Текст книги "Большой шеф Красной капеллы: Впервые в мире беседы с Леопольдом Треппером"

Автор книги: Валентин Томин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

В 11 часов меня вызвали, приехало все начальство. Там все были. Большой стол, все сидят за ним. Гиринг представляет меня: Гран шеф. С меня сняли наручники. Этот разговор в ту ночь продолжался, вероятно, до трех часов, не меньше. С первой минуты я увидел, как это важно, что идет какая-то игра. Гиринг сказал:

– Вы думали, что будете сильнее нас, а оказалось, что и здесь, и в Москве проиграли.

Я ничего ему не отвечаю.

– Вот доказательства – могу показать копии шифровок, которые вы отправляли в Москву. Что арестован Кент, другие, не работает связь. Правильно?

Я говорю:

– Правильно.

– Но предлагали вам восстановить контакты?

– Предлагали.

– Но вы не пришли. Я получил одно указание, чтобы встретиться с Мишелем.

Дело-то в том, что если, предположим, были указания встретиться в пять часов вечера, но была договоренность встречаться на два дня и два часа раньше или позже. Это была наша договоренность. Когда он получил указание встретиться, он пошел на два дня позже, меня не было. Он знал, что-то происходит. Мы решили не встречаться по указаниям Центра.

Гиринг сказал, ну это неважно. Ваша игра кончилась. Задумайтесь, вы умрете дважды – здесь и в Москве, где вас будут считать предателем.

Тогда, улыбаясь, я ответил. Если вы хотите вести джентльменский разговор, попрошу не употреблять таких выражений. Я погибаю не два раза, но погибну за то, что считаю своим делом. Нельзя перечеркнуть то, что мы сделали. Это уже не игра.

Потом начался разговор о практике работы советской разведки. Что я этим дуракам говорил! У них глаза открылись. Жаль, что у нас никогда этого не было, о чем я им говорил. Вы же не знаете многих вещей, я вам дам несколько доказательств. Мы все знали о вас, когда вы приехали. Ваша фамилия – Карл Гиринг. Я знал еще вторую фамилию, но не знал, который из сидящих. А мой телефонный звонок к Николаи, зачем я звонил. Чтобы дать вам знать, чтобы вы перестали думать, что мы ничего не знаем.

После того дня было еще несколько встреч.

Начинается игра, которую раскрывает БШ (большой шеф). Главное, нужно сообщить в Центр обстановку.

Так как они были заинтересованы, они это направили, а игра уже шла вовсю. Нарастало доверие, Рейзер был второй, который не верил. Другой был Гейдрих, не тот, который работал в Праге, из зондеркоманды. Жюль Перро рассказывает о встрече с ним. Гейдрих был страшно насторожен, теперь он говорит:

– Я был единственный, который был уверен, что этот обкручивает нас вокруг пальца, но когда я попробовал сказать в Берлине, что там, – никто не хотел верить...

Но самое главное, доверие росло. В конце апреля меня с Кацем, моим лейтенантом, перевели в салонную такую тюрьму, где находился бывший президент Франции, бывший премьер Ларго Кабальеро^{46}. Туда только приходили, консультировались. Дело как-то двигалось и не двигалось. Наконец в начале лёта заменили Гиринга, потому что он был очень болен, и пришел Паннвиц^{47}. Он сейчас в живых. Он сказал, что говорил в Берлине, что вас надо освободить, что надо начать в Париже полную игру. У него были планы пригласить кого-то из Главразведупра. Главразведупр предъявил такие требования, все время повышая их. А у них внутри конфликт рос. Если они давали телеграмму, то надо было давать материалы точные. Они были вынуждены давать, давать и давать. Из Москвы шли интересные материалы. Под видом сводки для меня. Например, давали сведения – сколько погибло на советском фронте. В генштабе возникал вопрос – как это? Как можно. Сведения были занижены. Меня спрашивают. Я отвечаю:

– Слушайте, я здесь являюсь резидентом. Я же должен быть в курсе дела.

