Текст книги "Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка (Повести)"

Автор книги: Валентин Глущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Четверо на улице

Разбудило Мишку яростное рычанье и гавканье. Во дворе неистовствовал пес Деминых, черный Загри. Мишка понял, что спал не так уж долго. Сестренки были на ногах, мать еще не возвращалась с работы.

Тамара, запрокинув вихрастую голову, шепотом сообщила:

– К тебе Семен приходил с новым дружком. Я им сказала: тебя нет дома, а будить не стала. Теперь какие-то парни. Я выбегала, спрашивала. Мамку ищут. Не наши.

Мишка спрыгнул с печки, сунул ноги в валенки, надел шапку и отцовский полушубок.

Ночь была ни светлой, ни темной. Над поселком Апрельским висела большая темно-красная луна. Подслеповато щурились звезды. Вдоль улицы горели фонари. Со стороны нижнего склада доносилось гудение машин, сухой треск электрических сучкорезок, тарахтенье бензопил. Освещенный десятками ярких электрических ламп, нижний склад, казалось, был одет заревом. Там ночная смена раскряжевывала хлысты, скатывала бревна в штабеля.

– Загри, ко мне! – властно позвал Мишка.

Большой черный пес, серебряный от инея, перестал бесновато метаться у калитки, послушно подбежал к хозяину.

На почтительном расстоянии от ограды, под фонарем, сбившись в кучку, стояли четверо неизвестных парней. Один из них, небольшого роста, в полушубке и в сапогах, приплясывал, ударяя ногой об ногу. Другие, в ватниках и в валенках, поеживались, били рука об руку и тоже приплясывали, чтобы согреться.

Увидев Мишку, они направились к калитке, но войти во двор не решились.

– Ох и злющий у тебя кобель! – сказал восхищенно низенький. – Хватанул меня за ногу – чуть сапог не разорвал. Хорошо, калитку успел захлопнуть.

В узких черных глазах парня вспыхивали золотые искорки – отсветы от фонаря. Нос у него был широкий, приплюснутый. В нем нетрудно было угадать нерусского, хотя по-русски он говорил чисто, без акцента. На острых скулах у парня темнела короста. В такой же коросте были лица и других парней.

– Слушай, пацан, тут живет комендант тетя Маша? – спросил самый высокий. – Переночевать бы нам где-нибудь, обогреться. Понял? Мороз, наверное, за тридцать закручивает.

– Идите в заезжую или в контору, – посоветовал Мишка.

– Были там, умница! Битком набито. А в конторе ни души, и сторож не пускает.

– Мать еще не вернулась с работы… Однако стойте. Кажись, она идет.

У Мишкиной матери была быстрая походка, словно она всегда куда-то спешила. Парни повернули к ней, загородили дорогу с настойчивостью людей, которые во что бы то ни стало должны добиться своего.

– Вы тетя Маша? Сторож божился, что вы непременно поможете, – сказал высокий. От холода у него зуб на зуб не попадал, поэтому голос дрожал. Было в парне столько злобы и раздражения, что Мишке показалось: сейчас взвизгнет и кинется с кулаками на мать. – Околели мы, понимаете, околели!.. Провались она пропадом, эта жизнь!..

– Меня зовут Мария Степановна. Фамилия моя Демина. А вы кто такие?

Мать как будто не заметила раздражения, с которым говорил высокий, рассеянно оглядела парней.

– Может, документы предъявить? – почти выкрикнул высокий.

– Потребуется, попрошу документы.

– Да стой ты, Анатолий! – схватил высокого за рукав низенький широкоплечий парень. – Видите ли, Мария Степановна, мы дальние. Идем из поселка Кедрового. Промерзли до костей. Переночевать бы нам, обогреться…

При свете фонаря Мишка заметил, какими удивленными стали глаза матери и даже голова вытянулась над поднятым цигейковым воротником шубы.

– Как это из Кедрового? Да это в соседнем районе, и до него километров триста отсюда.

