Текст книги "Черная пустошь. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Вадим Михальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

– Придется с мясом разбираться сразу на месте, – подумав, сказал Норман. – Свежевать, сразу обрабатывать, вялить или солить. Нужно будет прямо там же шалаши строить, мясо охранять от стервятников, тушами заниматься. Аттертон правильно заметил. Молодец, парень, – кивнул Чак. – Как нам быть в этом случае, мистер Ригби?

– Все продумано, – невозмутимо ответил командир, – сразу же после удачной охоты мы вызываем по рации батальон Ли и приступаем к обработке мяса. Батальон уносит столько, сколько может унести, а мы остаемся на месте с оставшейся частью добычи. Я думаю, что четыреста человек смогут справиться с переноской груза.

– Тогда – да, конечно, – сказал Кард, – а если солдаты смогут сразу забрать всю добычу, то мы сможем продолжить охоту.

– Совершенно верно, мистер Кард, мы будем охотиться столько, сколько потребуется, пусть хоть и до самой зимы.

– Да, это я хорошо знаю – что такое голодать во время зимы, – в глазах Деймонда Карда Илайджа заметил грусть, как будто бы пожилой охотник вспомнил что‑то.

– В этом и заключается наша миссия, мистер Кард, – сказал командир, – не допустить голода. Итак, джентльмены, мы выходим завтра с рассветом…

Отряд Чеда Ригби, все сто двадцать два человека, стоял у ворот внешнего периметра. Еще не рассвело, у самой земли стелился холодный утренний туман. Тяжелые стебли травы пригибались под тяжестью густо выпавшей росы, деревья роняли с ветвей крупные холодные капли.

Солдаты проверяли оружие и снаряжение, наблюдатели с термовизорами занимали места на флангах. Чед Ригби переключил рацию на волну диспетчерской службы Башни:

– Это – отряд "А", ждем разрешения на выход. Как слышите меня? Прием.

Рация заскрипела в ответ голосом Адама Фолза:

– Это – Башня, Чед. Слышим тебя хорошо. Выход разрешаем.

– Понял, сэр, – ответил Ригби. – Открыть ворота!

Четверо солдат открыли ворота. Командир проследил за тем, как последний солдат покинул периметр, и приказал закрыть ворота.

– Сэр, мы прошли внешний периметр. Ворота закрыты. Приступаем к выполнению задания.

– Вас понял, командир. Удачи! Возвращайтесь скорей.

– Спасибо, сэр. Следующий радиосеанс – через четыре часа. Конец связи.

– Понял. Конец связи.

…Через четыре часа перехода отряд остановился для пятиминутного отдыха. Еще ни один человек не заходил так далеко в лес. Ригби не рисковал отправлять в лес разведчиков с термовизорами, ограничиваясь только постоянным наблюдением во время движения. Никакой посторонней активности не было, за все четыре часа, за которые отряд всё дальше и дальше углублялся в лес, не было замечено ни одного животного, больше белки. Перед самым привалом солдаты, шедшие впереди основной группы охотников, вспугнули оленя, стремительными плавными прыжками скрывшегося в лесу. Деймонд Кард с каким‑то чувством ностальгии проследил за взмахами белого хвоста. Здешний олень был очень похож на своего земного собрата, и Карда охватило чувство тоски и грусти. Он побоялся признаться самому себе, что ему захотелось домой, на Землю.

– Знаешь, Деймонд, – сказал приятелю Чак Норман, – я не хочу показаться параноиком, но наши солдаты производят больше шума, чем воскресная экскурсия школьников.

– Чего ты злишься, Чак? – раздраженно спросил Джимми Ортега, солдат двадцати лет, смуглый цвет кожи которого ясно указывал на его латиноамериканское происхождение.

– Чего я злюсь?! – закипая, поинтересовался Норманн. – Так ты, Ортега, спрашиваешь, почему я злюсь? Да вы топаете, как слоны! Зверь услышит вас за пять миль так же легко, как обезьяна снимает шкурку с банана!

– Не горячись, Чак, – сказал Тим Рэнделл, бывший «зеленый» берет, когда‑то служивший под командованием Адама Фолза. – До охоты еще далеко. Нам еще целый день, как ты сказал, топать до «точки». А там мы еще наверняка целый день убьем на то, чтобы устроиться на месте.

