Текст книги "1937"

Автор книги: Вадим Роговин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

В 1957 году, на слушаниях сенатской комиссии США по вопросам национальной безопасности Орлов существенно дополнил подробности, касающиеся «золотой операции». Он назвал эту операцию уникальной и порученной ему лично Сталиным.

20 октября Орловым была получена шифрованная телеграмма, извещавшая о требовании Сталина немедленно переправить золото в СССР. Официально считалось, что оно предназначается для хранения в Советском Союзе, чтобы спасти его от возможного захвата франкистами, наступавшими на Мадрид.

Погрузка золота на советские корабли совершалась в строжайшей тайне. В Одесском порту офицеры НКВД в течение нескольких дней переносили вручную тяжёлые ящики с золотом через оцеплённое пространство, отделявшее пристань от железнодорожного вокзала, и грузили их в товарные вагоны, направлявшиеся в Москву. Руководители этого спецотряда были награждены орденом Красного Знамени, который обычно вручался за боевые подвиги.

Когда в зарубежной печати появились сообщения о получении Советским Союзом испанского золота, Москва официально опровергла «измышления» о заключении этой сделки.

На банкете, посвящённом доставке золота в Советский Союз, Сталин в присутствии членов Политбюро произнёс фразу: «Испанцы никогда не увидят своего золота, как своих ушей» [812]. Таким образом, под флагом «интернациональной помощи» Испанская республика была лишена своего главного национального богатства. Эта акция не была закреплена никаким официальным соглашением, а явилась результатом тайного сговора сталинских эмиссаров с небольшой группой лиц в испанском руководстве.

Убедившись в успехе операции с золотом, показавшей зависимость испанского правительства от Москвы, Сталин провёл на заседании Политбюро план осторожной интервенции в Испании – под прикрытием официальных заявлений о нейтралитете. При разработке этого плана Сталин исходил прежде всего из геополитических расчётов. Он полагал, что Испании суждено примкнуть либо к итало-германскому, либо к англо-французскому блоку. Понимая, что в условиях обострения межимпериалистических противоречий дружественная Испания жизненно необходима Парижу и Лондону, Сталин пришёл к выводу, что и без открытого участия Советского Союза в войне он сумеет насадить в Испании режим, находящийся под его контролем, и тем самым сможет добиться согласия Франции и Англии на союз с СССР. В дальнейшем он предполагал либо пойти на такой союз, либо превратить его в предмет торга, чтобы добиться своей заветной цели – соглашения с гитлеровской Германией (зондажные переговоры советских дипломатов с германскими политическими деятелями о таком соглашении велись на протяжении всего 1936 года).

Вторым мотивом, побудившим Сталина выступить на стороне испанских республиканцев, было стремление заручиться поддержкой зарубежных антифашистов в преддверии великой чистки. Как подчёркивал Кривицкий, западный мир не сознавал, «насколько ненадёжным в тот момент было положение Сталина у власти и насколько важным для его выживания как диктатора было оправдание его кровавых акций зарубежными коммунистами и известными приверженцами идеалистических взглядов (под последними Кривицкий имел в виду западных гуманистов такой величины, как Р. Роллан, Б. Шоу, Г. Уэллс и др.– В. Р.). Их поддержка была ему жизненно важна. Он рисковал её лишиться, если бы не сумел оказать никакой помощи Испанской республике, не принял бы никаких мер против устрашающего эффекта великой чистки и процессов над „предателями“» [813].

Наконец, решение Сталина перейти к «осторожной интервенции» в Испании в немалой степени диктовалось тем, что среди республиканцев на первых порах коммунисты составляли явное меньшинство. В июне 1936 года коммунистическая партия Испании насчитывала всего 84 тыс. членов. В рядах левых сил Испании преобладали социалисты, синдикалисты, анархисты, действовали и троцкисты со своим партийным штабом. На территории, находившейся в руках республиканцев, существовали три правительства – просоветское центральное правительство в Мадриде, независимое правительство в Басконии и Каталонское правительство в Барселоне, где особенно сильны были антисталинские силы, прежде всего ПОУМ (марксистская партия рабочего единства). Каталонский фронт был одним из наиболее важных участков обороны республики, где действовали дивизии, состоявшие из анархистов и поумовцев.

