Текст книги "Ковчег. Исчезновения — 1."
Автор книги: Вадим Сухачевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)
XIV
Прощание. Возвращение в жизнь
Судьба людская проходит, —
ничто не останется в мире!
Из древневавилонской поэмы «О все видевшем» со слов Син-леке-уннинни, заклинателя (Таблица VII)
Снова спускались по спиральной дороге, ввинчивавшейся куда-то в глубь земли. Еремеев и Нина двигались впереди, освещая путь, Ирина и Галерников, одетые в какие-то белые хламиды, – сзади. Шли молча. После всего, что Ирина сказала ему там, в шестом спецблоке, новые слова были бы лишними. Странно: прежде, истязая себя мыслями о том, что Ирина может ему изменять, он от одних только самомучительских мыслей этих ощущал себя так, словно его заляпали нечистотами, теперь же, после увиденного в ангаре, он совершенно не чувствовал, что какая-либо грязь прилипла к нему. И к Галерникову этому не испытывал никакой неприязни. Им обоим, и Галерникову, и Ире, он сейчас желал только добра. В чем тут дело? Так возвышающе действовала столь истинная чужая любовь или в другом чем-то? Быть может, в ощущении той свободы, что он даровал Ире, а стало быть, и себе самому? Пока это было совершенно новое чувство, в котором он еще не успел освоиться.
Свобода! А дальше…
Дальше он покуда боялся заглянуть.
"Пи-пи-пи", – тихонько подавал сигналы Нинин поясок. Еремеев взглянул на часы. До того момента, когда свинорылый нажмет смертоносную кнопку, оставалось уже совсем немного времени.
– Скажите, Галерников, – обернулся он, – сегодня все благополучно закончится, на этот счет подсказывает вам что-нибудь ваш дар?
– Да, да, – с готовностью отозвался тот, – могу вам совершенно точно сказать – все выйдет в точности так, как вы задумали. И вообще… Простите, что я об этом говорю… Вообще в будущем у вас двоих все сложится так, как вы этого желаете…
– И чего же я, по-вашему, сейчас так страстно желаю?
– А вы сами прислушайтесь к своей душе.
Еремеев и вправду попытался прислушаться. И вдруг понял: именно этого, одного только этого он сейчас и желал! Он взглянул на Нину. Господи, неужели это когда-нибудь в самом деле возможно?!..
– Ну вот вы, я уверен, и услышали, – с едва заметной улыбкой взглянул на него Галерников.
– Да, да, Димочка! – воскликнула Ирина. – Наконец у тебя будет то, чего ты заслужил!
А Галерников добавил:
– И вы, Нина, советую вам, тоже прислушайтесь – очень многое узнаете о своем будущем.
Нина приостановилась на миг, замерла, потом обернулась и посмотрела на Галерникова с благодарностью.
– Вот видишь, – сказала Ирина. – И ты этого заслужила, девочка.
– Вы тоже, Ирина Олеговна… – проговорила Нина, – вы тоже заслужили свое счастье!
Ирина невесело улыбнулась:
– Да, девочка, да… Только, увы – пожалуй, мое счастье возможно только очень далеко отсюда.
– И где же, по-вашему?
– Вероятно, лишь на небесах, – ответила она все так же грустно.
– Но – почему?
– Потому что здесь его все равно не оставят в покое, – Ирина кивнула на Галерникова. – Здесь на него всегда будет идти охота. Покой возможен только там.
– А вы можете хотя бы в мечтах все-таки помечтать, представить себе этот покой здесь, на земле?
– Да вот я и мечтаю, мечтать-то, конечно, не воспрещается, – проговорила Ирина. – Мы вдвоем, и вокруг – никого-никогошеньки. И никому нет до нас никакого дела. Только горы, небо и мы…
– Так пожелайте этого как следует!
Ирина снова улыбнулась:
– По-твоему, желания материализуются?
– Иногда очень даже материализуются, если сильно пожелать! – с убежденностью сказала Нина. – Вот увидите! Причем у вас материализуются очень скоро!
Ирина сзади поцеловала ее в щеку.
– Спасибо, ты добрая девочка. Но то, чего я хочу, от одних только желаний…
Нина перебила ее:
– Стоп! Ну вот мы и пришли! Он самый, подземный четырнадцатый!
