Текст книги "Большой шеф Красной капеллы: Впервые в мире беседы с Леопольдом Треппером"

Автор книги: Валентин Томин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

Это подкрепляло мои слова.

Все это были общие встречи, потом начались разговоры с Гирингом. Он начал говорить, что они проводят очень большую игру, в Центре довольны. Начал показывать некоторые шифровки с благодарностями за работу.

Первая неделя моего ареста окончательно выяснила, что наши группы в Бельгии – Венцеля, оставшиеся от группы Кента, группа в Голландии, группа Кента в Марселе, фирма «Симэкс» в Париже, фирма «Симэкско» в Бельгии. Берлин и Чехословакия находятся в руках гестапо. Не с целью уничтожения и ликвидации их, но для использования их для игры. В разговорах третьего – пятого дня, где говорилось, что могут быть моменты, когда могут быть действия не неприятельского характера, но то, что может помочь в окончании войны. Отбросив всю шелуху, мне стало ясно, что затевается игра, о которой мы только предполагали до ареста. Идет подготовка с нашими союзниками для заключения сепаратного мира, чтоб обернуть совместный фронт против Советского Союза. Задача перехваченных наших точек в этой игре со стороны немцев – играть роль крупнейшей дезинформации. Подтвердить, что разведчики, находящиеся в этих странах, подтверждают, что. все идет к сепаратному миру с союзниками.

Вторым моментом игры должно было быть то, что есть элементы, вокруг Гиммлера, Мюллера, Бормана и др., которые не хотят сепаратного мира с империалистическими странами, предпочитают мир с Советским

Союзом. Это происходило после Сталинграда. Задача – в новой военной, дипломатической и политической ситуации добиться, чтобы Красная Армия остановилась на границах 39-го г.

Мне необходимо было расшатать эту абсолютную уверенность, что они являются абсолютными хозяевами положения в Центре. Мне показывали благодарности за хорошие, нужные донесения. Тогда я понял всю сложность положения. Ряд месяцев шли мои донесения о захваченных, ликвидированных группах, а здесь поступают в Центр материалы, которые дают правильную информацию. Нет никаких провокационных или дезинформирующих информации. Главное в игре немцев было добиться полного доверия Центра для решающей игры. Им было очень трудно получать согласие генштаба на передачу достоверных материалов в Москву. Это касалось условий борьбы во Франции, против Англии. Расчет, что русские не передадут многое своим союзникам.

Моя задача шла в трех направлениях.

1. Отвести удар от тех товарищей, которые еще не были арестованы.

2. Отвести гестапо от моих связей с партией и Гросс фогелем. Единственным человеком, знавшим о наших контактах с партией, был Кент. Немцы считали, что самая серьезная угроза разоблачения их игры идет через партию. Моя задача – не допустить проникновения гестапо к партийному центру.

Я был просто уверен, что здесь происходит заговор крупного масштаба против нашей разведсети во многих странах Европы, с целью перехвата ее изнутри и уничтожения тех, которые не пошли с ними. Намеревались после нескольких месяцев подготовительной работы по закреплению доверия начать главную игру. В этом принимал участие Борман – по партийной канцелярии, по гестапо – Мюллер, по абверу – Канарис, кроме того, Риббентроп по своей линии и маршал Геринг. Служба пеленгации находилась в его ведении. Не надо еще забывать, что зондеркоманда объединяла абвер, СД, главную роль здесь играл Гиммлер.

Зачем им это нужно было говорить? С одной стороны, они не знали, как пойдет игра, и не хотели раньше времени об этом говорить, а с другой – набить цену для подготовки решения тех сил, которые были заинтересованы в игре. Документ готовился для суда против первой группы Красной капеллы в Берлине.

После некоторого перерыва, о котором я говорил, начались их провалы. Первый провал с Райхманом – наладить контакт с Жюльетт не удалось. Он должен был сказать Жюльетт, что в связи с тяжелым положением связь с партией обрываем на месяц. Но. она отказалась говорить с ним, заявив, что больше никаких контактов не имею – вас не помню. Здесь у них ничего не получилось.