Очень важное значение имели материалы насчет Паулюса, когда они начали переправлять. Что делать? Какие надежды, то другое... С одной стороны, сидел Гиммлер, сидел Мюллер, сидел Борман, сидел абвер, каждый смотрел по-своему, и каждый хотел выиграть у другого. Один другому черт знает какую ложь рассказывал. Поэтому, когда находятся материалы, они не сходятся. Потом пришел новый кризис. Почему я бежал? Когда дела шли, я уже имел право бежать. Игра идет долго. В конце июля приходят довольные, – знаете, станцию Центрального комитета около Лиона мы захватили, там нашли такую кучу депеш, в которых, вероятно, будет все, что они писали о вашей работе. Будем знать все точно. Кроме того, в то же самое время у меня одно из главных решений было – немедленно исчезнуть. Должен исчезнуть Пориоль, его разыскивали. Он исчез, но так бывает. Он исчез на полгода, потом вернулся. Он совсем случайно попался по линии партийной, привезли его в Париж, четыре недели никто не знал, что и как. Потом наконец раскрыли, что это он, который был Мансфельд? Теперь я узнаю от Берга, что он арестован. Я знал его. Я чувствую, что моя жизнь в его руках. Каждая минута может кончиться трагически, и я ждал – откроются двери и – пожалуйста. До моего побега он был четыре недели в заключении. Он прекрасно держался. Он говорил только одно. Содержания того, что переправлял Отто, я вообще не знал. В закрытом виде переправлял дальше. Больше ничего. Технически помогал. Только и всего. К этому человеку применили все, чтобы сломить его. Самым страшным образом – и террором, и хорошим. Так и не добились. А после четырех недель нашли станцию. Я подумал, а возможно, там какие-то материалы остались. Берг сказал, приехали наши специалисты из Берлина, приехали три человека, которые занимались расшифровкой. Проходит неделя. В это самое время подготовляюсь к побегу. Бдительность упала. Раньше я говорил, что мне надо выходить в город два раза в неделю. Чтобы видели меня из контрразведки. Возили меня черт-те знает где. Мне, главное, нужно было что – чтобы они привыкли. Сначала за мной два автомобиля ездило, потом один, а потом ездил с одним Бергом и шофером. Этот Берг всегда был болен, и я обещал ему прекрасное лекарство. Каждое утро они были пьяные, как свиньи. Он болел желудком. У меня был расчет, когда понадобится, – смогу это использовать. Крупнейшая аптека недалеко от Сен Лазар. Уйма выходов. Он приходит в один вечер и говорит:

– Отто, завтра в двенадцать часов мы едем к командованию, у них закончится раскрытие шифровок, и наконец узнаем, что они передают. Ну, теперь надо, хватит.

Вечером говорю с Кацем. Тебе надо бежать. Можно убежать оттуда, охраняли словаки. Риск был бы большой, могли подстрелить, но можно было. Тогда он мне говорит:

– Беги сам. Побег, может, удастся или нет, но поплатится жизнью моя жена и мои дети. Будь уверен во мне, я останусь, а ты спаси семью.

После этого я изменил план. На другой день мы должны были ехать. Надо ехать на ул. Соссэ, я говорю Бергу:

– Знаете что, – а он опять болен, – давайте пойдем, тут недалеко, еще двенадцати нет, зайдем в аптеку.

Я их уже так приучил.

Как-то говорю:

– Послушайте, я уезжаю и приезжаю, но французская полиция может нас задержать. Там многие работают на вас, но, может быть, есть немало, которые против вас. А у меня никаких документов, ни денег.

Я добился, что дали мне обратно документы, дали 500 франков на тот случай, если будет какая проверка.

Он говорит:

– Ну хорошо, давайте подъедем.

– Без нескольких минут двенадцать.

Я был уверен, что он пойдет со мной. Я знал, что наверху страшно много людей. Я возьму у него деньги, буду пробиваться к кассе. Если начну от кассы отходить – стрелять нельзя. Понятно, риск был риском. Но немцы не ходили в эту аптеку, было много французов. А он внизу говорит:

– Идите один.

Я отвечаю:

– Нет, идемте со мной, это же неприятная вещь.

Он еще смеется:

– Здесь, наверно, несколько выходов.

– Ну вот, вы мне не верите, пойдемте со мной.

Интересный психологический момент: две недели

до того мы были в квартире Каца. Считалось, что если меня кто будет искать из Разведупра, я нахожусь там. Он говорит:

– Смотрите, какое я имею к вам доверие. Нельзя до конца знать, кто вы. Вы могли теперь бежать.

– У такого порядочного человека! Что вы! Я же знаю!

