Текст книги "1937"

Автор книги: Вадим Роговин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

Спустя несколько месяцев суд над местной группой троцкистов состоялся в Гамбурге. Обвиняемые были приговорены к 5—10 годам тюремного заключения. Во время следствия они подвергались пыткам, а один из них покончил с собой, чтобы положить конец мучениям.

В буржуазно-демократических странах сталинская агентура неустанно провоцировала власти на преследование троцкистов. В этой связи провокационную роль играла также советская печать, объявлявшая зарубежных троцкистов агентами фашистских спецслужб, ведущими подрывную работу против своих правительств. Только за февраль – март 1937 года на страницах «Правды» появились статьи «Троцкисты под покровительством польской разведки», «Подрывная работа троцкистов в Бельгии», «Разоблачение троцкистов в США», «Происки троцкистских агентов Франко», «Гнусная комедия троцкистских пособников Франко» и т. п. [782] В статье «Шпионский интернационал (троцкисты на службе фашистских разведок)» «разоблачались» «итальянский шпион и одновременно агент югославской охранки» Цилига, «выродки Рут Фишер и Маслов», «старый шпион А. Нин», «прожжёный авантюрист, проходимец Суварин, который в своих грязных брошюрках, по заданию своего шефа – бандита Троцкого восхваляет убийц товарища Кирова (т. е. жертв процесса 16-ти.– В. Р.)» и многие другие деятели троцкистских и иных антисталинских коммунистических групп в разных странах. «Вся эта троцкистская мразь, предводительствуемая обер-шпионом Троцким и его отпрыском Седовым,– говорилось в статье,– объединена в международную шпионскую организацию, руководимую германским гестапо, японской, итальянской и другими разведками». С нескрываемой злобой автор статьи писал о Л. Карденасе, обвиняя его в том, что «благодаря нажиму и прямым угрозам реакционных и фашистских кругов Америки… он разрешил Троцкому жить в Мексике». «Гонимый проклятиями и ненавистью рабочего класса,– завершал свою статью автор,– гнусная гадина Троцкий безопаснее всего чувствует себя под охраной полиции и тайной разведки. Так было в Норвегии, так получилось и в Мексике» [783].

Вслед за советской печатью зарубежные органы сталинистов распространяли домыслы о подрывной работе троцкистских групп. Жак Дюкло, один из лидеров французской компартии, объявил делом рук троцкистов террористические акты в Париже, виновников которых полиция не сумела обнаружить. Нью-йоркская газета «Дейли Уоркер» опубликовала статью, обвинявшую китайских троцкистов в связях с японским генеральным штабом.

Эта пропагандистская кампания сталинистов шла рука об руку с попытками спровоцировать «троцкистские» процессы за рубежом. Весной 1937 года начальник иностранного отдела НКВД Слуцкий сказал Кривицкому, что бывший руководитель советской агентуры в США Маркин, убитый три года назад при таинственных обстоятельствах, начинил троцкистами всю советскую разведывательную службу в Америке. Это «замечание о „троцкистах“ в американской службе ОГПУ,– рассказывал впоследствии Кривицкий,– очевидно, означало, что что-то готовилось именно в США. Слово „троцкисты“ употреблялось советскими должностными лицами для обозначения любых оппонентов Сталина» [784]. По сведениям, имевшимся у Кривицкого, НКВД провоцировало «троцкистско-фашистский» процесс в Соединенных Штатах, планируя замешать в него американских троцкистов и других противников Сталина из числа бывших членов компартии США.

Особенно активно сталинская агентура действовала в тех странах, которые поддерживали дружественные отношения с Советским Союзом. «Пользуясь международными затруднениями, на всё готовыми наёмниками Коминтерна и, не в последнем счете, ресурсами возросшей золотой промышленности,– писал по этому поводу Троцкий,– Сталин надеется добиться применения тех же методов (что и в СССР.– В. Р.) и в других странах». Эти его усилия облегчаются тем, что «реакция везде не прочь избавиться от революционеров, особенно если работу подлогов и убийств из-за угла берёт на себя иностранное „революционное“ правительство, при содействии внутренних „друзей“, оплаченных из того же иностранного бюджета» [785].

