Текст книги "Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка (Повести)"

Автор книги: Валентин Глущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Мишка подумал о дяде Савве, о братьях Масловых, о многих людях, кто трудится, не жалея сил.

На поселок Апрельский наплывали синие сумерки. В небе вспыхивали золотые светляки звезд. Они зажигались над заснеженными увалами, над хребтами, над тайгой. И, подобно звездочке, в Мишке засветилась гордость за то, что он живет на этой земле, где начато большое дело, что он пойдет своим путем, прямым и правильным.

– Ладно. Старое не поминать! Пойдем лучше в шахматы сыграем, – предложил Мишка.

Мать приветливо встретила Семена. Мишкины сестренки подбежали к нему, затормошили:

– Семен, Семен! Пошто долго не приходил? А мы мамке убираться помогали. Пол скребли. Послезавтра наш праздник, Восьмое марта! Мы с мамкой чистоту наводили. Потом вымылись с мылом. Погляди, каки белы руки! – кричали они наперебой.

В доме Деминых царила праздничная чистота. Нигде ни пылинки.

Где-то в кладовой лежат налимы, закопанные Мишкой в снег по совету дедушки Пантелея, большеголовые, замороженные, твердые, как кость. Через день Мишка, чуть свет, откопает их и преподнесет матери.

А пока Мишка и Семен, как прежде, в добрые времена, разулись у порога, повесили на крючки ватники и шапки, босиком прошли в горницу. Было тепло и уютно и пахло чем-то неуловимым, как может пахнуть только в родном доме.

КРАЙНЯЯ ТОЧКА

«Подозрительная» личность

Колька собирался обедать. Он включил электрическую плитку, поставил на нее кастрюльку с борщом. Вынул из шкафчика тарелку и ложку, нарезал хлеб…

Отец и мать уехали в город. Он домовничал.

Но едва ложка опустилась в борщ, в наружную дверь постучали. Стучали тихо, деликатно, надо полагать – косточками пальцев. Кто же это мог быть? Знакомые родителей и Колькины приятели пользовались звонком.

Тихий стук повторился.

– Подождите минутку! Сейчас открою…

Но Колькина рука замерла, чуть он приоткрыл дверь. От спины к пяткам поползла холодная струйка страха. Мгновенно вспомнился рассказ Славки Патрушева о грабителе, который под видом старухи нищенки ходил по Опалихе, разузнавал – есть ли кто-нибудь дома, а потом очищал квартиры. Колька тогда посмеялся над приятелем. Теперь ему было не до смеха.

На крыльце стоял очень странный старик. Бродяга не бродяга… В черной грубой рубахе, в зимней шапке, отороченной рыжим, основательно вытершимся мехом (летом – и в зимней шапке!). За плечами у старика двуствольное ружье, сбоку из кожаных ножен торчит темная от времени деревянная ручка охотничьего ножа. На правом плече холщовая котомка, через левую руку перекинут брезентовый плащ.

Обувь у незнакомца тоже необычная: грубо сшитые кожаные обутки, от которых, наподобие чулок, тянутся вверх брезентовые голенища, перехваченные у щиколоток и ниже колен узкими ремешками. В довершение всего старик обладал громадным ростом и саженными сутулыми плечами.

«Страшилище!..»

Но вслух, вежливо и с достоинством, Колька спросил:

– Вам кого, товарищ?

– Матвей Данилыч Нестеров здесь живет?

– Здесь. Только его сейчас нет дома. Зайдите попозже.

Так и есть! Напрасно Колька смеялся над Славкой…

Старик не уходил и как-то странно смотрел на мальчика. Нищие так не смотрят.

В прищуренных карих глазах сначала отразилось удивление, потом восторженность. Они так и впились в Кольку, словно прощупывая его сквозь щель, и вдруг наполнились озорством.

– Ну-ка, ну-ка! Поблазнилось мне, что ли? Данила Митрофаныч собственной персоной! Восстал из земли в молодом образе! И Данила и Виктор!

