бы самонадеянно спрашивать… но мне кажется… у вас славное… имя.

– Меня зовут Люба, – соврала Золотинка, опять покраснев под личиной.

– Люба. Тоже хорошее имя, – протянул Буян. – Да… Понятно, это слишком много, но если бы вы откинули маску, мне было бы приятно на вас посмотреть. Конечно… Собственно говоря, я должен признаться, закон ограничивает нас… считается не совсем удобным без крайней нужды знакомиться с красивыми девушками.

Однако Золотинка и вовсе потерялась и промычала нечто невразумительное.

– Ладно! Лучше не открывайте! – продолжал собеседник, угадывая ее затруднения. – Пока вы укрыты маской, я не знаю, так ли вы хороши, как мне кажется, и могу наслаждаться звуками голоса, а так мне пришлось бы под благовидным предлогом распрощаться. Закон ограничивает нас…

– А что, закон указывает отличия… Как отделить красивых от хорошеньких? Хорошеньких от миловидных? А миловидных от просто располагающих и приятных?

– О, это очень важный вопрос! – оживился Буян. Как бы с облегчением. – Действительно, в законе не содержится прямого указания на этот счет. Это дело совести каждого пигалика. Но красота, женское очарование… увы! Есть ли такое несчастье, существует ли такое предательство, можно ли вообразить такой раздор, которых не вызывала бы красота женщины? Невыразимо печально, когда красота венчается со злом, а зло пользуется неоспоримыми преимуществами красоты. – Буян не особенно даже и пытался скрывать волнение. – Простите, – только и сказал он. Да невзначай коснулся кончиком пальца виска, чтобы тронуть попутно и глаза.

– Но ведь всякое бывает, – возразила Золотинка не очень уверенно. – Не обязательно… Почему?

Пигалик ответил ей одним взглядом – укоризненным. А потом, не пытаясь доказывать очевидное, кротко заметил:

– Закон нельзя осуждать.

Золотинка повернулась глянуть, как Термина таскает царя Лепеля за вихры и тузит его под одобрительное улюлюканье зрителей. Тот ревел, словно обиженный медведь, и трусливо уворачивался, подставляя задорным кулачкам мягкие, неуязвимые под шубами бока. Он кричал, что не царское это дело шататься по канатам… Ничего не поняв в перебранке лицедеев, Золотинка вдруг сказала:

– У меня подруга была… Золотинка. Мы объявили ее царевной Жулиетой, чтобы спасти от виселицы, а потом она пропала.

– Золотинка? – переспросил пигалик. Повадки его изменились. – Вы, конечно, должны знать, что она в розыске.

– Ну да…

– И когда вы видели ее в последний раз?

– Тогда и видела. Как она ушла. Ничего не сказала и ушла.

Пигалик пытливо глянул на оскаленную Золотинкину харю и заметил сухо:

– Золотинка, именуемая также принцессой Септой и царевной Жулиетой, совершила тяжкое злодейство и понесет наказание. Это не большая тайна, нам нечего скрывать. Мы вели переговоры и всех оповестили. Ей предъявлено обвинение. По статье двухсот одиннадцатой части третьей Уложения о наказаниях.

– Что ее ждет?

Пигалик поморщился.

– Что говорить? Представьте самое суровое наказание, какое только можете вообразить. Представили? Ну?..

– Да.

– Так оно и есть, – сказал пигалик, понизив голос. – Именно так. Не сомневайтесь. Закон не дает оснований для сомнения. Судебное определение уже разослано по всему сообществу свободных пигаликов. Золотинка показала себя талантливой волшебницей и бежала. Исчезла бесследно. Надо думать, она уже далеко. Если у девчонки есть хоть капля мозгов, то далеко. Вы, люди, едва ли представляете себе в полной мере могущество пигаликов… И кстати, обязан поставить вас в известность – не как частный пигалик, а как член Совета восьми. – Он заговорил особенно бесстрастно. – Для людей установлена награда в тысячу червонцев. Если вы располагаете сведениями о местонахождении вашей подруги, – слово «подруга» он подчеркнул с умыслом, – можете обратиться к первому встречному пигалику. – И строго глянул в глаза. – Первый встречный пигалик – это я. Деньги будут выплачены вам, вашим наследникам или любому указанному вами лицу в любое время и в любом месте. Право на вознаграждение… кхм, – кашлянул он, – право на вознаграждение сохраняется за вами в течение пятидесяти лет после того, как донос… кхм… получит свой естественный ход.

