355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вадим Роговин » 1937 » Текст книги (страница 34)
1937
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 06:02

Текст книги "1937"


Автор книги: Вадим Роговин


Жанр:

   

Политика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)

Лозовский обращал внимание судей на то, что большинство показаний самых разных людей сфабрикованы по единому ранжиру. «Вы изучили эти 42 тома лучше меня,– обращался он к судьям,– и думаю, что вы, как опытные люди, обратили внимание, что все обвиняемые показывают одно и то же и все формулировки одинаковы. Однако люди, показания которых собраны в деле,– люди разной культуры, положения. Получается, что кто-то сговорился насчет формулировок. Кто, арестованные? Думаю, что нет. Значит, сговорились следователи, иначе не могли же получиться одинаковые формулировки у разных людей» [1073].

В качестве ещё одного приёма фальсификации Лозовский назвал подмену «вещественных доказательств… невещественными сочинениями следователя» [1074]. Он подчёркивал, что предъявленное ему обвинение в передаче американцам шпионских сведений не подтверждается никакими материалами следствия. В этой связи Лозовский заявлял: «Имею ли я, не член ЦК, а просто рядовой советский человек право знать, за что меня должны казнить?.. Как вообще можно скрывать такие вещи? Ведь это означает падение нескольких голов. Это не только моя голова, это головы моей семьи и ещё целый ряд голов, которые присутствуют здесь. Что это, советский метод следствия – обвинить человека в шпионаже, а потом скрыть от него и суда материалы, за которые его надо казнить» [1075].

Некоторые обвиняемые отвергали оговоры не только в свой адрес, но и в адрес людей, сидящих рядом с ними на скамье подсудимых. «Я считаю Лозовского честным человеком,– говорил Юзефович.– Я не верю и даже на том свете не поверю, что он преступник. Он мог делать ошибки… но чтобы он шёл на преступление, это так же, как если бы я пошёл на преступление, я должен был бы стать на путь самоубийства и стать убийцей моей маленькой девочки» [1076].

Для опровержения обвинений подсудимые избрали не оборонительную, а наступательную тактику. В этом отношении характерно заявление Лозовского по поводу одного из главных обвинений – в том, что деятели ЕАК хотели создать в Крыму Еврейскую республику, чтобы превратить её в плацдарм США. «Из показаний Фефера, данных им ранее,– говорил Лозовский,– вытекает, что они обещали (американцам.– В. Р.) бороться за Крым. Кто? Эти два мушкетера – Фефер и Михоэлс – будут бороться за Крым, против Советской власти. Это опять клеветническая беллетристика. А кто её сочинил? Сам же Фефер, и это легло в основу всего процесса, это же явилось исходным пунктом всех обвинений, в том числе в измене. А сегодня из показаний Фефера получается другое. Но я, например, не могу нести ответственности за всё то, что Фефер наплёл, а теперь изменяет» [1077].

Доказывая абсурдность положения обвинительного заключения о «прямом сговоре (деятелей ЕАК.– В. Р.) с представителями американских реакционных кругов», Лозовский говорил: «Я спрашиваю, откуда взялись реакционные круги Америки, откуда они выскочили? Это из газет 1952 года, а не 1943 года. Когда Михоэлс и Фефер были в США, тогда было правительство Рузвельта, с которым мы были в союзе… Какое право имел следователь применить расстановку сил 1952 года к расстановке сил в 1943 году?».

Освещая историю возникновения версии о Крыме, Лозовский говорил, что эта версия впервые появилась в показаниях Фефера о красивом крымском ландшафте, который привлечёт евреев в Крым. «По мере того, как допрашивали других арестованных, эта формулировка начала обрастать, и каждый следователь добавлял кое-что, и в конце концов Крым оброс такой шерстью, которая превратила его в чудовище. Так получился плацдарм. Откуда, почему, на каком основании? Кто-то якобы сообщил, что американское правительство вмешалось в это дело. Это значит – Рузвельт. Я должен сказать, что осенью 1943 года Рузвельт встретился со Сталиным в Тегеране. Смею уверить вас, что мне известно больше, чем всем следователям вместе взятым, о чём была речь в Тегеране, и должен сказать, что там о Крыме ничего не говорилось… Зачем же было обострять эту формулировку, которая пахнет кровью?.. Да потому, что сговорились между собою следователи, одни прибавили немножко, другие – побольше и получилось, что Лозовский хотел продать Крым американским реакционным кругам… Мифотворчество о Крыме представляет собой нечто совершенно мифическое, и здесь применимо выражение Помяловского, что это „фикция в мозговой субстанции“… Следствию не удастся одеть на Лозовского ошейник агента реакционных кругов США» [1078].