Длинная рука со звериным проворством подцепила Кольку за плечо и молниеносно выхватила из сеней, только крякнула дверь.

Старик, будто куклу, вертел Кольку в темных, узловатых ручищах, цепких, как кузнечные клещи.

– Простите, но вы ошиблись… – лепетал мальчик, не зная, что предпринять. Оставалось одно – упереться старику в грудь кулаками и звать на помощь. Колька так бы и поступил, если бы не великая радость и умиление неизвестного.

– Ого-го-го, так вот и ошибся! Пусть другие ошибаются. Данила ты вылитый! Да и я не чужой. Дедушкой тебе прихожусь.

По морщинистым щекам покатились крупные, как горох, светлые слезы. Старик выпустил Кольку из объятий, неуклюже тряхнул его руку, приветствуя. Не удовлетворившись рукопожатием, старик притиснул Колькины губы к своим и больно кольнул жесткими, щетинистыми усами.

– Значит, вы мой дедушка? – спросил растерянно Колька.

– Ну да, ну да… Ты-то, верно, подумал… – Старик не договорил. Все было ясно и так.

Правда, вел себя незнакомец непонятно и одежда у него была такая, словно он специально вырядился под героя какой-нибудь приключенческой книжки, но как будто ничего плохого не замышлял. И это совсем ободрило мальчика.

– Вы, дедушка, не спешите? Папа и мама скоро придут.

– Ничего, не на пожар, подождем, – умиротворенно проговорил старик. – Нашли друг друга – встретимся. Матвей-то вовсе про меня забыл. Потеряли друг друга из виду. И вдруг получаю письмо: «Здравствуй, дядя… В родное село председателем еду…» Эвон как!

– Так вы дедушка Филимон! – вскрикнул Колька, опешив.

Отец не раз рассказывал про своего дядю, Филимона Митрофановича, который жил где-то в тайге и которого надо было разыскать и написать ему. От страха все это вылетело у Кольки из головы.

– Само собой, дедушка я твой двоюродный, Филимон, значит, – ласково улыбнулся старик.

Колька всячески старался теперь сгладить неловкость встречи:

– Вы, дедушка, входите в дом. Что же стоять на улице?

Филимон Митрофанович отыскал в сенцах крюки, повесил ружье, дождевик, котомку.

– Вещи лучше в сенях не оставлять. Давайте я помогу внести. Ружье можно поставить в моей комнате, – суетился Колька.

– Сойдет и здесь, не пропадут, чести много в избу тащить…

Дедушка вошел в кухню, снял шапку, присел на краешек стула, услужливо подставленного внуком.

А Колька уже полностью вошел в роль гостеприимного хозяина:

– Дедушка Филимон, вы есть хотите? Давайте я вас покормлю. Борщ, гречневая каша. Вы кашу любите?

– Пошто кашу не ись? Каша – еда добрая, побольше бы.

Покуда Колька возился с плиткой и кастрюлями, дедушка Филимон принес из сеней котомку, достал большой берестяной туес, буханку серого, испеченного на поду хлеба.

– Зачем? Не надо! Хлеба я купил. Если обедом не наедимся, чай поставлю, – запротестовал Колька.

– Чай само собой. Без чая обед не в обед. Харюзков солененьких хорошо для аппетиту. Сам ловил, сам солил. Деревенского хлеба тоже не грех отведать, бабушка Авдотья пекла.

Деревенский хлеб Колька едал, а вот соленых хариусов сроду не пробовал, хотя слыхал от местных рыбаков, что с ними никакая селедка не сравнится, – конечно, кто понимает толк.

– А вы издалека? – поинтересовался Колька.

– Не то чтобы издалека. Но и не из ближних. Верст сто с хвостиком отмахать надо. Про Бобылиху, может, слыхал? Есть деревня такая. Твоему папаше сначала поручили колхоз имени Ильича. А потом перерешили и две остатние деревни, Исаевку и Бобылиху, заодно присоединили. Сильному коню – и кладь потяжелее… Повидаться-то с Матвеем мне не довелось. Приехал он к нам, а я на рыбалку уплыл.