– А что, это хорошо осудить человека, если его даже не выслушали?

Однозвучный голос девушки заставил пигалика возвратиться к ней взглядом: черная личина хранила бессмысленный оскал.

– Рассуждать тут можно… – сказал Буян с заметным неудовольствием. – Что разводить? Сколько я помню Уложение о наказаниях, перелистайте его с начала и до конца, потом обратно, вы ни разу не встретите слова хорошо или слова плохо. Их нет… Или вы хотите, чтобы я развил мысль и углубился в весьма тягостные, отнюдь не праздничные подробности дела?

– Что ее ждет? – просто спросила Золотинка, в тягостных подробностях отнюдь не нуждаясь.

– И откровенно говоря, – продолжал Буян, как глухой, – не вижу оснований для смягчения приговора… Видите ли, по древним законам восьми скрижалей красота считалась смягчающим вину обстоятельством. Законодатель исходил из того, что человек не волен в своей внешности, которая склоняет его ко злу и пороку. Вполне основательный подход. Однако два столетия тому назад Девятый вселенский собор утвердил иной подход, не менее обоснованный: красота признана отягощающим вину обстоятельством. Кому много дано, с того много и спрошено. Имеете что возразить?

– А Золотинка, – продолжала она все тем же ровным тоном, словно не слышала объяснений, – что же все-таки ее ждет?

– Золотинка! – воскликнул Буян, сдерживая раздражение только из учтивости. – Чего было и ожидать: по некоторым свидетельствам она красавица! Находятся свидетели, которые называют ее очаровательной! В полном ходу такие выражения, как обаятельная, прелестная! Расследование показало: девчонка обладает особым даром распространять беду и всяческие напасти. Думаю, большой тайны не выдам, если расскажу немного из того, что добыто следствием. Так вот, жили-были два простодушных, доверчивых рыбака. Эти добрые люди вскормили, вспоили и взрастили красавицу. Да-да, Золотинку! Теперь их нет: Тучка погиб, Поплева исчез. Их нет, доверчивых, честных рыбаков. И самый дом их затонул. А что ей до этого! Разве красавица оглядывается назад?! Разве она ведет учет пепелищам и затонувшим кораблям?! Вы плачете? – вдруг сообразил Буян.

Да, эти сопящие звуки, что некоторое время уже вызывали у пигалика беспокойство, эти опущенные ресницы и поплывшие влагой глаза, которые повергли его в озноб… искривившиеся губы на оскаленной харе – все вместе это означало…

– Зачем вы плачете? – спросил Буян с дрожью в голосе.

Золотинка не дала ему ответа. И это так огорчило пигалика, что он, не зная способа исправить содеянное, робко тронул девушку за руку и пожал.

– Простите, – прошептал Буян.

– Я вовсе не плачу, – слезно вздохнула Золотинка. – Я вспомнила эту несчастную… как вы говорите, красавицу… Разве ее нельзя извинить?

– Нельзя, – тихо промолвил член Совета восьми.

Рука ее ускользнула. Расстроенный и пристыженный, Буян не набрался духу удерживать девушку. Затуманенный взор его выражал скорбный вопрос.

– Прощайте, – сказала Золотинка, отворачиваясь.

Толпы пришли в движение, следуя за отважной Герминой, которая ухватила скоморошьего царя Лепеля за вихры и потащила его пред государевы очи. Золотинка поспешила смешаться с гомонящим на-

– Великий государь Юлий и великая государыня Нута! – кричала девушка-канатоходец вздорным голосом. – Рассудите нас! Прошу милости! Прикажите, государь, этому остолопу подняться на канат, как это делаю я, пусть попляшет!

Юлий поднялся. Золотинка протиснулась в первые ряды толпы, откуда ей было видно, как он взялся за поручень, подавшись вперед. Она почувствовала скованность и внутреннее беспокойство. Иного рода неподвижность угадывалась в юной государыне: узкий ворот жесткого платья, красного с золотым, резал подбородок, придавая чертам бледного детского личика неестественную застылость. Казалось, Нуте не хватает свободы, чтобы повернуться к мужу, – она скосила глаза.

– Великий государь! – не унималась внизу Термина. – Пора бы и власть употребить!

Вдруг Золотинка сообразила, что не видно Новотора Шалы, – как Юлий уразумеет без переводчика, из-за чего крик? Он собрался говорить, полагаясь, по видимости, на свои домыслы.

