Текст книги "Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка (Повести)"

Автор книги: Валентин Глущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Неугомонная

Братья Кочкины, Илья Пономарев и Алеха Чепчугов уплыли дальше. Но Евмен Тихонович ходил угрюмый, задумчивый.

– Как ты мыслишь, Митрофаныч? Может, Ванька прав – не по плечу я ношу принял? Руководить – дело сложное.

– Э-эх, Евмен Тихонович! От каждого нарекания и сердцем падаешь. Зря сомневаешься. Дал понять, что раскусил, чем они дышат, и точка. Ясно, Иван злится. Ему хочется, чтобы ты никуда не годился. Был он председателем, добрый кусок имел, разные шахер-махеры и незаконности производил. Заменили. Тебя поставили. А ты, как я понимаю, к такому не склонен, по-человечески желаешь. За другое тебя не одобряю, больно мягок ты. А вожаку рука покрепче требуется. Когда уговором, а когда и тряхнуть: не зарывайся!

Дедушка Филимон, и Бурнашев ушли потрошить рыбу. Надюшка задержалась. Она накопала картошки и теперь чистила ее для обеда. Колька долго топтался около нее, прежде чем начать разговор.

– Почему ты неправду сказала? Ну… приукрасила с медведем? Я в него и не собирался стрелять. Перепугался от неожиданности.

Надюшка некоторое время пристально смотрела на товарища, как бы изучая: не понимает он или шутит. В одной руке зажат розовый клубень, вторая, с ножом, опустилась в ведро.

– Смеешься? Чтобы при Кочкиных я рассказывала, как мы от медведя дёру задавали? На посмешище себя выставлять? Иван воображает себя первейшим охотником. Любо ему было бы потешиться над нами. Потом бы Сашке рассказал. Сашке только попадись на язык. Горазд насмехаться. А кто медведя не напужается? Когда мы с девчонками из Исаевки сбирали чернику и первый раз на медведя нарвались, вот уж струхнули так струхнули! Про ягоды позабыли, до самой деревни без передышки бежали…

Кольке хотелось уверить Надюшку, что подобного никогда не повторится и он сам не знает, как это получилось. Но приготовленные слова так и не были произнесены, разъяснений не требовалось. По-видимому, девочка не видела в его поведении ничего особенного.

Когда они спустились к реке, взрослые уже закончили потрошить рыбу. Дедушка укладывал на дно бочки хариусов и посыпал сверху крупной темной солью. Ленкам и тайменям он добавлял соли еще и внутрь. Бурнашев подносил из лодок рыбу. Ребята взялись ему помогать.

– А что, Евмен, угостим ребят ушицей из тайменьих голов, – раздобрился дед. Он отсек у тайменей передние части морд. – У промысловиков так считается: поймал налима – всего стоит печенка, а у тайменя – голова.

В уху, кроме тайменьих голов, положили икру и кусочки белого внутреннего жира – соколки. Уха получилась янтарно-желтой, ароматной… Однако не менее ухи Кольке понравилось другое блюдо – тайменьи желудки. Их нанизывали на вертела и поджаривали на углях. Жирные, упругие, они похрустывали на зубах.

После обеда дедушка Филимон повесил над костром котел с рыбьими внутренностями.

– Жирку на зиму натопим, – объяснил он ребятам. – Пей его – сроду кашлять не будешь, туберкулезом никогда не заболеешь. И картошку на рыбьем жиру хорошо жарить, и так хлебом макать.

Бурнашев строгал в столярной клепки для бочек. Филимон Митрофанович варил рыбий жир. А что ребятам делать?

– Сбегаем за орехами, – шепнула Надюшка Кольке.

Мальчик опасливо покосился на тайгу.

– Может быть, лучше коллекцию насекомых начнем собирать?

Эта мысль пришла в голову случайно, как первая отговорка. Колька только что прихлопнул кузнечика: крупного, с двумя длиннющими зелеными лапками и четырьмя коротенькими. Огромные, вполголовы, выпуклые коричневые глаза, два длинных уса…

– Я не знаю, что такое коллекция, – откровенно призналась Надюшка.

Колька объяснил. Девочке понравилась затея.