– Все равно, – упрямо мотнул головой Норманн, – мы могли бы завалить оленя по дороге, если бы вы, раздолбаи, двигались хоть чуточку ловчей.

– Что за шум? – подошел к группе спорщиков Чед Ригби.

– Да вот Норманн корчит из себя Чингачгука – Большого Змея, – фыркнул Ортега.

– Тебя назначили командиром, Ортега? – спокойно парировал Норманн. – Что‑то я пропустил этот момент.

Ответом было молчание, только Ригби удивленно приподнял брови.

– То‑то и оно, – довольно сказал Норманн, поворачиваясь к командиру. – А вы, Ригби, могли бы приказать своим парням ходить по лесу так, как надо.

– Успокойтесь, Норманн, – спокойно сказал Ригби. – Лично я не нахожу, что мои подчиненные производят слишком много шума. До места назначения еще идти и идти, а если ваши охотничьи инстинкты берут верх над чувством здравого смысла, то я могу порекомендовать вам успокаивающее из моей походной аптечки.

Чак Норман раздраженно засопел и Кард, по природе своей всегда бывший миротворцем, сказал:

– Командир прав, Чак. Если бы мы выстрелили раньше времени, то мы обнаружили себя.

– А еще, мистер Норман, – в разговор вступил Илайджа, – олень замедлил бы наш темп движения.

– Ладно, ладно, – проворчал Норман, – сдаюсь.

Он отошел вперед и демонстративно заложил руки за спину.

– Как тебе нравится этот тип, Джимми? – усмехаясь, спросил Рэнделл.

– Никак, – буркнул Ортега. – По‑моему, он нарывается на неприятности. И потом, разве мы так шумим? Идем, как обычно, ни слова не говорим, а он «топают», «топают», – передразнил Нормана солдат.

Действительно, солдаты, в своем большинстве, бывшие спецназовцы, передвигались практически бесшумно, выбирая участки земли, поросшие травой, избегая наступать на сухие ветви, опавшие с деревьев. Норман просто сильно нервничал, а в возбужденном состоянии даже малейший шум или едва слышный шорох превращается в оглушительный шум и треск.

– Вперед! – Ригби махнул рукой, сверившись с картой местности.

Отряд продолжил движение. Чак Норман шел впереди, рядом с Ригби. Рэнделл затоптал окурок сигареты:

– Пошли, Джимми. Только не слишком топай.

– Да ну тебя, – усмехнулся Ортега, поправляя ремень автоматической винтовки на плече…

Через двадцать минут спустя на узкую поляну, на которой еще совсем недавно стояли люди, вышел поджарый волк. Он шел неторопливо, опустив голову к самой земле. Ноздри хищника щекотали чужие запахи, шерсть на загривке топорщилась, желтые глаза пристально всматривались в лес. Волк остановился на том самом месте, на котором Тим Рэнделл втоптал в землю недокуренную сигарету. Верхняя губа поползла вверх, обнажив белые зубы, приглушенное рычание вырвалось из пасти волка. Запах гари раздражал его, он фыркнул, и, повернувшись на месте, исчез в лесу.

Его путь лежал на северо‑восток, к своему новому племени. Волк бежал, торопясь принести известие, которого так ждал Белый: «Люди снова появились в лесу»…

Высота «12‑20» была высоким холмом с плоской вершиной, поросшей колючим кустарником. Подъем занял некоторое время, Норман и Кард с непривычки запыхались, поднимаясь наверх. Дыхание Илайджи оставалось таким размеренным и спокойным, как во время спокойной неторопливой ходьбы. Он первым достиг вершины холма и внимательно осмотрелся.

Он подошел к крутому обрыву с северной стороны холма и встал на колени, опираясь на ствол винтовки.

Охотники присели на корточки рядом с ним, за ними встал в полный рост Чед Ригби. Он вытащил из футляра на поясе мощный бинокль и поднес его к глазам.

– Вам бы лучше присесть, сэр, – сказал Илайджа, – чтобы вас не было видно.

– Да, мистер Ригби, – подтвердил Деймонд, – на холме мы как на ладони.