Суммируя свои показания, Лозовский утверждал: «Обвинительное заключение в отношении меня порочно в своей основе. Оно не выдерживает критики ни с политической, ни с юридической точки зрения. Больше того, оно находится в противоречии с правдой, логикой и смыслом» [1079].

Крайне мужественно вёл себя на всём протяжении суда Шимелиович, который в последнем слове заявил: «Этим людям из МГБ не удалось меня сломить. Я хочу ещё раз подчеркнуть, что в процессе суда от обвинительного заключения ничего не осталось». Шимелиович обратился к суду с ходатайством повлиять на привлечение к ответственности виновных в фальсификации всего дела ЕАК и в преступных методах ведения следствия. «Я прошу суд войти в соответствующие инстанции с просьбой запретить в тюрьме телесные наказания,– говорил он.– …На основании мною сказанного на суде я просил бы привлечь к строгой ответственности некоторых сотрудников МГБ… в том числе и Абакумова» [1080].

Квитко в дополнительных показаниях утверждал: «Фактов, на основании которых мне приписываются преступления,– не существует, и обвинение основано на лживых показаниях некоторых корыстных, бесчестных людей» [1081].

Говоря о своих идейных настроениях, Штерн утверждала: «То, что мне вменяется в вину, как космополитизм, с моей точки зрения является интернационализмом» [1082]. К этому она добавляла: «Я ожидала этого суда с большим нетерпением и боялась, что не доживу, а мне не хотелось умирать с теми обвинениями, которые на мне лежат» [1083].

В последнем слове Штерн заявила: «Моим арестом Советскому Союзу нанесён гораздо больший ущерб, чем всей деятельностью ЕАК, так как это дало возможность дискредитировать мою работу и уничтожить всё достигнутое… Для меня важна работа, а для хорошей работы мне нужно возвращение доверия и полной реабилитации» [1084].

Отвержение подсудимыми клеветнических обвинений не избавило их от смерти (Сталин распорядился оставить в живых только Л. С. Штерн), но избавило от необходимости самим покрывать свои имена бесчестьем.

В этой связи поставим вопрос: почему Тухачевский, Якир и другие генералы не вели себя на суде так, как вели подсудимые процесса ЕАК в 1952 году? Этот вопрос в свою очередь неотъемлемо связан с другим: был ли процесс генералов чистейшей фальсификацией (как процесс ЕАК) или же амальгамой, то есть наложением лживых обвинений в шпионаже и т. п. на обвинения, имеющие фактическую основу? Иными словами – имел ли место военно-политический заговор против Сталина?

LII

Был ли военный заговор?

В работах последних лет жизни Троцкий не раз возвращался к вопросу о том, существовал ли в действительности заговор генералов. В статье «Обезглавление Красной Армии» он анализировал социальные и политические причины, которые могли породить планы, намерения, соглашения военных руководителей, направленные против Сталина. Помимо накопившегося в армии, в основном крестьянской по своему составу, недовольства насильственной коллективизацией и её последствиями, он видел такие причины в противоречиях между военной и штатской бюрократией, возникающих в условиях тоталитарного режима. «Когда бюрократия освобождается от контроля народа,– писал он,– военная каста неизбежно стремится освободиться от опеки гражданской бюрократии… Заговора, правда, ещё не было. Но он стоит в повестке дня. Бойня имела превентивный характер. Сталин воспользовался „счастливым“ случаем, чтоб дать офицерству кровавый урок» [1085].

Эту мысль Троцкий развил в книге «Сталин», где он подчёркивал, что военный аппарат «нелегко переносит ограничения, налагаемые на него политиками, штатскими». Предвидя возможность возникновения конфликтов с армейским аппаратом, возглавляемым самостоятельными и опытными военачальниками, Сталин подготовил через ГПУ петлю для цвета командного состава [1086].