– И грибы сбирать будем! Я прошлое лето папке два ведра в тайгу насушила. Еще я мяту заготовляю – во рту охлаждает, когда в чай кладешь. И бадан сушу – от живота и от всяких немочей помогает. Листья у него широкие, на капустные похожи… Однако сперва за орехами сбегаем. Все одно на рыбалку нас больше не возьмут. Папка говорит: посмотрели – и довольно. Мы им только мешаем, лодки перегружаем. Долбленки верткие, вдвоем несподручно.

У Кольки немного похолодело внутри, когда вспомнил вчерашний день. Но за Надюшкой все-таки пошел. Как ни странно, но дедушка Филимон не остановил ребят, видя их сборы.

Собаки увязались за ребятами. Впрочем, они носились где-то по тайге, и мало было бы от них проку, если бы сейчас шагнул из-за деревьев вчерашний медведь.

Колька боялся забираться в дебри. А Надюшка и не спрашивала его об этом. Шла, как ей хотелось, и он вынужден был следовать за ней.

В лесу пахло прелью. На каждом шагу валялись деревья, павшие много лет назад и совсем недавно. Ноги утопали в мягком рыжеватом мху; за бродни цеплялись длинные ярко-зеленые плети дерябы.

Белый Надюшкин накомарник покачивался впереди. Надюшка ловко преодолевала лесные завалы, накомарник скрывался за деревьями, и тогда Колька нажимал изо всех сил, страшась отстать.

Уже где-то невдалеке слышался рокот Шалавы. Надюшка остановилась возле громадного кедра.

– Вот они! Коль, а Коль, гляди, какие крупные! – проговорила она торжествующе, высоко задрав голову. – Кто полезет? Подсади-ка меня! Срублю эвон тот сук.

– Ну нет, я сам срублю! – запротестовал Колька. Большого опыта лазить по деревьям у него не было. Однако сообщать об этом он не собирался. Лезть так лезть!

Он положил на мох переломку, поплевал на руки и начал карабкаться. Очень скоро руки стали липкими и черными от серы, а от нового охотничьего костюма, Колька сразу понял, останется одно воспоминание.

– Выше! Выше! За правый сук хватайся! – подсказывала снизу Надюшка. – Опрись ногой о левый сучок. Сейчас уже скоро!.. Этот!

Колька взгромоздился на сучок. Ух, какая высота! Лучше не смотреть вниз, а думать, что сидишь на самом обыкновенном стуле. Убеждая себя в этом, Колька принялся за дело. Сук – крепкий, словно кость, – плохо поддавался ножу. Мальчик сидел, скорчившись, как неумелый ездок на бешено скачущей лошади, и проклинал неуемную выдумщицу Надюшку. Все-то ей надо! Пропади пропадом орехи, кому они нужны! Он натер на правой ладони несколько кровяных пузырей. Не бросал работу исключительно из гордости.

– Кер, кер-кер-кер, кер!

Темные длинноносые птицы – откуда они только взялись! – в великом множестве, с суматошными криками, будто их грабят, носились над головой. С каждой минутой стая разрасталась.

– Кышь! Кышь, гадины! – хлопала в ладоши и махала накомарником Надюшка.

Кедровки не слушались Ополоумев в своем неистовстве, они чуть не клевали Кольку.

Сук затрещал, накренился, оторвался от основы и рухнул. Кольку охватила радость. Спрятал нож и, счастливый, сполз на землю. Надюшка как-будто этого и ждала. Перезарядила дробью и вскинула ружье. Стрелять можно было почти не целясь, так густо облепили кедровки вершину дерева. Потому-то и посыпались они, как горох, – четыре штуки с одного выстрела.

Кольку поразила жестокость Надюшки.

– Что они тебе сделали? В еду не годятся. Убила ради развлечения…

– Бить их надо! Орехи обирают, белку оставляют без корма! – зло сверкнули добрые Надюшкины глаза. – Будь покоен, завтра на этом кедре ни одной шишки с орехами не останется. Вышелушат на совесть. Кедровки, они такие… Пудами прячут орехи. Запасливые, жадные, а сами тощие, синие.

Надюшка как ни в чем не бывало собрала в накомарник шишки. Колька подобрал убитых кедровок на корм собакам. И ребята вернулись к избушке.

Дедушка Филимон и Евмен Тихонович, вопреки ожиданиям, одобрили Надюшку.