Бобылиха! У Кольки даже перехватило дыхание. Бобылиха!

Славка Патрушев при первом их знакомстве – он тогда бредил путешествиями – показывал карту района и сообщал о своем предположительном маршруте. Особенно он напирал на Бобылиху. Славка тыкал пальцем в змеящуюся линию штрихов: «Дороги туда нет. Охотничья тропа! А дальше – фью, – присвистывал он. – В реках хариусу тесно, зверь непуганый…»

Колька впился горящими глазами в дедушку:

– У вас, говорят, хариуса много?

– Водится. Но возле деревни мало. На промысел выше ходим. В Бобылихе сейчас с этим делом слабее, чем прежде. Браконьеришки злодействуют. Притоки в верховьях заездками перегораживают… А лов как ведем? Беззаконно! И в осенний и в весенний икромет хлещем напропалую режёвками, ни плодиться, ни расти рыбе не даем.

Разговор был по сердцу старику, он увлекся, позабыв, что беседует с городским мальчишкой. Кольке это льстило. Тем более, что среди опалихинских ребят он считался заядлым рыболовом, хотя жил в поселке недавно.

– Э-эх! Заговорились, прокараулили!

Филимон Митрофанович вскочил, расстроенный и сконфуженный.

– Да нет, пустяки! Борщ убежал. Вытру. Вы, дедушка Филимон, не обращайте внимания, – успокоил его Колька.

– Мы, однако, начнем по-таежному, с харюзков, – сказал Филимон Митрофанович. Он достал из туеса рыбину и ловко сорвал с нее кожу.

Колька попытался очистить хариуса, как дедушка, но вместе с кожей сорвал добрую половину мяса. Дед тактично не заметил Колькиного промаха.

– А сколь тебе годков? – спросил Филимон Митрофанович.

– Тринадцать. То есть скоро четырнадцать исполнится.

– Ишь, матерой. А я все пятнадцать тебе положил. Видна нестеровская порода!

Кольке нравился солидный тон, нравилось, что разговаривают с ним, как с равным.

Скоро он выяснил, что в Опалиху Филимон Митрофанович прибыл не в автобусе и не на поезде. Ведь путь из Бобылихи лежит не через города. Бобылиха-то вон где она, на самом краю района, с юга. За ней, куда ни кинь, на сотни километров – горы, тайга… Добрался дедушка Филимон до Опалихи на плотике. Как? Проще простого. Связал плот из бревен и поплыл вниз по реке. Возвращался с весенней путины, собирался дойти только до поселка Сахарово, куда бобылихинские рыбаки поставляют рыбу. Но дома узнал, что приезжал племянник. Избрали его председателем колхоза. Поэтому из Сахарова Филимон Митрофанович спустился ниже, в село Нестерово. А в правлении колхоза ему сказали, что новый председатель уехал навестить семью. Вот и приплыл дед в Опалиху.

Колька вскипятил чай, принес шоколадные конфеты, кекс, печенье. Потом он предложил дедушке отдохнуть с дороги. Однако тот отказался прилечь на диван. Обошел на цыпочках комнаты, оглядел обстановку.

– Богато живете… У нас тебе будет непривычно.

Может быть, Филимон Митрофанович собирается взять Кольку с собой в тайгу? Это было Колькиной мечтой. Он принялся убеждать дедушку, что тоже равнодушен к диванам, рассказал, что на свою кровать для жесткости положил доски и каждое утро обливается холодной водой.

Но Филимон Митрофанович ничего не осуждал, напротив – ему пришлись по душе и квартира и мебель. А больше всего он восхищался книгами.

Отцовское богатство не умещалось в кабинете. Книжные шкафы теснились во всех комнатах. Сквозь стекла проглядывали красные, синие, серые, зеленые корешки с золотым тиснением. На книги ежемесячно тратились крупные суммы. Даже у Кольки было около сотни детских книг.

Это произвело на деда особое впечатление. Он позвал Кольку на крыльцо, вынул черный сатиновый кисет, свернул цигарку и с удовольствием пустил фонтан едкого дыма.