Недели через две попытались, что нужно довести до встречи с Мишелем, чтобы передать ему предупреждение. Такой встречи организовать не удалось, хотя были указаны день, время этой встречи. У нас с Мишелем была договоренность, что для большей осторожности мы должны были встречаться на сутки раньше или позже. Таким образом, у них возникала угроза срыва всей затеянной игры. Она нарастала, если им не удастся успокоить Центр. Тогда и предложили мне использовать для связи Каца (Рене). Я сказал – попробуйте действовать через него. Об этом я уже рассказывал. Его возвращение с пустыми руками было доказательством недоверия, Жюльетт к тому же будто бы сказала, что все очень встревожены вероятным арестом Старика (Гран шефа). Думаю, что во всем этом мне повезло. Все то, что я начал им рассказывать, – как выглядит у нас борьба против внедрения врага в нашу организацию, деятельность нашей контргруппы, здесь не было голой фантазии. Что здесь было? За время тяжелых месяцев нашей тяжелой работы у меня сложилось мнение – какая бы мощная защита была у нас при существовании подобных защитных групп. Но фактически у нас было всего четыре человека, которые что-то в этом отношении делали. Я это развернул им теоретически. Например, говорю, в Центре известно, что есть около сорока пунктов, где я бываю довольно часто. Известны три-четыре ресторана, в которых я кушаю, кафе, в которые я захожу, магазины, в которых я покупаю, парикмахерские, в которых я бреюсь, где ремонтирую, чищу обувь и т. д. Для примера указал примерно 15—20 мест, где меня должны были как-то помнить, зная, что гестапо под каким-то предлогом станет проверять мои слова. Сказал, что контрразведка не делает здесь ничего другого, как только через своих людей узнает, бываю ли я в этих местах или нет.Они делали такую проверку, где показывали мою фотографию. К примеру, где я шил свои костюмы.

В это же время через Кента они уже знали о нас, о связях через Спааков. Им было непонятно, какие отношения у нас могли быть со Спааками, потому что это другая какая-то линия. Спаак был братом премьера, который в то время находился в Лондоне. За первые три месяца после моего ареста произошло семнадцать таких операций, которые дали возможность многих спасти. Здесь было много таких людей, о которых Центр в 42-м г. не знал, что они играют крупную роль. Почему? После провала в декабре 41-го г. я больше не сообщал никаких персональных данных о новых людях, которые привлекались к работе. Опасался, что сообщения могут быть расшифрованы. Эта часть работы удалась, так сказать. В отношении партии была надежда, что нам удастся предохранить, прервать наши связи. Но положение было критическое. Они через одну свою агентку, которая когда-то училась в Леншколе^{77} в Москве, затем направленная на подпольную работу в Германию, была захвачена гестапо и была завербована. Она знала связи до секретарши Жака Дюкло. Ее привезли в Париж. Опасность заключалась в том, что ей удастся добраться очень близко до Дюкло. Здесь моя тактика заключалась в том, чтобы затягивать все до тех пор, пока удастся раскрыть в документах, переправленных в Центр. Это все же удалось сделать, как я уже рассказывал. Абсолютно не имея уверенности гестаповцы были вынуждены пойти на риск, чтобы я заявился к Жюльетт. Этот вопрос был у них согласован только частично в Берлине. Там было сопротивление этому. Одна часть СД была уверена, что я в самую последнюю минуту могу сорвать игру. Кончилось это тем, что материалы ушли. Какие это были материалы? Три группы. Указывалось конкретно, что надо немедленно принять меры в отношении людей, которые находятся под угрозой дальнейших арестов. Они немедля должны исчезнуть. В первую очередь это был Дюваль (Пориоль), о существовании которого они знали. Сообщалось не только о наших людях, работавших во Франции. Сообщалось об угрозе некоторым работникам из Швейцарии, известным деятелям, связанным с компартией, в первую очередь Николю^{78}. Они готовились каким-то образом захватить его или перетянуть на свою сторону.