– Как скажете, господа, – Ригби сел на землю, подобрав под себя ноги.

Взгляд молодого охотника остановился на черных точках, похожих на маленьких жуков, копошащихся в глубине леса среди редко растущих деревьев.

– Вот, – Илайджа указал направление и Ригби подкорректировал дальность.

– Точно, – выдохнул Норман, – парень прав. Вот наши «бизоны».

– Да, действительно, – пробормотал командир, – нам везет.

Многократно увеличенные мощными оптическими линзами лесные великаны казались большими, как автомобили. Казалось, что до них можно добросить камнем.

– Завтра начнем охоту, господа. Есть возражения?

Все промолчали, даже Норман: солнце должно было вот‑вот сесть за горизонт. Подножие холма уже заволокли сумерки, из низин поднимался туман, скрывая от глаз людей стволы деревьев и бесформенные массы кустарника, густыми зарослями окружающими холм…

Переночевали в спальных мешках, оружие все время было под руками – липкий страх темноты, вечный спутник человека со времен каменного века, заставлял быть настороже. Огонь не зажигали, поужинали сухим пайком, выпили несколько глотков воды из фляг. Часовые в приборах ночного видения окружили отряд, устроившийся у подножия холма с противоположной от «бизонов» стороны. Ночь прошла без происшествий, люди спали пусть не так безмятежно, как дома, но всё же их сон был спокоен.

Люди вряд ли бы смогли сохранить спокойствие, если бы они знали, что племя Белого уже совсем близко, на расстоянии трех часов бега от высоты «12‑20». Волк‑одиночка, следивший за мойли на протяжении двух дней, наткнулся на следы людей и тут же поспешил известить своих сородичей. Ноги не подвели его – тревожная весть о людях в лесу подоспела вовремя…

* * *

…Я все‑таки дождался своего часа! Наше время пришло – люди покинули кокон смертельной для сейров паутины. Весть принес Риз, разведчик, он бежал весь остаток дня, чтобы успеть известить нас.

Мы выступили сразу же. Когда вторая луна уже наполовину проделала свой путь по ночному небу, мы обнаружили следы людей. Запах чужаков, запах человеческой кожи и пота, показался нам самым сладким ароматом из всего многообразия запахов леса. Мы снова почувствовали себя охотниками.

Я не знал, зачем люди снова осмелились выйти в лес. Они что‑то искали, разведчик предположил, что люди вышли на охоту. Это показалось нам правдоподобным – стадо мойли расположилось на пастбище совсем недалеко в лесу. Мне стало смешно оттого, что люди, намеревающиеся стать охотниками, уже превратились в добычу, сами об этом не подозревая…

* * *

Оставив большую часть оборудования – аккумуляторы, мощную коротковолновую рацию, ящики с патронами и гранатами, и оставив в лагере десять человек для охраны груза, охотники вышли на охоту. До восхода солнца осталось немногим больше двух часов. В лесу слышались крики ночных птиц, уханье сов, вылетевших на ночную охоту и пронзительный писк летучих мышей, стремительными тенями неслышно рассекающими ночное небо, преследующих насекомых. Ветер стих и солдаты, неслышно ступающие по влажной от густой росы земле, напоминали призраков, окутанных белесыми клочьями предрассветного тумана.

Солдаты передвигались так тихо, что довольным остался даже Норман. Две партии охотников, двигающие параллельно на расстоянии полутора километров друг от друга, захватывали стадо спящих «бизонов» в импровизированные «клещи», чтобы вскорости отрезать возможные пути бегства для лесных великанов. Пулеметчики занимали свои места в сотне метров от стада, чтобы по сигналу загонщиков, обрушить шквал огня на определенные заранее с помощью приборов ночного видения секторы обстрела. Разведчики с термовизорами ясно видели отсвечивающие красным цветом массивные тела лежащих на земле животных, поэтому особых проблем с определением целей ни у кого не возникло.

Ригби приказал соблюдать абсолютное молчание, охотники переговаривались друг с другом с помощью условных сигналов. Огонь было решено открыть только тогда, когда взойдет солнце и отпадет надобность использовать приборы ночного видения.