– Сколько же ты, внучок, книжек перечитал?

Что-что, а с книгами Колька был дружен, перечитал их множество. Гость внимательно слушал и довольно покачивал головой.

Родители появились внезапно.

– Дядя! – крикнул отец.

Дед зачем-то снял с головы шапку, обнажив большую залысину, окруженную скобкой редких серых волос.

Они обнялись.

– Слаб я стал. Чуть что – в слезы, – пожаловался дедушка Филимон, вытирая глаза рукавом рубахи. – И то сказать, двадцать годов не виделись.

Дедушка торжественно, троекратно поцеловал Колькину мать:

– Здравствуй, матушка Полина Николаевна. – И, видя, что она спешит на кухню, остановил: – С закуской не торопись. Покормил меня внучок, приветил. Постучал я к вам – он в дверях. Не признал меня спервоначалу, оробел. А я глянул – сердце зашлось. Ни дать ни взять Данила! Ровно два груздя – большой и маленький… А тебе грешно, Матвей! Уехал, забыл. Есть ли ты на свете, нет ли тебя – неизвестно.

– Виноват, каюсь, дядя. И написать собирался и навестить. Откладывал, откладывал и прооткладывал… Окончил институт – на стройки стали бросать. Нынче здесь, завтра там. Потом война… Из армии долго не отпускали. Демобилизовался, взял назначение в Опалиху. Потянуло в родные места. Приехал и тоже закрутился.

Конечно, это не отговорка. Всегда бы нашлось время написать. А вот ленивы, тяжелы на подъем…

Мать накрыла стол в большой комнате. За столом разговор стал еще более оживленным.

– А ты, дядя Филимон, не тот богатырь, что был прежде. Скрутили, ссутулили тебя годы, старина.

– Годы, что жернова, перемелют. Ты, однако, тоже из мальчишек вырос. Когда я в двадцать втором из армии вернулся, ты в Нестерове пас мирской скот, на баране, сказывают, заместо коня катался. А теперь – гляди ты!

Дедушка Филимон и отец с увлечением вспоминали прошлое.

– А Виктор наш погиб, – внезапно посерьезнев, сказал Филимон Митрофанович. – Лег под Москвою Виктор Филимонович…

Старик извлек из нагрудного кармана рубахи потертый бумажник, достал маленькую фотографию.

Отец долго и внимательно ее разглядывал, тихо положил на стол:

– Пожалуй, действительно Нестеровых спутать невозможно, сходство-то какое!

При этих словах дедушка Филимон всхлипнул и опрокинул в рот стопку перцовки.

С карточки смотрел дюжий черноволосый солдат с веселыми глазами. Густые смоляные брови почти сходились у переносья. Кольке не нужно было идти к зеркалу. Такие же брови, большой лоб… Солдат как бы отразился в нем, Кольке.

– Ну да ладно! Мертвых назад не ворочают. – Дедушка спрятал фотографию.

Однако разговор наладился не скоро. Чокались молчали молча пили.

– А ты, Матвей, пошто в председателях колхоза оказался? – наконец спросил дедушка Филимон. – Неужто тебе как инженеру места не вышло?

– Почему же! Поручили строительно-монтажное управление в Опалихе. При желании мог бы остаться. Но в деревне сейчас больше кадры нужны. Вот в чем штука! Решил поехать в свою родную деревню.

Большие, крепко сжатые кулаки отца тяжело легли на скатерть. Они словно подкрепляли своим весом сказанное и несказанное.

– Поставить на ноги наши деревни надо, дядя! Хватит им на задворках торчать.

– Добро! Однако как же ты, Матвей, хозяйствовать будешь? Сам в колхозе жить собираешься, а семья – в Опалихе?

– Да ты меня в шкурничестве подозреваешь! – рассмеялся отец. – Я в колхозе всего четвертый месяц. Не до семьи было. Да и Колька вот школу кончал… Ты лучше расскажи, дядя, как у вас дела. Лес свалили?