Он отвечает:

– Вы знаете, я с первого момента имею к вам такую симпатию, что первое время соображал – если вы поведете себя по-другому и вас поставят к стенке, то я, немец, подойду к вам, подам вам руку, как приятель.

– Я очень это ценю, взволнован, но я, если бы с вами было так, как со мной, я сделал бы то же...

Короче. Я поднялся наверх, он остался внизу. У меня было все до минуты рассчитано. Как оттуда до метро, сколько займет.

Неверно, что я возвратился на вокзал Лазар. От вокзала автобусом, в Сен-Жермен. Там рядом был ребенок Джорджи. Там я должен был первый раз задержаться. Деньги были. Это шло как по расписанию. Вечером нашел Джорджи, через день со Спааком, а еще через два дня уже знаю, что не за чем было бежать. Станция, попавшая в руки немцев, использовалась только для пропаганды. Материалы, посланные Дюкло, он отправил их специальным курьером на подводной лодке в Лондон, оттуда в Москву к Димитрову. Все в порядке. Надо делать так, чтобы не порвать игру. Что я делаю. Сразу пишу первое письмо, беру одну из этих женщин, посылаю к швейцарской границе. В этом письме пишу так. Прошу меня не винить строго. Попал в аптеку. Ко мне подошел один из контрразведгруппы. Предупредил: «Отто, вы в опасности. В страшнейшей опасности. Я немедля должен с вами уехать». По всем данным, едем по направлению к Швейцарии.

Женщина едет к швейцарской границе и отправляет письмо на адрес зондеркоммандо Паннвицу.

Что ж там было около аптеки, я узнал позже. Что там делалось. Окружили, искали.

Суть была в чем. Во-первых, начали аресты. Потом идет второе письмо. Они потом спохватились, что я на швейцарской границе не был. Целая переписка началась. Вернулся в Париж, ухожу в подполье. Заявляю вам: я не буду портить игры. Ставлю одно условие: всех арестованных, которые не виновны, вы должны освободить. Должны освободить ребенка Джорджи^{48}. За ребенком они отправили целую экспедицию. Ребенок находился в свободной Франции. Там послали что-то пять танков? Они думали, что это мой ребенок. Они не могли представить, что человек мог столько делать для женщины, которая была на шестом месяце, когда я с ней познакомился. Что это не его ребенок, в голову не могло прийти. Ребенка нашли и арестовали вместе с женщиной. Показывают ему мою карточку. Кто это?

– Папа Нану.

Я написал: если не освободите, ничего не будет. Тогда я уведомлю Москву, что произошло, и тогда вы снова под лошадью.

В это самое время установил контакт с партией, написал, что я бежал. По всем данным, возникла невероятная путаница. Они не могли понять – изменил ли я им или нет.

Если уж не верили людям из ЦК партии. Надо послать человека, знающего Париж, Францию, меня. Дайте ему поручение уточнить. Я говорю, самое лучшее для уточнения направьте жену. Потом я только сообразил, там поймут по-другому – я хочу вызвать жену... Ну я получил телеграмму такого содержания: «Поздравляем с побегом. Устранитесь от всего». По линия партии я договорился только насчет денег. У меня уже создавалась вновь собственная группа. Когда я вышел, у меня было много людей, которым угрожала опасность. Первый это был Алекс Лесовой. Прекрасный работник. Он ребенком приехал после Октября. Был в компартии, в Испании делал крупнейшую работу. Он руководил отделом, так сказать, миниатюрных диверсий. Готовил зажигательные бутылки и т. д. Здесь ему угрожало страшное. Его искали. Это были последние минуты. После моего побега удалось наладить контакт: говорю, тебе угрожает то и то, уходи в партизаны. Он ответил, ты меня спас, я остаюсь с тобой.

Мы с ним работали год до освобождения Парижа. Это был прекрасный человек. Тогда он принял группу контрразведки, чтобы немцам не дать шагу. Он координировал работу, чтобы всех уведомить. Тогда мы узнали уйму вещей. Тогда я узнал и в отношении Кента. Он был единственным человеком, который все знал. Кент был первый, кто повел их в Сен-Жермен. Сам пошел туда. Я как-то рассказывал ему, что эта женщина имеет ребенка, он пошел туда и ничего не добился. Потом послали Каца. Его страшно пытали, знали, что он был в курсе побега. Хотели узнать – с какими намерениями побег. Его расстреляли через два-три месяца после побега. Месть.