– Нам кедровка что росомаха, – объяснил Филимон Митрофанович. – Спасения от нее нет, вред великий, будь она неладная! Три у нас большие беды: мошка, кедровка и росомаха. От гнуса не знаешь, куда деваться, иногда до снега держится. Росомаха зимой пакостит, ловушки очищает. А кедровки: «Тыр-тыр – дай орехов!» Из-за них белке и соболю голодать приходится. Была бы моя воля, учредил бы массовый отстрел этой пичуги.

Ужиная, взрослые сообщили, что с этой ночи ребята будут оставаться в избушке.

– Чего понапрасну маяться, – сказал Евмен Тихонович. – На добыче это плохо отразится, тоже учитывать надо. Вы к нашему приезду и чаек вскипятите и завтрак спроворите. Уж если артелью промышляем, силы следует с умом расставлять.

– Бояться нечего, собаки при вас останутся, – добавил дедушка Филимон. – В случае чего – в избушку. Ружье заряжено. Ну, так и далее.

– А чтобы на стану все было в порядке, ответственным назначаю Николая. Слушаться его, Надежда, и ничего без его разрешения не предпринимать, – строго посмотрел на дочь Бурнашев. – Она на выдумки мастерица. Ты, Коля, сообразуйся с рассудком, поступай как старший. Так-то…

Бурелом

Когда рядом с тобой взрослые, уверенные в себе люди, ты словно за каменной стеной. А вот попробуй один, в тринадцать лет, сидеть у костра чугунно-темной ночью, среди глухой тайги, полной тайн и неожиданностей!

Деревьев не видно, но кажется – они совсем близко придвинулись к избушке сплошной черной массой. Тишина тяжелая, непроницаемая. Только гремит, разговаривает на шиверах Холодная, звенят, попискивают комары, трещат в костре сухие смолевые чурбаки…

– Ты не входи в избушку. Я разболокаться стану, – попросила Надюшка.

Колька ждал, когда она разденется и уляжется. Но, услышав: «Входи!», решил немного повременить. Преследовали разные страхи, и, наперекор им, он оставался у костра.

Вот зашлепают тяжелые шаги, и у огня остановится бурое мохнатое страшилище с огромной или, того страшнее, с малюсенькой головкой: «Здорово, Николай Нестеров! Подвинься, братуня, озяб я что-то!»

– Ерунда какая! Бабушкины сказки! – убеждает себя мальчик.

Где-то хрустнула ветка. Колька вздрогнул, ближе к себе придвинул Венеру. Серая сука, никогда не видавшая такой ласки, льнула к нему. Ее коричневые глаза, блестящие от костра, светились преданностью. Мурзик дремал, положив большую голову на Колькины ноги. Спал, свернувшись в клубок, угрюмый Горюй. Собаки вели себя спокойно. Кольке же мерещились разные разности.

Душа замирала при воспоминании о рысях. Евмен Тихонович рассказывал: в прошлом году муж с женой из Сахарова отправились за грибами. Набрали грибов, возвращаются. Муж говорит: «Подожди часок. Рябчиков слышу. Стрельну парочку раз». Возвращается на дорогу, а жена лежит на земле, и на ней рысь. Горло «перерезала», кровь лакает.

Подавляя недостойную таежника дрожь, Колька с ласковой снисходительностью потрепал Венеру по гладкой спине:

– Не спится, собака? Нравится ночью?

Голос звучал вызывающе в гнетущем безмолвии и придавал уверенности.

Костер догорел. Тлели подернутые серым пеплом красные уголья.

– Венера, Горюй, Мурзик, за мной! – позвал Колька.

Собаки с готовностью исполнили приказание. До сих пор их законной постелью считалась голая земля перед входом в избушку, где нависла часть крыши, спасавшая в дождливую погоду.

– Коль, а Коль, ты что так долго не шел? – спросила Надюшка.

– Я думал, ты уже пятый сон видишь, – усмехнулся Колька со взрослой солидностью. – Спи. Если не можешь уснуть, закрой глаза и считай до ста.

Впрочем, прикрывая дверь, он нащупал крючок и посадил его на петлю. Стаскивая бродни, незаметно похлопал по спине Венеру. И умная собака, разгадав его мысли, вспрыгнула на устланные травой нары.

Совет, данный Надюшке, пришлось применить к себе…

– Коль, а Коль, да проснись ты!

Колька вскакивает и долго не может понять, что происходит.

Низко над ним, белым пятном, Надюшкино лицо.

За стеной гудит и воет, трещит и стреляет.