Весной 1937 года Сталин попытался организовать «троцкистский процесс» в Чехословакии, правительство которой испытывало всё больший нажим со стороны Германии и поэтому стремилось к сближению с Советским Союзом. Главной жертвой намечавшегося процесса был избран один из старейших деятелей немецкого рабочего движения Антон Грилевич, исключённый из КПГ в 1927 году за участие в группе левой оппозиции. С 1930 года Грилевич руководил издательством, выпускавшим книги Троцкого, был официальным издателем «Бюллетеня оппозиции» и редактором журнала «Перманентная революция», органа немецких сторонников IV Интернационала. В марте 1933 года штурмовиками был учинён налёт на квартиру Грилевича, вслед за чем он эмигрировал в Чехословакию, где продолжал издавать работы Троцкого.

В «Записках» И. Райсса сообщалось, что сталинская агентура предоставила чешской полиции материалы, изображавшие Грилевича агентом гестапо, и что Сталин часто звонил Ежову, запрашивая, как продвигается «дело Грилевича». В этой связи Райсс отмечал, что Сталин был «готов сделать всё, чтоб иметь троцкистский процесс в Европе» [786].

Это свидетельство дополняет рассказ Кривицкого о телефонном разговоре Слуцкого с Ежовым. После этого разговора, свидетелем которого случайно оказался Кривицкий, Слуцкий сказал ему:

– Сталин и Ежов думают, что я могу производить аресты в Праге, как в Москве.

– Что Вы имеете в виду? [– спросил Кривицкий.]

– Требуется суд над троцкистскими шпионами в Европе,– ответил Слуцкий.– Это имело бы огромный эффект, если бы удалось его устроить. Пражская полиция должна арестовать Грилевича. Вообще говоря, они готовы сотрудничать (с НКВД.– В. Р.), но с чехами нельзя обходиться попросту, как мы обходимся со своими. Здесь, в Москве, достаточно открыть пошире ворота Лубянки и гнать туда столько, сколько надо. Но в Праге остались ещё легионеры (бывшие члены чехословацкого легиона, поднявшего в 1918 году антисоветский мятеж.– В. Р.), и они саботируют наши действия [787].

В июне 1937 года Грилевич был арестован пражской полицией, которая предъявила ему чемодан, оставленный им у одного из товарищей. В нём находились брошюры, листовки и деловые письма, которые никак нельзя было представить в качестве вещественных доказательств шпионской деятельности. Поэтому в чемодан были подброшены фальшивые паспорта, фотоплёнка со снимками шпионских документов и немецкая печать, дающая право на переход границы с Германией. Грилевич смог доказать, что все эти вещи ему не принадлежат. Тогда полицейские стали допрашивать Грилевича относительно его мнения о московских процессах. При этом, по словам Грилевича, они «весьма резко, прямо-таки злобно защищали сталинские судебные подлоги» [788]. После нескольких месяцев заключения в следственной тюрьме Грилевичу было вручено постановление о запрещении его пребывания в Чехословакии. На этом основании его поместили в пересыльную тюрьму, а затем заставили перейти австрийскую границу.

Не ограничиваясь подобными провокациями, сталинская агентура организовывала террористические акты против зарубежных троцкистов. Для этого была создана особая группа при иностранном отделе НКВД, в которую входили политэмигранты, отбиравшиеся туда руководством Коминтерна.

Наиболее нашумевшим политическим убийством стала зверская расправа с Игнатием Райссом, одним из ведущих работников советской контрразведки в Европе.

XL

Прозрение и гибель Игнатия Райсса

Биография Райсса, ставшего первым «невозвращенцем» из числа старых большевиков, была типичной биографией пролетарского революционера. Вступив в революционное движение ещё до Октябрьской революции, Райсс на протяжении многих лет находился на нелегальной работе в странах Центральной и Восточной Европы, где неоднократно подвергался арестам и тюремному заключению.

В середине 30-х годов Райсс и Кривицкий, возглавлявший службу внешней разведки в Западной Европе, собирали информацию о военных приготовлениях Германии. Как отмечает швейцарский историк Петер Хубе, они «не считали себя агентами в нынешнем понимании этого слова, они называли себя солдатами мировой революции. Октябрьская революция была для них первым выстрелом войны, объявленной социальному неравенству и национальному угнетению» [789].

Придя к выводу, что сталинский режим перерождается в фашизм, Райсс связался со Сневлитом (депутатом голландского парламента, разделявшим взгляды Троцкого), сообщив ему, что в Москве принято решение о ликвидации любыми средствами наиболее активных зарубежных приверженцев Троцкого.