Другую причину недовольства генералов Троцкий усматривал в том, что перед лицом надвигающейся военной опасности наиболее ответственные командиры не могли не испытывать тревоги по поводу того, что во главе армии стоит столь ограниченный и бездарный в военном отношении человек, как Ворошилов. «Можно не сомневаться, что в этих кругах выдвигали на его место кандидатуру Тухачевского… Генералы могли вести разговоры о том, что следовало бы вообще освободить армию от опеки Политбюро. Отсюда ещё далеко до прямого заговора. Но в обстановке тоталитарного режима это уже первый шаг к нему» [1087].

В книге «Сталин» Троцкий сопоставлял официальные сообщения о процессе генералов с сообщениями о процессе по делу «право-троцкистского блока», состоявшемся в марте 1938 года. Между этими сообщениями существовало очевидное разноречие. Приговор военного суда обвинял генералов в том, что они доставляли шпионские сведения правительству враждебного государства и подготавливали поражение Красной Армии в случае войны. На процессе «право-троцкистского блока» вновь был поднят вопрос о заговоре Тухачевского, которому на этот раз были приписаны новые цели. Расстрелянных девять месяцев назад генералов «судили попутно новым судом и, забыв отстранить слишком фантастические обвинения в шпионаже, приписали подготовку военного заговора».

На вопрос: «Был ли действительно военный заговор?» Троцкий отвечал следующим образом: «Всё зависит от того, что называют заговором. Каждое недовольство, каждое сближение между собою недовольных, критика и рассуждения о том, что сделать, как приостановить пагубную политику правительства, есть, с точки зрения Сталина, заговор. И при тоталитарном режиме, несомненно, всякая оппозиция является эмбрионом заговора». Таким «эмбрионом» Троцкий считал стремление генералов оградить армию «от деморализующих происков ГПУ. Они защищали интересы обороны» [1088].

От гипотез Троцкого уместно перейти к высказываниям руководителей зарубежных государств, которых также немало занимал вопрос о том, какова доля истины в официальных сообщениях о военном заговоре в СССР. Анализ данного вопроса, как и вопроса о причинах и подоплеке великой чистки вообще, занял заметное место в труде Черчилля «Вторая мировая война». В соответствующем фрагменте книги Черчилль не только допустил целый ряд фактических ошибок и неточностей, но и обнаружил, подобно многим другим буржуазным политикам, неспособность разобраться во внутренних событиях, происходивших в СССР [1089]. С одной стороны, он считал «в высшей степени маловероятным, чтобы коммунисты из старой гвардии присоединились к военным или наоборот». С другой стороны – в полном противоречии с данным суждением,– он на той же странице признавал вполне возможным существование «так называемого заговора военных и старой гвардии коммунистов, стремившихся свергнуть Сталина и установить новый режим на основе прогерманской ориентации». По-видимому, не обладавший информацией о том, что к прогерманской ориентации задолго до пакта «Молотов – Риббентроп» склонялся именно Сталин, Черчилль приписал её старым большевикам и советским полководцам, стоявшим на последовательно антифашистских позициях.

Другой мотив возможной конфронтации представителей этих двух групп со Сталиным Черчилль усматривал в том, что «они, несомненно, были полны зависти к вытеснившему их Сталину». Исходя из этих соображений, Черчилль считал оправданным стремление Сталина «разделаться с ними одновременно в соответствии с обычаями тоталитарного государства».

Питая нескрываемый пиетет по отношению к Сталину, Черчилль называл преувеличением мнение Чемберлена и генеральных штабов Англии и Франции о том, что чистка 1937 года явилась «внутренним разгромом русской армии» и что в то время «яростная ненависть и мстительность раздирали Советский Союз». В противовес этим суждениям Черчилль заявлял, что «основанную на терроре систему правления вполне возможно [было] укрепить беспощадным и успешным утверждением её власти». Исходя из этих предпосылок, он фактически одобрял «беспощадную, но, возможно, небесполезную чистку военного и политического аппарата в Советской России и ряд процессов… на которых Вышинский столь блестяще (sic! – В. Р.) выступал в роли государственного обвинителя» [1090].

Более обоснованные суждения по поводу «произведённой Сталиным грандиозной чистки генералитета» высказывал Гитлер, лучше, чем кто-либо другой, знавший истинную цену документам, переданным его спецслужбами Сталину и послужившим основой для проведения процесса генералов. Тем не менее в одной из своих застольных бесед с приближёнными Гитлер обронил многозначительное замечание: «До сих пор так и не выяснено, действительно ли разногласия между Сталиным, с одной стороны, и Тухачевским и его сообщниками – с другой, зашли настолько далеко, что Сталину пришлось всерьёз опасаться за свою жизнь, угроза которой исходила от этого круга лиц» [1091]. Возможно, что это рассуждение Гитлера не было чисто умозрительной гипотезой, а покоилось на каких-то известных ему фактах.