– Опомнись, Коля, – жалобно хнычет Надюшка. – Слышь, что делается? Бурелом. Деревья валит. А наши на реке.

Треснуло, грохнуло… Молния на мгновение залила желтым светом избушку, встревоженных собак, растрепанную, босоногую Надюшку.

Колька соскочил с нар, засветил коптилку, поспешно натянул бродни.

Тайга стонала и выла. Рядом с избушкой рушились деревья.

Колька надел куртку и патронташ, прицепил к поясу нож и решительно распахнул дверь. Его обдал вихрь, насыщенный дождем. Лампочка на стене моргнула и погасла. Темень стояла такая, что ничего невозможно было различить и за три шага. Нет, бессмысленно предпринимать что-то сейчас.

– Куда ты, Коля, кого найдешь в эдакую темень? Только себя загубишь! – испуганно проговорила Надюшка.

Колька сел на нары:

– Дождемся рассвета, тогда что-нибудь придумаем.

Рядом примостилась Надюшка. Девочка всхлипывала.

– Не плачь. Все обойдется.

Колька старался говорить по-мужски, сурово, хотя волновался не меньше Надюшки. Теперь главным был он, и, в случае чего, вся ответственность ложилась на него. Во всяком случае, так ему казалось.

Новая молния разорвала темноту. Упало дерево, хлестнув вершиной о землю возле избушки.

– Папанечка, родненький! – тоненько, по-детски, запричитала Надюшка.

Колька неумело погладил девочку по голове. И она прижалась к нему, как к старшему брату. Он ощутил ее худенькое плечо и снова провел ладонью по мягким волосам:

– Не расстраивайся до времени…

– Он у нас один. Маманя померла, когда я была чуть побольше Степанка.

«Не раскисать, держать себя в руках!» – приказывал себе Колька. Одновременно, как мог, он успокаивал Надюшку:

– Беды никакой не будет. Но знай, Надюша, я не оставлю тебя при любой беде!

Мальчик впервые так ласково назвал подружку. Она стала для него дорогой и близкой. Такого Колька еще ни разу не испытывал.

Гремел гром, вспыхивали молнии, ревела тайга. Ребята сидели, тесно прижавшись друг к другу.

В оконце пробился бледный пасмурный рассвет.

Деревья продолжали гудеть, хотя и перестали валиться.

Горюй и Венера подбежали к двери, замерли, насторожив уши.

– Своего почуяли! – встрепенулась Надюшка и, как была, в шароварах, босая, выскочила наружу.

Взволнованные и счастливые, ребята остановились у края крутояра.

Вверх по тропинке поднимался дедушка Филимон в промокшем плаще.

– А где папка? – тревожно спросила Надюшка.

– Не возвращался еще? Значит, придет. Не такой он человек, чтобы не схорониться от бури.

Свежий сильный ветер взметывал полы дедушкиного плаща. Филимон Митрофанович передал Кольке ружье, Надюшке «козу».

– Ну, как домовничали? Накидал ветрюга дров, накуролесил… Чайком не побалуете? Озяб, братцы. Кровь, что ни говори, старая, плохо греет.

Опередив Надюшку, Колька сбегал на реку за водой.

– Сейчас, дедушка, мигом вскипятим! Мы в буржуйку с вечера дров наложили и запас сделали.

Филимон Митрофанович, кряхтя, развязывал бродни, развешивал над печкой мокрые портянки.

– Разгулялась буря. Давно такой не видел. Меня, старого волка, и то едва не накрыла. Схоронился под выступ скалы. А сверху старая лиственница брякнулась, отломило шерлопину в полтонны. Мало-мало этим каменюгой по плечу не хватило. С вечера собирался полный упруг рыбешки накидать – до часу ночи харюзь бойко шел. А погодка пальчики складывает: на-ко, выкуси! Живи не так, как хочется, а как придется!

Надюшка поминутно выбегала из избушки поглядеть, не покажется ли из-за поворота отцовская лодка.

– Придет, придет, не волнуйся. Евмен опытный рыбак, не из таких переделок выкручивался, – ободрял дедушка Филимон.

Но его слова мало помогали. Надюшка успокоилась лишь после того, как увидела знакомую долбенку.

Бурнашев приплыл еще более усталым и промокшим, чем дедушка. Ему пришлось двигаться не только против течения, но и против ветра.