Настаивая на консолидации всех антисталинских революционных сил в Испании, В. Серж 10 августа 1936 года в письме Троцкому предлагал обратиться к анархистам и синдикалистам со следующим призывом: «Мы, революционные марксисты, считая необходимым твёрдой рукой укреплять тыл революции, одновременно заявляем, что пролетарская диктатура должна быть и будет настоящей свободой для трудящихся. Мы с вами будем бороться за укрепление свободы мнений внутри революционного движения и даем торжественное обещание делать всё, чтобы не дать бюрократии какой бы то ни было масти превратить революцию в тюрьму для рабочих по-сталински» [814].

Аналогичными настроениями были проникнуты многие из добровольцев, непрерывно прибывавших для помощи республиканцам не только со всей Европы, но и из Соединенных Штатов, Канады, Латинской Америки, Австралии, Южной Африки, Филиппин, даже из фашистских стран – Германии и Италии. Среди них было немало троцкистов и других социалистически мыслящих людей, оппозиционно настроенных по отношению к Сталину и сталинизму. Таким образом, существовала возможность возникновения в Испании мощных антифашистских и в то же время антисталинистских сил, способных принять активное участие в защите испанской революции.

Описывая атмосферу, царившую в штабах интернациональных бригад в первые месяцы гражданской войны, Хемингуэй писал: «В тех обоих штабах ты чувствовал себя участником крестового похода. Это единственное подходящее слово, хотя оно до того истаскано и затрепано, что истинный смысл его уже давно стерся. Несмотря на бюрократизм, на неумелость, на внутрипартийные склоки, ты испытывал то чувство, которое ждал и не испытал в день первого причастия. Это было чувство долга, принятого на себя перед всеми угнетёнными мира, чувство, о котором так же неловко и трудно говорить, как о религиозном экстазе, и вместе с тем такое же подлинное, как то, которое испытываешь, когда слушаешь Баха или когда стоишь посреди Шартрского или Лионского собора и смотришь, как падает свет сквозь огромные витражи, или когда глядишь на полотна Мантеньи, и Греко, и Брегейля в Прадо. Оно определяло твоё место в чём-то, во что ты верил безоговорочно и безоглядно и чему ты обязан был ощущением братской близости со всеми теми, кто участвовал в нём так же, как и ты» [815].

Это чувство революционной солидарности, охватившее тысячи людей, было способно создать в Испании могучую армию будущей международной социалистической революции, независимую от Сталина. Именно поэтому Сталин решил начать перенос методов НКВД на зарубежную арену именно с Испании. Прибывший в Европу с инспекционной поездкой Слуцкий передал Кривицкому сталинскую установку: «Мы не позволим превратить Испанию в площадку для сбора всяких антисоветских элементов, слетающихся туда со всего света. По сути дела, теперь ведь это наша Испания, часть советского фронта… А анархисты и троцкисты, даже если они борцы-антифашисты, они всё же наши враги. Они контрреволюционеры, и мы должны их выкорчёвывать» [816].

Руководствуясь названными выше соображениями, Сталин выступил с заявлением, свидетельствовавшим о начале вмешательства СССР в испанские события. В его обращении к лидеру испанских коммунистов Хосе Диасу говорилось: «Трудящиеся Советского Союза выполняют лишь свой долг, оказывая посильную помощь революционным массам Испании… Освобождение Испании от гнёта фашистских реакционеров не есть частное дело испанцев, а общее дело всего передового и прогрессивного человечества» [817]. В этом послании, широко резонировавшем на весь мир, формула о «прогрессивном человечестве», пожалуй, впервые заменила классовые и революционно-интернационалистские формулы большевизма.

Спустя неделю советское правительство официально заявило, что «не может считать себя связанным соглашением о невмешательстве в большей мере, чем любой из остальных участников этого соглашения» [818]. 29 октября Кабальеро выпустил обращение к армии и населению Мадрида, в котором сообщал о начале поставок вооружения из СССР. «Сейчас,– говорилось в этом документе,– …мы имеем танки и мощные воздушные силы… Теперь, когда у нас имеются танки и самолеты, пойдем вперёд. Победа за нами!» [819]

Это выступление прозвучало в критический момент гражданской войны, когда четыре колонны войск мятежников и интервентов достигли окраин Мадрида. Руководивший этим наступлением генерал Мола заявил, что у него имеется и «пятая колонна» – шпионская и диверсионная агентура в Мадриде и вообще в тылу республиканцев. С этого момента данное понятие вошло в мировой политический лексикон. Его сразу же стала использовать сталинская пропаганда для обоснования террора в СССР и в Испании.