Наушник в левом ухе командира периодически попискивал сериями из двойных и тройных щелчков. Это группы загонщиков давали знать, что все в порядке, движение продолжается. С загонщиками ушли Деймонд Кард и Стив Кроуфорд, с командиром остались Норман и Илайджа. Они располагались выше по холму, следя по экранам термовизоров, как передвигаются группы охотников, окружающие стадо. В десяти метрах под ними занимали места пулеметные расчеты. Вскоре красные точки, изображающие людей на экранах потускнели и стали расплывчатыми – сказывалось расстояние. Ригби отложил термовизор и поднес к глазам инфракрасный бинокль.

Командир услышал, как Норман осторожно взвел затвор своего «маузера» и посмотрел на Илайджу, неподвижно лежащего рядом с ним. Можно было подумать, что молодой охотник просто спит, но это было не так: Чед видел, как блестят его глаза. Взгляд Илайджи был прикован к ничего не подозревающим животным, чье громкое сопение доносилось даже сюда, к подножию холма. «Бизоны» явно не чувствовали никакой опасности.

Ригби оставил возле себя Нормана, испытывая вполне понятные сомнения насчет выдержки вспыльчивого охотника. Илайджу он попросил остаться, потому что симпатизировал спокойному и рассудительному юноше и хотел, чтобы в трудную минуту с ним оказался настоящий специалист, а не азартный охотник.

Ригби осмотрел лес в бинокль и отложил его в сторону: с каждой минутой становилось светлей, солнце должно было уже скоро взойти.

В наушнике пискнуло три раза и после небольшой паузы – пять раз.

Ригби коснулся плеча Илайджи и тот придвинулся поближе.

– Загонщики уже вышли на позицию, – прошептал командир.

Юноша кивнул и знаками показал Норману, чтобы он приготовился. Чак кивнул и поудобнее прижал приклад к плечу. Ждать оставалось совсем недолго…

Между тем в лесу происходили странные вещи. Птицы умолкали, но не потому, что скоро должно было взойти солнце, а потому что к ночным теням спящих предрассветным сном деревьев присоединилось множество теней, сверкающих желтыми глазами. Лес наполнился неслышными для людского уха шорохами, не сулившими ничего хорошего для тех, кто осмелился потревожить тишину спящего леса звуками взводимых затворов и шорохом осторожно ступающих десантных ботинок…

Шесть щелчков – кольцо окружения замкнуто. До восхода солнца – пятнадцать минут…

Люди напоминают гномов, вышедших из своих пещер на просторы леса. Горбы их ранцев кажутся уродливыми в расступающихся сумерках, стволы их винтовок и пулеметов кажутся жалким вызовом могуществу вечного леса. Их запахи легко уловить – запахи металла и кожи, пота и страха, нетерпения и напряжения. Они еще не знают о черных тенях, окружающих их со всех сторон, подобно черному туману. Когда люди понимают, что они не одни здесь являются охотниками – уже слишком поздно.

Тяжесть двухсоткилограммовых тел придавливает людей к земле, сильные лапы, мощь которых можно сравнить лишь с силой сжатия мощного гидравлического пресса, в одно мгновение выбивают весь воздух из легких, не дают дышать, душат. Убивают. Тени с желтыми глазами внезапно появляются из‑под неподвижных теней предательских деревьев. Когти вспарывают податливую мягкость теплых человеческих тел, удары мускулистых лап ломают шейные позвонки загонщиков. Горячая кровь в один миг окрашивает темную землю, не привыкшую к подобной щедрости со стороны захватчиков.

Никто не успевает вскрикнуть – нападение слишком внезапно. Оружие бесполезно, зачастую его просто не успевают поднять, а не то чтобы нажать на спусковой крючок. Бесполезный и холодный металл равнодушно принимает капли и струи крови своих еще секунду назад живых владельцев. Металлу все равно, он мертвый. Так же, как и люди, не успевшие увидеть свет наступающего дня. Ни выстрела, ни крика. Только предсмертные хрипы и прерывающиеся стоны.

Волки не издают ни звука, люди тоже, но совсем по другой причине. Волки торжествуют, запах победы опьяняет их лучше любого вина. Запах умирающих людей – прекрасная приправа к их начавшемуся торжеству.