Окончательно решив порвать со Сталиным, Райсс написал письмо в ЦК ВКП(б), в котором заявлял: «Верно, что летчикам-рекордсменам легче добиться расположения американских леди и отравленной спортом молодёжи обоих континентов, чем нам завоевать общественное мнение и потрясти мировую совесть! Но… ничто не будет забыто и ничто не будет прощено… „Гениальный вождь, отец народов, солнце социализма“ должен будет дать ответ за все свои дела». Райсс заявлял, что чувствует в себе «достаточно сил, чтобы „начать всё сначала“. А дело именно в том, чтобы „начать всё сначала“, в том, чтобы спасти социализм». Письмо заканчивалось призывом: «Назад к Ленину, его учению и делу… Вперёд к новым боям за социализм и пролетарскую революцию! За организацию IV Интернационала!» [790]

Вместе с письмом Райсс отослал в Москву орден Красного Знамени, которым он был награждён в 1928 году. Объясняя этот поступок, он писал, что отказывается носить орден, который теперь вручают палачам революционеров. В подтверждение этого Райсс сообщал, что недавно в «Известиях» встретил в списке награждённых имена лиц, приводящих в исполнение смертные приговоры.

Райсс вручил письмо для передачи в Москву Л. Грозовской, работавшей в советском торгпредстве в Париже. Грозовская передала письмо заместителю начальника иностранного отдела НКВД Шпигельглазу, прибывшему за границу для проведения чистки советских разведывательных служб, включавшей похищение или убийство разведчиков, отказывающихся вернуться в СССР.

Показав письмо Кривицкому, Шпигельглаз потребовал от него принять участие в немедленной ликвидации Райсса. Сразу же после этого разговора Кривицкий предупредил Райсса о грозящей ему опасности. На следующее утро Райсс скрылся из Парижа.

После исчезновения Райсса началась охота за ним сталинской агентуры. Роль «подсадной утки» была поручена советской разведчице Шильдбах, которую связывала с Райссом многолетняя совместная работа. Райсс доверял ей, поскольку она говорила ему о собственных колебаниях и своём намерении последовать его примеру. Приехав к Райссу в Швейцарию, Шильдбах предложила ему провести вечер в ресторане неподалеку от города Лозанна. При выходе из ресторана к ним подъехала машина, из которой выбежало несколько человек, напавших на Райсса. Наутро его тело, изрешечённое пулями, было обнаружено швейцарской полицией.

В 1956 году на слушаниях американской комиссии по вопросам национальной безопасности Лола Даллин осветила некоторые подробности убийства Райсса. Она сообщила, что Седов по соображениям конспирации не только не назвал своим ближайшим сотрудникам имени Райсса, но некоторое время даже не встречался с ним. Их первая встреча была назначена во французском городе Реймсе, куда Райсс собирался направиться сразу же после встречи с Шильдбах. Позднее французская и швейцарская полиция установили, что запасная группа убийц ожидала Райсса в Реймсе, на тот случай, если террористический акт в Швейцарии не удастся [791].

Всего в организации убийства Райсса принимало участие не менее 20 человек, в том числе группа русских эмигрантов во главе с С. Я. Эфроном, бывшим белогвардейским офицером и мужем Марины Цветаевой. Эфрон принадлежал к эмигрантскому течению «евразийцев», которые в начале 30-х годов заявили о своей просоветской ориентации. В этих кругах много говорилось о реализации Сталиным «судьбоносной русской идеи» и помехах этому со стороны троцкистов.

Один из парадоксов 30-х годов состоял в том, что в то время, когда в Советском Союзе росло число людей, мечтавших вырваться из страны, чтобы избежать кошмара сталинских чисток, в рядах эмиграции увеличивалось число «возвращенцев», восторженно воспринимавших перемены, происходящие в СССР, и стремившихся к возвращению на родину. К ним относился Эфрон, подавший в 1931 году в советское посольство прошение о выдаче советского паспорта и выразивший готовность «загладить свою вину» перед Советской властью путём выполнения поручений ГПУ. Как писала Цветаева своей близкой подруге, «С. Я. совсем ушёл в Советскую Россию, ничего другого не видит, а в ней видит только то, что хочет» [792].

В 1934 году Эфрон стал генеральным секретарём «Союза возвращения на родину»,– эмигрантской организации, находившейся на содержании ГПУ. Как указывалось в «Бюллетене оппозиции», «„Союз возвращенцев“ на самом деле является центральным вербовочным бюро ГПУ в Париже» [793].