Под видом добровольцев в Испанию начали прибывать советские войска. Однако Сталин, по-прежнему опасавшийся открытого втягивания СССР в испанскую войну, дал категорический приказ, чтобы советские люди «не переступали за линию досягаемости артиллерийского огня» [820]. Эта установка оставалась незыблемой на всём протяжении испанской войны. Непосредственное участие в боях принимали только советские летчики и танкисты, действовавшие под чужими нерусскими именами. Основная часть советского военного персонала выполняла функции инструкторов или технических специалистов. Все офицеры и солдаты Красной Армии были расселены таким образом, чтобы они не соприкасались с испанским гражданским населением. Они не имели доступа в местные политические круги и никаких связей с общественностью. Неусыпный контроль над ними со стороны агентов НКВД формально мотивировался тем, что их присутствие в Испании должно сохраняться в тайне. На деле этот контроль осуществлялся «во избежание всякого риска заражения рядов Красной Армии еретическими политическими настроениями» [821].

Как писал Хемингуэй, испанская война не выдвинула «военных гениев… Ни одного. Даже похожего ничего не было» [822]. Это тоже было следствием политики Сталина, не пожелавшего послать в Испанию ни одного из выдающихся советских полководцев. На заседании Военного Совета, предшествовавшего процессу над советскими генералами (см. гл. XLIX), Сталин заявил: «Тухачевский и Уборевич просили отпустить их в Испанию. Мы говорим: Нет, нам имён не надо. В Испанию мы пошлём людей мало известных… пошлём людей без имени, низший и средний офицерский наш состав» [823].

Советские вооружённые силы находились в подчинении двух человек, отобранных лично Сталиным. Одним из них был старый большевик Я. К. Берзин, руководивший до этого советской военной разведкой. Вторым эмиссаром Сталина был Сташевский, советский коммунист польского происхождения, официально занимавший пост торгпреда в Барселоне.

Берзин, не обладавший большим полководческим талантом, тем не менее играл ведущую роль в организации обороны Мадрида в конце 1936 года. Он внёс значительный вклад в формирование современной регулярной армии из недисциплинированных и некоординированных испанских вооружённых отрядов.

Во главе одной из Интернациональных бригад был поставлен генерал Штерн, который до этого, по словам Сталина, «всего-навсего был секретарём у т. Ворошилова» [824]. Штерн действовал под именем генерала Клебера и считался выходцем из Австрии, натурализовавшимся в Канаде и прибывшим оттуда в Испанию. В ноябре 1936 года он был назначен командующим испанскими правительственными войсками, оборонявшимися в северном секторе Мадридского фронта. На посту командующего Интернациональной бригадой его сменил Мате Залка – венгерский писатель-эмигрант, действовавший в Испании под именем генерала Лукача.

Помимо военнослужащих, в Испанию была направлена большая группа работников НКВД во главе с уже упоминавшимся Александром Орловым. Под этим именем действовал опытный разведчик Лев Фельдбин. Официальным постом Орлова была должность военного советника испанского правительства.

На протяжении почти двух лет Орлов выполнял в Испании важные секретные поручения Сталина. Получая сведения из Советского Союза о расправах над старыми чекистами, он не сомневался, что очередь скоро дойдет и до него. «На фронтах Испании,– вспоминал он впоследствии,– особенно когда я выезжал во фронтовую зону при подготовке наступления республиканских войск, я часто оказывался под сильной вражеской бомбежкой. В эти минуты я не раз ловил себя на мысли, что, если меня убьют при исполнении служебных обязанностей, угроза, нависшая над моей семьей и нашими близкими, оставшимися в Москве, сразу рассеется. Такая судьба казалась мне более привлекательной, чем открытый разрыв с Москвой. Но это было проявлением малодушия. Я продолжал свою работу среди испанцев, восхищавших меня своим мужеством, и мечтал о том, что, быть может, Сталин падёт от руки одного из своих сообщников или что ужас кошмарных московских „чисток“ минует как-нибудь сам собой» [825].