Дело касалось до сорока людей, оказавшихся под угрозой. От них шли дальнейшие связи. Это все должны были сделать в партподполье.

Вторая часть документа предназначалась для Центра. Сообщалось, когда я арестован, где нахожусь, что в другой комнате рядом находится арестованный Кент. Арестован 12 ноября.

Говорилось, что идет крупнейшая игра в широких масштабах, в которой жертвуют правдивыми материалами для подготовки к игре, для создания уверенности со стороны Центра, что все в порядке. Все это подготовка к крупной игре военно-дипломатического характера по вопросам связи с западными союзниками с целью заключения сепаратного мира. Идет дело к полной дезинформации Москвы в этом отношении.

Гиринг объяснял: вы, наверно, знаете, что внешне все у нас одного мнения о перспективах войны. Но дело далеко не так. Есть у нас люди, которые предпочитают сепаратный мир с вашими союзниками. Но есть и другие, пусть это вас не удивляет, то есть силы, группирующиеся вокруг Гиммлера и Мюллера, которые считают, что если нет выхода для Германии, то лучше заключить сепаратный мир с коммунизмом, чем с империализмом.

Для меня было понятно, что все это ерунда. Хотят ослабить бдительность Советского Союза по вопросам объединенной борьбы с немцами. Но самое главное для меня было то, что Центр в Москве должен знать о целях игры. В донесении, переданном через Жюльетт, говорилось: если вы считаете, что игра должна продолжаться, то соответствующим образом начинайте направлять донесения немцам, которые должны их успокаивать. Например, надо прислать поздравление к 23 февраля, какие-то другие материалы, относящиеся к моей персоне или к другим сотрудникам. Если вы считаете, что нужно все сорвать, лучше оставить по меньшей мере месяц, чтобы дать возможность спасти людей наших, т. к. иначе они все без исключения будут уничтожены.

Когда материалы ушли, они стали выжидать ответ результатов. Через неделю послали сотрудника гестапо поглядеть, находится ли на месте Жюльетт. Обнаружили, что ее нет. Там заранее было все подготовлено для ее исчезновения. Но когда спросили директоршу магазина, что произошло, она сказала, что пришла депеша из какого-то города с юга, что там умерла или заболела ее родственница, и Жюльетт уехала к ней на 3—4 недели. Их это насторожило, но я им сказал:

– Я думаю, что может быть и хуже. Вероятнее всего, что, не будучи уверены в моем благополучии, решили на всякий случай ликвидировать точку в кондитерской.

Прошло несколько недель, и вот стали приходить из Москвы первые депеши, для них очень обнадеживающие. 23 февраля пришло поздравление с праздником в День Красной Армии. Несколько позже пришел новый материал, который сильно их удивил. Лично для меня передали будто сводку о том, что происходит. Там было сообщение о маршале Паулюсе, попавшем в плен. Спросили у Кента – поступали ли такие материалы прежде. Ответил – не помнит. Я спросил:

– А почему Кент должен знать? Вы думаете, что нет вещей, о которых, кроме меня, никто не знает? Депеша предназначена Отту, а вы отдали Кенту. Дело в том, что время от времени для ориентации главных резидентов направляют им некоторые сведения.

Через неделю пришли новые сведения – сколько дивизий погибло на фронте после Сталинграда и во время Сталинграда. Уточнили сведения, и Гиринг сказал, что цифры примерно верные. Конечно, в прессе это не публиковалось.

Здесь начинается второй этап игры, который убедил меня в том, что Центр снова находится в седле на лошади. Судьба игры теперь уже не в моих руках. Пусть решает Центр, как все пойдет. Здесь мне надо только досматривать, чтобы не сорвать игры. Улучшение положения произошло в апреле, когда меня перевели в Нейи в салон-тюрьму. Мне дали как адъютанта Кана. Там же находился и радист, который должен был контролировать Каца. Это был один из работников Шумахера, который раньше был в Лионе. Он имел связь в Париже через девушку-связистку с Гарри^{79}. Он должен был выяснять через Каца мои истинные настроения.