Лесные гиганты, оскалившие свои пасти в торжествующем вое, безнаказанно попирают темные тела, теперь уже окончательно и бесповоротно остывающие и мертвые. Пришло время волков…

Чед Ригби вздрагивает, но совсем не от холода. Волчий вой, вырывающийся из сотни звериных глоток, разрывает тишину и рвет ее на части. Эхо многократно усиливает этот нечеловеческий вопль, издеваясь над уже обреченными пришельцами. Этот вой сводит с ума, услышав этот вой, многие чувствуют, как мороз бежит по спине ледяными иглами. Сердца дают сбой, чтобы тут же забиться в ускоренном темпе, напоминающем гром боевых африканских барабанов. Мощный впрыск адреналина в кровь заставляет людские зрачки расшириться в ужасе, заставляет пальцы конвульсивно сжаться подобно пыточным тискам, завернутым до предела нетерпеливой рукой палача.

Командир вскакивает на ноги, выхватывая рацию из футляра на поясе:

– Загонщики, загонщики! Доложить обстановку!

Индивидуальные приборы связи, напоминающие наушники с тонким стебельком микрофона, пищат, подобно сверчкам, в уши своих мертвых хозяев. Оживают несколько раций, оставшихся настроенными на волну переговоров отряда. Голос командира снова и снова бесполезно повторяет:

– Загонщики, загонщики! – как навязчивую мантру, потерявшую силу.

Ему некому ответить: цепи охотников смяты, как трава под катком бетоноукладчика. Волки бегут плотными группами по трое, ежесекундно расправляясь с оставшимися в живых солдатами.

Мойли, чей сон так внезапно прервался от так хорошо знакомого им воя охотников планеты, названной людьми Лимбой, вскакивают с земли, как один хорошо слаженный организм. Инстинкт подсказывает только одно – бежать, бежать без оглядки, прочь от когтей и клыков, несущих смерть. Бежать, бежать!…

Ригби видит, как стадо «бизонов», еще секунду назад бывшее грубыми темными пятнами, усеявшими низину, поросшую густой травой, теперь становится сплошной черной ревущей стеной, летящей со скоростью пассажирского экспресса. Стена эта растет с каждой секундой, с каждым ударом замирающего сердца она приближается к нему и его отряду.

Впереди несутся быки, они ревут, как паровозы, с их губ слетают хлопья белой пены, позади – коровы и телята, хотя ни у кого сейчас не повернется язык назвать эту стремительную животную силу отдельными словами – «быки», «коровы», «телята». Эти понятия здесь так же неприемлемы, как курение во время молебна в храме. Нет «быков», «коров» и «телят» – есть черные торпеды на четырех мощных, как греческие колонны, ногах с раздвоенными копытами, из‑под которых летят комки взрытой земли. Просто одни торпеды больше размером, а другие поменьше – вот и вся разница.

Топот копыт сотрясает землю, как будто начинается землетрясение. Уже никто ничего не слышит, все происходит, как в немом кино. Ригби видит, как беззвучно стреляет по «бизонам» Норман, раз за разом четко передергивая затвор, как хладнокровно целится и стреляет молодой охотник, нежно, как к щеке любимой девушки, прижимаясь щекой к прикладу. Командир трясет парня за плечо и кричит в самое ухо:

– Отходим на вершину холма! Бежим!

Парень энергично кивает несколько раз, забрасывая винтовку за плечи – «понял, выполняю»! Его жилистые руки трясут Нормана, по‑прежнему лежащему на земле. Норман проворно вскакивает на ноги, его глаза уже все поняли.

Через несколько секунд стадо перепуганных животных сметет охотников у подножия холма так же легко, как перьевая метелка заботливой хозяйки сметает пыль с мебели. Ригби кричит в микрофон рации:

– Пулеметчикам – отступать! Всем отступать на холм, на вершину! Немедленно отходить!