Члены «Союза возвращения» получали деньги от резидентов НКВД и гордились этим как подтверждением того, что Советская Россия простила своих раскаявшихся сынов. Агентурная работа самого Эфрона оплачивалась настолько «прилично», что он впервые за долгие годы получил возможность материально обеспечивать семью. Цветаева знала, что несколько сотен франков, которые нигде не работавший Эфрон ежемесячно приносил домой, представляли плату за сотрудничество с ГПУ—НКВД. В октябре 1937 года в беседе с корреспондентом эмигрантской газеты «Последние новости» она сказала: «Его советские симпатии известны мне, конечно, так же хорошо, как и всем, кто с мужем встречался» [794].

Эфрон и его друзья по «Союзу» принимали участие в самых грязных зарубежных операциях НКВД. В ноябре 1936 года именно ими был осуществлён налёт на институт Николаевского с целью похищения архивов Троцкого. С 1935 года группе Эфрона было поручено систематическое наблюдение за Седовым. Как вспоминал эмигрант В. Б. Сосинский, Эфрон «обязательно хотел познакомиться с сыном Троцкого… Он мне говорил: „Просто хочу на него посмотреть“. Пришёл. Я ему его показал. И тут Сергей Яковлевич подошёл к нему чуть ли не вплотную, под предлогом интервью, которое он якобы хотел взять для какой-то газеты. Тот его выгнал. На самом деле он приходил, чтобы запомнить его лицо, он его опознавал» [795].

В письме Троцкому от 1 ноября 1937 года Седов сообщал некоторые результаты расследования убийства Райсса. Было установлено, что группа, подготовившая убийство, вначале занималась слежкой за Седовым. Рядом с домом, в котором жил Седов, поселился эмигрант Смиренский (впоследствии арестованный по делу Райсса), который вместе с Ренатой Штейнер (эмигранткой, завербованной Эфроном) и другими сообщниками следил за передвижениями Седова. Когда Седов выехал на отдых, Штейнер поселилась в одном с ним пансионате, а Эфрон и Смиренский обосновались в том же городке, где получали от неё ежедневные доклады. В январе 1937 года группа Эфрона готовила покушение на Седова в городе Мюлузе, куда Седов должен был приехать для встречи с швейцарским адвокатом, участвовавшим в расследовании московских процессов. Это покушение сорвалось из-за внезапной болезни Седова, помешавшей его поездке в Мюлуз, где на протяжении пяти дней его поджидали террористы. Дальнейшая охота за Седовым была на время прекращена, потому что Шпигельглаз поручил группе Эфрона переключиться на охоту за Райссом, которая в Москве считалась более неотложным делом. Седов сообщал, что Эфрон был главным организатором убийства Райсса и что никто из прямых убийц не был пойман [796].

В книге «Агенты Москвы» А. Бросса справедливо называет Райсса и Эфрона «двумя полюсами сталинизма». «Изначальный коммунизм, из которого вырастает… мировоззрение Райсса, с его неприятием набиравшего силу сталинизма, Эфрон воспринимает как противную ему, враждебную культуру… С одной стороны, наследство, доставшееся сталинизму, которое уничтожали, делая вид, что бережно хранят его, гордятся им; с другой – новый радикализм, лишённый корней и малейшего подобия законности, псевдоромантизм грубой силы и жестокости» [797].

В заключительном протоколе французской полиции по делу об убийстве Райсса указывалось: «если Эфрон фактически не участвовал в самой организации ликвидации Райсса, то только потому, что значимость этого дела его беспокоила и ему казалось предпочтительней поручить эту функцию одному из своих товарищей» [798].

Автомобиль, в котором находились убийцы Райсса, был взят напрокат Ренатой Штейнер. Вскоре после убийства швейцарская полиция обнаружила этот брошенный автомобиль со следами крови и арестовала Штейнер. Её показания вывели расследование на других участников группы Эфрона.

Французская полиция допросила Цветаеву, предъявив ей для опознания копии телеграмм, посланных Эфроном участникам убийства. Цветаева заявила, что уверена в непричастности Эфрона к этому преступлению и отказалась идентифицировать его почерк на телеграммах.