От апреля до 15 августа все шло своим порядком. Мне никогда не предлагали контроля шифровок, но постоянно консультировались со мной. Происходили такие вещи, которые требовали всегда быть начеку.

Из Центра приходили задания, что нам нужно узнать, твердые требования. Запрашивали, какие дивизии ушли на фронт, куда переброшены. Я говорю – чего удивительного, в Центре же знали наши возможности. Дадите правильный ответ, ваше дело, не дадите, тоже ваше дело. Решался вопрос, когда надо приступить ко второму этапу, к информации о переговорах немцев с союзниками и т. д. В это время, в июне, сильно заболел Гиринг, прислали Паннвица, и первое, с чем он пришел, – с утверждением, что Гиринг сильно затянул полицейскую часть операции. Что теперь надо переходить к решающим действиям в игре. Пришел с большими планами. Строил планы подготовить встречу с кем-то из представителей Центра, который должен был явиться для встречи со мной, где бы говорилось о созданной обстановке. В то же время Паннвиц считал – нельзя вести игру в крупных масштабах, если я буду находиться под арестом. Проектировалось мое освобождение, я должен был жить в Париже, чтобы быть на виду. На всякий случай к этому времени у меня уже были подготовлены и документы, и деньги. Я уже выезжал без большой охраны. Был со мной Берг, шофер, еще один и я. В кармане у меня всегда было 500 франков на тот случай, если мы попадем в какое-то затруднительное положение.

Самое трудное началось в августе 1943 г. В августе был арестован Дюваль (Пориоль). Был арестован по делу, которое не имело никакого отношения к нашим делам. Дюваль, получив указания, в феврале исчез. Уехал в Марсель. Прошло несколько месяцев, и он вернулся, уверенный, что теперь все в порядке. Но в Париже гестапо удалось накрыть какую-то радиоточку, и там стали выспрашивать, кто приходил чинить радиоаппаратуру. В результате Дюваль совсем случайно был арестован по линии французской полиции совместно с немцами. Он три недели находился в тюрьме, и немцы об этом не знали, что арестовали Пориоля.

Потом как-то удалось это установить. Дюваль был первым человеком через которого проходила связь. За два-три дня до моего ареста у нас была с ним встреча, я передал ему материалы, которые он переправил дальше. Весь тот важнейший материал, переданный через Жюльетт не в шифрованном виде, а так, чтобы в случае провала только затруднить прочтение хотя бы на полдня. Разобраться в польском, французском и еврейском языке, когда все смешано, сразу трудно.

Как-то врывается Берг и говорит:

– Знаете что произошло?! Дюваль арестован. Теперь наконец будем знать все.

С того момента я жил с месяц в ожидании – выдержит Дюваль или не выдержит допросов. Каждый день, когда раскрывалась дверь, я был готов к вести, что я раскрыт, что это мой конец. Стоял вопрос так – решиться бежать не так просто. А если Дюваль выдержит, я сорву игру. В течение месяца Дюваль ничего не сказал. Об этом я узнавал от Берга, который доверял мне все больше. Утверждал, что содержания материалов, которые он получал, не знает. На этом стоял. Спрашивали о материалах, переданных через Жюльетт. Подтвердил, что получил и переправил. Спросили – сколько было материалов? Ответил – один. Ему всячески грозили. Арестовали жену с ребенком. Потом освободили и установили наблюдение. Дюваль выдержал месяц, я был уверен, что он выдержит теперь до конца. И вот вторая бомба – Лион. 10 сентября гестапо обнаружило в Лионе очень много шифровок. В команде были уверены, что они будут расшифрованы и удастся через них узнать многое. Берг сказал, что приехали уже специалисты. Раз я видел их. Теперь у меня была почти уверенность, что дело плохо. Назрел момент попытки к бегству, раз пришел Берг и сказал – началась расшифровка депеш. Я говорил с Кацем (Рене) о побеге. Первый вариант был бежать с ним из Нейи. Риск был большой, но можно было надеяться на успех – охранники были словаки. Кац отказался, боялся за семью.