Его не слышит никто – ни живые, ни мертвые, ни те, кто вот‑вот исчезнет под многотонной массой обезумевшего от страха стада. Пулеметчики стреляют по «бизонам», трассирующие пули огненными пунктирами расчеркивают черную стену. В стене появляются прорехи и дыры – мертвые животные, сраженные пулями на бегу, падают на землю, но это – секундная задержка и не более того. Оставшиеся в живых «бизоны» перепрыгивают через мертвые тела и продолжают на бешеной скорости нестись вперед. Их невозможно остановить. Огонь достигает ураганной плотности и тут же стихает, не слышно даже одиночных выстрелов.

Стадо сносит линию пулеметных расчетов за долю секунды. Вот только что Илайджа видел лежащих на земле пулеметчиков – а теперь их нет. Вместо них на земле – темные бесформенные пятна, напоминающие темные чернильные кляксы. «Бизоны» втоптали солдат в землю. Это – конец.

Стадо разделяется надвое – как река, огибающая утес посредине течения. Животные огибают холм с двух сторон и продолжают свой бег, оставив за собой пробитые пулями тела сородичей и растоптанные тела людей.

Все происходит в течение тридцати‑сорока секунд, всё настолько стремительно, что люди, взбежавшие на вершину, останавливаются на бегу и оглядываются назад, чтобы убедиться, что это не приснилось им в страшном сне. К сожалению, гибель людей под копытами «бизонов» – правда и правда ужасная. Но на этом кошмар не заканчивается.

Люди снова слышат волчий вой, теперь это уже не победный вой, в нем слышатся иные нотки. Вой переходит в громкое рычание с повторяющимися фразами, похожими на собачий лай. Снова слышится вой, ему отвечают слева и справа от холма, через несколько секунд вой слышится уже за спинами людей у подножия холма. Чак Норман, Илайджа Аттертон и Чед Ригби с ужасом смотрят друг на друга, понимая, что они окружены и им не уйти.

А над всем этим поднимается солнце, безжалостно и равнодушно освещая тела погибших солдат. Над засыхающими лужицами крови лениво кружат мухи. Для них жизнь еще продолжается…

* * *

…Все прошло как нельзя лучше. Приблизившись к людям, покинувшим место своего ночлега, мы поняли, что они окружают стадо мойли. Дав им растянуться двумя длинными цепочками, мы бесшумно следовали за ними в тумане, скрытые мраком.

Лес приветствовал нас. Ветра не было, но деревья все же шептали на своем древнем языке слова приветствия и одобрения. Травы стелились к нашим ногам, как льнут дети к теплому телу матери. Травы скрывали наши следы, деревья прятали нас в своей тени, даже птицы умолкли, не желая выдавать нас криками. Солнце как будто замедлило свой неумолимый ход, чтобы дать нам время. Туман обнимал нас мягкими влажными лапами, застилая людям взгляд.

Мы напали все одновременно, каждый из сотни моих охотников выбрал свою жертву и наше нападение было подобно удару молнии. Мы были опытными воинами, я щедро поделился со своими братьями своим опытом по части строения человеческих тел, и я увидел, как они усвоили мои уроки.

Люди умирали в неведении того, что их убило. Многие даже не успели испугаться – мы не услышали того одновременно тошнотворного и одуряющего запаха человеческого страха, от которого я уже успел отвыкнуть. Мы убивали их так же легко, как муравьев. С каждым укусом, с каждым рывком челюстей, каждым взмахом и ударом я видел, как мои умершие дети строго смотрят на меня.

И я шептал им, а вовсе не этим двуногим: «Вот, смотрите. Это все для вас. Теперь вы можете быть спокойны, теперь ваш отец наконец‑то сделал то, что давно было пора сделать. Дети мои – я приношу вам жертву, щедро сдобренную кровью». Я шептал и мне становилось легче. Теперь злобные зубы демонов в моей голове, ежесекундно грызшие меня, прекратили свою изощренную пытку.

С каждой смертью, с каждым их предсмертным вздохом, я становился сильнее. Восхитительное спокойствие, подобно теплой волне, поднималось во мне всё выше и выше. Я чувствовал себя исполняющим чужую справедливую волю послушным существом, не отдающим себе отчета в том, что такое зло и что такое добро, что есть свет и тьма, жизнь и смерть. Иногда я как будто бы смотрел на себя со стороны: «Неужели это я, это я вот сейчас ударил чужака, неужели это мои когти наносят эти рваные брызжущие кровью раны, неужели в мой язык ощущает металлический вкус и тепло чужой крови?», думал я и с некоторым удивлением отвечал, сам себе: «Да, это я».