Обратимся теперь к свидетельствам, исходящим, так сказать, с противоположного фланга – от людей, наиболее приближённых к Сталину и совместно с ним готовивших процесс генералов. В этом плане мы немало обязаны Феликсу Чуеву – заядлому сталинисту, одержимому жгучим желанием реабилитировать и возвеличить Сталина, а потому пользовавшемуся доверием со стороны Молотова и Кагановича, которые отвечали на его самые «каверзные» вопросы. Оба этих сталинских приспешника в беседах с Чуевым категорически отрицали тот факт, что они дали согласие на реабилитацию военачальников. Между тем решение о юридической реабилитации последних было принято Военной коллегией Верховного Суда СССР 31 января 1957 года (в отношении Гамарника – ещё в 1955 году), а решение об их партийной реабилитации – на заседании Президиума ЦК КПСС 25 апреля 1957 года, т. е. в то время, когда Молотов и Каганович находились в составе Президиума ЦК КПСС. На июньском пленуме ЦК 1957 года, где им было прямо предъявлено обвинение в расправе над Тухачевским и его соратниками, они не обмолвились ни единым словом о своём несогласии с реабилитацией военачальников.

Спустя много лет, отстаивая версию о виновности генералов в преступлениях, инкриминировавшихся им на процессе 1937 года, Каганович выдвигал весьма неубедительные аргументы: «И всё-таки какая-то группировка командного состава была, не могла не быть. Она была. Вся эта верхушка в Германии проходила учебу, была связана с немцами. Мы получили сведения, у Сталина были данные, что у нас есть связанная с фашистами группа… Тухачевский был, по всем данным, бонапартистских настроений. Способный человек. Мог претендовать» [1092].

Не более вразумительно Каганович отвечал на конкретные вопросы Чуева:

«– Был ли он [Тухачевский] заговорщиком?

– Я вполне это допускаю.

– Сейчас пишут, что показания выбиты из них чекистами.

– Дело не в показаниях, а в тех материалах, которые были до суда,– говорит Каганович.

– Но их подбросили немцы Сталину через Бенеша.

– Говорят, английская разведка. Но я допускаю, что он был заговорщиком. Тогда всё могло быть» [1093].

Более связно и с большей долей уверенности излагал версию о заговоре Молотов. Когда Чуев зачитал ему отрывок из книги Черчилля – об информации, полученной от Бенеша как отправной точке организации процесса,– Молотов сказал: «Не уверен, что этот вопрос правильно излагается… Не мог Сталин поверить письму буржуазного лидера, когда он далеко не всегда своим вполне доверял. Дело в том, что мы и без Бенеша знали о заговоре, нам даже была известна дата переворота» [1094].

О «заговоре Тухачевского» Молотов охотно говорил и с другими писателями, придерживавшимися сталинистских взглядов. В книге с многозначительным названием «Исповедь сталиниста» Иван Стаднюк сообщал, что в беседе об этом заговоре «Молотов подробно рассказывал, кто и когда должен был убить его и Сталина, Ворошилова и Кагановича» [1095].

Ещё одним писателем, с которым Молотов делился своими воспоминаниями и суждениями, был В. Карпов, первый секретарь Союза советских писателей и член ЦК КПСС. В книге о Жукове Карпов рассказывает, как он однажды поднял в беседе с Молотовым вопрос о расправе над генералами:

«– Крупнейшие военачальники, в гражданской войне столько добрых дел свершили, вы всех хорошо знали, не было ли сомнения насчет их вражеской деятельности?

Молотов твёрдо и даже, я бы сказал, жестоко ответил:

– В отношении этих военных деятелей у меня никаких сомнений не было, я сам знал их как ставленников Троцкого – это его кадры. Он их насаждал с далеко идущими целями, ещё когда сам метил на пост главы государства. Очень хорошо, что мы успели до войны обезвредить этих заговорщиков… Я всегда знал Тухачевского как зловещую фигуру…» [1096]

Воспоминания Молотова представляют интерес прежде всего как отражение тёмной психологии этого человека, до последних дней своей жизни стремившегося оправдать собственные преступления. Это, однако, не исключает того, что некоторые фрагменты из его свидетельств могут быть, как я постараюсь показать ниже, учтены при обсуждении вопроса о существовании «военного заговора».