– Правильно. Оттуда мы идем. Из соседнего района, из поселка Кедрового, – поспешно подтвердил узкоглазый. – Хотим на работу устроиться.

– Да что там крутить, разъяснять! – резко оборвал его высокий. – Бросили мы свой лесопункт, не хотим там работать. Не хотим – и баста! Десять дней топали по морозу. Кизяки на дорогах подпрыгивали от холода, а мы топали. Боитесь – не принимайте! Сдохнем где-нибудь у вас под забором.

– Что же мне с вами делать? – озабоченно проговорила мать.

Она второй раз пропустила мимо ушей дерзкие слова парня. Мишку поразили ее выдержка и терпение.

– Что же мне с вами делать? – повторила мать. – В общежитии мест нет, в заезжей тоже нет… – Она еще раз оглядела парней, и губы ее решительно сжались. – Ладно! Идемте ко мне. Миша, попридержи Загри.

Мишка не одобрял решения матери. Кто эти парни? Разве можно так вот сразу, среди ночи, пускать в дом незнакомых людей? А этот, высокий, по всем приметам, хулиган и бузотер.

Поэтому Мишка на всякий случай впустил в дом Загри. Войдя в комнату, строго шепнул ему: «Охраняй!»

Загри покорно разлегся на пороге, у входа в горницу, вытянул передние лапы, положил на них свирепую лобастую морду, внимательно наблюдая за всем происходящим в кухне. Теперь собака не сдвинется с места, пока не получит нового приказа.

Парни разделись и стояли, неловко переминаясь у порога.

– В ногах правды нет. Проходите к столу, садитесь, – пригласила мать.

Шуба и полушалок делали мать старше. Когда она их сняла, парни заулыбались. Мать была по-бабьи гладко причесана, волосы ее были собраны в тяжелый тугой пучок, но выглядела она совсем юной в своем легком ситцевом платье. На румяном от мороза лице задорно цвели крохотные конопатинки, как у девчонки.

– Нам сказали: «тетя Маша». Мы и впрямь подумали – тетя, – попробовал пошутить узкоглазый коренастый парень.

Матери шутка не понравилась. Она недовольно сдвинула брови.

– Вещей у вас нет?

– Вещи? Вот так сказанула, комендантша! – ядовито усмехнулся высокий раздражительный парень.

Был он русоволос. Багровые коричневые отметины так густо покрывали его лицо, что кожи почти не было видно: крепко обожгло морозом.

Все парни были одеты в одинаковые черные байковые куртки с большими нагрудными карманами, наискось перечеркнутыми застежками «молния». Видно, купили их в одно время и вводном магазине.

– Хватит антимонии разводить! Чтобы после не было обид, хозяйка, сразу выложу тебе основное, – продолжал парень. – Так сказать, анкетную биографию. Ты небось к милиционеру бегаешь с докладами? Нужно знать. Я и Василий несколько месяцев назад вышли из заключения. Короче, бывшие уголовники, – с кривой усмешкой кивнул он в сторону узкоглазого паренька. – Двух других пригнал в тайгу ветер романтики. Так в газетках, кажется, пишут? Только этот ветер приятен, когда мальчик в теплой комнате, при маме. Ну, а когда зубы начинают выбивать чечетку, о нем забывают. – Парень провел языком по потрескавшимся губам и с вызовом посмотрел на Мишкину мать: – Заранее предупреждаю, хозяйка, что за ночлег заплатить не сумеем: на четверых осталась пятерка. Видишь ты, как бесцветно получается!

Парень держался как человек, которому нечего терять. Его товарищи испуганно переглянулись.

– А у нас, дорогой друг, не принято с гостей деньги брать, – в тон парню, с издевкой отозвалась мать. – Чем богаты, тем и рады – не взыщите. Кстати, как тебя зовут?

– Не так уж важно. Называй Анатолием. Потребуется по всей форме – Юровым.

– Так вот, Анатолий, штучки свои оставляй сразу, иначе поссоримся. То, что ты уже успел побывать в заключении, – твоя беда, бахвалиться нечего. Испугать меня этим нельзя, не с такими ладила. К тому же я тебе не «ты», а «вы». Тебя мать еще за ручку водила, когда я здесь пни корчевала.