Еремеев тоже увидел начертанный копотью на стене замысловатый знак, судя по всему, тот самый, что в машине, напутствуя их, пытались описать Христофор с Викентием. Камни в этой части стены, как и обещалось, явно не были скреплены цементом.
– За работу, – сказала Нина.
Она подошла к стене, пошатала один камень и без труда вытащила его из кладки. Остальные последовали ее примеру. Через несколько минут в стене образовалось квадратное отверстие, из которого потянуло озонированным воздухом. Нина сказала:
– Ничего не поделаешь, придется – на четвереньках, – и первой исчезла в открывшейся дыре.
Отверстие было достаточно широким, чтобы даже Еремеев, самый крупный из них четверых, сумел в него пролезть. По мере того, как он полз, запах озона усиливался. Когда ползком преодолел метров десять, Нина, продвигавшаяся впереди него, предупредила:
– Осторожнее, не свались.
Она куда-то спрыгнула и помогла Еремееву выкарабкаться из проделанного ими туннеля, точнее извлекла его оттуда, без нее он бы наверняка сверзился вниз: отверстие находилось в метре от пола, а в туннеле он бы не смог развернуться, чтобы спустить ноги. Затем уже вместе они приняли Ирину и Галерникова.
В просторном помещении, куда они попали, свет фонарика отражался от зеркал и сверкающих стен, облицованных, как показалось Еремееву, настоящим малахитом. Озоном здесь пахло, как в летнем сосновом бору после грозы, где-то неподалеку мелодично журчал ручеек. А может, поблизости произрастал и всамделишный бор, нынче Еремеева такое не слишком бы удивило – мало ли какие фантазии могли прийти в головы создателям этого подземного города.
– Итак, мы на четырнадцатом, – провозгласила Нина.
– Стало быть, вот он какой, рай для VIP-персон! – не удержался от реплики Еремеев.
Нина прыснула:
– По-твоему, в настоящем раю главным образом занимаются тем, для чего предназначено это заведение?
Еремеев уже и сам понял, что они находятся всего лишь в уборной – впрочем, достаточно роскошной, чтобы ее и правда не грешно было разместить даже в раю, если бы таковая там действительно понадобилась, но озон источался все-таки не сосновым бором, а вделанными в стены озонаторами, и ручек журчал явно вовсе не на опушке, в русле меж камешков, а в известном, наверняка роскошном, но вполне рукотворном устройстве, находившемся за ближайшей дверцей, отделанной мореным дубом.
– Пойдемте, – сказала Нина, – лично у меня в запасе не так уж много времени.
Только после этих слов Еремеев снова вспомнил о ее пояске. Он взглянул на часы и пришел в ужас: до момента, когда в другом подземелье монархи нажмут погибельную кнопку, оставалось от силы двадцать минут.
Они вышли из уборной и вслед за Ниной стали быстро проходить бильярдные, бары, оранжереи, большие залы, уставленные роскошной мебелью, к сожалению, нельзя было задержаться, чтобы получше разглядеть все это великолепие. Наконец луч Нининого фонарика наткнулся на железную сейфовую дверь с жидкокристаллической табличкой над ней, которая гласила: "Не беспокоить. Идет заседание". Нина сказала уверенно:
– Они здесь.
Еремеев оглядел дверь. На ней не было ни ручки, ни замочных скважин, впрочем, сбоку от нее имелось цифровое наборное устройство, видимо, управлявшее замками.
– И что теперь? – спросил он в растерянности.
Нина задумалась. Ах, как стремительно уносились мгновения! И как неумолимо попискивал ее поясок!
– Так, все, кажется, понятно, – сказала она наконец. – Разблокировать помещение может только тот, кто знает шифр. Скорее всего это Самаритянинов. Какая-то его очередная заморочка, он на такие горазд. Для чего – сейчас не суть важно. Стало быть, в нужный момент он вызывает по внутренней связи кого-нибудь из охранников, а тот знает шифр и может отпереть дверь.
– Гоня говорил, охрана блокирована на третьем этаже, – вспомнил Еремеев. – Надо узнать у них шифр. Я побегу!
– Не успеешь, кивнув на свой поясок, спокойно сказала Нина. – Да и зачем? Не сомневаюсь, Самаритянинов тоже знает код. Ищем, где-то здесь наверняка должно быть переговорное устройство.