9 июля 1938 года Орлов получил телеграмму Ежова с предписанием немедленно выехать в Антверпен и встретиться на борту стоявшего там советского парохода «с товарищем, известным Вам лично… в связи с предстоящим важным заданием» [826]. Будучи достаточно искушённым в замыслах и действиях Сталина, Орлов понял, что ему готовится ловушка: вступив на борт советского корабля он будет немедленно арестован и насильственно вывезен в СССР для «ликвидации». Сразу же после получения телеграммы Орлов вылетел вместе с женой и дочерью в Канаду, а оттуда в США, где он прожил под чужим именем в течение пятнадцати лет. Лишь в начале 1953 года он решился на то, чтобы опубликовать книгу «Тайная история сталинских преступлений», в которую, однако, не были включены сюжеты о преступлениях, творившихся в Испании при его активном участии.

После появления книги Орлова им заинтересовались американские власти. На слушаниях сенатской комиссии по национальной безопасности Орлов, рассказывая о своей деятельности в Испании, упирал на то, что он являлся там советником правительства по вопросам разведки, контрразведки и ведения партизанской войны в тылу врага. Когда же сенаторы задавали ему вопросы об его участии в расправах над троцкистами и поумовцами, Орлов безоговорочно объявлял свидетельства об этом клеветой.

Действительно, Орлов, руководивший советским военно-разведывательным штабом, наладил весьма эффективную работу по обучению агентов-информаторов и координации их деятельности на территории, захваченной мятежниками. Однако не менее важной была другая сторона его работы, состоявшая в выполнении указаний Сталина – Ежова о расправе с инакомыслящими революционерами. Эту работу он координировал с руководством испанской и других компартий, деятельность которых контролировалась Пальмиро Тольятти, занимавшим пост представителя Коминтерна в Испании.

Одной из главных задач, поставленных Сталиным перед своими эмиссарами из НКВД и Коминтерна, был неослабный контроль над международными добровольческими силами. В Испании сражались 35 тысяч иностранных добровольцев из 53 стран, большинство которых входило в Интернациональные бригады. В начале гражданской войны, по словам Кривицкого, «из Советского Союза посылались бойцами в Испанию десятки иностранных коммунистов, объявленных вне закона в своих странах и проживавших в качестве эмигрантов в России. Сталин был рад от них избавиться» [827].

В других странах члены Интернациональных бригад рекрутировались по преимуществу местными компартиями. После прибытия в Испанию у них отбирались паспорта, значительная часть которых отсылалась в Москву для передачи агентам НКВД, направляемым в соответствующие страны. В ряды добровольцев засылались провокаторы, наблюдавшие за их чтением и разговорами и устранявшие людей, чьи политические взгляды отклонялись от сталинских.

Одним из руководителей расправ над подлинными и мнимыми троцкистами был секретарь ИККИ Андре Марти. В романе «По ком звонит колокол» Хемингуэй выразительно описывал деятельность Марти по истреблению интернационалистов. Капрал республиканской армии рассказывал испанским партизанам, задержанным Марти: «У него мания расстреливать людей… Этот старик столько народу убил, больше, чем бубонная чума… Но он не как мы, он убивает не фашистов… Он убивает, что подиковиннее. Троцкистов. Уклонистов. Всякую редкую дичь… Когда мы были в Эскуриале, так я даже не знаю, скольких там поубивали по его распоряжению. Расстреливать-то приходилось нам. Интербригадовцы своих расстреливать не хотят. Особенно французы. Чтобы избежать неприятностей, посылают нас. Мы расстреливали французов. Расстреливали бельгийцев. Расстреливали всяких других. Каких только национальностей там не было… И всё за политические дела» [828].

Дезинформационные функции по «обоснованию» сталинистского террора выполнял известный советский журналист Михаил Кольцов. По словам Хемингуэя, Кольцов, «непосредственно сносившийся со Сталиным, был в то время одной из самых значительных фигур в Испании» [829]. Выполнявший наиболее важные и доверенные сталинские поручения, Кольцов во время одного из своих приездов в Москву имел длительную беседу со Сталиным и его ближайшими приспешниками, в которой подробно информировал их о положении в Испании и получил дальнейшие инструкции.