В связи с грозившим ему арестом Эфрон был переправлен в СССР, куда несколькими месяцами ранее прибыла его дочь Ариадна, разделявшая его взгляды. Эфронов вместе с другими близкими им «возвращенцами» поселили на бывшей даче Томского.

В июне 1939 года в СССР возвратилась Цветаева с четырнадцатилетним сыном. Спустя два месяца начались аресты «возвращенцев». 22 августа была арестована Ариадна, а 10 октября – С. Эфрон и несколько его товарищей.

Из опубликованных материалов следственного дела Эфрона явствует, что он на следствии назвал имена около тридцати человек, завербованных им для «секретной работы» по заданиям НКВД. В этом списке значились несколько лиц, которых французская и швейцарская полиция допрашивала по делу об убийстве Райсса [799].

Суд над Эфроном и несколькими другими «возвращенцами», обвинёнными в «работе на французскую разведку» и стремлении «причинить вред дружественным отношениям СССР с Германией», состоялся в июле 1941 года. Все подсудимые были приговорены к расстрелу. Ариадна Эфрон, проходившая по другому делу, провела долгие годы в тюрьмах и ссылке. В заявлении, направленном после своей реабилитации в военную прокуратуру, она писала: «Отец, в прошлом белоэмигрант, в дальнейшем искупивший свои ошибки, свою вину перед Родиной, сделал всё, чтобы их искупить. Долгие годы он вёл разведывательную работу за границей, организовав во Франции сильную группу разведчиков». В другом её ходатайстве о реабилитации Эфрона говорилось о «задании, данном Шпигельглазом группе, руководимой моим отцом» [800].

В реабилитационной справке по делу Эфрона, составленной следственным управлением КГБ, указывалось: «В течение ряда лет Эфрон использовался как групповод и активный наводчик-вербовщик, при его участии органами НКВД были завербованы ряд белоэмигрантов… В Советском Союзе Эфрон проживал под фамилией Андреева на содержании органов НКВД» [801].

В ходе расследования убийства Райсса швейцарской полицией была установлена причастность к убийству четырёх сотрудников советского торгпредства в Париже. Трое из них сумели своевременно покинуть Францию. Французская полиция успела арестовать только Грозовскую, выдачи которой требовали швейцарские власти. Однако вскоре она была освобождена под крупный денежный залог и, несмотря на данную ею подписку о невыезде, исчезла из Франции.

Судьбы других участников убийства сложились по-разному. Шильдбах бежала в СССР и в декабре 1938 года была приговорена к пяти годам ссылки в Казахстан. Убийца Райсса Аббиат бесследно исчез; его матери, проживавшей в Париже, был переведён из Москвы чек на 10 тысяч франков [802].

После убийства Райсса агенты Ежова начали охоту за его архивом, хранившимся у его вдовы. Посетивший Кривицкого резидент советской разведки сообщил в отчаянии, что его заставляют не останавливаться ни перед чем ради кражи записей и писем Райсса. Кривицкий дал ему совет, каким образом следует саботировать это задание [803]. Часть записей Райсса, раскрывавших кухню московских процессов, была опубликована в декабрьском номере «Бюллетеня оппозиции» за 1937 год.

В статье «ГПУ убивает и за границей» Л. Седов писал: «„Отец народов“ со своими Ежовыми слишком хорошо знает, сколько потенциальных Райссов имеется во всех аппаратах (СССР и Коминтерна.– В. Р.). Лозаннское убийство должно им всем – и не только им – послужить предупреждением… С тем большей энергией обязана рабочая печать и рабочие организации разоблачать сталинские преступления. Только широкая огласка преступления поможет надеть намордник на взбесившегося узурпатора» [804].

Если покушения на «троцкистов» в буржуазно-демократических странах носили единичный характер, то ареной массового террора против зарубежных троцкистов и других противников Сталина из числа революционеров стала республиканская Испания.

XLI

«Не переступать линию артиллерийского огня!»

Революционное движение в Испании развёртывалось с 1931 года, когда в этой стране была свергнута монархия. 27 апреля этого года Троцкий направил в Политбюро ЦК ВКП(б) письмо, в котором предупреждал, что если в Испании не будет достигнуто единство революционных сил, то они неизбежно потерпят поражение, которое «почти автоматически приведёт к установлению в Испании настоящего фашизма в стиле Муссолини». Это письмо Сталин переслал членам Политбюро в сопровождении озлобленной записи: «Думаю, что господина Троцкого, этого пахана и меньшевистского шарлатана, следовало бы огреть по голове через ИККИ. Пусть знает своё место» [805].