На другой день неожиданно приехал Берг и говорит:

– Поедем сейчас на ул. Сосэ, встретимся со специалистами и, вероятно, все узнаем.

В материалах, которые я передал Жюльетт, указывалось, что может создаться ситуация, при которой будет необходим мой побег. Давал несколько вариантов побега – место, где надо наблюдать, сообщал адрес кафе, где есть два выхода, и т. д. Была создана группа для организации моего побега. Некоторые еще и сейчас живы, я их встречаю. Руководителем группы для организации моего побега был Черный. Но дело обернулось так, что выполнить побег не удалось. Но главным вариантом был побег из аптеки. Там было много выходов. Наши противники говорят, что подозрительно, как все удачно здесь все произошло. У меня, конечно, в расчетах не было, что так хорошо получится с побегом. Мой расчет был другой. Я очень часто обещал Бергу достать лекарство от головной боли. Они каждую ночь пили до двух-трех часов. Днем болели. Я ему говорю, в аптеке есть прекрасное средство. Надо туда подъехать и взять. В тот день я его спросил – как самочувствие.

– Очень плохо, – говорит.

Я говорю:

– Давайте подъедем в аптеку.

Она находилась в трех минутах езды от ул. Сосэ, где находилась зондеркоманда. Он согласился – хорошо, подъедем. Я рассчитывал, что двое их будут со мной, войдут в аптеку. Народа там всегда страшно много. В тот момент, когда я отдалюсь от них на два шага, брошусь пробиваться сквозь толпу. Немцев в аптеке никогда не бывало. Стрелять в массу преследователи не осмелятся, и только крик: «Помогите освободиться от гестапо» – найдет отклик, и мне окажут помощь.

Когда подъехали, я сказал:

– Ну, господин Берг, пошли.

Тот спросил:

– Сколько здесь выходов?

Несколько, говорю. Он отвечает:

– Знаете что, я здесь подожду в машине. Вы идите и возвращайтесь быстрее обратно.

Говорю – как хотите, давайте лучше пойдем вместе. Нет, идите!

У меня все было рассчитано, сколько до ближайшего метро. Я бежал.

Спустя два дня я знал, что дело в порядке. Через жену Спаака удалось связаться с товарищами. Сообщение пошло курьером в Лондон, оттуда в Москву, где были получены сообщения о моем побеге. Здесь возникла новая задача – не сорвать игру. В первом письме Паннвицу, как я рассказывал, я написал, что подошел человек из нашей контрразведки и предупредил о необходимости отъезда из Парижа. Они арестовали много случайных людей, среди которых не было никого их наших. Арестовали тех, у кого я бывал во время хождения по городу. Паннвицу писал, что еду в Швейцарию. Игра продолжалась, у меня наступил третий этап моей деятельности – до освобождения Парижа. В этот период самую крупную роль играл Лесовой. Он приехал ребенком с родителями-белоэмигрантами. Был потом прекрасным деятелем компартии, в Испании руководил диверсионной группой, отправлял взрывчатку. Гестапо удалось напасть на его след и удалось сделать так, что его не арестовали. Через два дня после побега удалось его найти. Уходить в партизаны он отказался, сказал, что останется со мной для выполнения моих задач... Теперь было главным то, что шаг за шагом мы знали, что предпринимается со стороны врага. Первое, что мы узнали, – я еще достаточно силен, они выполнили мое условие прежде всего освободить невинных людей, которых арестовали.

К моменту освобождения Парижа я предложил захватить всю зондеркоманду. Подготавливалась уже действующая группа партизанского характера. Я потом спохватился, что, возможно, сделал глупость. Если есть недоверие в Центре, возможно, могло возникнуть мнение, что я был заинтересован в уничтожении гестаповцев, чтобы ликвидировать все следы. Во всяком случае, в партии было получено согласие при условии, если будет получено согласие Центра. Из Центра ничего не пришло. Через полчаса после бегства коммандо с ул. Курсель, где располагалась коммандо, мы были уже там.