Мишка ухмыльнулся и принялся разжигать плиту. В эту минуту он гордился матерью: «Славно отбрила задаваку!» А она стояла посреди кухни, тонкая, подтянутая, и веснушки задорно горели на ее лице.

Парни, не ожидавшие такого исхода, облегченно и весело рассмеялись.

Мать поставила на плиту большую чугунную сковороду, зеленый эмалированный чайник с водой, принесла из сеней большой кусок сала.

Когда на горячей сковороде зашипело, запрыгало сало, парни необыкновенно рьяно стали интересоваться Мишкиными сестренками. Расспрашивали, как их зовут, есть ли у них игрушки. Узкоглазый даже покачал на ноге маленькую Тоню.

Мишка понял, что они нарочно отворачиваются от плиты и особенно внимательны к сестренкам, лишь бы не видеть, как жарится на сковороде сало, лишь бы не показать, как они голодны.

Мать спустилась в подполье, достала миску квашеной капусты, миску соленых огурцов, помидоров и груздей. Капусту она смешала с салом, оставила жариться, нарезала хлеба и позвала ужинать.

Парни усаживались за стол неторопливо. И в этом тоже угадывалась нарочитость.

Мать наложила в тарелку жареной капусты себе, девочкам и Мишке, а парням сказала:

– Вы, ребята, не возражаете из одной сковороды?

Парни не возражали. Они молча навалились на еду. Остановились, когда на столе не осталось ни хлеба, ни капусты, ни огурцов, ни грибов, ни помидоров. Посмотрели друг на друга и разом захохотали:

– Вот так подчистили! Словно после саранчи!

– Заморили хоть червячка? – спросила мать, и в голосе её чувствовалось дружеское участие.

– Что вы! Наелись. Первый раз за десять дней, – добродушно ответил узкоглазый.

– Ты не русский, Василий? – спросила мать.

– Ага, не русский. Алтаец. Сакынов я.

– Где же твои родные?

– Нет родных, Мария Степановна. Один как перст. В бийском детдоме вырос.

– А как попал в заключение?

– Попал по глупости, можно сказать. Убежал из детского дома, связался с одними… Ну и пошло… – Веселые черные глаза его так и прыскали лукавыми огоньками. Отвечал он охотно: – Решил, Мария Степановна, начинать сначала. Как-никак двадцать два года. Не шутка. Надоело таскаться по тюрьмам да по колониям.

– А ты, Анатолий? – повернулась мать к высокому парню.

Сытная еда укротила его злость. Он устало привалился спиною к стене, его обмороженное лицо раскраснелось. Однако характерец у него был не из покладистых. Он сморщился и брюзгливо отмахнулся:

– Э-э, ерунда!.. Жил не тужил – и концы в воду.

Мать только бровями повела. Двум другим парням упрямство Анатолия не понравилось, и, чтобы сгладить неловкость, они поспешили назвать себя сами. Оба они приехали в таежный район по договору из Смоленска.

Мать налила чаю. Парни просияли.

– В столовой такого не получишь!

– Чаек без обмана!

– Давненько такого не пивал!

– Что же все-таки у вас стряслось на Кедровском? – продолжала допытываться мать. – Я так и не поняла толком.

– То и стряслось, что обычно в таких случаях бывает, – начал было Анатолий неохотно и грубовато.

Но его перебил Василий Сакынов:

– Нехорошо получилось, Мария Степановна. Сейчас трудно разобраться, кто прав, кто виноват. Может, мы, а может, и не мы. Поместили нас в общежитие. А там только тараканов морозить. Выдали по одному тонкому одеялу. Даже матрацев всем не хватило Спецодежды подходящей не дали. А до лесосеки далеко. Полазаешь по сугробам день, вымокнешь, а обсушиться негде. Зарплату по полтора месяца не выдавали. Мы пошли к начальнику. Тогда он запросто: «Не хотите работать – дорога широкая!» Мы, понятно, на работу не вышли. Нам приклеили саботаж и уволили.

