Текст книги "Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка (Повести)"

Автор книги: Валентин Глущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Виталий Константинович и Валентина Ивановна чувствовали себя виноватыми и всячески успокаивали хозяина. Но дедушка Филимон, не раскрыв преступников, и сам больше не заговаривал о браконьерах.

Четыре дня простоял лагерь геологов напротив промысловой избушки. Жили геологи в палатках. Возле палаток, на клеверном лугу, паслись вьючные лошади.

Колька и Надюшка стали частыми гостями изыскателей, сопутствовали им в походах, лазали по горам, смотрели, как чудодействуют инженеры с кусками породы… Какое счастье уметь читать камни!

Отколол Виталий Константинович черный поблескивающий кусочек и сияет:

– Это же гематит, Валюта! Не хуже криворожского! Голову даю на отсечение, не меньше шестидесяти процентов железа!

Кольку увлекла работа геологов. Хорошо открывать спрятанные под землей сокровища! Хорошо напасть на жилу и стать хозяином «золотого дна»!

Правда, Кольку несколько разочаровал дедушка Филимон. Простившись с геологами, старик закрутил громадную цигарку и, дымя самосадом, принялся философствовать:

– Помню их молодыми. Только поженились. В первую экспедицию по району снаряжались в Бобылихе. Посмеивались: «Благословите, Филимон Митрофаныч, на первый решительный бой». Собирались скоро наши горы постигнуть. А скоро-то сказка сказывается… Валентина поседела, Виталий облысел… А все ищут, ищут! С весны до снега по тайге блуждают, ни сна, ни отдыха, ни славы, ни корысти… Вот оно как «золотое дно» достается! Тут двух путей не бывает. Или всю жизнь на карту ставь, или вовсе в дело не суйся.

Мир по-новому

После ухода геологов жизнь в промысловой избушке потекла своим чередом.

Но погода менялась. Потянул западный ветер, пригнал угрюмые, тяжелые тучи. Холодная чаще и чаще меняла цвет, превращалась из льдисто-голубой в серую. Тревожно шелестели тальники. В гудении раскачивающихся под ветром сосен слышалось что-то неприветливое, сторожкое, тоскливое.

– Холода приближаются, – сказал как-то дедушка Филимон. – Ишь, мухи кучей на стол уселись обедать.

Холода не только приближались, а уже наступили. Каждый вечер ребята топили печку, днем надевали теплое белье.

И вот зарядил дождь.

– Шабаш! Отрыбачили! – заявил дедушка. – Пойдем, Тихоныч, клепки строгать. Не губить же время.

Колька и Надюшка тоже занялись работой. Они учились делать берестяные чуманы и туеса. Чего бы, казалось, сложного? А на поверку выходило, что это тонкое, требующее сноровки мастерство. Тут и сама работа и уменье подобрать материал. Скажем, береста, содранная с болотной березы, ломкая и хуже той, что взята с дерева, выросшего на солнечном месте.

Ребят захватило новое занятие, и их не особенно огорчала плохая погода. Но взрослые с опаской посматривали на небо. И, когда оно чуть-чуть посветлело, немедленно покинули столярную мастерскую. Первый погожий день был использован на все сто процентов.

– Поворачивайтесь, поворачивайтесь! – торопил дедушка Филимон. – Теперь хорошего не жди. Непогодь может воротиться.

На косогоре спилили десять сухих лиственниц, скатили к воде. Из бревен связали плот. На удивление Кольке, на сооружение плота не ушло ни одного гвоздя. Бревна держали скрепляющие слеги, намертво заклиненные в пазы.

Утром плот двинулся в дорогу. На нем бочки с рыбой, люди и собаки. Лодки привязаны сбоку. В передней и задней частях плота огромные весла на ольховых рогульках – бабайки. Если не считать шивер, где у бабаек становились дедушка и Евмен Тихонович, плотом управляли Колька и Надюшка. Взрослые только подсказывали, как действовать.

Пользуясь свободным временем, Евмен Тихонович свернул из бересты рожок, закинул голову кверху – и над рекой, над горами, над тайгой пронесся дикий трубный рев. Несколько раз прокричала берестяная труба. Собаки с любопытством обступили Бурнашева. Он прислушался, словно чего-то ожидая.