К сожалению, отечественные и зарубежные исследователи, вновь и вновь возвращающиеся к разгадке дела Тухачевского, не обладают практически ни одним незаинтересованным свидетельством непричастного к этой трагедии человека. В таких случаях историк вынужден признать существование того, что называется «белым пятном». Именно белым, потому что оно лишено цвета, т. е. в историческом смысле – оценки. Обыденному сознанию трудно примириться с таким равнодушием, оно стремится раскрасить историю, чтобы непременно найти виноватых и жертв. Историк же обязан оставить в представленной им картине незакрашенные пятна, пока не найдёт объективные и безупречные свидетельства и доказательства.

Это не значит, что не раскрытые преступления и до конца не объяснённые трагедии в политике ничему не учат. История «генеральского заговора» преподносит урок не менее важный, чем история до сих пор не раскрытого убийства Кеннеди.

Когда группа влиятельных людей (или один человек, как Джон Кеннеди) оказывается сильнейшим оружием в схватке могучих политических сил,– узнать правду, найти достоверные свидетельства, о том, что происходило, часто оказывается весьма затруднительным. Чем значительнее масштаб политической интриги, тем важнее для её организаторов спрятать её концы в воду. Поэтому обычно убираются все непосредственные свидетели. Но ещё более надёжное средство скрыть правду – это погрести её, т. е. подлинные события и их мотивы, под несколькими слоями тщательно обработанной лжи. Оказавшись в этой комнате зеркал, исследователь легко может потерять ориентиры своего исторического поиска. Все отвлекающие версии выглядят правдоподобно, поскольку они замешаны не только на явных выдумках, но и на полуправде. И в то же время ни одна из этих различных версий, предлагающих, на первый взгляд, исчерпывающий набор альтернатив, не ведёт к истине.

Обнаружение того, что очередная обнадеживающая находка оказалась новым вариантом лжи и дезориентации, может подтолкнуть исследователя к признанию устраивающей его версии исторической истиной. Однако у него всегда остаётся шанс не оказаться погребенным под обломками навязываемых версий. Для этого необходимо ответить на древний вопрос: qui prodest?

Кому было выгодно «разоблачение» «заговора генералов»?

Выгодно Сталину, ибо позволяло устранить потенциально опасных политических противников. Выгодно Гитлеру, поскольку позволяло ослабить Красную Армию. Выгодно лидерам других крупнейших капиталистических держав, поскольку ослабление Красной Армии делало вероятным успешную реализацию их сценария: «пусть Советы и фашизм перебьют друг друга». Если геополитические силы такого масштаба и целеустремлённости оказываются заинтересованы в чьём-либо заговоре, он «состоится», хотя бы на деле он мог состояться скорее символически, чем практически, хотя его могли реально осуществлять совсем другие, а не «разоблачённые» лица, хотя намерения «разоблачённых» могли быть бесконечно далеки от мотивов, им приписываемых.

Даже если кто-то из заинтересованных лиц не умел, не смог или не захотел участвовать в «разоблачении» заговора, совокупность их перекрещивающихся интересов создаёт то историческое поле, на котором он должен был возникнуть.

Уроки каждого большого политического заговора чрезвычайно важны, ибо настойчиво напоминают: большая политика не только крушит и перетасовывает человеческие судьбы, но ежечасно создаёт новую историческую реальность – рационально сконструированный, управляемый мир, который зачастую оказывает решающее влияние на судьбы миллионов людей.

Едва ли когда-нибудь будут обнаружены свидетельства лиц, непосредственно причастных к «военному заговору». Все люди, которые могли знать о нём, были уничтожены в годы большого террора (уже через девять дней после процесса генералов число арестованных по обвинению в сопричастности к этому заговору достигло почти тысячи человек).

Тем важнее оказываются свидетельства, полученные, так сказать, из вторых рук. Если в суде они не считаются доказательством, то для историка они могут служить важным подспорьем, в особенности, когда исходят от человека, заслуживающего доверия. В этой связи остановимся кратко на судьбе человека, которому принадлежат важные свидетельства о существовании антисталинского заговора в 1937 году.

LIII

Баллада о генерале Орлове

Немолод очень лад баллад,

но если слова болят,

и слова говорят о том, что болят,

молодеет и лад баллад.