Смоленские парни вмешались в разговор торопливо, словно заранее желая оправдаться:

– Что нам оставалось делать? Собрали манатки – да и в путь. Думали, на соседних лесопунктах устроиться. А там, как только узнают, по какой статье уволены, сразу отвод дают. Денег у нас было немного. Дорогой продали вещички, какие были. А народ в здешних местах суровый. В дома пускать боятся. Да и купить у них что-нибудь не так просто.

Анатолий опять криво усмехнулся:

– Таежные дороги, гражданин комендант, не городской проспект…

И снова его перебил рассудительный и общительный Василий:

– Все дни, Мария Степановна, бил встречный сиверко. Анатолий шел впереди, загораживал. Ему больше всех досталось. Морозы как раз начались. Так припекло, хоть караул кричи. Хорошо, в деревне Яркиной в клуб пустили да заведующий клубом хлеба и картошки дал. А то бы каюк…

Мишка знал, что такое переметенные таежные дороги, что значит северный ветер в лицо при сильном морозе. У него пробудилось уважение к парням. Историю с увольнением они могли представить не так, могли приврать. Но то, что их круто прижало в пути за эти десять дней, сомнений не оставляло. Достаточно было взглянуть на их обмороженные, исхудавшие лица.

– Что ж дальше думаете?

Мать сочувствовала этим случайно прибившимся к их дому парням.

Парни заговорили разом:

– Никудышные наши дела.

– Куда уж хуже! Пять рублей на всех. С таким запасом далеко не уйдешь.

Казалось, парни впервые по-настоящему задумались над своим положением, осознали его безвыходность. Даже с Анатолия Юрова как будто слетели спесь и ершистость.

– Да, незавидное у вас положение… – Мать подперла кулаком щеку, закусила нижнюю губу, как будто собиралась принимать важное решение. – На работу вам надо устраиваться.

– Рады бы. Не принимают. Понимаете, Мария Степановна, не принимают! Во все организации во всех поселках заходили, – как-то заискивающе и проникновенно проговорил Василий Сакынов. – А мы только этого и хотим… – Его узкие черные глаза смотрели так простодушно, так по-детски откровенно, что трудно было поверить, будто этот парень мог воровать и несколько лет провел в заключении.

– Как это не принимают? Погибать вам, что ли! – возмутилась мать. – Завтра же пойдем к секретарю партийной организации, к начальнику лесопункта.

– Э, все они на один манер скроены, – пренебрежительно махнул рукой Анатолий.

– А ты не маши! Рано разочаровался в людях. Сперва докажи, что ты хороший, а потом требуй и к себе уважения. В общем завтра идем в контору.

Мать постелила гостям на кухне. Положила рядом два матраца, накрыла простынями.

– Если ляжете поперек, разместитесь все.

Мишка забрался на печку и наблюдал, как раздеваются гости. На груди Василия Сакынова синели вытатуированные крылья. Его крепкие, мускулистые руки до самых плеч покрывал причудливый узор.

«Ишь, как разрисован! Видно, долго околачивался среди блатных», – подумал Мишка.

Парни погасили свет, с восторженным кряхтением полезли под одеяло.

Мишку взяло сомнение: «Кто их знает, что у них на уме? Мать готова верить каждому встречному…»

У входа в горницу лежал черный Загри. Отцовская двустволка висела над кроватью матери. Зато малокалиберная тозовка – подарок отца – была рядом, на лежанке. Мишка нащупал рукой ее полированное ложе, нашарил коробку с патронами, зарядил винтовку и положил рядом. Долго лежал с открытыми глазами, прислушивался. Сначала парни молчали. Потом трое стали шептаться. Но как Мишка ни прислушивался, не мог уловить в их разговоре ничего подозрительного. Наконец они захрапели. Мишка решил положиться на верного Загри и тоже закрыл глаза. Но пес спокойно пролежал всю ночь у порога. Не понадобилась и тозовка.

Утром чуть свет парни вместе с Мишкиной матерью ушли в контору.