Официально Кольцов выступал в Испании корреспондентом «Правды», на страницах которой регулярно публиковались его статьи о гражданской войне, включая лживые сообщения о «троцкистских заговорах». Уже в конце 1936 года он писал о «контрреволюционной и предательской роли каталонских троцкистов», требующих «проведения совершенно несвоевременных экономических экспериментов», и выражал уверенность в том, что «Каталония создаст новое правительство» [830]. Спустя месяц Кольцов сообщал, что Троцкий давал директивы ПОУМу, в результате чего ПОУМ «перестроился по обычному троцкистскому фасону», сосредотачивается на «провокациях, налётах и мокрых делах» и «всё больше переходит на террористические рельсы». В духе официальных штампов советской пропаганды Кольцов утверждал: «Куда бы ни протянулась гнусная рука Троцкого, она сеет ложь, предательства и убийства… Всё тёмное, зловещее, преступное, все подонки, вся мразь людская слетается на его зов для гнусных разбойничьих дел» [831].

Объективное описание деятельности ПОУМа принадлежит Джорджу Оруэллу, который характеризовал ПОУМ как «одну из тех раскольничьих коммунистических партий, которые появились в последнее время во многих странах, как оппозиция сталинизму… В численном отношении это была небольшая партия, не имевшая существенного влияния за пределами Каталонии. Она была сильна исключительно большим числом политически сознательных членов в её рядах» [832]. Ополчение ПОУМ, в рядах которого сражался Оруэлл, отличалось духом социального равенства. «Генерал и рядовой, крестьянин и ополченец по-прежнему общались как равный с равным, говорили друг другу „ты“ или „товарищ“. У нас не было класса хозяев и класса рабов, не было нищих, проституток, адвокатов, священников, не было лизоблюдства и козыряния. Я дышал воздухом равенства и был достаточно наивен, чтобы верить, что таково положение во всей Испании. Мне и в голову не приходило, что по счастливому стечению обстоятельств я оказался изолированным вместе с наиболее революционной частью испанского рабочего класса» [833].

Именно подлинно социалистический дух, царивший в рядах ПОУМа, побуждал сталинистов распространять об этой партии злостные измышления. «Коммунисты утверждали, что пропаганда ПОУМ раскалывает и ослабляет правительственные силы, подвергая опасности исход войны… Сначала потихоньку, а потом всё более громко коммунисты стали заявлять, что ПОУМ вносит раскол в ряды республиканцев не по ошибке, а умышленно. ПОУМ был объявлен шайкой замаскированных фашистов, наймитов Франко и Гитлера, сторонниками псевдореволюционной политики, которая на руку фашистам… А это значило, что десятки тысяч рабочих, в том числе восемь или девять тысяч борцов, мёрзших в окопах, и сотни иностранцев, пришедших в Испанию сражаться с фашизмом, зачастую жертвуя налаженным бытом и правом вернуться на родину, оказались предателями, наёмниками врага. Эти слухи распространялись по всей Испании с помощью плакатов и других средств агитации, снова и снова повторялись коммунистической и прокоммунистической печатью во всём мире» [834].

По мере советского проникновения в Испанию там, по существу, развёртывались две гражданские войны. Одна – официальная война республиканцев с франкистами и вторая – тайная война против всех, кто разделял антисталинские настроения и не был склонен безоговорочно подчиняться приказам советских и коминтерновских эмиссаров.

Эта грязная война, уносившая из жизни множество честных и мужественных антифашистов и разобщавшая силы, выступавшие на стороне республики, явилась одной из главных причин военных неудач республиканцев. Другой причиной была внутренняя политика испанского правительства, отталкивавшая от революционной борьбы тысячи потенциальных борцов в Испании и во всём мире.

XLII

Троцкий об испанской революции

Описывая атмосферу первых месяцев гражданской войны, Эренбург подчёркивал, что не только рабочие, но и «мелкая буржуазия, крестьянство, интеллигенция ненавидели испанскую военщину, которая попирала национальную гордость… Слово „свобода“, давно обесцененное во многих странах Европы, здесь ещё вдохновляло всех» [835].

Испанская республика пользовалась активной поддержкой во всём мире. На стороне республиканцев выступали не только такие замечательные испанские писатели, как Гарсиа Лорка (зверски убитый фашистами) и Рафаэль Альберта, но и прибывшие в эту страну Пабло Неруда, Андре Мальро, Николас Гильен, Джон Дос Пассос, Антуан Сент-Экзюпери, видные политические деятели (Пьетро Ненни, Луиджи Лонго и многие другие).