Они стали обшаривать стены лучами фонариков. Наконец Еремеев обнаружил какую-то небольшую панельку, а, отодвинув ее, увидел микрофон и две кнопки под ним.
– Это? – спросил он.
Нина кивнула:
– Оно самое. – Она подошла и со словами: – Ну-ка, послушаем, что там у них, – нажала одну из кнопок.
И сразу из микрофона зажурчал чей-то чуть слышный тенорок:
– Вера же вместо дел да вменится мне, Боже мой, не обрящеши бо дел отнюд оправдающих мя. Но та вера моя да довлеет вместо всех…
Визгливый голос перебил его:
– Господи, да неужели, неужели вправду ничего нельзя сделать?!
– А воздух, черт возьми, совсем на исходе, – вставил кто-то густым басом.
– Самаритянинова, суку, расстрелять надо бы, – воткнулся чей-то драматический тенор.
Посыпались голоса:
– Жаль, мораторий на смертную.
– Я бы с такими не либеральничал, а то долиберальничались, еж твою в корень…
– Хоть сейчас, ради Бога, не охальничали бы!
– Никак, правда в рай метите?
– Прекратите!..
– А у меня послезавтра коллегия министерства в семнадцать ноль-ноль… Может, меня к этому времени уже…
– То-то, поди, обрадуются!
– Вот этот вот ваш всегдашний цинизм…
– Ну перестаньте же наконец! Кислород понапрасну не расходуйте!
– Боже, совсем уже нечем дышать!
– …не предаждь мене крамоле змиине, и желанию сатанину не остави мене, яко семя тли во мне есть…
– Кажется, дозрели до нужной кондиции, – проговорила Нина и затем, нажав вторую кнопку, громко сказала в микрофон: – Привествую вас, господа. По-моему, у вас возникли некоторые проблемы?
На миг повисла тишина, потом голоса по ту сторону двери всплеснулись разом:
– Услышал, Господи! – проблеял тенор.
– Эй, кто там?! Скорее откройте же! – возопил самый визгливый.
– Кто это там, черт возьми? – грозно рявкнул бас.
– Открывайте!
– Пожалуйста!
– Побыстрее! Воздуха совсем нет! – наперебой заголосили остальные.
– Господа, – оборвала Нина эту многоголосицу, – прошу сохранять выдержку. Я для того и пришла, чтобы вас освободить. Мало того, я хочу помочь вам еще кое в чем, возможно, не менее важном для вас, чем свобода.
– Да откройте же сперва!
– Откройте!
– Выпустите! – закричали с той стороны.
– Вы, кажется, упомянули еще кое-что, кроме свободы, – вмешался бас. – Следует ли это так понимать, что вы ставите какие-то дополнительные условия нашего освобождения и мы заложники до тех пор, пока не выполним их?
– О нет, – ответила Нина, – это скорее дополнительный презент, ибо я намереваюсь не только освободить вас, но и помочь вам сберечь ваши капиталовложения, которые, если вы не поторопитесь, поверьте, очень скоро изрядно упадут в цене.
– О чем вы? – вмешался тенор, тот, что недавно выводил из молитвослова.
– О ваших вложениях в проект "Ковчег".
– И какая же, по-вашему, угроза нависла над ними?
– Уверяю вас, вы вложили денежки в пустышку, господа. Весь проект – чистая "панама". Никакой катастрофы в ближайшие тысячи лет не предвидится, посему "Ковчег" – пустышка, которую вы, как малые дети, заглотили. Думаю, в ближайшие часы стоимость акций всех филиалов "Ковчега" упадет ниже плинтуса, так что советую вам по освобождении проявить проворство.
Опять взметнулись голоса:
– Черт!..
– Самаритянинова – размажу!
– Сначала отсюда выбраться…
– Скорей надо, скорей!.. Откройте же!..
– Замолчите! – властно перебил их тенор и обратился к Нине: – Почему мы должны вам верить? Кто вы, собственно, такая?
– Я – Кшистова, если моя фамилия вам что-нибудь говорит.
– Та самая вундеркиндша, – подсказал кто-то из находившихся за дверью.
– Да, да, я знаю, – вспомнил тенор. – Наслышан про ваш недюжинный интеллект. Но также наслышан про авантюрный склад вашего характера. Почему мы должны верить, что вы сейчас говорите правду, а не ведете какую-то свою рискованную игру?