Нина Сергеева

Мишка надел белую рубаху, повязал красный галстук.

В душе он радовался, что вечером нагрянули парни. Иначе не избежать бы неприятного разговора с матерью. Мать в таких случаях не кричала, не ругалась, не пыталась наказывать, только потом тяжело вздыхала: «Что-то из тебя выйдет без отца?..»

Одеваясь, Мишка и сам тяжело вздохнул. Конечно же, на большой перемене его вызовет директор, будет внимательно смотреть в глаза, осторожно расспрашивать, почему Мишка вчера пропустил уроки. А сам давным-давно обо всем уже догадался. И эта осторожность опять-таки неспроста. Директор школы и Мишкин отец дружили.

Да, дела!..

– Напились чаю? – по обязанности старшего спросил Мишка сестренок. И строго напутствовал: – Подметите пол и можете гулять. И недалеко от дома.

Надел чистый ватник, шапку, на плечо повесил сумку с книгами. И вот уже под ногами похрустывает отвердевший снег. Утро солнечное, морозное. Снега за поселком и на реке отливают голубизной, а дальше полыхают желтыми искрами. На вершинах темно-зеленых хребтов они окрашены в розовый цвет. Небо высокое, синее, нет на нем ни облачка. Над белыми брусчатыми домиками поселка прямыми столбиками тянутся из труб белые дымки. Пар от Мишкиного дыхания оседает серебряными тончайшими завитушками на ушах его шапки. Красота погожего утра сливается для Мишки с гудением машин, которое доносится с нижнего склада. С каким бы наслаждением Мишка забросил на печь сумку, просигналил попутному грузовику – и на лесосеку!

– Миньша! Михаил! Вот оглох! Кричим, кричим, а он не слышит. Здорово!

Запыхавшийся Семен Деньга снял варежку и сунул Мишке руку.

– Сколько раз заходили, тебя все нет. Где ты только пропадаешь!

Был Семен высокий и тощий, как его дед, Тарас Илларионович. Ватник не по росту болтался на Семкиных плечах, словно на вешалке. На затылке из-под шапки торчали, загибаясь кверху, давно не стриженные волосы.

Олег Ручкин поздоровался с Мишкой сдержанно и независимо. Был он на полголовы выше, да и старше Мишки, носил коричневую кожаную куртку с меховым воротником и меховыми отворотами. Рукава куртки были длинные, он их загибал и подбирал под кожаные шоферские краги.

Когда Олег появился в Апрельской школе в своем сером шерстяном свитере с голубыми оленями на груди, он сразу обратил на себя внимание. Ладно скроенный, высокий, с длинными русыми волосами, красиво подстриженными и зачесанными назад, он выделялся среди поселковых ребят и вызывал у многих не только любопытство. Семен Деньга о новом парне говорил с восхищением. И, может быть, больше из гордости, чем из неприязни, Мишка не хотел сближаться с новичком.

Однако сейчас, когда Олег Ручкин подошел знакомиться первым, ничего не оставалось другого, как протянуть руку.

– Я давно тебя приметил, – сказал Олег. – Еще когда ты на лыжном кроссе обставил всю школу, я подумал: «Парень стоящий». Уважаю хороших спортсменов.

«Он будто ничего. Зря я его сторонился», – подумал Мишка. И не так уж важно было, что говорил Олег немного покровительственно, как старший.

Семену, видно, хотелось узнать о вчерашнем происшествии. Но спросить сразу он стеснялся. Замедлил шаг, кивнул на новый двухэтажный клуб, мимо которого проходили:

– Какой отгрохали! Один зал, наверное, мест на триста. Откроют к Восьмому марта…

Олег оценивающе посмотрел на клуб.

– Что ж, для этих мест, пожалуй, куда ни шло. Художественная самодеятельность и так далее… – И уже как давнишнему, закадычному дружку сказал Мишке: – Ну его, клуб! Ты лучше расскажи, механизатор, как тебя вытурили с лесосеки. Смеху, наверное, было, когда тягач без тракториста рванул?