Как происходила дальше игра, что происходило. В особняке на Курсель был старичок дворник, с которым мы имели постоянные контакты. Знали, кого привозят, кого отвозят. Тогда я узнал и о том, что там был и Озол. В верхней комнате жил Ефремов. Он все занимался математикой. Мы нашли в его комнате разные записи. В архивах можно найти все, что мы обнаружили на ул. Курсель. Там в особняке находилась и катовня – «комната пыток», куда доставляли арестованных. Ванна, в которой проводили всевозможные пытки.

В январе 45-го г. я был уже в Москве. До конца войны оставалось еще несколько месяцев. Хочу подчеркнуть еще один момент. Он лежит на совести всех нас. К тому моменту в живых оставались все главные товарищи из нашей группы. Был жив и Гроссфогель, и Аламо, и Максимович. В последнюю ночь перед освобождение Парижа погибли Спаак и Пориоль. Остальных они куда-то увезли с собой. Первые мои предложения еще в марте принимать меры. Возможно, я наивно высказал просьбу дать мне еще двоих людей, мы переберемся в Австрию и продолжим свою работу. Паннвиц и другие все еще думают, что они сидят на лошади, что не раскрыты. Они уже получили депеши о моем побеге (Кенту из Разведупра), где было сказано обо мне – изменник, не давать ему ни хлеба, ни воды. Подготовка была хорошая, ее надо было использовать. Узнал об этом я позже. После своего побега я получил из Разведупра сообщение, в котором говорилось, что нужно мне помочь, связей не поддерживать, продержаться до конца войны.

Через месяц после моего побега снова грозил арест. Кент почти подвел ко мне гестапо.

Мои планы были такие: добраться до Паннвица и сказать ему – ты проиграл. У нас есть время перед всем вашим командованием раскрыть, что игру мы вели, все знали о содержании игры немецкой разведки.

Во всей литературе и по документам часто говорят об одном документе, касающемся Красной капеллы. Он называется, даю немецкое название: шлюсс-протокол дер гехайменштаттполицай бециглих ирер ергебунген ди Роте Капелле. Ан дас райхекригсгерихт шеф дер зихерсхайтполицай СД У1а-П № 330 22 децемберсте 1942.

Это итоговый протокол гестапо по раскрытию Красной капеллы за подписью Мюллера из гестапо. Отправлен в германский суд, который судил первую группу Красной капеллы. В этом документе раскрываются некоторые германские фальшивки. В начале документа говорится, что из себя представляла советская разведка от начала Первой мировой войны. Утверждается, что в течение 42-го г. было запеленговано в Германии и оккупированных странах около 500 шифровок, которые шли от Красной капеллы. Первая ложь, которая здесь преподносится, заключается в том, что Иоганн Венцель был арестован 30 июля 42-го г. Это делается для того, чтобы возложить на Венцеля ответственность за арест Ефремова и раскрытие шифра берлинской группы. Эта ложь теперь уже раскрывается некоторыми писателями, далеко не нашими приятелями, которые устанавливают точно, что в конце июля был арестован Ефремов. Венцель был арестован в конце сентября, то есть уже в то время, когда главные аресты в Берлине произошли. Для нас очень важно одно утверждение Гиринга, что начало раскрытия Красной капеллы относится к маю сорок второго года в Словакии. В этом документе говорится: «В Словакии были арестованы и перевезены в Германию два коммунистических деятеля. Их арест произошел в мае 42-го г.». Они указывали на деятельность Венцеля в Бельгии, утверждая, что они были в той же самой разведшколе и оттуда знают его под кличкой Герман, как его называли в Москве. Это доказывает, что в мае 42-го г. все, что касалось ареста нашей группы 13 декабря 41-го года, еще ничего не раскрывалось для гестапо о нашей деятельности. В мае 42-го г. гестапо еще ничего не знало о действиях советской разведки – о Красной капелле. Это говорит очень многое о поведении наших товарищей и доказывает, что единственная из арестованных – Рита Арну, которая давала показания в гестапо, но ничего не знала о нашей работе.