Логика классовой борьбы неумолимо требовала превращения испанской революции в социалистическую. Именно вокруг этого вопроса развёртывалась политическая борьба в рядах республиканцев.

Сопротивление мятежникам с первых дней сопровождалось активными революционными действиями испанских трудящихся. Крестьяне захватывали помещичью землю. Рабочие национализировали заводы и транспорт. Как только вспыхнул мятеж, они потребовали раздачи им оружия из правительственных арсеналов, на что власти, хотя и с неохотой, вынуждены были пойти. Создавались органы рабочей власти: революционные комитеты, рабочие патрули, сменившие старую буржуазную полицию, отряды рабочего ополчения, организуемые профсоюзами. Революционный характер событий в Испании вызывал крайнее беспокойство «либералов» в капиталистических странах. Раскрывая классовые причины этого беспокойства, Д. Оруэлл, принимавший активное участие в испанской войне, писал: «Иностранные капиталовложения играли в испанской экономике очень важную роль. Например, в Барселонскую транспортную компанию было инвестировано десять миллионов английских фунтов, а тем временем профсоюзы реквизировали весь транспорт в Каталонии. Если бы революция пошла дальше, не было бы никакой компенсации убытков или она составила бы ничтожные суммы» [836].

Испанская компартия, как это ни казалось парадоксальным на первый взгляд, занимала сходную позицию и делала всё, чтобы предотвратить дальнейшее развитие революции. Её лидеры утверждали, что следует стремиться не к социальной революции и захвату власти рабочими, а к защите буржуазной демократии. В условиях, когда «страна находилась в переходном состоянии и могла либо взять курс на социализм, либо вернуться в положение обыкновенной капиталистической республики» [837], они упорно отстаивали нереволюционный путь. Такая линия диктовалась Москвой, по указке которой коммунистическая печать пропагандировала следующие лозунги: «В настоящее время единственно важная цель – это победа. Без победы в войне всё теряет свой смысл, а поэтому теперь не время говорить о расширении революции… На нынешнем этапе мы боремся не за диктатуру пролетариата, мы боремся за парламентскую демократию. Тот, кто пытается превратить гражданскую войну в социалистическую революцию, помогает фашистам и, если не умышленно, то объективно является предателем» [838].

Такая линия прямо вытекала из сталинской международной стратегии. «Единственной неожиданной особенностью испанской ситуации, вызвавшей массу недоразумений за пределами страны,– писал Оруэлл,– было то, что коммунисты занимали в рядах правительства место не на крайне левом, а на крайне правом фланге. В действительности ничего удивительного в этом не было, ибо тактика коммунистических партий в других странах, прежде всего во Франции, со всей, очевидностью показала, что официальный коммунизм следует рассматривать, во всяком случае в данный момент, как антиреволюционную силу. Политика Коминтерна в настоящее время полностью подчинена… обороне СССР, зависящей от системы военных союзов… Ключ к линии коммунистической партии любой страны – военные связи – настоящие или потенциальные – этой страны с Советским Союзом… Коммунистическая „линия“ в Испании совершенно очевидно зависела от того факта, что Франция, союзница России, не хотела иметь в лице Испании революционного соседа» [839].

Такая политическая стратегия и тактика вызвала отчуждение множества потенциальных борцов от испанской гражданской войны. «После того как война в Испании превратилась в „войну за демократию“,– подчёркивал Оруэлл,– стало невозможным заручиться массовой поддержкой рабочего класса зарубежных стран. Если мы готовы смотреть в лицо фактам, мы вынуждены будем признать, что мировой рабочий класс относился к войне в Испании равнодушно. Десятки тысяч прибыли в Испанию, чтобы сражаться, но десятки миллионов апатично остались позади. В течение первого года войны в Англии было собрано в различные фонды „помощи Испании“ всего около четверти миллиона фунтов, наверное, вдвое меньше суммы, расходуемой еженедельно на кино. Рабочий класс демократических стран мог помочь своим испанским товарищам забастовками и бойкотом. Но об этом не было даже речи. Рабочие и коммунистические лидеры во всех странах заявили, что это немыслимо; они были несомненно правы – ведь они в то же время во всю глотку орали, что „красная“ Испания вовсе не „красная“. После первой мировой войны слова „война за демократию“ приобрели зловещее звучание. В течение многих лет сами коммунисты учили рабочих всего мира, что „демократия“ – это всего навсего более обтекаемое определение понятия „капитализм“. Сначала заявлять: „Демократия – это обман“, а потом призывать „сражаться за демократию“ – тактика не из лучших».