На всякий случай немцы начали освобождать людей. Эти люди были ни при чем.

Борьба эта шла до освобождения Парижа, теперь они и американцы распространяют, что Разведупр послал Кенту шифрограмму, чтобы все знали, что Отто изменник, если встретите, не давайте ему куска хлеба и т. д.

Но если так было сделано, то это хорошо. После побега они успокоились, что игра продолжается. Особенно когда я написал последнее письмо. Что наплевать мне на все. Но знайте одно – если узнаю, что снова арестовали кого невинного, тогда отвечайте сами. Вот так. Этими делами я больше не занимаюсь.

От Джорджи стали писать в газетах: Эдди, приезжай обратно, мы тебе простим все и т. д. У меня по телефону было два разговора в Паннвицем. Первым разговором он был очень доволен. Слушайте. У нас идут аресты. Я буду звонить еще через неделю. Если это продлится, пеняйте на себя. Второй разговор: заявляю, что я, возможно, возвращусь. Все будет зависеть от вашего поведения.

После побега я устроился у одного француза, он в живых, как человек, которого разбомбили в Северной Франции. Отпустил польские, шляхетские усы. Я ветретился в двух шагах с Бергом на Гар Монпарнас, и он не узнал меня. Я не сидел без конца в комнате. Мы делали налеты. Перед тем как должны прийти немцы, забирали материалы. Была одна прекрасная женщина. Она иногда нам помогала, и мы хотели узнать, были ли у нее немцы. Я пошел с Алексом в воскресенье, потому что, если Германия будет погибать, они в воскресенье будут пить. Пошли в три часа. Француженка увидела нас.

– Мосье, что с вами! Они здесь были, показывали письмо Петена, что действует большой враг Франции. Должны помочь его найти. С недели на неделю повышали цену за его голову.

Через месяц после моего побега одна женщина, жена писателя, попалась – она не должна была идти в свой дом, но только пройти мимо костела, чтобы увидеть одного из наших людей, чтобы получить деньги или информацию, она вошла в дом, и там ее арестовали.

С одной старой женщиной у меня была договоренность, что, если не вернешься, если арестуют, выдержи три часа. Она пошла в это воскресенье. Я жил тогда в доме для престарелых, со мной находилась она (Мэй). Смотрю два, три часа, ее нет. Тогда сказал директорше. Здесь будет гестапо. Если будут меня искать, скажите, что я сказал сиделке – пусть она ждет меня с ужином на восемь часов. Мне нужно было немедленно уведомить Спааков. Перебрался в город, предупредил Спааков – немедленно скрывайтесь. Потом узнал – гестапо пришло сюда.

На следующую ночь я знаю, что они должны быть уже у Спааков. В 12 часов дня звоню к Спаакам. Надо все время им подставлять ножку.

– Есть месье Спаак?

– Нет, – говорит его секретарша.

У Спаака никогда не было секретарши. Тогда говорю:

– Скажите, что я буду в 6 вечера, пусть меня ждет.

В шесть часов они были уверены, что меня там найдут. Звонил один промышленник, ему сказали, приходите в семь часов, он уже будет в наших руках. Что там делалось!

На следующий день звоню еще раз туда:

– Скажите Паннвицу, чтобы он бросил свои штучки. Он снова начинает арестовывать людей невинных.

Когда коммандо была на Курсель, Алекс разработал такой план. Партизанская, диверсионная группа, которую мы могли получить, должна была захватить всю зондеркоманду. Мы захватили бы их всех, с документами. Но в партии мне сказали, что сначала уведомим Центр. По всем данным, никакого ответа не получили.

Коммандо бежала. Через пять минут мы уже были на Курсель. Самое страшное, что мы узнали, в прошлую ночь расстреляли в тюрьме Сюзан Спаак и Фернана Пориоля.

Еще несколько месяцев мы разыскивали следы наших людей.