Старшие обменялись несколькими незначительными фразами. На бурю они досадовали всего лишь потому, что она помешала рыбалке.

Чай разморил обоих.

– Приустал я, – пожаловался дедушка. – Не соснуть ли нам, Тихоныч? Рыба накрыта, потерпит.

– Правда, отдыхайте. Мы выпотрошим, – вызвалась Надюшка.

Ей не перечили.

И вот Надюшка снова преобразилась в неугомонную. Попросила Кольку установить в носу долбленки сколоченный из тонких досок стол. Выскоблила его и промыла. Такая же операция была произведена и со столом на лодке дедушки Филимона.

Поставив с левой стороны берестяные чуманы, Надюшка кинула на стол хариуса.

Сверкнул отцовский нож – чик, чик, чик… Выпотрошенная рыба полетела в пустую упругу. Кусочки жира, соколки, отделенные вместе с икрой, брошены в маленький чумашек, внутренности – в большой чуман.

Колька некоторое время следил за работой девочки, чтобы усвоить приемы. Но это несложное дело долго ему не давалось. Рыба скользила, и он чуть не порезал руку, вспарывая хариусу брюшко. Особенно долго копался, отделяя от внутренностей икру и жир.

Но сегодня Надюшка как-то совсем незаметно указывала ему на недостатки, давала дельные советы. Покончив с отцовской рыбой, она перебралась в дедушкину долбленку.

К приходу взрослых рыба была выпотрошена. Оставалось только засолить.

Потом расчищали участок.

Бурей повалило несколько деревьев на дорожку между избушкой и мастерской. Их требовалось распилить и оттащить в сторону.

– Сегодня мы никуда не пойдем. Ладно, Коля? – попросила Надюшка, словно не она, а Колька был заводилой во всех делах. – Сварим обед, станем цветы собирать, ловить кузнечиков и бабочек для твоей коллекции.

Неприятная загадка

Колька научился просыпаться с восходом солнца. Вскочив с нар, они бежали с Надюшкой на речку умываться. Затем разводили костер. И к приходу взрослых у них уже был готов завтрак. Многое на промысле перешло в ведение ребят. Потрошение рыбы стало их заботой. Тем более, что в этом искусстве Колька достиг значительных успехов и стал обгонять «учительницу». На ребятах лежала обязанность вытапливать жир из рыбьих внутренностей, кормить собак, заготовлять дрова для костра и печки.

Колька с удивлением вспоминал первые дни на промысле. И не без оснований. Теперь он, как в собственный дом, ступал под мрачные кедры, без трепета переходил заросшие осокой и кислицей болотца.

От прогулок по тайге у Кольки сохранялись на память высушенные между страничками блокнота сиреневые цветочки душицы, олений мох, черемша, таежный чай – бадан.

На зиму в дедушкиной избушке было заготовлено два туеса сухой черники и ведро грибов, высушенных на крыше.

Положение в походах изменилось. Колька стал ведущим, а Надюшка – замыкающим. Что касается реки, то и здесь прежний порядок нарушился. Шест прочно и навсегда перекочевал из Надюшкиных в Колькины руки. У мальчика даже появилась дерзкая мечта как-нибудь поспорить с Шалавиной шиверой.

Однажды они переправились на другой берег Холодной, километра на два выше избушки. Здесь были красивые места. Прибрежная кромка тайги кудрявилась зарослями ольхи. Ближе к реке лежала полоса шиповника, красная от плодов. Среди густого пырея мелькали голубые капли анютиных глазок, незабудок, белые головки сердечника, желтые огоньки, кукушкины слезы…

Внимание ребят привлекала большая гора. Деревья на ней не росли, но гора была светло-зеленой от покрывавшего ее мха.

– Пошли. О чем задумался? – торопила Надюшка. Девочка уже вооружилась корзиной.

Несколько дней назад у подножия горы они открыли богатые черничники – нельзя было шагу ступить, чтобы не испачкать ноги ягодами.

– Тебе не показалось, что кто-то бьет по камню? спросил Колька.

На прошлой неделе, поднявшись высоко вверх по течению Шалавы, ребята обнаружили следы недавнего костра и чью-то стоянку. Кто бы это мог быть? Дедушку удивил их рассказ. Взрослые гадали и недоумевали. Никто из охотников не мог сюда прийти. Участок числился за дедушкой Филимоном. Но дальше разговоров не пошло. Ни у Филимона Митрофановича, ни у Евмена Тихоновича не было ни охоты, ни времени отправиться посмотреть на остатки таинственного костра.