– Свалили. Бригадир из-за этого весеннюю путину пропустил. Сам знаешь, какие у нас возможности. Три коня да три десятка работников. Горы передвигать покуда не в состоянии.

Дед, легонько барабаня пальцами по столу, что-то вспомнил и вдруг просиял:

– Ты вот что, Матвей… Дай-ка я возьму Николашу на лето в Бобылиху. Небось не забыл уговор с Авдотьей? Когда уезжал к вам, Христом-богом молила: привези!

– Что вы, Филимон Митрофанович! Ему не под силу такая дорога. Он ростом большой, а на самом деле ребенок…

Мать, худенькая и болезненная женщина, вечно дрожала над Колькой. Уйдет Колька с приятелями на реку – беспокоится. Нет его дома сверх положенного – у нее уже черные мысли. Она старалась все сделать за Кольку, вплоть до чистки его ботинок, лишь бы у него оставалось больше времени на игру и на отдых. Из-за этого родители нередко ссорились. Отец держал сына строго. Когда бывал дома, мальчику приходилось и мыть посуду, и бегать в магазин, чего младший Нестеров вовсе не любил.

Но сейчас испуганный вид матери, ее заботливость только раздражали и злили. «Ребенок»! До каких же пор оставаться ребенком? Мать никак не может взять в толк, что ему тринадцать лет.

– Зря вы эдак, матушка Полина Николаевна, – сказал дедушка Филимон. – Нестеровы народ таежный. Наши деды первыми в этих местах тайгу корчевали. Сызмала привычка к ней нужна. И разве к чужим отпускаете!

Впрочем, Кольку пока что никто никуда не отпускал. Отец ничего не имел против, но, вопросительно глянув на мать, спор затевать не стал, а, наоборот, перевел разговор на другое:

– Ты думаешь, дядя, она трудностей боится? С шести лет младших братишек и сестренок нянчила, девчонкой на завод пошла. Она у меня молодчина! Сейчас в школу учительствовать возвращается. Поэтому поводу и в город ездили.

Какой мать была давным-давно, Колька не видел. Но когда отец сообщил, что едут в колхоз, она долго дулась и даже плакала. И мысль о возвращении на работу ей подал отец. Да и сюда, в далекий сибирский поселок Опалиху, мать тоже поехала с трудом. Всегдашним доводом у нее было: «Да, хочу жить хорошо. Я человек обыкновенный. На самоотверженные поступки не гожусь. Почему непременно мы должны вечно жертвовать собой?»

Отец обычно сердился, упрекал ее в мещанстве и, как правило, перетягивал на свое. Но сегодня он, видно, не хотел вступать в спор. Встретив сильное сопротивление, отступил и дедушка Филимон. О Кольке так-таки ничего и не решили. Зато на следующий день, оставшись наедине с матерью, он сам решил себе помочь.

– Всегда так получается. Ты словно не родная, – заныл Колька. – Папа в мои годы…

– Тогда было другое время. Отец рос в других условиях. А ты ни к чему не приспособлен, – сухо отрезала мать.

– Мамочка, дорогая, приспособлюсь! Видишь, я какой. – Колька прислонил свой лоб ко лбу матери и крепко ее обнял – к ней у него имелся свой подход.

Мать пасовала перед ласковыми упрашиваниями, а у Кольки, рослого и неуклюжего, они к тому же выходили смешными.

– Рост ни о чем не говорит! – не сдавалась она.

Но Колька уже чувствовал, что упорство ее размягчается.

– Ну, мамусенька! – Колька придал глазам тоскливое выражение и тут же заметил: мать колеблется.

Вот оно, счастье победы! Еще натиск, еще один!

– Что мне делать с вами, Нестеровы? – вздохнула она и сама пошла к отцу договариваться о Колькином отъезде.

Колька торжествовал. Немедленно отправился разыскивать Славку Патрушева. Насвистывая, шагал по цементным плитам новых тротуаров. Улыбался подъемным кранам, тянувшим длинные шеи из-за временных заборчиков. Опалиха строилась, превращалась из поселка в город. Росли трехэтажные дома. Гидролизный и лесопильный заводы расширялись. А, говорят, лет пятнадцать назад здесь была глухая тайга и маленький поселок лесорубов.