В. Маяковский

Данная глава, быть может, является самой трудной главой этой книги. В ней пойдёт речь о судьбе человека, сыгравшего немалую роль в истории XX века, человека с одной из самых противоречивых биографий, которые встречаются в новейшей истории. Человека, поступки которого, совершённые в разные годы, вызывают то отвращение и возмущение, то понимание и уважение. Упоминание об этом человеке – Александре Орлове читатель не раз встречал на страницах нашей книги. Из предшествующих глав вытекает неопровержимый вывод, что Орлов в 1936—1938 годах играл роль «испанского Ежова» (при том, что он неизмеримо превосходил последнего интеллектом, эрудицией и мастерством разведчика). В отличие от «кровавого карлика», слепо преданного «вождю», Орлов, выполняя самые зловещие приказания Сталина, питал к нему всёвозрастающую ненависть.

Рассказ о судьбе Орлова облегчается тем обстоятельством, что о ней ныне известно много больше, чем о судьбе кого-либо из других советских деятелей такого уровня. Биография Орлова детально освещена в фундаментальной монографии «Роковые иллюзии», принадлежащей перу русского журналиста Олега Царева и английского историка Джона Костелло. Это большое и добросовестное исследование основано на анализе рассекреченных обширных досье Орлова, хранящихся в советских и американских архивах. В заслугу авторам следует поставить и то, что их книга, вышедшая в Нью-Йорке в 1993 году, т. е. в разгар антикоммунистической истерии, развязанной в республиках бывшего Советского Союза, почти начисто лишена тенденциозных антикоммунистических пассажей.

После своего бегства в США Орлов с полным основанием опасался, что его постигнет судьба Райсса. Поэтому с помощью своих родственников и друзей детства, находившихся в США, он добился возможности проживать в этой стране под чужим именем. Тем не менее он резонно полагал, что сталинская агентура будет разыскивать его по всему миру, чтобы «ликвидировать» его.

В книге «Тайная история сталинских преступлений» Орлов писал, что, стремясь уберечь себя и свою семью от убийства сталинскими гангстерами, он послал Сталину письмо, в котором предупреждал: в случае расправы с его родными он опубликует сообщения о сталинских преступлениях, известных за границей только ему одному (перечень этих преступлений был приложен к письму). Если же убийство постигнет его самого, эти разоблачения будут опубликованы его адвокатом.

Скорее всего, эта версия является мистификацией Орлова. Тщательные исследования, проведённые в советских архивах, не обнаружили никаких следов существования такого письма. Как справедливо отмечают авторы книги «Роковые иллюзии», Орлов должен был понимать, что его предостережение едва ли напугает Сталина. «Циничный диктатор, конечно, высмеял бы так называемые „тайные преступления“ как недокументированные утверждения озлобленного троцкистского предателя» [1097].

В действительности Орлов прибег к намного более эффективному средству для того, чтобы удержать Сталина – Ежова от погони за ним. В архиве НКВД обнаружено письмо на одиннадцати страницах, посланное им Ежову вскоре после его бегства в США. В этом письме Орлов обещал своё полное молчание в случае, если его оставят в покое, и в то же время недвусмысленно, хотя и неявно предупреждал: в случае расправы над ним или его родственниками будет обнародовано сообщение о созданной им в 30-е годы разведывательной сети в Англии, включавшей разведчиков такого уровня, как Филби, Маклейн, Берджесс и другие [1098].

Применительно к Орлову периода вынужденной эмиграции можно использовать изрядно опошленный современными «демократами» термин «покаяние». Точнее, речь должна идти о действенном раскаянии в собственных преступлениях, которые Орлов решил в какой-то мере загладить опасной для него политической акцией. В конце 1938 года он направил письмо Троцкому, в котором сообщал, что в среду парижских троцкистов, редакторов «Бюллетеня оппозиции» внедрён агент-провокатор НКВД по имени «Марк». Не зная фамилии Зборовского, Орлов называл известные ему данные о лазутчике, не оставляющие сомнения, о ком идёт речь: его внешность, семейное положение, официальное место работы и т. д.