Мишка покраснел, не зная, что отвечать. Рядом с Олегом он показался себе маленьким и неуклюжим. Его выручило непредвиденное обстоятельство. На дороге на полной скорости затормозил грузовик. Из кабины выскочил шофер.

– Ребята, где тут отхожее место?

Не успели Семен и Мишка раскрыть рты, Олег ответил:

– Тут, дядя, с отхожими местами не густо. На весь поселок одна уборная. Только вы ее проехали. Она вон там, за конторой.

Шофер выругался, оставил машину и кинулся обратно.

– Зачем ты его туда послал? – удивился Мишка. – Ведь рядом, за клубом, новую поставили.

Олег беспечно рассмеялся:

– Пускай побегает.

Мишка недоуменно пожал плечами. Семен кисло улыбнулся.

– Что вы переживаете? Чудаки! Зато у человека воспоминание о поселке останется. А на лесосеку, Михаил, больше не рвись, – серьезно прибавил Олег. – Не советую. Наработаться успеешь. Еще осточертеет. – Он приятельски положил на плечо Мишке руку в большой черной краге. – Заходи ко мне.

В длинном школьном коридоре Мишка снова почувствовал себя самим собой. У вешалки их окружили ребята. Видя в Мишке героя, они почтительно здоровались.

Прошел в свою комнату директор, сдержанно ответил на приветствия ребят, окинул внимательным взглядом Мишку. И то ли ударил из окна солнечный свет, то ли Мишке так показалось, будто за толстыми стеклами очков директора на мгновение вспыхнули и погасли лукавые веселые лучики.

На середину коридора выскочила дежурная, загремела стареньким медным звонком.

Мишка вошел в класс, уселся на свое место, заметил, как посматривают на него ребята – посматривают с интересом и восхищением. Думал, будут втихомолку подшучивать и посмеиваться, а все обернулось наоборот. Мишка сделал безразличное лицо, хотя всеобщее внимание и было ему приятно.

Сидел Мишка на самой дальней парте с Ниной Сергеевой. Не будь ее, сидел бы Мишка один. Как-то так получилось, что не завел он друзей среди одноклассников. Те, с кем дружил раньше, уехали из поселка, с новыми не сошелся. С детства он привык к взрослым, к их дружбе и благосклонности. Пятиклассники казались ему несерьезными, ребячливыми. Он смотрел на них свысока. Поэтому и сидел Мишка на отшибе. Сергеевы приехали на лесопункт лишь в конце сентября. И новенькую ученицу посадили рядом с Мишкой на единственное свободное место.

Квартиру получили Сергеевы неподалеку от дома Деминых. И все-таки за пять месяцев Мишка не подружился с соседкой. На уроках Нина Сергеева сидела, словно впаянная в скамейку, положив на парту руки. Ее карие, чуть выпуклые глаза всегда смотрели в сторону учителя. Казалось, она боится пропустить хотя бы одно слово. Белая кофточка с короткими рукавами, галстук, синяя юбка всегда были чистые и тщательно выглажены. Нина Сергеева была старательной, дисциплинированной ученицей – только и всего. И все-таки было в Нине что-то подкупающее. Быть может, то, что на уроках она не тянулась с поднятой рукой, как другие, когда учительница задавала вопрос. Быть может, и то, что не смеялась, как некоторые, когда кто-нибудь проваливался у доски. Возможно, подкупали в Нине скромность и сдержанность. Мишка не любил болтунов.

И сегодня урок начался, как всегда. Рядом Нина Сергеева, худенькие руки на столе, глаза устремлены вперед.

Мишка ждал, что учительница, как обычно, прежде всего спросит, почему он не был вчера в школе, и приготовился молчать. Но Екатерина Сергеевна не обратила на него внимания. Повесила на доску большую географическую карту, раскрыла классный журнал.

– Итак, ребята, повторим прошлый урок – о вторжении персов в Грецию.

Она прошлась глазами по странице классного журнала, выбирая, кого вызвать.

– Демин!