«Если бы коммунисты, поддержанные Советской Россией с её колоссальным авторитетом, обратились к рабочим мира во имя не „демократической Испании“, а „революционной Испании“,– добавлял Оруэлл,– трудно поверить, чтобы их призыв не встретил бы отклика» [840].

Гротескность ситуации, сложившейся в испанской войне, Оруэлл усматривал в том, что коммунисты «показали, что они готовы идти значительно дальше, чем либералы, в охоте на революционных лидеров» [841].

Именно по этим причинам большинство антифашистов в Испании и в других странах не отдавали себе адекватного отчёта в том, что же действительно происходит в ходе гражданской войны. Компартия Испании в 1937 году увеличила свои ряды до 250 тыс. членов. Это было больше, чем численность других левых партий. «Число членов коммунистической партии неимоверно возросло, но прежде всего за счёт выходцев из средних слоев – лавочников, чиновников, офицеров, зажиточных крестьян и т. д… Коммунисты пришли к власти и привлекли массы людей, отчасти потому, что средние прослойки поддержали их антиреволюционную политику, но частично и потому, что коммунисты представлялись единственной силой, способной выиграть войну. Советское оружие и отважная оборона Мадрида частями, которыми командовали главным образом коммунисты, превратили их в героев в глазах всей Испании. Кто-то сказал, что каждый советский самолет, пролетавший над нашими головами, служил делу коммунистической пропаганды» [842].

Вместе с тем сохранялась возможность консолидации коммунистических и иных левых сил, не принадлежащих к Коминтерну. Именно эта возможность, пугавшая Сталина, объясняет во многом причины чудовищного террора, развязанного в 1937 году в Испании.

Среди независимых революционных партий, выступавших активной самостоятельной силой в испанской войне, ведущее место принадлежало ПОУМу, возглавляемому видным деятелем рабочего движения Андресом Нином. Вопреки утверждениям сталинистов, именовавших ПОУМ «троцкистской партией» [843], ПОУМ примыкал к движению IV Интернационала лишь до 1933 года, а затем откололся от него. Исключив троцкистов из своих рядов, он продолжал сохранять критическую позицию по отношению к сталинизму.

Андрес Нин, занимавший пост министра юстиции в автономном правительстве Каталонии, в молодости провёл девять лет в Москве, где работал генеральным секретарём Интернационала красных профсоюзов. После разрыва с Коминтерном Нин в 1931—1933 годах поддерживал с Троцким дружескую переписку, которая затем прервалась из-за политических разногласий между ними.

Отмечая, что ПОУМ, отмежевавшийся от IV Интернационала, поддерживает реакционные гонения на «троцкистов», а его вожди «клянутся и извиняются на каждом шагу: „Мы не за Четвёртый Интернационал, мы не троцкисты“», Троцкий писал: «Вне линии Четвёртого Интернационала есть только линия Сталина – Кабальеро. Руководство ПОУМа выписывает между этими двумя линиями бессильные зигзаги… Именно поэтому каждый новый этап революции застает их врасплох» [844].

В статье «Возможна ли победа в Испании», написанной в апреле 1937 года, Троцкий отмечал, что сталинисты и буржуазные либералы заявляют: «Победа армии Кабальеро над армией Франко будет означать победу демократии над фашизмом, т. е. победу прогресса над реакцией». Такие суждения затушевывали классовый характер событий в Испании и прежде всего тот факт, что «власть уже сегодня находится в руках военных агентов и бюрократии в союзе со сталинцами и анархо-реформистами» [845]. Победу в войне с франкистами, по мнению Троцкого, могло обеспечить только перерастание испанской революции из буржуазно-демократической в социалистическую. В условиях резкого полевения масс в Испании и во всём мире такая стратегия была способна привлечь на сторону республики значительно более широкие массы как в Испании, так и за её пределами.