– Бьет по камню? – переспросила Надюшка. – Нет, не слыхала.

– Тогда мне почудилось… И я вот еще о чем думаю. Дедушка Филимон говорит, что у этой горы нет названия. Давай придумаем!

– Я придумала: Лысая!

– Не годится. Таких названий полно.

– Тогда Черничная!

– Хм…

Колькин взгляд упал на торчащий из песка сучок. Он пнул его ногой. Сучок не поддавался.

– Рог! – воскликнула Надюшка.

Но Колька уже и сам видел, что за сучок торчал из песка. Он присел на корточки и стал откапывать. Любопытный Мурзик – наконец-то и он научился переплывать Холодную! – подскочил и принялся рыть песок передними лапами. В работу включились также Надюшка, Горюй и Венера. Скоро общими усилиями была выкопана внушительная яма. Из нее ребята извлекли мощные ветвистые рога вместе с черепом.

Грязную, позеленевшую находку промыли в реке. На верху узкого черепа, над глазными впадинами, зияло несколько отверстий.

– Этого изюбра медведь задрал, – немедленно определила Надюшка. – Гляди, зубами корежил…

Конечно, находка представляла ценность, и ее следовало присоединить к коллекции.

– Коль, Коль, гляди! – толкнула Кольку в бок Надюшка.

Девочка смотрела на реку. По Холодной были разбросаны в большом количестве черные точки. Их число росло с непостижимой быстротой. Какие-то зверушки прыгали с берега в воду. По-видимому, пловцы они были не особо умелые, потому что их сильно сносило течением.

Колька и Надюшка позабыли и про чернику, и про название горы, и про находку. Не сговариваясь, ухватились за борта долбленки, столкнули ее на воду.

Колька взял шест и направил лодку туда, где черных точек было особенно много. Но к маленьким пловцам спешили не только ребята. Впереди крутой волной вскинулась вода. На солнце сверкнуло метровое тело тайменя. Одна из темных точек исчезла. Колька упирался шестом изо всех сил и так спешил, что не замечал ничего поблизости.

Надюшка сидела на носу лодки, однако ее лицо было повернуто вперед. Поэтому друзья проморгали кое-что позади. Просмотрели двух отважных пловцов, устремившихся в погоню за долбленкой.

О борт зацарапали острые коготки, и появились две мордочки.

– Белки! – восторженно прошептала Надюшка.

Эти белки мало напоминали тех, что рисуют художники, – веселых, с большими пушистыми хвостами.

Зверьки выглядели несчастными. То ли от страха, то ли от холодного купания, они дрожали, опасливо посматривали на ребят, жались друг к другу. Тельца – жалкие крохотные комочки, длинные мокрые хвосты, словно тонкие веревки.

Сначала ребята замерли, боясь пошевельнуться, чтобы не спугнуть нежданных пассажиров. Но долго так продолжаться не могло. И Колька снова взялся за шест. Кованый наконечник ударился о камни, произведя невероятный грохот. И все-таки белки не тронулись с места.

Между тем лодка оказалась в гуще острых мордочек. Было видно, как усердно работают лапками белки, борясь с течением.

Послышалось царапанье многих когтей. В долбленку полезли десятки желающих переправиться на другой берег. Колька понял, что любопытство может обойтись слишком дорого, и стал поспешно пятить лодку. А белки все лезли и лезли. Две вспрыгнули Надюшке на колени, две уселись на Колькиных броднях. Зверьки волновались, поглядывая на приближающийся берег. И едва днище зашуршало о гальку, над лодкой взвился рыжий вихрь. Маленькие прыгуны, не соблюдая очереди, метнулись на берег.

В мгновение ока долбленка была пуста. Белки скрылись в траве.

– Мы с тобой, как дед Мазай, – рассмеялся Колька.

– Цыц! – крикнула Надюшка на собак.

Из воды выскакивали новые белки, которым удалось добраться до противоположного берега без посторонней помощи. И собаки, переплывшие Холодную, занялись было охотой.

Но тут же они оставили белок и с лаем и рычанием понеслись к горе. Из-за скалистого уступа вышел человек. Его появление было еще удивительнее.

– Венера, Горюй, назад! – остановил Колька собак.