Очень важен следующий момент. Указывая группу арестованных, в Бельгии в протоколе говорится, что Софья Познаньска, скрывавшаяся под именем Верлинден и кличкой Жозефа, была шифровальщицей Красной капеллы. В конце сентября 1942 г. в военной тюрьме в Брюсселе она покончила с собой. Что это доказывает? Анализируя другие документы, доказывает, что не раньше сентября 42-го г., т. е. уже после раскрытия берлинской группы «КК», гестапо уточнило, что шифры шли из Брюсселя, от людей, арестованных еще в декабре 41го г. Шифровка, запеленгированная в октябре 41-го г., была расшифрована только 28 августа 42-го г. После этого и начались аресты Шульце-Бойзена и других. Тогда, понятно, насели на Софью Познаньску, чтобы ускорить раскрытие шифра, проводимого группой специалистов под руководством доктора Ваук. Тогда Познаньска и пожертвовала собой, чтобы пресечь возможность раскрытия шифра.

В итоговом протоколе от 21 декабря 42-го г. указывается о Венцеле и вновь делается ложное указание, что именно он выдал и содействовал аресту Ефремова. В отношении Ефремова в этом документе не указывается дата его ареста. Здесь говорится следующее: «Большинство шифровок, отправляемых Венцелем в Москву, мы смогли расшифровать благодаря Ефремову, который раскрыл нам шифр, которым он пользовался. Таким образом гестапо имело возможность расшифровать содержание депеш».

Важно также то, что гестапо признает, что большинство этой группы им не удалось арестовать. Важно, что уже в начале 42-го г. эта группа Красной капеллы находилась под наблюдением гестапо, которое не знало еще, что из себя представляет Красная капелла. Аресты дальнейшие не производились, чтобы иметь возможность добраться до нас.

Очень важно также утверждение о том, что нашими товарищами не был раскрыт шифр, который дал возможность гестапо провести аресты в берлинской группе. Читаем: «К моменту ареста Шульце-Бойзена в их руках находилась расшифрованная депеша, отправленная в октябре. Это было основой арестов, чтобы при дальнейшей расшифровке провести дальнейшие аресты».

Перечисляя несколько десятков шифровок, которые шли в Москву, указывается, что 12.9.42 г. в Москву была направлена шифровка с сообщением, что в Бельгию явилась айнзацгруппа гестапо по борьбе с Красной капеллой. Направлено 12 сентября. И вот пояснение: это являлось одной из последних шифровок, которую я переправлял через Венцеля. Значит, до этого времени Венцель арестован не был. То есть он не арестовывался до приезда команды Гиринга в Брюссель в сентябре 42-го г.

В гестаповском документе передается полный текст шифровки к Кенту от 28.8.41 г. из Москвы, где указывается:

«Специальное важное задание – сконтактироваться с Ильзой под кличкой Альта. (Касается Ильзе Штёбе, рожденной 17.05.1911 г. в Берлине, в дальнейшем проживавшей в Берлине на Салерштрассе, 36.) Кент имел задание установить связь с ней и передать ей ключ к шифру».

Эта телеграмма от августа 41-го г., то есть отправлена еще за два месяца до октябрьской депеши. Мне неизвестно, встретил он ее или нет. Это другое уже дело. Здесь указываются данные, характеризующие 45 участников группы Шульце-Бойзена (в шлюсс-протоколе). Среди них указывают о вреде, который причинил Хайльман. Отмечается, что Хайльман – сотрудник группы дешифровки функабвера. Наиболее важные сведения при расшифровке он передавал Шульце-Бойзену. В день, когда была расшифрована депеша от октября 41-го г., Хайльман передал ее содержание жене Бойзена – Либертас. Через несколько часов после ареста Шульце-Бойзена он передал ей текст этой шифровки со всеми указанными там фамилиями. «Действовал он на основе своих коммунистических убеждений, – сказано в шлюсс-протоколе. – Таким образом он пытался предупредить других агентов, находившихся под угрозой ареста. Дальше идет точный рассказ, как были арестованы советские парашютисты.