Бежал я из гестапо 13 сентября 43-го г. Потом подпольная работа до августа 44-го г. С августа до января разыскивал оставшихся от Роте Капелле. Тут другое дело: я установил, что они оставили банду убийц. Задача – найти меня и ликвидировать. Почему ликвидировать, это понятно. Они были уверены, что игра не была раскрыта. Единственно, кто мог бы раскрыть после победы, это был я. Потом я узнал от Жюля Перро, в Бонне в продолжении многих лет существовала группа, которая разыскивала меня. Они распространяли слухи, что меня убили на Лубянке. Сами были уверены, что я продолжаю вести какую-то работу. Спецгруппа меня по всему свету разыскивала. Перро утверждает, что группа еще существовала в 63—64-х гг. У них было одно: они заканчивают историю Красной капеллы арестами. Нигде и ничем они не хотят раскрыть, что самое главное, если бы мне пришлось оценивать мою жизнь, только взять три месяца после моего ареста, было бы достаточно, этого хватит на всю жизнь. Тогда было решающее то, что этот заговор был раскрыт. Мне не было дела, как Центр будет реагировать, пусть только знает. Игра в их руках, они ответственны. Главное, пусть знают, кто попался. Что здесь дезориентированы были, я узнал, когда приехал полковник Новиков1. Он приехал в конце 44-го г. Консульства еще не было. Он меня нашел, контакт у меня с партией все время был.

Приезжает Новиков^{49}. Очень хороший парень и т. д. Он мне говорит:

– Знаете что, Лев Захарович. В Москве очень опасаются за вашу жизнь, французы могут вас убить.

– За что?

– Ну знаете, все так скомплицировано.

После побега, конечно, у меня не было контакта с Центром. Одно сообщение я получаю через партию после освобождения Парижа. «Поздравляем с победой. Просим подготовиться. Сделаем все для возврата на родину».

Что было закрытого? Что я руководил разведкой во время войны? Ну и что. Что французы содействовали? Что партия содействовала, движение Сопротивления содействовало? Что, несмотря на сложнейшие условия, мы добились победы.

Прилетел самолет, привез Тореза. Должны были немедля улететь, но там трое грузин-летчиков немного погуляли, задержались. На обратном пути я летел с... забыл, который руководил разведкой в Швейцарии, сейчас в Венгрии... Радо... он бежал в Каир. Он так боялся. Чего боялся? У него не было доказательств, как все это произошло. Главный с ним не ехал.

Ехал с приподнятым настроением. Между Каиром и Ираком поднялись очень высоко. Вот разобьемся, черт побери, думал, после всего, что было. Прилетели, приняли хорошо на аэродроме, повезли в конспиративную квартиру. Я спрашиваю – а жена? Ну, то, другое, через месяц... Могу сказать вам одно: первое самое страшное, что я видел, на каком уровне были мои друзья, которые руководили моей работой. Со мной поселили в эту квартиру очень молодого адъютанта, что ли, молодого какого-то лейтенанта. Посадили, чтобы информировать, что я думаю, что говорю. Парнишка был молодой, зачем-то ушел в другую комнату, на столе оставил свою запись. Что он пишет: мне стало страшно неприятно. У меня были такие настроения. Если хотите все знать, все-таки конец войны, есть техника, можно установить. Кое-что я писал на этой квартире. Но после первой же недели я почувствовал к себе недоверие. Руки отпали от писания. После четырех недель жизни, шикарной – стол подготовлен, встретился с товарищем, который в то время был заместителем начальника, он сел, коньяк выпили. Потом он мне говорит:

– Так что, что вы думаете о будущем.

– Раньше всего поговорим о прошлом: это все случилось.

Он мне говорит:

– Ну хорошо. Какие задания дали вам немцы?

– Мне больше нечего вам сказать.

– Хорошо, тогда этим займутся другие.

На следующий день пришел капитан, очень хороший, он, наверно, еще взял чемодан, у него слезы текут, текут, я его успокаиваю.