– Здорово, робинзоны! Как это вы сюда забрались? – Ребятам улыбался бритоголовый загорелый человек, в сапогах и в пестрой рубахе с закатанными рукавами.

– Здравствуйте, Виталий Константинович! Мы рыбачим здесь, – обрадованно отозвалась Надюшка.

– Скажите пожалуйста! Откуда ты меня знаешь? – сделал нарочито удивленное лицо незнакомец.

– Знаю. Вы много раз в Исаевку заходили. Вы руду ищете…

– Правильно. Мы геологи. А ты чья будешь?

– Дочь Евмена Тихоновича Бурнашева.

– Ах, вон ты кто! Та маленькая Надюшка. А я с первого взгляда и не узнал. Вытянулась-то как за три года!

Надюшка в нескольких словах объяснила, почему они здесь, представила Кольку, успела упомянуть о белках и о том, как ребята нашли рога изюбра, но не придумали названия горе.

– Видели и вас, и белок, – сказал Виталий Константинович. – Где-то неурожай кедровых орехов. При недостатке корма белки совершают переходы из одной тайги в другую, порой на десятки и даже на сотни километров. Почуяли голод – и двинулись. На пути реки приходится переплывать. Множество их, бедняг, тонет, многих таймень пожирает. Как тут в лодку не забраться?.. Что касается горы, ее уже занесли на карту под именем Счастливой.

Геолога позвали. Колька и Надюшка пошли его проводить и встретили еще двоих – женщину и парня. Они сидели на огромном валуне и только что кончили закусывать. Кроме тощих рюкзаков и трех молотков, сложенных в кучу, у изыскателей ничего не было.

– А меня узнаешь, Надюша? – весело спросила женщина.

– Узнаю, Валентина Ивановна. Вы только очень поседели, – чистосердечно выложила Надюшка.

– Время идет, – ничуть не обиделась Валентина Ивановна, полная и ласковая женщина. – А мы вас давно заметили.

– Вы Шалавой шли, да? – спросила Надюшка. – Мы ваш костер видели.

– Нет, мы двигались по Мастерку.

– Значит, костер был не ваш? – удивилась Надюшка. – А я, как Виталия Константиновича увидела, подумала… Ой, нам бежать надо! – неожиданно встрепенулась девочка. – Нашим часа через два выезжать. Вы заходите к нам, однако. Обязательно заходите!

Относительно белок дедушка Филимон и Евмен Тихонович сказали приблизительно то же, что и Виталий Константинович. О рогах была подтверждена догадка Надюшки.

Геологи пожаловали в избушку на другой день. Их было шестеро. Дедушка Филимон и Евмен Тихонович хорошо знали Виталия Константиновича и Валентину Ивановну, мужа и жену, которые уже больше десяти лет изучали подземные богатства района. Они же возглавляли изыскательскую группу. Остальные четверо были молодые геологи.

– Что нового, Виталий Константинович? Гляжу, в этом году совсем другим путем идете. Каждый год – новая дорога. Есть что-нибудь поглубже? – полюбопытствовал дед.

– Нынче сверху решили пройти, по Мастерку. Район левых притоков Холодной мало исследован. Золотое дно, скажу я вам! Редкие металлы, слюда, каменная соль, строительные материалы… Великое будущее у района!

– Эх, товарищ! – вздохнул дедушка Филимон. – Каждый год слышим: «Золотое дно». Черпайте, если золотое! Чего мешкаете? А вы знай стучите молотками.

Геолог погладил бритую голову и добродушно рассмеялся:

– Основательнее выстучать, дорогой Филимон Митрофанович, надежнее. Не всё сразу. Таких районов, как ваш, по всей стране, ой-ё-ёй, сколько. Только бери! Да тяжел сундучище… Зато теперь абсолютно ясно, что в районе Холодной и ее притоков колоссальные запасы железа. Гора, у которой мы ребят повстречали, шесть лет назад нас порадовала. Оказалось, капля в море по сравнению с тем, что обнаружили по Мастерку. Прикидываю приблизительно. Нужны более тщательные исследования. Но, надеюсь, не за горами время, когда по-серьезному возьмутся за вашу кладовку.

Виталий Константинович говорил с увлечением. Бурнашев и дедушка Филимон поддакивали. Конечно, край нетронутый. И леса – глазом не охватишь, и плодородные земли, и подземные богатства, и рыба, и зверье, и даровые ягодники… То, что здесь пока берется, – пустяк.