На протяжении последующих пяти лет Сталин не уделял событиям в Испании никакого внимания, Советский Союз не имел даже дипломатических отношений с этой страной. Положение изменилось после того, как на выборах в феврале 1936 года победил Народный фронт, а спустя ещё пять месяцев произошёл фашистский мятеж генерала Франко, которому с самого начала была оказана помощь со стороны Германии и Италии, направивших в Испанию свои экспедиционные силы. 30 июля – за сто дней до того, как первые советские самолеты оказались на вооружении республиканской армии, немецкие и итальянские эскадрильи уже бомбили Мадрид и другие испанские города. Безраздельное хозяйничанье в испанском небе вражеских самолетов, беспощадно истреблявших мирное население, серьёзно ослабляло республиканские силы.

В этих условиях французский премьер-министр Леон Блюм провозгласил принцип невмешательства в испанские события. «Демократические» правительства Европы отказались оказать помощь законному правительству Испании в его борьбе против мятежников, поддержанных открытой интервенцией фашистских держав. Такая политика прикрывалась заключённым в сентябре 1936 года международным соглашением, запрещавшим экспорт и транзит оружия и военных материалов в Испанию. Для контроля за этим соглашением был создан «комитет по невмешательству» с участием представителей 26 стран, включая Советский Союз.

Несмотря на своё участие в этом комитете, Германия и Италия отнюдь не ослабили помощь испанским мятежникам. Осенью 1936 года на стороне Франко сражались 150 тысяч итальянцев и 50 тысяч немцев. Немецкие и итальянские суда осуществляли блокаду берегов Испании.

4 сентября в Мадриде было образовано правительство во главе с левым социалистом Ларго Кабальеро, в которое вошли все партии Народного фронта, включая коммунистов. Это правительство стало придерживаться ориентации на Советский Союз, от которого оно ожидало активной помощи в борьбе с мятежниками и интервентами.

«Советское вмешательство (в испанскую войну.– В. Р.),– писал Кривицкий,– могло бы стать в определённые моменты решающим, если бы Сталин рискнул действовать на стороне законного правительства, как Муссолини рисковал действовать на стороне Франко. Но Сталин не хотел ничем рисковать… Он старался всё время действовать так, чтобы не втянуть советскую сторону в большую войну». К этому прибавлялось недоверие Сталина к политике Народного фронта, которую он считал пригодной лишь для того, чтобы «с помощью всякого рода „попутчиков“ и просто одураченных людей ставить у власти правительства, дружественно настроенные к Советскому Союзу». При этом условии Сталин был готов порвать с международно-революционными задачами и препятствовать перерастанию революционных выступлений народных масс в социалистические революции. Он исходил из того, что послушные его приказам зарубежные коммунисты «откажутся во имя „демократии“ от своей оппозиции властям и сомкнут ряды с другими политическими партиями» [806].

Присматриваясь к событиям в Испании, Сталин придерживался затяжной тактики в вопросе о помощи республиканцам. Как указывалось в «Записках» И. Райсса, «в испанском вопросе – первоначальная реакция (Сталина.– В. Р.) помочь, потом до 6 сентября [1936 года] решительный запрет что-нибудь предпринять» [807].

Единственное, что разрешил на первых порах Сталин,– это включиться Коминтерну и советской общественности в движение, поднявшееся во всём мире в поддержку республиканской Испании. В связи с испанскими событиями в советскую пропаганду вошло понятие интернационального долга, с энтузиазмом воспринятое советскими людьми. «Испанская республика 1936—1939 гг. и её Интернациональные бригады,– вспоминает Л. Копелев,– стали нам необычайно близки ещё и потому, что они объединяли людей разных наций и разных партий. Казалось, что в Мадриде и в Каталонии пролетарии всех стран действительно соединились в общей борьбе против фашизма, в общем стремлении к справедливости и свободе. В Испании оживали наши старые идеалы, наши мечты о международном братстве, оживали именно в ту пору, когда вокруг уже лютовали бесстыдная ложь и безудержный террор» [808]. Копелев рассказывает, как он и его товарищи ревностно учили испанский язык и несколько раз тщетно писали Сталину, Ворошилову и Михаилу Кольцову, умоляя отправить их на фронт в Испанию.