Опьянение битвой – страшная вещь. Она подобна укусу летучей мыши‑вампира с южных земель (подобные твари изредка залетают в наши леса, но не живут долго – зимний холод быстро приканчивает их). Сначала ты ничего не чувствуешь, затем тебе становится тепло и хорошо, ты становишься ленивым и неповоротливым – так начинает действовать яд в их слюне. Затем – резкая смена ощущений. Из теплой воды ты попадаешь в глубокую ледяную яму. Тебя бьет озноб, лихорадка сотрясает твое тело до самого последнего волоска – сказывается потеря крови.

Также и в бою – ты теряешь рассудок. Враг слаб, его оружие бесполезно против тебя в темноте. Он слеп – ты зряч, он жертва – ты охотник, он крыса – ты волк. Твои удары достигают цели с опьяняющей быстротой и легкостью, ты многократно превосходишь врага по силе. Ты чувствуешь себя всемогущим, нет никого равного тебе, ты – выше всех.

Этот момент наиболее опасен – ты рискуешь потерять бдительность и здравый смысл. К сожалению, в нас, сейрах, слишком много осталось от животных.

От наших предков мы знали, кем мы были до того, как злые боги в нас вложили разум и стремление убивать. Мы были обыкновенными животными, как те же олени или мойли. Хозяева выбрали нас за нашу жестокость и сделали нас своими послушными рабами, но мы не забыли ни кем мы были, ни кем мы стали.

Как бы мы не ненавидели наших создателей, мы, все же, были благодарны им за этот бесценный дар – разум. Мы дорого заплатили за этот подарок – мы гибли в бессмысленных войнах, мы убивали, как лишенные разума бешеные хищники, но мы смогли сберечь в себе ту единственно ценную искру, свойственную любому живому существу – стремление быть свободными. За свободу мы заплатили вдвойне – половина из нас погибла в войне с нашими бывшими создателями, но это казалось нам достойной платой за право жить свободно.

Люди совершили ту же ошибку, что и наши бывшие создатели – они приравняли нас к животным. А мы – не звери, хотя звериного в нас больше, чем разумного.

Этого я боюсь больше всего – что зверь во мне победит. Мне страшно от этого каждый раз, когда я схватываюсь с людьми. Каждый раз я боюсь за свой усталый и исстрадавшийся по мертвым детям разум. Каждый раз моя жажда мести пересиливает слабые голоски, похожие, наверное, на голос моего неродившегося внука. Эти голоса шепчут мне, перекрикивая рев крови: «Остановись, подумай, оставь месть. Может быть, люди ошибаются, принимая тебя за зверя? Может, их агрессия – просто плод невежества и незнания? Может, они не понимали того, что они творят, неся смерть твоему народу?»

К сожалению, эти голоса еще не набрали силу. Я все‑таки – зверь, сохраняющий рассудок, балансирующий на грани безумия, лишь усилием воли…

* * *

– Черт меня побери, черт меня побери, – шептал Чак Норман, глядя в бинокль Ригби.

– Ты видишь их, Чак? – спросил Илайджа, рассматривая окрестности в оптический прицел.

– Они там – под деревьями, – буркнул Чак, – я вижу только, как мелькают тени, но это они, клянусь.

– Рация осталась в лагере, – тихо сказал Чед Ригби, – а лагерь в пятнадцати метрах внизу, – он указал на заросли кустарника у подножия холма.

– С таким же успехом можно было сказать, что рация осталась в Башне, – проворчал Норман. – Может, рискнуть и спуститься?

– Не советую, – ответил Ригби, – я даже без бинокля вижу, что в зарослях – волки. Не один десяток волков, если быть точным.

– Дерьмо, дерьмо, дерьмо! – вскричал Чак, ударив кулаком о землю.

– Сколько у тебя патронов, парень? – спросил Ригби.

– Пять в магазине и еще сорок в патронташе, – ответил Илайджа, тщательно пересчитав каждый патрон.

– Чак?