Округа молчала.

– Не отзываются! – засмеялся дедушка Филимон. – Рановато будет. Однако ловко у тебя выходит, по-изюбриному. Быки эдак и ревут, когда призывают на битву. Тогда ему, быку-то, все нипочем. Бешеным делается. Носится по тайге, по горам, трубит. Навстречу ему – такой же безумный. Схватятся лбами, рога трещат… А матка стоит в стороне, смотрит на дураков.

– И в этом природа лапу наложила, – сказал Евмен Тихонович. – Своего рода отбор. Потомство должно быть крепким, чтобы не погибнуть, выжить. Побеждают сильнейшие. А коли не выстоял не суйся и род продолжать.

Обратный путь выглядел увлекательной прогулкой. Холодная несла плот со скоростью восьми километров в час.

Евмен Тихонович часто подносил к губам рожок. Ему хотелось, наперекор времени, выманить изюбра.

Завидев Горюй, он уже с улыбкой поднял берестяную трубу.

Из дверей избушки показалась Маруся Бобылева. Сначала поглядела на окрестные горы, потом на реку. Подплываюший плот встретила веселым смехом:

– Подманили! Я и впрямь подумала: изюбриные свадьбы начались.

– Тебя сватать прибыли! Готова, невеста? – пошутил дедушка Филимон.

– Бедна для невесты. Приданое не на что справить.

– Что так?

– Хариуса ко мне не пускали. Стали вы наверху армией. Не то чтобы рыбе, воде не давали ходу.

– В отношении воды вы правы, Мария Петровна, – сказал бригадир. – Вода по-крупному только позавчера стала прибывать. В верховьях ливни прошли. Что касается рыбы, вашему улову и мы позавидовать можем. Смотри, Митрофаныч, верных шесть центнеров.

Дедушка Филимон и Бурнашев осмотрели бочки с рыбой, укрытые навесом из еловых лап, и принялись вставлять днища.

– Ты собирайся, Маруся. Чтобы разом – одна нога здесь, другая – там, – скомандовал дедушка.

– Собраться недолго. Все собрано. Попьем чайку и тронемся.

От добавочного груза плот осел и плыл медленнее. Надюшка оставила кормовое весло и без конца тараторила с Марусей.

Поэтому у второй бабайки стал Евмен Тихонович. Колька заметил, что рядом с Марусей Бобылевой бригадир держится как-то слишком натянуто, подчеркнуто вежливо и неуклюже. Даже закралась мысль: не в ссоре ли он с молодой охотницей. Дедушка Филимон, напротив, видел в Марусе близкого человека, с которым можно обо всем говорить запросто, которому можно довериться.

– Мимо тебя, случайно, никто не проплывал? – спросил он.

– Нет… Или ждали кого?

– Шутки-то плохие. На моем участке кто-то вздумал мне подсоблять. В курье у Мастерка сохатого нашли в петле.

Маруся посерьезнела:

– Вот оно что! Никого не примечала. Вверх прошли вы, потом Кочкины с Пономаревым и Чепчуговым. Они, полагаю, этого не сделают.

– Я на них и не думаю…

История с петлей и мертвым лосем тяготила старика. Он подробно рассказал Марусе о «неслыханной дерзости».

Прояснившиеся было небеса потемнели, стал накрапывать мелкий дождь. По-осеннему сердитый ветер пронизывал до костей.

Нудно и скучно тянулись мимо скалы, кедрачи, блекнущие, покрывающиеся желтизной березники…

Бобылихи плот достиг до наступления темноты. Когда показалась прилепившаяся на крутояре деревня, Надюшка восторженно воскликнула:

– Глядите-ка!

У самой кромки тайги, там, где был сложен заготовленный весной лес, длинным прямоугольником поднимался новый сруб. Белый, нарядный, он скрадывал угрюмость леса и украшал маленькую, серую Бобылиху.

– Срубили! – торжествуя, проговорил Бурнашев. – Еще фермы нет, только заготовка, а вид у бригады другой.

– Красиво! Наши избы издалека совсем маленькие-маленькие, – заметила Маруся.