О таких же настроениях, охвативших тысячи людей в капиталистических странах, писал Э. Хемингуэй в романе «По ком звонит колокол» – наиболее честном и проникновенном художественном произведении XX века, посвящённом теме революции и гражданской войны. Герой романа американский журналист Роберт Джордан не раз возвращается к мысли о том, что испанская война «может оказаться стержнем, вокруг которого повернётся судьба человечества» [809].

Многие люди как коммунистических, так и антикоммунистических убеждений полагали, что действия Сталина были продиктованы его ориентацией на мировую революцию. Хорошо разбиравшийся в сталинских политических маневрах В. Кривицкий решительно опровергал это мнение, подчёркивая, что «задачи мировой революции уже давно перестали реально занимать Сталина. Перед ним стояли исключительно задачи внешней политики Советской России». Зная об этом, никто из советских руководящих работников, связанных с международными делами, не воспринимал всерьёз кампанию, поднятую Коминтерном в защиту Испанской республики. «Упомянутое учреждение [Коминтерн], давно прозванное „лавочкой“ (так называл его Сталин в кругу своего близкого окружения.– В. Р.), было отселено теперь в тихий пригород Москвы и превратилось из огненного факела, разжигавшего мировую революцию, в простой придаток сталинской внешней политики, иногда полезный как средство косвенного воздействия, иногда составлявший досадную помеху… Немногие ветераны Коминтерна, ещё преданные всей душой идеалам мировой революции, черпали в борьбе в Испании новую надежду. Старые революционеры и вправду надеялись, что испанская гражданская война заново подожжет энтузиазм в мире! Но их энтузиазм не производил на свет ни боеприпасов, ни танков, ни самолетов, ничего из того, чем фашистские державы снабжали Франко. Реальная функция Коминтерна в тот конкретный момент сводилась к тому, чтобы потопить громким шумом коробившие слух отзвуки леденящего молчания, исходившего от Сталина» [810].

Между тем испанское правительство, не имевшее собственной военной промышленности, всё больше нуждалось в современном вооружении для ведения войны. Однако правительства буржуазно-демократических государств запретили всякие поставки оружия Испанской республике, сначала государственные, потом частные, производимые капиталистическими фирмами. Единственной надеждой республиканцев оставался Советский Союз.

Осенью 1936 года положение Испанской республики стало угрожающим. Войска Франко с участием колониальных марокканских, а также германских и итальянских регулярных частей повели наступление на Мадрид. Из семи шоссейных дорог, связывавших столицу со страной, шесть были захвачены фашистами. Лишь тогда Сталин принял решение откликнуться на отчаянные призывы республиканского правительства, однако сделал это таким образом, чтобы извлечь из своей «помощи» огромную материальную выгоду. Он вступил в переговоры с руководящими деятелями Испании об оплате закупок оружия золотым запасом республики, составлявшим 600 тонн. Для маскировки этой операции Сталин приказал опубликовать указ наркома внешней торговли, запрещающий «экспорт, реэкспорт и транзит в Испанию любых видов оружия, боеприпасов и военных кораблей». Этот указ, воспринятый во всём мире как следование политике невмешательства, прикрывал создание сталинской агентурой за рубежом сети «частных фирм» для осуществления экспортно-импортных операций. Эти фирмы добивались от восточноевропейских, латиноамериканских и азиатских правительств консульских разрешений, удостоверяющих, что закупки оружия производятся для их стран. На основе этих разрешений удалось осуществить крупные закупки у французских, чехословацких, польских, голландских военных промышленников. Рыночная «свобода торговли» была в то время так велика, что даже немецкие «пушечные короли», чувствовавшие себя в относительной независимости от тоталитарного гитлеровского режима, продавали партии новейшего оружия его противникам [811].

Советская контрразведка действовала столь эффективно, что судам, везущим оружие, удавалось проходить из Одессы под изменёнными названиями и чужими государственными флагами через средиземноморские проливы, где немецкая и итальянская агентура осуществляла пристальное наблюдение за движением судов. Затем эти корабли разгружались в портах, находившихся на территории, контролируемой республиканскими властями, меняли там свои названия на русские и под советским флагом возвращались в Одессу.

Ещё до поставок Советским Союзом крупных партий оружия, в Одессу была доставлена огромная партия испанского золота. Проведение этой операции в Испании было поручено А. Орлову, именовавшемуся в целях конспирации «мистером Блэкстоном из национального банка США».