Судьба Паннвица, чтобы не забыть. Когда мы раньше стали говорить, я сказал – сюда нужно Паннвица. Это когда еще на конспиративной квартире в январе еще были. Как? – Пожалуйста, даю вам варианты. Контакт с ним есть. Паннвиц еще не знает, что они под лошадью. Это уже с 43-го года. Тогда был жив Гроссфогель, Максимович и другие. Их убили в самые последние месяцы. Людей такой важности держат. Я говорю – если есть возможность, дайте мне еще товарища, переправьте нас в Австрию, мы в четыре глаза встретимся с Паннвицем – или, или. Чтобы ты знал: ты меня убьешь, это тебе не поможет. Гиммлер и другие узнают, что ты под лошадью с 43-го г. Или помоги спасти наших людей. А потом в Москву. Люди, как бывало у немцев, могли быть приговорены к смертной казни, но если они зондеркоманде нужны были для службы, то они находились в ее распоряжении до конца. Например, Сюзан Спаак и Пориоль девять месяцев были приговорены к смерти и до того момента, как он дал указание убить, они оставались в живых. Он дал указание убить в последнюю ночь, потому что боялся, что, если будет везти их в Германию, а по дороге их удастся освободить, он, кроме меня, будет иметь еще двух свидетелей всей своей деятельности, как она происходила. И поэтому получилось: он ее убил, а через своих людей переправил письмо Спааку, который тогда был премьером в Лондоне, в нем пишет: жену вашего брата я увез в Германию, она войну переживет, вернется здоровой и т. д. А в это время, после освобождения Парижа чешский священник приносит в бельгийское посольство письмо Сюзан Спаак, написанное в последнюю ночь перед смертью за несколько часов. Недалеко от военной тюрьмы мы н&шли небольшое кладбище. Их как ночью привезли, написали вместо фамилий – француз, бельгиец. Больше ничего. Всех предупредили – если только кто скажет, что их привезли, мы придем и убьем вас. Выбрали место для могил самое глухое, облили спецсоставом, чтобы быстрее разложились тела, и когда нам со Спааком удалось найти, то их нельзя было узнать. Сюзан Спаак узнали по зубам, которые протезировал один из крупнейших дантистов. У него сохранились слепки.

В «Юманите» было извещение о гибели Пориоля. Погиб один из героев войны, который ставил борьбу выше всей жизни.

Когда книга вышла, у меня на квартире была жена Пориоля. Оказалось, что первой, кто принял материалы, принесенные мной из тюрьмы, была она – жена Пориоля, которая живет теперь в Париже. Когда ее избавили от дозора немцев, к ней пришла Жюльетт, передала ей материалы, они пошли дальше, эти документы. Жена Пориоля живет во Франции, имеет дочь, внуков. У меня хранится материал ее мужа из тюрьмы, последних дней его жизни, фотокарточки.

Представьте себе: погиб муж, она остается вдовой, воспитала ребенка, этот ребенок – теперь женщина в 30 лет, которая имеет своего ребенка. Она прочитала эту книгу. Теперь переписываемся, шлет поздравления к каждому празднику...

Вернусь к Паннвицу. Я говорю в Москве – давайте спасать людей. Есть одна возможность. Вы напишите, отправьте телеграмму, что Старик (это Жильбер) изменил. По данным, которыми мы располагаем, находится уже в Южной Америке. Оборвать все, какие бы то ни было, связи с ним. Самое главное сделать так, чтобы Кент и Паннвиц приехали в Москву. Не знаю, передали задание или нет, но они приехали. Он приехал с Кентом, привез с собой некоторые протоколы, потому что многое он сам уничтожил.

Привез девять чемоданов. Приехал он, как победитель, зная, что Отто изменник, его больше здесь нет.

Следователь, который ушел потом, мне говорит: что делалось с Паннвицем, когда он узнал, что вы здесь! Очень поздно он узнал, что игра их была проиграна, что Разведупр давно был на лошади.

Могу вам сказать, что до момента моего ареста у нас было восемнадцать аппаратов. В результате удалось спасти людей, пресечь возможность дезинформации, не допустить никого к партии, с которой мы контактировались, а все шло через Дюкло. У нас были большие контакты с движением Сопротивления.

Организация, созданная нами, действовала во время всей войны. Разведгруппа базировалась на совсем необычной основе – на базе антинацистской борьбы, в которую включились крупнейшие представители всех прослоек. Их связывало одно – борьба не на жизнь, а на смерть с нацизмом. Невзирая на самые тяжелые трудности во время войны, правильно ли или неправильно было в аппарате, советские разведчики доказали, что нет таких трудностей, которые... Ну, вы знаете, как говорил Ленин. Ну это самое главное. А если сейчас писать, то потому, что этим типом борьбы не может похвастаться ни одна страна. Это вопрос актуальный, это влияет на молодежь. Времени прошло достаточно, и можно писать об этом. По моему мнению, сейчас 80% всех материалов известны в разных странах. Есть много живых противников, они могут лгать, дезинформировать. Пример: 11 человек, занимавшихся расшифровкой, – Вильгельм Фликке, он бывший соцдемократ, был в группе расшифровки, делал себе копии. Напечатал: «Шифровки Красной капеллы».