Мишка поднялся из-за парты, вразвалку двинулся к доске. Из того, что он успел прочитать вчера в учебнике, запомнилось мало. Однако память у него была цепкая.

– В четырехсот восьмидесятом году до нашей эры персы снова двинулись на Грецию…

Мишка смотрел мимо учительницы, куда-то в окно, мучительно напрягая память.

– Во главе персидского войска стоял царь…

Имя персидского царя вертелось совсем близко. «Как звали этого царя? Как будто на букву К… Ага!»

– Керкс, – решительно сказал Мишка и увидел, как пробежала по лицам ребят улыбка и тотчас взметнулось кверху несколько рук.

– Как правильно? – спросила Екатерина Сергеевна.

– Ксеркс!

– Ксеркс!

– Да, персидского царя звали Ксеркс, – спокойно повторила учительница. – Ну и как же оборонялись греки?

– Спартанцы прислали отряд воинов во главе с царем Леонидом. Персы предложили грекам сложить оружие, – выложил Мишка последнее из того, что запомнил.

– Какой ответ послал персам царь Леонид?

Мишка молчал.

– Как он им ответил – кратко или распространенно? – продолжала учительница, внимательно наблюдая за Мишкой.

– Распространенно, – наудачу выпалил Мишка и снова увидел улыбки и поднятые руки.

– Так. Ну, а как называлась битва?

Мишка услышал шепот. Кто-то пытался его выручить.

– Фермопинской, – повторил Мишка, не расслышав.

– Вижу, Миша, ты не готовился к занятиям. А на прошлом уроке тебя не было. Нина Сергеева, расскажи о греко-персидской войне.

У доски тихая Нина преображалась. Бледные щеки покрывались румянцем, задумчивые глаза становились блестящими, задорными.

Мишка пытался сохранить равнодушие и не смог. Подобно другим ребятам, он подался вперед туловищем и невольно улыбнулся, когда Нина, закончив, положила указку.

Из школы Мишка вышел злой. Возле крыльца кого-то поджидала Нина Сергеева. Мишка отвернулся. Но девочка неожиданно шагнула к нему и пошла рядом.

– Миша, я хочу тебе сказать… Давай заниматься вместе.

Мишка посмотрел на нее сверху вниз, посмотрел насмешливо, высокомерно: «Тоже мне помощница выискалась! Думает, я недотепа, сам не могу справиться».

– Ты к другим не лезь… Занимайся-ка лучше со своим папашей. Может, чему-нибудь и научишь.

Нина опустила глаза, лицо ее потемнело. Мишка понял, что уколол в самое больное место. Отец Нины Сергеевой за несколько месяцев работы на лесопункте прославился как неисправимый пьяница и непутевый человек.

– Ты вот что… Не обращай внимания на то, что я сказал, – заторопился Мишка. – Я думаю совсем другом, чем ты. Ты, может, мечтаешь выучиться на учительницу или на кого другого, а я – на механизатора. Мне это ни к чему.

– Механизатор тоже должен быть образованным и культурным. Знания никому не мешают, – тихо возразила Нина.

Еще больше рассерженный тем, что впопыхах ляпнул не то, Мишка нахохлился.

– Что попусту талдычить? Мне это с пеленок известно. Есть другие причины. А если захочу, на первое место выйду по всем предметам. Буксир не требуется.

– Я и не собираюсь брать тебя на буксир, – смущенно проговорила Нина. – Я думала: вдвоем интересней. До свиданья.

Опустив голову, Нина быстро зашагала прочь. Мишка посмотрел ей вслед. Красная вылинявшая шапочка, старенькая шубейка… Ершистость с него слетела, заговорила жалость. «Трудно живут. Отец пьет. Даже одежду справить не могут. Она хотела по-хорошему, а я, как свинья…»

Дома Мишка представил себе Нину – худенькую, тихую, представил ее добрые карие глаза, и досада на себя нахлынула с новой силой. Не только потому, что обошелся с нею грубо сейчас, но и потому, что за все время, пока они сидят рядом, не сказал ей ни одного приветливого слова.