– Пожалуй, тут вы правы, – согласилась Нина, – принимать мои слова на веру было бы с вашей стороны весьма опрометчиво. Ну а если бы их подтвердил кто-то, к кому у вас большее доверие?
– Например?
– Ну, например, Борис Галерников.
– Да, это было бы совсем иное дело, – отозвался тенор после некоторых раздумий. – Но интересно, где вы сейчас добудете Галерникова?
– Он здесь, сейчас он стоит рядом со мной.
– Но чтобы в этом убедиться, я должен увидеть его. Вообще, если вы можете открыть эту чертову дверь, то, по-моему, самое время это сделать… Это в ваших силах?
– Да – если вы мне чуть-чуть поможете.
– Какая же помощь вам нужна?
– Мне нужен код наружного замка, кто-то там у вас должен его знать.
– И кто же это, по-вашему?
– Вероятнее всего, Самаритянинов. Надеюсь, сейчас он с вами?
После некоторой паузы последовал ответ:
– Гм… Это как сказать…
– Да уж говорите как есть. Он жив, я надеюсь?
– Жив-то он жив, но толку от этого… Они с Петросянцем какой-то дряни наглотались и теперь спят мертвым сном, уже второй час добудиться не можем.
Нина машинально коснулась рукой своего пояска. Еремеев опять посмотрел на часы. В запасе было не больше десяти минут.
– Что, разбудить – никаких надежд? – не теряя самообладания, спросила Нина. – Попробуйте еще. И имейте в виду, через несколько минут будет поздно.
– Слыхали? – спросил тенор.
– Да я его сейчас, паскуду!.. – отозвался бас.
– Вот у меня булавка от галстука, – вставил еще кто-то. – Ну-ка мы ему… – И через минуту с досадой сказал: – Нет, ни шиша не реагирует…
– Вы куда, в зад кололи?
– Куда только ни колол. Все равно ни шиша!
– Мы вот, помню, когда служил в армии, соням портянку на морду клали.
– Действовало?
– Еще как! Эх, сейчас бы сюда нестиранные портяночки, какие были у ефрейтора Хайбердинова!..
– Хватит болтать! Действуйте же, действуйте как-нибудь! В моем ведомстве акций "Ковчега" на четыре миллиарда!
– У нас не меньше. Хоть что-то спасти!
– О чем вы говорите! – вклинился нервный голос. – У нас кислорода – на считанные минуты! Все подохнем!
– Так разбудите сами, попробуйте. Лично я уже за ухо кусал. Безрезультатно!
– Пустите меня к нему!.. Просыпайся, давай, просыпайся, мерзавец!.. Из-за тебя подыхаем! А у меня астма!.. Просыпайся! Ну!..
Послышались звуки оплеух, такие частые, что, казалось, это стяг на ветру полощется. Однако через минуту хлопки стихли и раздались малодушные всхлипы, но всхлипывал, судя по всему, отнюдь не Самаритянинов, а все тот же нервный астматик.
– Кшистова, вы слышите меня? – спросил тенор в микрофон. – Мы испробовали все, ничего не получается. Что еще мы можем сделать?
Впервые Еремеев видел у Нины такое выражение лица. Она явно не знала, что ей делать.
Тенор не умолкал:
– Кшистова, Кшистова, вы слышите?! Кшистова, куда вы пропали?..
Нина нажала одну из кнопок, чтобы по ту сторону двери ее не слышали, и сказала твердо:
– Быстро уходите отсюда все… Дима, только не нужно бессмысленного геройства. Прошу тебя, не упрямься, уходи, пожалуйста.
Было странно, что она тратит на это слова, ведь должна была понимать наверняка, что он, Еремеев, ни за что не оставит ее одну. Он судорожно пытался найти какой-нибудь выход. Хотя, если даже она так ничего и не придумала…
И вдруг смутно почувствовал, что решение плавает где-то в воздухе.
– Послушайте, Галерников, – сказал он, – вы, кажется, было дело, помогали кому—то угадывать номера в лотто-миллион?
– Да, – отозвался он, – было такое, но…
Нина все сразу поняла.
– Браво, Димочка! – она чмокнула его в щеку. – Ты гений, настоящий гений!