Список членов Красной капеллы по шлюсс-протоколу:

1. Харнак Арвид, 2. Харнак Милдред, 3. Харро Шульце-Бойзен, 4. Либертас Шульце-Бойзен, 5. Адам Кукхоф, 6. Грета Кукхоф, 7. Грауденц, 8. К. Шумахер, 9. Э. Шумахер. 10. Г. Коппи, 11. X. Коппи, 12. Э. Брокдорф, 13. О. Шотмюллер, 14. Хайльман, 15. Альфред Траксль, 16. Хавеман, 17. Гольнов, 18. Хайнрих Шелль (жив – в Берлине в Академии наук), метеоролог, готовил сводку на 22 июня 41 г.), 19. Эрвин Герц полковник из штаба Геринга, 20. Анна Краус, 21. Марсель Мелянд,

22. Курт Шульце (радист, с 29 года связь с Центром),

23. Лео Штебринский, 24. Филипп Шеффер (филолог), 25. Мария Тервиль. 26. Вальтер Хуземанн, 27. Карл Беренс (конструктор), 28. Вальтер Кюхенмайстер (его сын сейчас режиссер), 29. Эльфрида Пауль (жива сейчас доктор медицины), 30. Джон Ритмайстер (доктор медицины), 31. Гюнтер Вайзенборн, 32. Хельмут Ремер (музыкант, жив), 33. Адольф Гримме, 34. Вильгельм Гуддорф. 35. Ева Бух, 36. Иоганес Зиг, 37. Ильза Штёбе (писательница. До нацирежима работала в отделе пропаганды, секретарша Теодора Вольфа. В 36 г. – корреспондентка в Варшаве. Последнее время в МИДе в отделе информации). 38. Рудольф фон Шелиа, 39. Вильгельм Феллендорф (парашютист), 40. Эрна Айфлер, 41. Альберт Хёсслер (парашютист), 42. Роберт Барт (парашютист), 43. Генрих Кенен.

Члены группы по Бельгии: Треппер, Кент, Макаров, Ефремов, Познаньска, Исидор Шпрингер (Ромео), Симона Пельтье (сотрудница торговой палаты), Райхман, Мальвина Грубер, Огюст Сезе (резервный радист в Остэнде), Гроссфогель, Кац (Андре) Дюбуа (Рене), Корбен, Мира, Гирш Сокол, Максимович Василий, Анна Максимович, Кети Фёлькнер, С. Спаак, Сюзан Куант, («Глаз Жильбера в «Симэкс»), Пориоль, Пьери и Люция (жива), Жильро (побег испанцев), Валентине Эскудеро, Мишель, Жюльетт (жива), Ковальский-Черный (жив), адвокат? (жив).

По Марселю: Маргарета, Мария Вет, Лакуар Керман, Шрейбер (муж Регины. Жива, в Москве), Бройде.

Франция: Франц и Герман Шнайдер (Ефремов!), Озол, Генри, Робинсон.

Гестапо: Карл Гиринг, Вилли Берг, Хайнц Паннвиц, Отто Шваб, Рихард Восс, Вольф Рихтер, Эрих Юнк, Элла Кемпке (секретарша Паннвица), Гарри Пипе (у Перро Фортнер), Вильгельм Ваук (математик, руководитель группы дешифровки).

* * *

Вайзенборн написал в 53-м г. книгу о Красной капелле – «Молчаливое восстание». Он приводит интересный документ. В приговоре, относящемся к Харнаку и Бойзену, проходили по первому процессу. Здесь нацизм имел дело с противниками идейно-политического характера, это не обычный шпионаж. В их обвинении говорится следующее: «Их принципиальное отношение к нацистскому государству было строго негативное. Некоторые из них были фанатическими сторонниками коммунизма. В своем кругу вели разные дискуссии по вопросам марксизма-ленинизма, литературы... Следует особо подчеркнуть, что здесь мы имеем дело с молодыми людьми разных групп общества, которых удалось вовлечь в свою деятельность.