Как-то так получилось, что все столпились на краю плота, позабыв о веслах.

Первым всполошился дедушка Филимон:

– Правиться-то кто будет? Эх, ровно дети!

Он кинулся к кормовой бабайке. У второй мгновенно встал Евмен Тихонович. Пока они разглядывали сруб, течением повернуло плот и стало заносить боком. Его выправили, хотя и с трудом.

Всех рассмешила такая неосторожность. И уже день не представлялся хмурым, и ветер, рябивший сизую воду, не был таким пронзительным.

Вскоре причалили к берегу.

Разгружать плот не стали, только унесли из лодок снасти и одежду. Бочки с рыбой на этом же плоту должны были проследовать до Сахарова. С ним же уезжал утром в Нестерово и Колька.

Бабушка Дуня не знала, куда посадить внука. Непрестанно отрывалась от квашонки, расспрашивала: полюбилось ли на промысле, не болел ли, не утомился ли?

– А что нового в Бобылихе? – спросил дедушка Филимон.

– Нового много, – задумчиво произнесла бабушка. – Плотничья бригада из Нестерова чуть не месяц у нас работала, сруб под ферму поставили. Дважды парторг из центральной бригады наведывался. Матвей Данилыч приезжал. Он и сейчас у нас гостит. С Пименом Бобылевым с утра на Лиственничное озеро ушли… – Бабушка Дуня вздохнула. – И еще Тимоху Кочкина арестовали…

Дедушка так и подался вперед:

– Когда? За что?

– Арестовали, – повторила бабушка. – В Бобылиху он прибыл с промысла ночью, будто бы с рыбой. Еще его хозяйка жаловалась: мало добыли. Чуть свет Тимоха вместе с гостем в Сахарово уплавился. Александра тоже захватил с собой – в школу отвезти. А через несколько дней следователь к нам приехал. У Кочкиных обыск произвели. Петли проволочные нашли. Сказывают, Тимоха в Сахарове с мясом попался. Четыре бочки соленой сохатины приплавил туда. Однако, я понаслышке… Придет Матвей Данилыч – он объяснит.

Во дворе залились собаки, с остервенением на кого-то нападая.

Колька выскочил наружу. Прижавшись спиной к воротам, стоял отец. На него наседали Горюй и Венера.

– Цыц! Пошли на место! – прикрикнул на собак Колька.

– Ну и дьяволы, – добродушно рассмеялся отец. – Не трогают, а шага не дают сделать. Здравствуй, сын!.. Да какой ты большой и важный! И ручищи шершавые. Сразу видно – и топором и шестиком поработали вволю.

Отец прижал Кольку к груди. От него пахло табаком и потом, сапоги были перепачканы грязью. Отец вошел в дом, поздоровался с дедушкой Филимоном, поинтересовался – хорош ли улов. Потом умылся, сел за стол, положив на клеенку большие руки.

– Осмотрел я, дядя, ваши угодья. Все облазили с Пименом Герасимовичем. До чего же крепок старик! И каждую кочку на десять километров вокруг знает… У Лиственничного озера такие заросли кипрея, что спокойно можно ставить пасеку на двести ульев.

– Да, кипрея у Лиственничного озера дивно, – рассеянно проговорил Филимон Митрофанович. – Ты лучше, Матвей, про Тимофея Кочкина расскажи.

– Рассказывать нечего. Взяли его в Сахарове вместе с компаньоном. Браконьерствовали… А ты отчего кислый?

Дедушка Филимон придвинулся ближе, мрачный и насупленный.

– Что кислый? А если на моем участке посторонними людьми найден в петле дохлый сохатый? Пройти вниз незамеченным почти невозможно. Охотники – народ сторожкий. Одно остается: почему бы и Филимону Нестерову не погреть руки на браконьерстве? – Дедушка развязал котомку, достал петлю. Руки у него мелко дрожали. – Я на Тимоху подумать боюсь. Не осмелится Тимоха…

– Возможно, один он бы не осмелился. А с Шаньгиным мог и осмелиться. Да… Петли из такого троса у Кочкиных найдены. Тонкий и очень прочный трос.