– Оставьте перебранку! – начал он громким, но не вполне выдержанным и ровным голосом. – Нужно проявлять снисходительность и к царям. Все распри от недостатка снисходительности. Чуть больше добродушия, и незачем будет воевать. Смотрите: вчерашние враги собрались сегодня на общий праздник. Здесь, вдали от столицы, я наместник моего отца Любомира, и пока иного нет и не сказано обратного, я принимаю начало над войском в крепости и в долине. Завтра мы продолжим свадебные торжества в стане курников. А потом возвращаемся вместе со всеми войсками в столицу. Через четыре дня мы выступаем. Таково мое повеление.

Заполнивший площадь военный люд слушал речь наследника в глубоком безмолвии. Слушали канатоходцы на вершине башни. С бесстрастными лицами внимали вельможи. Раскраснелась, подняв на мужа глаза, Нута. И гулко стучало Золотинкино сердце – она гордилась Юлием. Кажется, она начинала понимать, зачем ему понадобилась эта внезапная, скоропостижная, так сказать, свадьба среди побоища.

По площади раскатывалось «ура!». Золотинка ревниво оглядывалась, все ли кричат. Вельможи на гульбище, а были это все больше курники, разевали рот, но как-то без звука и косились друг на друга, не зная, как принимать обязывающее заявление княжича. Откуда-то из тени, из полумрака открытых во внутренность дворца дверей, выступил Рукосил. Он тоже воздерживался от ликования, словно бы разделяя сдержанные чувства своих противников. Истошное ура раскатывалось по площади среди мелкой воинской сошки и возвращалось, затухая.

– Властью наместника я принимаю право казнить и миловать! – возбужденно продолжал Юлий, едва только затихающий шум это позволил. – Проси, отважная дева, милости, и ты не встретишь отказа – обратился он к ожидавшей внизу Термине.

С этими словами Юлий стащил через голову золотую цепь и под восторженный рев толпы кинул ее в ловкие руки девушки. Посыпались с гульбища и монеты, воздух чертили, посверкивая, золото и серебро. Ударяясь о камни, червонцы звенели и скакали брызгами. Лепель кинулся подбирать, а Термина лишь поклонилась.

– Благодарю, государь, – сказала она с тем же хладнокровием, с каким ступала в поднебесье. – Раз так, то прошу милости! – вольно повернувшись, она указала на Порывая. – Пошли-ка своим повелением это медную чушку на канат! Окажи милость! – и она подбоченилась.

Юлий не понял. Не многим больше понимала и толпа, но притихла. Принимая требование Термины за продолжение прежних дурачеств, люди ожидали от княжича ловкого ответа и ничего больше. А вот того, что он не разумеет слованской речи, толпа не помнила. Наместник государя только что на свою беду заставил всех позабыть о своем увечье. Невозможно было представить себе, чтобы за этой решительной речью, за властной повадкой крылась все уничтожающая слабость.

Это было крушение, все значение которого чувствовала в этот миг одна, может быть, Золотинка. И, наверное, Рукосил. Представляя в междоусобице слабую сторону, конюший имел, надо думать, и собственные расчеты на замысел наследника замирить противников.

– Добро, государь… – протянула между тем Термина, усмехаясь ясно и дерзко. – Золотинка не могла в этом ошибиться. Похоже, и Нута нисколько не заблуждалась, она глядела на канатную плясунью сузившимися глазами.

– Рукосил! – Юлий непринужденно оглянулся. – Распорядитесь, конюший, чтобы было исполнено все, что прекрасная и отважная дева просит. Она заслужила эту милость.

И сел.

Тягостное недоумение опустилось на людей. И Юлий тотчас понял, что сказал нечто несуразное и невпопад. Беспокойно подвинувшись в кресле, оглянулся на ближних вельмож, не остановив, однако, взор на жене.

– Несомненно, государь! – после многозначительного молчания Рукосил поклонился, и возроптавшая площадь притихла. – Пустячное желание плясуньи будет исполнено.

В сопровождении приближенных конюший покинул дворец и направился к истукану, увлекая за собой водовороты смятенной толпы. Выгребая против потока, Золотинка проскользнула в опустевшие сени дворца. Сновавшая между дверями челядь сыпанула во двор. Чутко прислушиваясь к голосам, Золотинка открыла кошель – хотенчик вырвался. Он указывал в расчерченный балками потолок, минуя лестницу, целил он по прямой – вверх и назад. Можно было, конечно, недоумевать, можно было и дальше придуриваться, как бы не понимая. Но Золотинка не обманывалась: начисто позабыв Поплеву, хотенчик тянул ее к Юлию.