– А вы по-прежнему живете? – спросила Валентина Ивановна.

– Да нет, вроде кое-что меняется. Вот Евмена к нам направили. Сперва председателем, а теперь, когда слили нас с колхозом имени Ильича, бригадиром работает. Однако особых изменении не видно. Планы покуда, – сказал Филимон Митрофанович.

– Значит, Бобылиху присоединили к колхозу имени Ильича? Хорошо. Теперь дела у вас двинутся. Колхоз крупный: Медведевка, Нестерово, Шипичная, Исаевка да еще Бобылиха. Целый сельскохозяйственный комбинат. Правда, далековато вы расположены от центральной бригады. Но если провести дорогу, – инженер задумался, соображая, – например, не вдоль Холодной, а через тайгу… есть старая охотничья тропа… то от Нестерова до Бобылихи будет не дальше, чем до Сахарова.

– Браво, Виталий Константинович! – просиял Бурнашев. – Будто в воду глядите. У нас так и намечено – вести дорогу по охотничьей тропе. Нелегкое дело. В иных местах гати придется строить. Этой зимой приступим к валке леса.

– Молочное хозяйство у вас неплохо разовьется, – продолжал Виталий Константинович. – Травы превосходные, и много выпасов. Поздравляю!

– Думаем об этом. Однако поздравлять рано. Получится что-нибудь, тогда уж, – проворчал дедушка Филимон.

– А вы, папаша, видно, не особенно рады объединению, – усмехнулся один из молодых геологов. – И рыбку ловите, и браконьерствуете помаленьку, и никто вам не мешает. Благодать! – Вероятно, сдержанный тон дедушки Филимона он принял за недостаток энтузиазма.

Товарищи поддержали его многозначительным смехом: «Попался, папаша?» За этим смехом что-то скрывалось.

Филимон Митрофанович гневно вскинул брови, даже голос задрожал от обиды:

– Кто это, парень, к примеру, браконьерствует?

Колька испугался, как бы дед не схватил парня за шиворот.

Виталий Константинович сурово посмотрел на смеющихся. Смех прекратился.

– Видите ли, Филимон Митрофанович, недалеко от впадения Мастерка в Холодную мы нашли мертвого лося в петле. Я вас знаю и уверен, что вы этого не сделаете, – как можно осторожнее проговорил руководитель группы.

Кольке не приходилось видеть дедушку Филимона таким. Лицо побелело, кровь отлила от щек, серые щетинистые усы казались темными.

Геологи смутились. Валентина Ивановна принялась успокаивать деда, представляя дело пустяком, не стоящим внимания.

Дедушка Филимон безучастно слушал и, по-видимому, думал как раз наоборот.

– Верно. Устье Мастерка входит в мой участок, – словно через силу, хрипловато проговорил он. – Получается, на старости лет браконьерством промышляет Филимон Нестеров… Пойдем, Евмен, поглядим.

Как их ни отговаривали, дедушка Филимон и Евмен Тихонович все-таки уплыли к Мастерку.

Вернулись они с куском стального троса, злые и неудовлетворенные.

– Трос новый, – криво усмехнулся дед. – Попробуй отпереться, если обвинят Нестерова и Бурнашева! Опытные браконьеры работали. И определить невозможно – вниз ли, по Холодной, ушли, в соседний ли район по Мастерку подались. А за такие штучки по старым таежным законам свинцовый орех положен… Пакостить на чужом участке! Нет, никто из бобылихинских на это не пойдет. Скорее сторонние. И зря ты, Евмен, на Тимоху думаешь. Тимоха вороват, но трусоват. И петли он не так ставит. Его манеру я на ощупь определю. Да и незачем ему рисковать. Мимо нас пройти трудно. Разумно ли на риск нарываться, когда ближе к Бобылихе немеченой тайги довольно…

Однако на следующий день дедушка Филимон и бригадир, прихватив ребят, отправились на Шалаву. Кто ночевал? Кто разводил костер? Имеет ли этот костер какое-либо отношение к петле, обнаруженной у Мастерка? Несколько головешек и груда пепла ничего подсказать не могли. Одно оставалось несомненным: геологи тут не останавливались. Значит, здесь кто-то был, и неизвестному удалось проскользнуть незамеченным.