– А я Геннадия Михайловича считал композитором, – взволнованно проговорил Колька.

– Такой же он композитор, как я турецкий султан, – усмехнулся отец и обернулся к деду. – Прожженный аферист и жулик. Взяли его случайно. И бочки с сохатиной были у них укрыты в надежном месте, и все как полагается… А в Сахарово приехал новый милиционер, который в свое время имел дело с Шаньгиным в другом районе. Заметил его и забеспокоился. Выследили и установили, что это за музыкальная натура… Заезжал ко мне следователь, кое-что рассказал. Живет этот Шаньгин в областном городе, прирабатывает, как он говорит, перепиской нет. На самом деле нигде не работает. Ноты – ширма. Лишь весна – он покупает билет – и туда, где поглуше. Находит помощника и приступает к делу. И отдых неплохой, и с большими деньгами возвращается. В пятьдесят втором году его взяли на Ангаре. Подбил какого-то парнишку. Тот работал на него, ловил и продавал рыбу. К концу путешествия они ограбили магазин в одном из леспромхозов. Взяли несколько десятков часов. Шаньгин пытался все свалить на парня. Не удалось. Сел в тюрьму. Жаль, очень скоро попал под амнистию. Наглый и хитрый, мерзавец. Привык загребать жар чужими руками. Он и сейчас все валит на Кочкина и дело представляет так, будто в Бобылиху приехал отдыхать.

– А ведь никак не подумаешь, – удивилась бабушка Дуня. – Такой вальяжный, такой представительный…

– Внешний вид ни о чем не говорит, – улыбнулся Колькин отец. – Умный проходимец ловко рядится. Порой не распознаешь…

Когда Нестеровы поужинали, пришел Бурнашев. Евмен Тихонович уже знал об аресте Тимофея Кочкина и Шаньгина.

– Моя вина, недоглядел, – сокрушенно заявил он. – А ведь не нравился мне этот человек. Однако постеснялся документы проверить: второй год приезжает в Бобылиху, и вид солидный.

Впрочем, взрослые не много говорили о браконьерах. Отец и Евмен Тихонович занялись обсуждением бригадных дел.

Колька отправился спать. Но заснуть долго не мог. Перед глазами возникали то Шаньгин, то Тимофей Кочкин, то Сашка. Теперь стал понятен двусмысленный разговор у парома. Но почему Шаньгину вздумалось напоить его, Кольку? Что он сделал ему плохого? Решил посмеяться. А Колька принял это как дружеское расположение. Вспомнилось поведение старика Кочкина. Он-то все понимал. У Кольки заныла душа от обиды на себя, на свое простодушие.

За перегородкой гудели голоса. Хлопала входная дверь. Приходили новые люди.

Через перегородку слабо проникали звуки. Колька улавливал только отдельные обрывки фраз и слова. Можно было догадаться – разговаривали о строительстве фермы, об уборке урожая, о дороге, о промысле.

Один голос сменялся другим: то взволнованный Евмена Тихоновича, то тихий и спокойный Пимена Бобылева, то веселый и легкий Марусин, то рокотал бас Филимона Митрофановича. Некоторые голоса были незнакомы Кольке.

Из комнаты тянуло махорочным дымом: там много курили. Наконец загремели табуретками. Собеседники расходились.

Стало тихо. Колька услышал: дедушка Филимон и отец говорят о нем и о Таковом.

Вот отец рассмеялся:

– Тоже загадочная фигура. Ко мне дважды уже заходил, намекал: не нужны ли товары.

Колька приподнялся.

– А учительница сначала зубастой была, горячей, когда в Бобылиху приехала, – гудел дедушка Филимон. – В район сколько раз обращалась. Все ей под силу казалось. Таковой переносить ее не может. Только ослабла она малость, напор меньше. Вышла замуж за Алеху Чепчугова – дети пошли. Один год Алексей тяжело болел, на промысел не ходил. В прошлом году не повезло ему, мало добыл. Пообносились, поиздержались.

– Все учтем, дядя. Поможем. Сложа руки сидеть не будем, – ответил отец. – Уберем урожай – чаще буду приезжать в вашу бригаду. А построим дорогу, тогда проще будет.

Что-то бормоча, дедушка Филимон задул лампу.

Колька опустил голову на подушку. Наплывали новые мысли. Сон отлетел. Долго еще лежал Колька с открытыми глазами. Много впечатлений, много нового и непонятного принесла поездка в Бобылиху.

Рано утром дедушка Филимон, Бурнашев, Маруся Бобылева и Колька с отцом уходили на плоту в Сахарово. Оттуда дедушка должен был отвезти Кольку в Нестерово. Отец собирался из Сахарова проехать в деревню Исаевку.

– Ты, Николашенька, не забывай нас, стариков. Тоскливо нам одним, – всхлипнула бабушка Дуня, утирая глаза шерстяным полушалком. – Полюбился ты мне…

Колькин рюкзак был до отказа набит деревенскими гостинцами, а бабушка совала ему еще что-то, завернутое в газету.

Надюшка поджидала в стороне и подошла к Кольке, когда плот собирались отвязывать от прикола.

– Слышал про Тимофея Кочкина?

– Слышал…

– Я думаю, это их костерок был у Шалавы. Пережидали. Непонятно, однако, как они мимо нас прошмыгнули.

Колька ничего не ответил, провел носком бродня по песку. И об этом он думал вчера ночью.

– А ты правда в Нестерове учиться станешь? Не уезжай в Опалиху! Папка, как вернется из Сахарова, меня тоже в Нестерово переплавит, – торопливо шептала девочка. У нее опять возникли сомнения, хотя Колька множество раз говорил, что жить и учиться будет в Нестерове.

– Эй, голуби, не успели наговориться! Прыгай, Коля, на плотик! – крикнул Евмен Тихонович.

Колька бросился к плоту, но увидел перед собой черные серьезные глаза. Володька Бобылев! Да, это был он, повзрослевший за лето, в маленьких броднях, в новой оленьей куртке.

– Погоди часок! – Парнишка схватил Кольку за рукав. – Ты на меня не серчай. Дедка ругал меня, почему с тобой раздружился.

– Коля! – раздался нетерпеливый голос с плота.

Колька успел сказать:

– Откуда ты взял? Вовсе не сержусь! – и прыгнул на бревна.

На плоту он разжал руку, в которую что-то сунул Володька. На ладони лежала тщательно отполированная деревяшка, напоминающая утиный клюв. Это не укрылось от острых глаз Маруси Бобылевой.

– Володька подарил?

Она тихо засмеялась, и вместе с ней веселым звоном запели золотые сережки.

– Выпросил-таки у деда. Вчера, только в дом ступила, замучил меня, уток изображал. Охотник!

Отец дружески приобнял Кольку за плечи:

– Ну вот, сын, и понюхал жизни. Жил, жил в городах, заботились о тебе. И казалось, будто все просто и гладко. Да, брат, в городе жизнь быстрее мчится, много людей, труднее в них разобраться. А тут все на виду. Вдруг замечаешь: хлеб не просто достается, люди разные, много несделанного, надо бороться, чтобы все было хорошо. А дел сколько! Видишь, просторы какие…

Отец задумчиво смотрел на тайгу, на горы.

Не так часто знал Колька отцовскую ласку. Был отец вечно занят и скуп на объятия. А тут словно признавался Кольке в дружбе, словно приглашал его в единомышленники.

Тук!.. Тук!.. Тук!..

Колька впервые услышал, как бьется отцовское сердце. Из-под гимнастерки доносились ровные мощные толчки. И грудь у него была такая широкая…

И в этот миг отец показался Кольке особенно сильным и большим, а дела, о которых он думал, особенно дорогими и близкими и ему, Кольке. Как будто он стал на голову выше и вовсе не похож на того городского подростка, каким выехал из Опалихи.

Тук!.. Тук!.. Тук!.. – билось сердце отца.

Колька вертел в руках манок. И вдруг подумал, что ведь Володька подарил ему вещицу, которой сам давно добивался. Захотелось крикнуть что-нибудь хорошее Володьке или хотя бы помахать фуражкой. Но момент был упущен. Плот миновал шиверу и шел по быстрине. Из глаз пропали и ставший родным берег, и провожающие, и Бобылиха.