Недавно Кольке казалось в диковинку, что из древесины можно получать спирт, дрожжи, глюкозу, душистое масло и многое другое.

С сыном главного инженера гидролизного завода Славкой Патрушевым он не раз побывал в цехах, видел, как отходы лесопильного производства – опилки, щепа – по транспортерам двигались в варочные котлы, видел, как в огромных чанах крутится и клокочет коричневая барда… Сейчас Колька мог наизусть перечислить главные аппараты, гидролизного завода, как мог перечислить строительную технику Опалихи, которой около года ведал его отец.

С Опалихой Колька сроднился. И все здесь стало знакомым и близким. А вот Бобылиха!..

Славки Патрушева дома не оказалось. Колька направился к реке, к заградительным бонам.

Среди многочисленных любителей рыболовного спорта, разместившихся на плавучих сооружениях, приятеля не было. Так и не отыскав его, Колька возвращался домой. Возле заводской гостиницы раздался короткий свист. Колька задрал голову. Сначала он увидел, как блеснуло стекло, потом заметил у вытяжной трубы и Славку. Тот делал знаки, приглашая Кольку пройти на задний двор гостиницы.

Взъерошенный и потный, Славка скатился с крыши по пожарной лестнице. Уж этот Славка! Небольшой, тугой, как налитое яблоко, он вечно носился с какими-то тайнами и замыслами. То открывал металл, излучающий необыкновенные лучи, то изобретал машину… Славкины увлечения менялись с каждой новой книгой. Прочитав Конан-Дойля, Славка искал теперь преступников.

– Послушай, что за подозрительная личность по вашему двору мотается? – спросил он. – Зашел я к вам. Тебя нет. Полины Николаевны нет. Матвей Данилыч уехал. Старику все это известно. Я спросил: «Кто вы такой?» Отвечает: «Колин дедушка». Я с ним не спорю, хотя и смекнул: выкручивается старый цыган! Ты же сам говорил, что твоего деда белые расстреляли.

Колька хотел было разыграть Славку, но не мог удержаться, расхохотался.

– Подозрительная личность! Чудило ты! Никакой это не цыган, а мой дедушка!

И Колька рассказал озадаченному Славке все по порядку, умолчав лишь о том, что сам сначала принял деда за «подозрительную» личность.

– Интересно… – протянул Славка, не скрывая зависти. Его и без того румяные щеки покрылись яркими пятнами. – А я послезавтра уезжаю с матерью в Адлер, к Черному морю. Билеты уже заказаны. О Бобылихе и речи не может быть.

На Славкином лице отразилось такое искреннее огорчение, что Кольке стало жаль друга. Он решил познакомить его с дедушкой и потащил к себе. Но Филимон Митрофанович ушел по каким-то делам.

Мальчики остановились перед картой области, рассматривая бисерную надпись: Бобылиха. Далеко вниз, направо и налево никаких населенных пунктов больше не было.

– Крайняя точка! – произнес Славка с таким видом, словно совершил великое открытие. Он любил самым простым вещам придавать необычный смысл и значение. – Крайняя точка!..

Действительно, это была крайняя точка на юге района. Кружочки, обозначающие населенные пункты, появлялись, может быть, через двести, а то и через триста километров.

Славка сжал Колькину руку. Великие дела, подвиги были его мечтой.

Мечтал об этом и Колька, хотя и был более сдержан на слова и на выражения чувств.

Тишину пустой квартиры нарушал только радиоприемник. Два голоса, мужской и женский, попеременно меняясь, рассказывали о строительстве электростанций на Оби и на Ангаре, о миллионах гектаров поднятой целины, о новых заводах и железных дорогах.

А на стене, на карте – маленький кружочек с бисерной надписью. Среди светло-зеленого, темно-зеленого, желтого и коричневого цветов – синие змеящиеся линии, мелкие голубые штрихи… Тайга, горы, реки, болота…