Из ее уст такая похвала дорогого стоила!
– Давайте теперь, – обернулась она к Галерникову, – поскорее угадывайте этот код!
– Но мне вряд ли удастся, – сказал он. – Код устанавливали когда-то в прошлом, а мои способности простираются только на будущее.
– Боже, какой вы непонятливый! – воскликнула Нина. – Ну конечно же, в будущем! Вот и попытайтесь увидеть, как я через полминуты буду открывать эту дверь; какой код я в этом случае наберу?
– Да, да, – понял он наконец, – сейчас…
– Давай, давай, Боренька! – Ирина прижалась к нему, обвила руками за шею. – Крепче, изо всех сил меня обними!.. Ну, видишь что-нибудь?
– Да… Она нажимает кнопки на пульте… Цифры: три… шесть… три… ноль… четыре… ноль… восемь… один… один… семь… два… четыре. Повторить?
– Не надо, – ответила Нина, – я запомнила. – Она подошла к пульту и открыла панель.
Между тем из переговорного устройства звенел встревоженный тенор:
– Кшистова, что случилось? Почему вы не отзываетесь? Вы еще здесь? Кшистова, не уходите! Прошу, скажите хоть что-нибудь!..
Сколь ни драгоценен был каждый миг, Еремеев все-таки сказал:
– Может, сперва поставишь им какие-нибудь условия? Они сейчас согласятся на что угодно.
– Нам всего-то и нужно от них, – сказала Нина, – чтобы они поскорей начали сбывать свои акции, а насчет этого их и уговаривать не надо. Не потоптали бы друг друга, когда дунут к своим машинам со спецсвязью. Или тебе нужно от них что-нибудь еще?
– Для себя – ничего, – ответил он. – Я лишь хотел сделать что-нибудь для них, – Еремеев указал на Ирину и Галерникова.
– Да, – кивнула Нина, – это я имела в виду. Но ты помнишь завет Воланда?
– Ты о том, что ничего не надо просить у сильных мира сего?
– Именно! Сами предложат и сами все дадут, – и с этими словами она нажала последнюю кнопку на пульте.
Раздался громкий щелчок, и дверь, на которую, видимо, напирали с той стороны, стремительно распахнулась. Кто-то упал, кто-то перелетел через первого упавшего, сразу возникла куча-мала, и из этой кучи доносились радостные возгласы:
– Свобода!
– Господи, да неужто же!
– А воздух, воздух-то как, оказывается, пахнет!
Еремеев посветил фонариком. Упавшие уже поднимались. Кое-кого из них он сразу же узнал, ибо не раз видел по телевизору. Самый узнаваемый из них вышел вперед и, взглянув на Нину, произнес тоже весьма узнаваемым, как сейчас лишь осознал Еремеев, тенором:
– Я так понимаю, вы и есть Кшистова? Восхищен вами и весьма, весьма вам благодарен… Вы, однако, говорили, Галерников может подтвердить ваши недавние слова. Хотелось бы в этом удостовериться. Где он?
Галерников поклонился:
– Это я.
– И вы подтверждаете, что все предсказания, которыми нас пугал Самаритянинов и его камарилья…
– Они совершенно недостоверны. Я имею в виду сроки. В действительности их следует отодвинуть по крайней мере на три тысячелетия…
– Что ж, – проговорил тенор, – в таком случае…
– В таком случае, – подхватил бас, – как бы нам выйти к машинам? Лично у меня совершенно неотложные дела.
– У него, понимаете ли, дела! – саркастически отозвался баритон.
– У него у одного! А у других, можно подумать, никаких дел! – визгливо воскликнул нервный.
– Но вы должны осознавать разницу в масштабах, – не сдавался бас.
– Ну это еще поглядеть!
– У него у одного, понимаете ли, масштабы!..
Тенор властно сказал:
– Прекратите перебранку, в любом случае вы последуете за мной, – и вслед затем обратился к Нине: – Еще раз повторяю, Кшистова, что искренне восхищаюсь вами. И в этой связи хочу сделать вам одно предложение, которое многие сочли бы весьма заманчивым. Я имею в виду сотрудничество. Как бы вы, например, отнеслись к должности…
– Простите, – перебила его Нина, – но я совсем недавно уже получила одно не менее заманчивое предложение от очень, поверьте, влиятельных сил.
Тот поморщился:
– От кого-то из олигархов?
– Думаю, эти силы гораздо могущественнее, чем все наши олигархи вместе взятые, – сказала Нина, – и тем не менее, я их предложения не приняла. Можете отнести это к причудам моего характера.
– Что ж, как угодно, – произнес тенор холодно. – Если передумаете – знайте, мое предложение остается в силе. Однако пока что не хотелось бы, – можете отнести это к причудам уже моего характера, – не хотелось бы оставаться у вас в должниках. Могу ли я сейчас все-таки что-то для вас сделать?
– Можете. Правда, не для меня, а для моих друзей, но это, в сущности, одно и то же.
– Кто они?
– Галерников, вы его знаете, и с ним – эта женщина, – она кивнула на Ирину.
– И что нужно сделать для них?
– Им надо подарить свободу.
Тенор едва заметно улыбнулся одними уголками губ:
– Всего-навсего? Но как же я могу подарить то, чем ни в малой мере не обладаю сам?
– Вы ею не обладаете, потому что никогда не желали ее, а они только ее одну и жаждут, и, видит Бог, они, как никто, ее заслужили.
– Но, видите ли, Кшистова, свобода – это, по-моему, прежде всего состояние души, о каком ее дарении может идти речь?
– Вы правы, – согласилась Нина, – я сказала глупость, по-настоящему свободный человек, разумеется, даже в клетке остается свободным, но все-таки, мне кажется, клетка – не лучшее пристанище для свободы, она заслуживает лучшего обрамления. Думаю, вполне в ваших силах предоставить им что-нибудь другое.
– Да, пожалуй, – кивнул ее собеседник. – Тем более, что Галерникову я тоже в некоторой степени обязан. И какое же обрамление, по-вашему, наилучшим образом подойдет к их свободе?
Нина переглянулась с Ирой и Галерниковым. В глазах у них была надежда.
– Думаю, – сказала она, – вполне подошел бы уединенный домик где-нибудь далеко в горах.
– И это все?
– Ну еще кое-какие мелочи: чтобы они смогли добраться туда и чтобы здесь о них навсегда забыли.
– Что ж, все это, действительно, выполнимо, – согласился тот. – Небольшое шале где-нибудь в Гималаях, новые документы, две визы и два билета до Непала, – этого им будет довольно?
– О Господи! – воскликнула Ирина.
– Ну и еще для полноты счастья – лично от меня тысяч сто на текущий счет, – великодушно добавил тенор. Этот вопрос закрыт?
– Полностью, – ответила Нина.
– В таком случае мы, пожалуй, пойдем отсюда. Сейчас навалится куча дел, – тоже не без вашей, кстати, помощи, – надо как-то разгребать. Следует поторапливаться.
– Да, да, – вставила Нина, – это сейчас и в наших интересах – чтобы вы поторапливались.
Ее собеседник с подозрением спросил:
– Что-то задумали еще?
Нина мельком взглянула на свой поясок.
– Нет, это сугубо личное, – произнесла она.
– Ладно, не стану допытываться. Как нам выйти отсюда к машинам?
Она кивнула в сторону Галерникова и Ирины:
– Они вас выведут. Кстати, надеюсь, вы потом сдержите слово в отношении них?
Тот снова улыбнулся:
– Ах, девушка, не доверяйте словам политиков, мой вам совет… Но в данном случае можете не сомневаться – я сделаю все, как мы договорились. Первая причина состоит в том, что это действительно очень просто, но главная причина в другом: мне не хотелось бы с вами ссориться. Право, с моей стороны было бы весьма опрометчиво допустить, чтобы в числе моих недругов оказался такой человек, как вы… А теперь мы пойдем.
– Да, да, поскорее! – нетерпеливо сказала она.
Он обернулся к Ирине и Галерникову:
– Ну так ведите же!
Ирина, однако, прежде подошла к Нине и обняла ее:
– Спасибо, милая… Больше не знаю, что тебе сказать. Что вообще надо говорить, когда тебе дарят жизнь?.. – Потом обняла и Еремеева: – Дима, прости. Ты очень, очень дорогой для меня человек!.. Прости, забудь…
Со всех сторон уже сыпались голоса освобожденных:
– Сколько можно?
– Долго это будет тянуться?
– В самом деле, поскорее бы!
– Пойдемте, – бросила им Ирина и, взяв за руку Галерникова, направилась к выходу.
Остальные, на ходу перебраниваясь: "Не толкайтесь, ради Бога!" – "Но вы только что были позади меня?" – "А вам надо – первее всех?" – "Это вам, по-моему, надо…" – двинулись следом. Перед тем, как Ирина скрылась, Еремеев успел произнести:
– Прощай… И прости тоже…
Он не знал, за какую свою вину просит прощения, но от этого последнего "прости" ему стало гораздо легче на душе. А оно было именно последним. Часы показывали, что для жизни им с Ниной оставлено подземными монархами меньше пяти минут, и за это время освобожденные вельможи никак не успеют дорваться до своих машин, где у них спецсвязь, а свинорылый король уже наверняка держит свой жирный палец на убийственной красной кнопочке.
Когда, однако, последний все же исчез, Нина сказала с некоторым облегчением:
– Слава Богу! Теперь, кажется, самое время позаботиться и о себе. – С этими словами она села на имевшийся тут диван, достала тот мобильник с единственной кнопкой и нажала ее.
– Смотрю, не торопишься ты, дитя, – тотчас прохрюкал знакомый голос. – И весьма напрасно, между прочим, не торопишься, минуточки – они знаешь, как быстренько бегут, а у тебя их всего четыре осталось про запас. Его императорское величество уже полминутки назад чуть не сделал анабузык, а я ему: "Чего так спешить? Точность – вежливость королей и императоров. Вот через пять минуточек анабузык – это будет вполне вежливо"… Отчего же ты, дитя, до сих пор так ничем и не порадовала нас?
– Вашим величествам придется немного подождать, – спокойно ответила Нина. Кое из-за каких заминок то, чего вы ждете, произойдет не позднее, чем через двадцать минут, так что потерпите еще чуть-чуть.
– "Немного", "чуть-чуть", – буркнул король. – Так мы, дитя, не договаривались. Вот император мне говорит: анабузык, и все тут!
Нина сказала хладнокровно:
– Ну и на здоровье анабузыкайте – тогда не получите волшебного слова, чтобы монетки текли.
На миг воцарилось молчание, наконец король, вздохнув, проговорил:
– Да, ты умеешь уговаривать, дитя. Что ж, даем еще ровно двадцать минут, но это наш последний карабасон. И не приведи Мардук, если ты и на этот раз заставишь нас в тебе разочароваться! – и в трубке загудели сигналы отбоя.
– Думаешь, двадцати минут хватит? – спросил Еремеев.
Она пожала плечами:
– Не знаю. Но я чувствовала, что большего нельзя просить у этих скотов, не согласились бы ни за что… В принципе, может и хватить… Думаю, мои шансы – где-то процентов тридцать.
– Наши шансы, – поправил ее Еремеев. – Ты же знаешь, я тебя не оставлю.
Она вздохнула:
– Да, знаю, Димочка. И поэтому даже не уговариваю тебя уйти. Но очень жалею, что втянула тебя во все это. Вообще все-таки зря я, наверно, очутилась на твоем пути.
– А я, – сказал Еремеев, – сейчас больше всего жалею, что ты мне раньше не повстречалась… Ну то есть – что толком не заметил тебя, когда увидел в первый раз.
– Ты говоришь это, – грустно ответила Нина, – потому что… Ну, в общем… – Она кивнула на свой поясок.
– Нет, дело не в этом! – попытался вклинится он. – Я – честное слово…
– Не надо… – перебила она его. – Может, я уже и не узнаю никогда, говоришь ты правду или просто утешаешь… Но сейчас, пока мы оба не знаем, чем все это закончится, я хочу… Димочка, я хочу, чтобы ты стал моим, а я – твоей. Хотя бы на эти минуты!.. Только, пожалуйста, ничего не говори… Иди сюда Димочка…
Он подошел, присел рядом с ней, обнял, прижался губами к ее губам…
– Выключи фонарь, – сказала она.
Что было дальше?.. Провал, исчезновение, вневременье… Хрупкое тело, горячие губы, слабый вскрик… Растворение друг в друге, смертельный поясок между двумя нагими телами… Она была прекрасна!.. Господи, ей же только шестнадцать!.. Не имело значения. Близость тел и близость смерти одинаково их уравнивала. И – этот полет в невесомости. Откуда такая невесомость? От счастья? Все от той же близости смерти? От ощущения, что это – навсегда. На всю оставшуюся у них в запасе жизнь! Сколько ее им отмерено? Сколько осталось?.. До смерти… До жизни… Какая разница! Только бы еще, еще миг в запасе, один миг!..
Господи, зачем, зачем звонит этот телефон? Какое дело всему остальному миру до них двоих?..
– Неужели прошло всего двадцать минут?! – произнесла она.
Пискнула нажатая кнопка, и из трубки послышалось:
– Да, умненькая, ты все-таки умеешь держать слово – поползли акции вниз!
– Во сколько раз упала цена? – спросила Нина.
– Пока раз в десять… Ой, уже, сморю, в пятнадцать!
– Дождитесь, когда упадут в тридцать пять раз, как договаривались, и сразу скупите все оптом. Сразу! Иначе много потеряете.
– Понял, дитя. Все сделаем по-твоему – тебе можно верить.
– Тогда, – сказала она, – отключайте-ка вашу анабузыкалку.
После паузы из трубки донеслось:
– Гм, а вот с этим ты торопишься, милая. Монеточки-то наши пока что не капают. Ты случаем не забыла это самое волшебное слово?
Нина твердо ответила:
– Пока не отключите анабузыкалку, ничего не скажу.
– Что-то ты того, что-то ты расхорохорилась, дитя, – прохрюкал король. – Кнопочка-то сама знаешь, у нас под рукой. Не боишься, что эдак мы разобидемся да и нажмем ее вгорячах?
– Что ж, нажимайте – тогда уж точно волшебного слова не получите.
Король спросил с сомнением:
– А отключим – скажешь?
Нина была тверда.
– Сразу скажу, но только после того.
Некоторое время король и император перебранивались на тарабарском наречии, наконец король произнес в трубку:
– Дитя, ты из нас просто веревки вьешь!.. Но… Но доброта наша нынче не знает границ. – Словно перед прыжком в ледяную воду, он произнес напоследок: – Эхххх!.. – и писк в пояске тут же смолк.
– Порядок! – сказала Нина Еремееву.
Он разорвал поясок руками и отшвырнул его в темноту.
– Ну, – донесся из трубки настороженный голос, – и где оно, твое волшебное слово?
– Бедные вы бедные… – со вздохом ответила Нина.
– Ты хочешь сказать – слишком доверчивые? – зло спросил король. – Не шути с нами, девчонка, мы найдем способ заставить тебя пожалеть о таких шутках!
– Да и не думаю шутить, – сказала она. – А бедные вы потому, что детство у вас было, видимо, суровое, если не знаете самых простых вещей.
– Это каких же?
– Не знаете, что волшебное слово – это всего-навсего "пожалуйста"!
– Гм, и только? Можно его вводить?
– Конечно!
После минутной тишины из трубки послышалось:
– Пошли монетки! Закапали, закапали родимые!.. Право, с тобой приятно иметь дело, дитя. Ты можешь всегда рассчитывать на наше благорасположение – ведь, глядишь, когда-нибудь еще повстречаемся. Как ты полагаешь?
– Не знаю, все может быть, – ответила Нина и выключила телефон.
Лежали, молчали. Не сразу удалось осознать, что время обрело свое прежнее свойство – течь в бесконечность, не упираясь в смертельную красную точку под чьим-то корявым пальцем. Но в этом старом времени он, Еремеев, теперь чувствовал себя совершенно по-новому, хотя еще не освоился в этом своем новом состоянии. Пока он знал одно: отныне без этой девочки, лежащей рядом, ему – не жизнь.
– Ну вот, – тихо сказала она, – все миновало… Теперь можешь идти… – И с жаром добавила: – Правда, Дима, уходи, уходи поскорей!.. Уходи! Ну!..
Спросил, не слыша собственного голоса:
– В самом деле хочешь, чтобы я ушел?
Наверно, этот голос его, им самим не слышимый, что-то ей подсказал. Вдруг она снова обняла его за шею и, всхлипнув, проговорила:
– Нет, Димочка, ну конечно, не хочу… Я такая… такая дура…
