Текст книги "Черная пустошь. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Вадим Михальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)

Иногда людям кажется, что понятие «дом» – растяжимо и всеобъемлюще. Домом может быть панельная коробка на окраине города, домом может особняк на берегу теплого моря. Иногда дом – это крохотная квартира со стенами, тонкими, как фанера. Иногда домом бывает брезентовая палатка или шалаш из травы и листьев. Но вряд ли домом можно назвать бревенчатые стены, щели в которых заложены мхом и свежесрезанным дёрном, наспех и грубо сколоченные деревянные лестницы, уходящие наверх, на крышу. Вряд ли можно назвать окнами пропиленные в стенах проемы для стрельбы и узкие щели амбразур.

И широкий – три метра – ров, дно которого утыкано заостренными и обоженными на конце кольями, и земляную насыпь вокруг рва с узкими ходами сообщений и неглубокими, по грудь рослого мужчины, окопами – нельзя назвать приусадебным участком или двором.

Это не дом и не двор – это укрепленный пункт и оборонительная полоса. Это – Форт, маленькая крепость для того, чтобы вести войну. Это здание, в котором солдаты спят бок о бок на утоптанном земляном полу, никто не называет домом.

Действительно, как можно назвать домом коробку, наспех сбитую из необтесанных бревен, в которой, скорее всего, всем им придется умереть?…

* * *

…Я вел человека в племя Велора, терзаемый чувством необъяснимой тревоги. Необъяснимым это чувство было потому, что я не мог понять, почему мне так тревожно. Мы шли, чтобы говорить о мире, шестеро охотников, идущих со мной, знали об этом. Знал об этом и Алг, с которым я говорил перед тем, как отправиться в путь.

Я приказал ему отвести племя как можно дальше от Пустоши, охотиться, готовиться к зиме, ни в коем случае не показываться на глаза людям и избегать столкновений, чего бы это ни стоило. Большинство сейров моего племени приняло весть о возможном заключении мира спокойно. Их можно было понять – они никого не потеряли в этой войне, они сменили трудную жизнь одиноких охотников, жизнь которых полна опасностей и случайностей, на жизнь в стае, в которой каждый помогает друг другу выжить. Те шестеро сейров, оставшихся от первых охотников, примкнувших к моему племени, устали от постоянного напряжения, слежки за людьми и ненависти, разъедающей душу. Я думал, что они будут протестовать моим намерениям заключить мир с чужаками, но они удивили меня.

– Если есть возможность, чтобы между нашими племенами прекратилась война, и если, как говорит этот человек, люди напали на нас по ошибке, какой бы страшной она ни была – то мы должны воспользоваться ею, – сказали они мне и молодой Алг, немного помолчав, добавил:

– Сейчас мы живем неправильно, Белый, если так можно сказать. Мы – охотники, не воины. Нам, как и всем остальным, хочется, чтобы в нашем племени были яссы, чтобы у нас рождались дети, мы хотим стать отцами, которые не боятся, что жизнь их детей может прерваться в любой момент. Ты сказал, что на совете племен вожди запретили тебе появляться в пределах их земель. Это значит, что они наверняка могут запретить свободным яссам покинуть свое племя, чтобы стать нашими подругами. Скорее всего, нас бы вообще не допустили на праздник Весенних Ветров. Среди новоприбывших за твоей спиной начались разговоры, чтобы покинуть наше племя. Им проще по‑прежнему стать одиночками, чем быть в племени отверженных. Я очень рад, что этот молодой чужак заговорил о мире и что ты хочешь примириться с вождями. Сейры не должны ненавидеть друг друга, это противно нашей природе.

– Значит, ты поддержишь меня, Алг? – спросил я.

– Всецело. Я уведу племя на север, на границу с землями племени вожака Каспа, к Пяти Озерам. Оттуда далеко до Пустоши и люди не рискнут больше выходить в лес после того, как мы напали на их охотников.

Он немного помолчал, глядя на меня. В его глазах я прочитал невысказанный вопрос и знаком попросил его говорить.

– Как ты думаешь, Белый, смогут ли люди простить нам гибель своих людей в лесу?

– Не знаю, – признался я, в глубине души обрадованный, что Алга терзают те же мысли, что и меня, – я думал об этом и не знаю, как поведут себя люди. Вся моя надежда на этого человека, Илая. Если он сможет убедить людей в том, что они совершили ошибку, напав на нас без всякого предупреждения и жалости, если я смогу объяснить людям, что все наши нападения на них – это просто ответ на их агрессию, месть за погибших сородичей, то думаю, что люди забудут о своей мести так же, как мы забудем свою месть. Мы похороним наших мертвых и постараемся сохранить мир.

– И мы сможем жить так, как прежде.

– Да, – сказал я и добавил:

– Спасибо тебе, Алг, спасибо за то, что ты понял меня. Со временем ты станешь мудрым вождем, может быть, даже самым мудрым из всех.

– Об этом пока рано судить, – смущенно ответил Алг, – но похвала от такого вожака, как ты, стоит дорого. Спасибо.

Мы расстались и я вернулся к охотникам, тогда еще охранявших человека. Я ничего не сказал ему о разговоре с Алгом и сейрами моего племени. Я подозревал, что и он умалчивает о чем‑то, по его сознанию я понял, что он скрывает что‑то, но его намерения были ясны, я не чувствовал предательства и знал, что в главном он мне не врет. Я не хотел вскрывать его сознание и читать мысли. Я бы с легкостью сделал это, если бы он отказался от того, чтобы рассказать мне правду, но с того момента, когда он предложил нашим народам договориться о мире, я не мог вторгаться в его разум. Это было бы постыдным поступком для меня.

Мы, сейры, можем читать мысли друг друга, но никогда не делаем этого по той простой причине, что считаем насилие над чужой психикой недостойным разумных существ. Любое вторжение в чужой разум – это насилие. Поэтому мы общаемся с помощью слов и условных знаков. Часто мы понимаем друг друга без слов, часто нам достаточно лишь взгляда.

С человеком Илаем мне иногда тоже хватает одного взгляда, чтобы понять его. Глаза Илая почти всегда, как чистая вода в спокойном ручье – видны все эмоции, чувства, как камешки на дне. Он нравится мне своим спокойствием, умением простить, способностью размышлять здраво, не поддаваясь ненависти.

Я видел, как ярость вспыхнула в его глазах, когда я сказал, что именно я придумал, как напасть на их поселение, что это я убил Докса и охотников на том холме. Его ярость была пылающей, как пламя лесного пожара. Но, когда я объяснил ему причину своих поступков, в его глазах я увидел раскаяние и стыд. Я подумал тогда, что человек, стыдящийся жестоких поступков, совершенных другими людьми, не может быть жестоким. Человек, чувствующий лично себя виноватым за весь свой народ, человек, способный на раскаяние, не способен на предательство и подлость. Когда я увидел в его глазах боль во время рассказа о моих погибших детях, я понял, что у этого человека – доброе сердце и сочувственная к чужим страданиям душа.

Я смотрел на то, как человек обугливает на костре кусок мяса, который мы ему принесли и радовался тому, что нам еще долго идти к землям племени Велора. Радовался я потому, что это было похоже на неспешное путешествие из моего детства.

Стая не торопится – осенью мойли, нагулявшие жир, неповоротливы, олени, задерживаемые своими оленятами, не могут быстро уходить от нашего преследования, защищая своих детенышей. Еды вволю, дожди пойдут еще нескоро. Ты можешь играть со своими друзьями, бежать по лесу, дыша полной грудью, и каждый миг чувствовать, что ты – живой, что с каждым ударом твоего сердца, с каждым толчком крови по жилам твое тело растет, ты растешь. Прислушиваясь к многообразию звуков весеннего леса ты иногда слышишь, как растет трава, как шепчутся на непонятном древнем языке деревья, и даже как летят в небе белоснежные перья облаков.

Человек протянул мне кусок мяса, лежащий на широком листе. От мяса поднимался пар.

– Попробуешь, Белый?

– Спасибо.

Он положил лист передо мной на траву:

– Лучше немного подождать – мясо все еще горячее.

Он встал на ноги и смущенно посмотрел на меня, переминаясь с ноги на ногу.

– Я – всё еще ваш пленник?

– Конечно же нет, Илай. Ты наш гость.

– Значит, я могу ненадолго уединиться вон в тех кустах?

Я, недоумевая посмотрел на него, и попытался уловить его эмоции. Поняв, в чем дело, мне стало смешно. У нас для этого есть слово, которое невозможно точно перевести на язык людей. Это приблизительно можно сказать так: «отдать земле». Человек так смущался этого, почти стыдился. Интересно…

– Конечно, не стесняйся.

Он кивнул, улыбаясь, и быстрым шагом скрылся в кустах.

Люди – странные. Эта их «улыбка» или «слезы» – не поймешь, зачем они им нужны. К улыбке мне пришлось привыкать – поначалу мне казалось, что Илай скалит на меня зубы. Потом я понял, что улыбка – это выражение радости, доброго расположения к собеседнику. Я понял, что люди плачут от горя или от боли. Там, на холме, Илай плакал оттого, что мы убили его друзей.

Если бы я только мог вернуть их к жизни, если бы я только мог…

* * *

Илайджа вернулся к волкам, лежащим на поляне, и, облегченно вздохнув, опустился на траву рядом с Белым.

«Полегчало?»

Охотник смущенно кивнул:

– Спасибо, что вы больше не считаете меня пленником.

«Тебе незачем благодарить».

Илайджа немного помолчал, сомневаясь – говорить ли Белому о пленном волке?

«Что тебя беспокоит?»

– Мы взяли в плен одного из ваших, еще весной, когда вы напали на людей, работавших в лесу.

Белый закрыл глаза.

«Вы убили его?»

– Нет, нет, что ты! Наши ученые пытались поговорить с ним. Они не делали ему ничего плохого. Они хорошо с ним обращаются, кормят и поят.

«Он что‑нибудь говорил? Общался с вами, как я говорю с тобой?»

– Нет, я не слышал, чтобы он говорил с кем‑нибудь. Я знаю, что он отказался от любого общения с нами.

Белый молчал.

– Прости меня, я не мог раньше рассказать о вашем друге.

«Ничего», – ответил волк.

– Когда я расскажу всё, наши тут же его отпустят, клянусь!

«Я верю тебе. Не страдай – тут ты ничего не исправишь. Ты ведь не вождь вашего племени».

– Нет, я – простой охотник, я даже не солдат.

«Вот видишь. Поговорим о чем‑нибудь другом?»

– Тебе понравилось мясо?

«Я съел немного, но оно мне не очень понравилось – мы любим свежее мясо с кровью, прости».

– Ничего, – улыбнулся Илайджа, – у каждого свои привычки.

«Да», – наклонил голову в почти человеческом жесте согласия Белый. «Нам пора идти».

– Вы ведь охотитесь, в основном, ночью? – спросил Илайджа, старательно затаптывая догорающие угли костра.

«Да, но дневной свет для нас не помеха. Мы охотимся и днем, и ночью, в зависимости от обстоятельств».

– А это ничего, что я не могу идти также быстро, как вы?

«Нет. Мы идем медленно, потому что нам некуда спешить – твои люди вряд ли снова покинут Пустошь, опасаясь, что мы нападем на них».

– Вы же не собираетесь этого делать?

«Нет. Я приказал своему племени отступить и не вступать в бой с вами».

– Спасибо.

«Не за что. А идем мы медленно еще и потому, что я хочу показать тебе наши земли, наш лес. Я хочу, чтобы ты рассказал своим, что здесь хватит места для всех».

– Я обязательно расскажу, Белый…

…Две недели непрерывной работы, две недели сумасшедшего напряжения. Две недели снайперы напряженно всматриваются в оптические прицелы, каждую секунду ожидая нападения. Четыре пулеметных расчета, сменяющиеся каждые четыре часа, постоянно держат лес под прицелом. Позади них, на холме, стучат молотки, вбивая блестящие длинные гвозди, и топоры, обтесывающие бревна. Из каждого окна, из каждой щели торчат стволы винтовок и пулеметов. Под каждым окном в наспех сколоченных ящиках лежат, дожидаясь своего часа, гранаты. На крыше, рядом с позициями снайперов, лежат, прикрытые брезентом, громоздкие аккумуляторы Верховина. Излучатель, или бластер, как назвал свое изобретение Мазаев, всё еще лежит в своем металлическом ящике, похожем на сейф.

Две недели повторяющихся выходов в эфир, две недели, сливающиеся в непрерывную череду сменяющихся дней и ночей. Две недели не видно волков. Почему?…

Две недели напряженных тренировок. Узкая поляна полигона «беспилотчиков» изрыта воронками от попаданий бомб‑имитаторов. Контейнеры, из когда‑то белой (теперь уже темно‑серой) ударопрочной пластмассы, теперь уже не напоминают кубики детского конструктора. Скорее, они напоминают гигантские игрушки в руках глупых детей‑великанов, швыряющих их как попало, не думая.

Система наведения отлажена на все сто процентов. Теперь нет нужды в корректировщике. Дэвид Варшавский становится одним из пилотов, он, также как и остальные, ведет мини‑дирижабль, выбирает боевой курс, вводит поправки на ветер, сбрасывает пока безобидный груз имитаторов. Пока еще безобидный… Так же, как и остальные «беспилотчики», он каждую ночь про себя молится, чтобы не было дождя.

А в арсенале идет совсем другая работа.

Арсенал находится на минус первом уровне Башни, в помещениях с очень толстыми стенами, под потолком которых постоянно горят местные светильники, на всякий случай забранные мелкоячеистой проволочной сеткой. Двери арсенала изготовлены из особо прочной армированной стали. Когда‑то они были дверями грузового отсека одного из транспортов. Теперь в них врезан электронный замок с цифровым кодом.

В арсенале – несколько комнат, в одной на стеллажах находятся патроны, во второй комнате – запасное оружие, в третьей – взрывчатка. Во всех этих комнатах постоянно поддерживается нужная для хранения такого опасного содержимого температура, влажность и состав воздуха. Здесь сухо и немного холодно, но только немного, потому что нельзя, чтобы конденсировалась влага.

В четвертом помещении работает Швед. На дверях из той же стали – черно‑красная надпись: «Помещение с повышенной взрывоопасностью! Соблюдать осторожность!» Арнольд Густафсон собирает взрывные устройства. Работа уже почти закончена, но Швед не спешит: его профессия не терпит спешки. Густафсона никогда не посещает мысль о том, что устройства, собранные его руками, предназначены для уничтожения.

В чем‑то он – счастливый человек…

В биолаборатории царит непривычная тишина. Сергей Дубинин всегда предпочитал работать, включив магнитофон на полную громкость, но сейчас диски просто пылятся, забытые в одном из ящиков. Магнитофон выключен из сети уже очень давно.

В комнате с прозрачными стенами, в Клетке, Сергей, испытавший на своей шкуре, что такое – лежать под системой капельниц, осторожно освобождает стальное жало иглы из передней лапы волка. Волк выдерживает эту операцию без малейшего признака недовольства. Он все еще очень слаб – сказывается многомесячное воздержание.

Сергей тоже еще слаб, первые дни после того, как Владислав Сергеев вернул его к жизни, он питался бульонами и соками. Как ни странно, голод не мучает его. Дубинин на коленях выползает из клетки. Он не закрывает за собой дверцу – он верит в то, что волк не воспользуется этим.

Он ложится на свою койку и устало закрывает глаза – ему все еще трудно двигаться, даже небольшое движение приводит к тому, что Сергей начинает задыхаться.

Услышав шорох, биолог открывает глаза.

В клетке волк подползает к пластиковой миске и жадно лакает воду. Передохнув, волк пытается подняться на ноги.

– Да лежи ты спокойно, – бормочет Сергей.

Первая попытка заканчивается неудачей – ноги сейра подкашиваются и он падает на пол. В его глазах появляется знакомое Сергею упрямое выражение и волк снова пытается встать. Он поднимается на дрожащие ноги и в этот раз у него получается остаться стоять. Сейр неуверенными из‑за подавляющей слабости шагами подходит к подносу, на котором лежит кусок говядины, и начинает есть.

– Ешь понемногу, – тихо говорит ему Дубинин.

Как будто понимая его слова, волк поднимает голову и смотрит на человека.

– Теперь нам с тобой нужно быть очень осторожными с едой. Наши желудки привыкли к недостатку пищи, – говорит Сергей, – и много еды для нас равносильно приему порции яда. Понимаешь?

Волк смотрит на него, совсем по‑собачьи наклонив голову набок. Мясо заботливо порезано на маленькие кусочки и волк осторожно берет зубами один из кусков.

– Вот так, – удовлетворенно шепчет Сергей.

Волк проглатывает четыре куска мяса и возвращается на свою теплую подстилку – Сергей выпросил ее в госпитале специально для своего «подопечного».

– Поспим? – спрашивает Дубинин у сейра.

Волк послушно, как кажется Сергею, закрывает глаза. Биолог опускает голову на подушку и засыпает.

Волк открывает глаза и долго смотрит на спокойно спящего человека…

* * *

Этар оставил попытки влиять на сознание Сергея. Теперь он знал, что человека зовут Сергей Дубинин, что он биолог – человек, пытающийся разобраться в сложных хитросплетениях и загадках вечно меняющейся природы. Сейр поклялся самому себе, что он никогда больше не будет пользоваться своей способностью влиять на психику человека, которого он так долго считал своим врагом. После того, как Этар понял, что человек спас его от неминуемой смерти, сейр с каждым днем чувствовал, как растет внутри него чувство благодарности к человеку, как расцветает полевой цветок под теплыми лучами ласкового солнца. Он всё еще не решался заговорить с Сергеем, но желание поговорить усиливалось с каждым днем, с каждым проглоченным куском, с каждым глотком воды…

Проснувшись, Сергей взял с тумбочки около кровати банку с витаминами и, опираясь на палку, подошел к клетке. Волк проснулся и смотрел на него.

– Пора подкрепиться, как говорил один толстый чувак с моторчиком в штанах, – пропыхтел Сергей, становясь на колени и пролезая в узкое отверстие лаза. – Знаешь, – он посмотрел в золотистые с карими искорками глаза, – сейчас я очень жалею, что у меня такого же моторчика – ходить трудновато.

«Экономь силы», – возникла в голове чужая мысль.

Пластмассовая банка выпала из внезапно ослабевших рук Сергея и откатилась в сторону, весело гремя перекатывающимися внутри таблетками, как погремушка с мудреными надписями по латыни.

Голос, возникший в голове Сергея, показался ему голосом четырнадцатилетнего подростка. Он был молод и немного застенчив.

Поначалу Сергей, естественно, подумал, что он все‑таки сошел с ума. Он мотнул головой, в голове слегка зазвенело – его организм явно еще не был готов к подобным энергичным упражнениям. Сергей уставился на волка и почувствовал, как глупая улыбка растягивает его губы:

– Извини, что спрашиваю, но тебе ничего не послышалось только что?

«Тебе ничего не послышалось – это я с тобой говорю», – снова молодой чужой голос.

Золотистые глаза серьезно смотрели на него, Сергей провел рукой по мгновенно вспотевшему лбу и перевел дыхание.

«Прости, что не заговорил с тобой раньше и прошу прощения, если напугал», – теперь в глазах волка прыгали искорки смеха.

– Что же это получается? – пробормотал Дубинин. – Телепатия?

«Это слово мне незнакомо».

– Но я же слышу твой голос у себя в голове?

«У каждого развитого сознания есть область, чувствительная к ментальной передаче. Такая область есть и тебя, и у меня. Я просто представляю себе твое сознание и говорю на своем языке, а твой разум переводит мои мысли, направленные к тебе, на твой язык».

– Вот это да! – восхищенно прошептал Сергей, сам не зная того, копируя Илайджу Аттертона.

«Все сейры могут общаться подобным способом, но мы предпочитаем общаться по‑своему, на своем языке».

– Скажи что‑нибудь по вашему, – попросил Сергей.

Волк издал негромкое прерывистое рычание. Сергей с уважением прислушался, пытаясь установить хоть какие‑нибудь ассоциации с известными ему языками, но, естественно, у него ничего не получилось.

«Я сказал, что рад знакомству с тобой и благодарен тебе за то, что сохранил мне жизнь».

– Не стоит, – покраснел Сергей, – просто я…

«Ты был расстроен из‑за того, что я отказался принимать пищу, я знаю».

– Откуда ты узнал?

Волк наклонил голову, в его глазах Сергей заметил стыд и раскаяние.

«Я должен извиниться перед тобой, Сергей…»

– Ты знаешь мое имя?

«Да. Прости, я не представился, меня зовут Этар».

– Будем знакомы, – Сергей взял лапу волка в свои руки и легонько (вес даже такой исхудавшей лапы был не из легких) потряс.

Волк с интересом посмотрел на него.

– Это наш обычай приветствовать друг друга, – Сергей осторожно выпустил лапу сейра из рук.

«Понятно».

Волк помолчал немного, явно чувствуя себя неловко.

«Сергей, мне стыдно признаться тебе в том, что я совершил, но я должен рассказать тебе что‑то очень важное».

– Ты не виноват в том, что отказывался от еды, Этар…

«Дело не в этом. Ты сам чуть не умер от голода и …»

– Я сам виноват.

«Нет!», – неслышно вскричал сейр. «Не смей обвинять себя в чем‑то! Это я чуть не убил тебя».

– Не понимаю.

«Мы можем воздействовать на психику враждебных нам существ. Я считал тебя своим врагом и замыслил уничтожить тебя, сломить твой разум. На протяжении всего того времени, что ты проводил здесь я пытался проникнуть в твой разум. Однажды мне это удалось».

В глазах Этара застыла мука и печаль.

«Я наводнил твое сознание кошмарами, я выпустил на волю все твои подспудные страхи, заточенные в самом темном, в самом страшном месте твоей психики. Я терзал твой рассудок, с каждым днем подчиняя тебя своей воле. Ты спал все меньше и меньше, тебя терзали страшные сны, в которых ты бежал от страшного зверя по темному лесу, ты бежал, но каждый раз этот зверь настигал тебя и безжалостно убивал. Этим зверем был я».

– Я ничего такого не помню, – прошептал Сергей.

«Ты не мог ничего помнить – я не дал тебе такой возможности. Довольно скоро мне наскучило изводить тебя по капле и я начал действовать более решительно».

– Зачем ты так сделал? – в голосе Сергея не было ноток ненависти или страха, Этар слышал только непонимание и сожаление.

«Я хотел отомстить – вы убили всех моих близких в первый же день, когда мы подошли к вашему поселению».

– Вы хотели убить нас?

«Нет, мы хотели приветствовать вас на нашей земле, но вы начали убивать нас».

– Ох, – выдохнул Сергей, – мы догадывались об этом, но не знали наверняка. Посмотри в мой разум и ты сам убедишься в том, что мы не хотели вас убивать.

Сейр пристально посмотрел в глаза Дубинина и Сергей ощутил какой‑то неприятный холодок внутри.

«Теперь я вижу», – голос сейра был тих и печален, – «и мы, и вы совершили непоправимую ошибку. Как жаль…»

– Ты веришь мне? Веришь, что мы не замышляли это зло? – Сергей коснулся лапы сейра.

«Верю», – вздохнул волк, – «поверь же и мне – я хотел отомстить тебе. Ты был для меня всем тем злом, о котором ты говоришь».

– Прости меня.

«И ты прости».

Они замолчали, с сожалением глядя друг другу в глаза.

«Я остановился на том, что постепенно подчинил тебя своей воле. Ты сам помог мне в этом».

– Я?!

«Да, ты жалел меня и начал меня уважать за то, что я не отвечал на твои попытки завязать общение и за то, что я отказался есть».

– Но ведь это же – естественная реакция! Я просто не мог видеть, как ты мучаешься по моей вине.

«Теперь я знаю, что это твоя естественная реакция. Я понял, что ты – добрый и жалеешь меня. Именно поэтому я воспользовался твоей добротой и жалостью. Ты как бы проложил мне тропинку в собственный разум, и я смог подавить твою волю. Каждый день, когда ты сидел напротив меня, я передавал тебе свои ощущения боли, тоски, отчаяния, ненависти, злобы. Я запретил тебе покидать меня – и ты послушался. Я ничего не ел, ощущения голода и злобы были настолько сильны, что я без труда смог вложить их в твое сознание. Ты прекратил есть. Как же я радовался этому, как ликовал внутри!» – в голосе волка послышались слезы.

– Бедный волк, – прошептал Сергей.

«Как ты можешь даже сейчас жалеть меня?» – сейр поднял голову. «Как ты можешь не испытывать ко мне ненависти?»

– Это очень просто, – улыбнулся Сергей, – я понимаю тебя.

Волк вздохнул и продолжил:

«Так проходили дни. Я умирал и ты умирал вместе со мной. У меня не осталось никаких чувств, никаких желаний, кроме одного – увидеть, как ты умрешь. Однажды, когда у меня еще оставалось достаточно сил, я приказал тебе открыть клетку. Я хотел убить тебя, а потом убивать всех, кто попадется мне на пути. Ты удивил меня тогда».

– Чем же?

«Ты не подчинился, не открыл дверцу. Какая‑то часть твоего разума ясно осознавала опасность, которую несли мои приказы. Ты понимал, что если выпустишь меня, то я смогу перебить очень много людей. Ты испугался, но испугался не за себя, а за других. Твой разум отказывался тебе повиноваться. Раздираемый твоим стремлением спасти своих сородичей и моими приказаниями, твой мозг был уже готов приказать твоему сердцу остановиться. И я прекратил свои попытки. Я решил убить только тебя и помешать тебе покончить с собой».

– Вот это да! Никогда не думал, что способен на такое, – сдавленно прошептал Сергей.

«Ты оказался способен на гораздо большее. Прошло еще несколько дней без сна, без пищи. Я чувствовал, как ты умираешь, и был полон решимости убить тебя раньше, чем умру сам. Но всё сорвалось – тебя нашел твой друг».

– Майкл.

«Да, он вытащил тебя и тут я обезумел. Я ударил тебя изо всех сил, приказал твоему телу умереть. Я слышал, как останавливается твое сердце, когда тебя уносил этот человек, Майкл. Это усилие лишило меня последних сил. Я знал, что умираю и испытывал восторг оттого, что мне казалось, что я убил тебя. Но ты совершил невозможное – ты выжил».

– Меня спасли.

«Теперь я рад этому, рад больше, чем ты можешь предположить. Когда я увидел тебя, лишенного сил, не помнящего всего того ужаса, в который я тебя ввел, по‑прежнему жалеющего меня – я почувствовал, как что‑то рвется у меня внутри. Когда я понял, что ты, только по счастливой случайности, избежавший смерти, пытаешься спасти меня – я не смог ненавидеть тебя. Когда ты вполз ко мне, я почувствовал, что …»

Голос сейра прервался. Сергей не торопил его, он чувствовал какое‑то теплое, согревающее душу, чувство какой‑то странной любви к этому непонятному, загадочному и, вместе с тем, честному и гордому волку.

«Мое сердце разрывалось от боли. Меня терзало запоздалое и яростное раскаяние. Я чуть не убил тебя – а ты спасал меня, спасал мой рассудок от испепеляющей ненависти. Я долго молчал, не решаясь заговорить с тобой. Но я решил, что молчание равносильно лжи, если бы я продолжал молчать – ты так бы и продолжал считать меня гордым и непокоренным сейром, волком, как вы называете нас. На самом деле я был не таким, как ты думал, я был жестоким зверем, безумно ненавидевшим вас всех. Но ты изменил меня и я решил рассказать тебе всё».

Сергей молчал, рассеянно теребя воротник рубашки.

«Если ты ненавидишь меня, то ты можешь взять свое оружие и убить меня. Я не буду сопротивляться и приму смерть от твоих рук с радостью. Моя жизнь вся, целиком и полностью, принадлежит тебе», – волк склонил голову перед человеком.

Сергей на коленях подполз поближе к сейру и взял его угловатую голову в свои слабые руки. Он посмотрел в его глаза:

– Мне не нужна ни твоя жизнь, ни твоя смерть, Этар.

«Прости меня, Сергей», – прошептал сейр и прижался к человеку, как детеныш прижимается к теплому брюху матери.

– И ты прости меня. За всё…

Глава четвертая. Война

– Отряд вызывает базу! Отряд вызывает базу! Прием.

Время вечернего сеанса радиосвязи с отрядом Форта. До заката еще два часа. С каждым днем продолжительность светового дня сокращается, как будто солнце яростными зубами откусывает от каждого дня несколько минут.

– Привет, Майкл! – отвечает Адам, нажав кнопку передачи.

– Здорово, старший!

– Что там у вас?

– У нас всё четко. Можете выпускать ваших призраков – мы готовы к встрече гостей.

– Вы закончили постройку?

– Самое главное, что мы уже вырыли ров, – по голосу Фапгера понятно, что он улыбается, – а всё остальное не так уж и важно.

– Как это – «не важно»?

– Мы тут зимовать не собираемся, Эйд. Стены стоят, крыша держится пока еще – а больше ничего и не надо. Остались кое‑какие недоделки, но это дело поправимое.

– Может, обождать еще пару дней?

– Не надо, Эйд. Нам каждый лишний день как будто живьем жилы вытягивает. Устали мы уже каждый день ждать. Лучше бы поскорее всё закончилось.

– Понял. Сейчас же начинаем готовиться и завтра с рассветом отправим дирижабли. Как вы там?

– Нормально, Эйд, в пределах нормы, как говорил наш мастер‑сержант в учебке.

– Как парни?

– Нормально, Эйд, только не заставляйте ждать больше, чем это необходимо. Швед уже собрал свои штучки‑дрючки?

– Давно уже.

– Добро. Передай ему привет от всех наших и попроси от нашего имени на каждой коробке написать наш горячий привет нашим милым зверюшкам.

– Передам. Держитесь.

– Ладно. Конец связи.

Адам Фолз поднимает трубку телефона и нажимает кнопку быстрого вызова Дэвида Варшавского.

– Дэвид? Это Адам. Нам пора… Да, жду тебя наверху.

Он медленно опускает трубку на рычаги и закрывает лицо руками. Каждая уходящая в вечность секунда набатным колоколом стучит у него в висках, каждый удар сердца, каждый вздох причиняет ему боль. Ему страшно, он знает, что через пятнадцать секунд он встанет, выйдет из радиорубки, поднимается на обзорную площадку, на которой всю ночь горит десяток мощных прожекторов. Там, надежно стреноженные переплетением буксировочных тросов и эластичных растяжек, висят черные баллоны, наполненные гелием, похожие одновременно на торпеды и на тела маленьких китов. Завтра им придется отправиться в свой самый страшный полет, унося с собой смертоносный груз.

«Сейчас, сейчас», монотонно повторяет про себя Адам, машинально, как боксер‑профессионал, отправленный в нокдаун, считая убегающие секунды, «сейчас я встану и пойду. Сейчас…»

Он резким рывком отбрасывает свои задрожавшие руки от лица и изо всех сил бьет правой рукой по столу. Бьет еще раз, и еще, и еще. Поднимает к лицу кулак, сжатый до предела, до хруста так, что пальцы белеют от напряжения. Затем раскрывает ладонь, практически не ощущая боли, и долго смотрит на свою руку.

Линия жизни, линия смерти. Где же линия любви?

Пальцы уже не дрожат. Он включает рацию и вызывает Арнольда Густафсона. Голос Адама Фолза спокоен и размерен, как всегда:

– Арни? Это Адам. Пора. Ты знаешь, что делать…

– Прошу всех освободить вторую грузовую платформу! Прошу всех освободить вторую грузовую платформу! Всем посторонним покинуть обзорную площадку!

Арнольд Густафсон узнал голос Адама, разносящийся из всех динамиков системы внутреннего оповещения Башни и довольно хмыкнул.

Отряд саперов колонии переносил взрывные устройства из арсенала и Адам решил подстраховаться. Густафсон понимал тревогу Адама – пусть взрыватели бомб еще не приведены в боевое положение, но осторожность не помешает.

На обзорной площадке Адам и Дэвид заканчивали последние приготовления к отправке дирижаблей. Джек, Роджер и Фред пытались им помогать, но Адам настоял, чтобы они даже и не показывались наверху.

Яркий свет прожекторов освещал площадку – было видно, как днем.