– Примерно столько же, – справившись с дрожью в руках, Чак Норман, аккуратно вложил бинокль в футляр и передал его командиру. – А у тебя, Чед? Теперь ведь можно называть тебя Чед?

– Конечно, можно, – усмехнулся солдат, – какие уж тут теперь церемонии. У меня неполная обойма, еще семь рожков к «М‑16» и две гранаты.

– Запасливый у нас командир, – проворчал Норман, окончательно успокоившись, – жаль только, что у тебя нет обратного билета домой на ближайший самолет.

– Извини, Чак, все билеты проданы, полный аншлаг, – Чед указал на мелькнувшее в зарослях черное тело.

– Какие будут предложения, помимо того, чтобы застрелиться? – спросил Норман.

– Надо держать оборону на вершине холма, – сказал Илайджа. – Собрать побольше хвороста, разложить вокруг центрального костра и сидеть спина к спине. Может быть, отобьемся.

– Вот именно – может быть. Чед, через сколько времени на базе встревожатся, что мы не выходим на связь? – спросил Чак.

– Если мы пропустим два сеанса связи подряд, тогда они сами начнут нас вызывать. Не дождавшись ответа, они, скорее всего, вышлют на помощь отряд Фапгера. Часов восемь‑десять – пропущенные сеансы, еще два часа на раскачку, итого – двенадцать часов.

– Сейчас уже – восемь утра, – сказал Норман, – плюс двенадцать, значит, шесть часов вечера. Вряд ли они отправят отряд на ночь глядя, правильно?

– Правильно.

– Значит, нам всем – крышка. К утру волки от нас ни одной целой косточки не оставят. Смешно, – рассмеялся Чак.

– Что смешно? – спросил Чед.

– Послезавтра мы станем волчьими какашками, вот что смешно, командир, – несколько раз истерически хихикнул охотник и замолчал, с силой дернув себя за волосы.

– Ну, если других предложений нет, то вы идете собирать дрова для костра, а я подготовлю позицию, – сказал Ригби, пристально глядя на Нормана.

– Как ты, Чак? – спросил Илайджа.

– Никак, – проворчал тот в ответ, поднимаясь на ноги, – просто обидно до чертиков, что я, охотник, стал тем, на кого охотятся.

Илайджа промолчал: говорить не хотелось. Он почему‑то чувствовал, что предал свою семью: ведь он обещал вернуться, что теперь казалось неосуществимой мечтой…

Иногда люди жалеют, что у них нет крыльев. Действительно, как не завидовать птицам, глядя на то, как они, без особых усилий, пролетают огромные территории, оставляя под крылом медленно проплывающую землю, с высоты полета похожую на зеленую скатерть. Птицам нет дела до того, что внизу. Им незнакомы страх и отчаяние, тоска и грусть. Им всё равно.

Один из людей, оставшихся в живых, с тоской смотрит на птиц, величественно парящих в высоте, то поднимаясь, то опускаясь в потоках воздуха. Ему хочется стать птицей и вернуться назад, домой, к брату, сестре, племяннику и матери. Он на миг представляет себе, как же это, должно быть, прекрасно – оторваться от земли, взмахнуть крыльями изо всех сил и лететь до тех пор, пока хватит сил.

Если бы он был птицей, то, взлетая с плоской, как обеденный стол, вершины холма, он бы увидел то, что ему бы не понравилось.

Он увидел бы волков, лежащих в тени колючих высоких кустов, ожидающих, когда же зайдет солнце. Некоторые волки встают с земли, потягиваются, разминая затекшие мускулы, и снова ложатся на землю – им некуда спешить.

Если бы он поднялся еще повыше в небо, он увидел бы, как стая лакомится мясом убитых людьми «бизонов», выбирая самые лучшие жирные куски мяса на брюхе и боках. Увидел бы трупы солдат и бесполезное оружие, валяющееся в беспорядке. Увидел бы, как молодой трехлетний волк, удобно развалившийся на земле на том месте, где вчера люди устроили свой лагерь, с интересом смотрит на трещащую голосом Майкла Фапгера коротковолновую радиостанцию: "Отряд "А", ответьте базе! Отряд "А", ответьте базе! Черт, да что вы там, заснули, что ли?! Отряд "А", ответьте базе! Прием".