Законно опасаясь, что письмо может быть перехвачено агентами НКВД, Орлов не упоминал в нём собственного имени. Письмо было написано от имени Штейна, натурализованного американского еврея (Орлов предупреждал Троцкого, что это имя – не подлинное). Чтобы вызвать доверие Троцкого к своему сообщению, «Штейн» писал, что сведения о «Марке» он получил от своего родственника, ответственного работника НКВД Люшкова, сбежавшего в 1938 году в Японию [1099].

Совсем недавно стало известно о втором письме, посланном «Штейном» Троцкому. Оно было написано в связи с появившимися в западной печати сообщениями о том, что Троцкий ожидает прибытия в Мексику своего внука. Не зная, что речь идёт о ребенке, находившемся во Франции, Орлов сообщал о давно разработанном в НКВД плане: послать Троцкому под видом его внука, находившегося в Советском Союзе, совсем другого ребенка в сопровождении лица, которому будет поручено убить Троцкого. Он призывал Троцкого к предельной осторожности, рассказывая, с какой настойчивостью Сталин требует от своих сатрапов его скорейшего убийства.

К сожалению, связь между Орловым и Троцким осталась односторонней. Откликаясь на просьбу «Штейна» об установлении систематических контактов, Троцкий поместил в американской газете объявление, приглашающее автора предостерегающих писем явиться в редакцию троцкистской газеты в Нью-Йорке и там обратиться к одному из её сотрудников. Орлов посетил эту редакцию, но вид названного Троцким человека вызвал у него, знавшего об интенсивном внедрении сталинской агентуры в троцкистские организации, недоверие: он заподозрил в нём агента НКВД. После этого Орлов решил позвонить Троцкому по телефону (в то время дозвониться из США в Мексику было не столь простым делом, как в наши дни). Он осуществил это намерение, но, опасаясь прослушивания телефонного разговора, не решился назвать подошедшему к телефону секретарю своего имени и цели своего звонка. Троцкий отказался подойти к телефону, предположив, что к нему набивается на интервью неизвестный дотошный журналист.

Предупреждение Орлова относительно Зборовского не достигло цели. Вскоре после получения письма Троцкий показал его приехавшей в Мексику Лоле Эстрин, которая сумела убедить его, что это письмо направлено сталинской агентурой, стремящейся оторвать от него одного из преданных ему людей.

Сам факт посылки Орловым писем Троцкому представляется весьма многозначительным. Он свидетельствует, что даже такой человек, как Орлов, выполнявший приказы Сталина об истреблении троцкистов в Испании, всеми доступными средствами стремился предупредить Троцкого о грозящих ему опасностях.

Долгое время после своего прибытия в США Орлов не давал о себе знать. Только после публикации в 1953 году журналом «Лайф» его статей, затем составивших книгу «Тайная история сталинских преступлений», американские власти узнали, что на территории их страны на протяжении пятнадцати лет проживал бывший генерал НКВД. Орловым немедленно занялось ФБР. На протяжении более чем десятка лет Орлов неоднократно допрашивался сотрудниками этого учреждения, а также выступал на специальных слушаниях, организованных сенатской подкомиссией по вопросам национальной безопасности. В результате этих допросов американские Пинкертоны остались в уверенности, что Орлов рассказал всё, что ему было известно о деятельности советской разведки. Однако бывший советский разведчик явно «переиграл» своих американских коллег. Создав у них впечатление в своей полной искренности, он не назвал ни одного имени завербованных им агентов, которые успешно продолжали свою работу на СССР. Единственным агентом НКВД, которого Орлов с удовольствием разоблачил, был Зборовский, перебравшийся в 1942 году в США. Конечным итогом этого разоблачения стало судебное разбирательство дела Зборовского, в результате которого он был приговорён к пяти годам тюремного заключения.

Книга Орлова «Тайная история сталинских преступлений» является наиболее полным и достоверным рассказом о механизме убийства Кирова и организации московских процессов, особенно первого, который проходил во время пребывания Орлова в СССР. Информацию о других процессах, по словам Орлова, он получил от ответственных работников НКВД, приезжавших в 1937—1938 годах в Испанию. Большинство фактов, содержавшихся в книге Орлова, оказались подтверждены официальными расследованиями, проведёнными в СССР в 50—60-е годы.

Наименее интересной главой книги была глава, посвящённая «делу Тухачевского», которое Орлов освещал бегло и во многом неточно. Лишь в заключении этой главы он обронил загадочную фразу: «Когда станут известны все факты, связанные с делом Тухачевского, мир поймет: Сталин знал, что делает» [1100].


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю