Текст книги "Кукурузные человечки"

Автор книги: Вадим Чирков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Чирков Вадим Алексеевич
Кукурузные человечки

Фантастическая повесть для детей среднего школьного врозраста

Книга первая

2006 год

Утра были прекрасны.

Сначала пел петух. Потом блеяла коза. А после козы раздавался человеческий голос:

–Пантелеева! – Это кричал художник Кубик. – Нинон! Ты готова?

–Дай собраться, Поспешай! – ворчливо отвечала Нинка. – Вот Торопа так Торопа! И куда лететь сломя голову в такую рань?

–Рассвет же уйдет! – кричал Кубик. – Все краски коровы языком слижут! Давай быстрее!

–Мне бы твои заботы, – доносилось из-за забора, где Нинка чем-то копотливо занималась. – За краски он беспокоится. Этот рассвет уйдет, другой придет. Никуда твои краски не денутся.

Кубик не то смирялся, не то входил во вкус разговора. Он, догадывался Славик, усаживался на ступеньки крыльца.

–Но ведь каждый день неповторим! – бросал Нинке художник.

–Такое выдумаешь! – откликалась та. – Дней-то впереди хоть отбавляй. А одинаковые! Как платья в магазине. Еще надоедят. Мне вот уже надоели.

–Художникам их всегда не хватает!

–А ты на ферму иди работать.

Нинка в разговоре в точности повторяла свою бабушку, Евдокимовну.

Кубик на крылечке ерзал, старенькое крыльцо под ним скрипело.

Тут, наверно, Нинка какое-то свое дело – обувание или одевание – заканчивала, потому что над обоими дворами раздавалось знакомое Евдокимовнино:

–Иисусе Христе! Чего расселся-то? Люди уже все дела посделали, а он сиднем сидит! – Так бабушка жучила, когда было надо, семилетнюю внучку, а сейчас Нинка повернула это оружие против Кубика. – Ой, восподи! – наверняка всплескивала она руками. – Да никакие слова его не берут! Неуж художники все такие?! Отвязывай козу, да пошли. Ящик-то ящик свой не забудь!

Славик окончательно просыпался и садился в постели. Выглядывал в окно. Над забором, разделяющим два двора, плыла улыбающаяся голова художника Кубика. Маленькой Нинки не было видно, но Славик знал, что она идет впереди.

Нинка была первой знакомой Славика Стрельцова в селе Егоровка. Когда они с бабушкой подходили к дому с чемоданом и двумя сумками, набитыми колбасой, сыром, консервами и прочим, Нинка выбежала навстречу, будто ждала их появления. Взяла у бабушки сумку (другую за лямку помогал нести Славик) и потащила, держа на животе.

–Надо было мне взять горбок да и и побежать на остановку-то, – проговорила она пыхтя. – Эку тяжелень сколь-знает-сколько перли.

–Что такое горбок? – спросил Славик у бабушки шепотом.

–Горбок? – Полина Андреевна ракраснелась и чемодан тащила еле-еле. – Дак ведь это коромысло. У нас его горбком называют. Слава те, господи, дошли-доехали!

Славик стал оглядываться. Он в деревне у бабушки гостил, но давно, с тех пор все изменилось.

–Узнаешь? – спросила бабушка, заметив его взгляд. – С крылечка-то, помнишь, оступился да свалился? Реву было!.. И коровы боялся – у меня тогда корова жила. Она головой от мух махнет, а ты в плач. .

–А где сейчас корова? – спросил Славик.

–Где? Да нигде. Сил-то с ней возиться у меня уже нет. А уж какая хорошая была! Меня как сестру любила.

Нинку интересовали сумки.

–А это что, бабушка? – Она ткнула в кулек сверху.

–Это? Конфеты. Возьми, угостись, отведай городских сладостей.

Нинка искоса глянула на Славика и достала конфету. Развернула, нарядную обертку спрятала в кармашек платья, откусила.

–С орешками, – сказала она, – вку-у-усная!

Вот и дом, вот и двор.

За домом был длинный серый сарай, дверь висела на одной нижней петле, за сараем – огород, над которым фонарями сияли штук пять подсолнухов, за огородом – далеко – купа деревьев. Там, вспомнил Славик, бежала узенькая, с чистой водой и песчаными берегами, речка.

Настроение до мысли о речке у Славика было, скажем честно, неважное. Дорога оказалась трудной: долгая езда в поезде, потом душный и тряский автобус. Да и двор поразил его своей дряхлостью: крыльцо разъезжалось, сарай готов был развалиться. Но стоило ему вспомнить речку с прозрачной до дна водой, в которой шныряли туда-сюда рыбки, и песчаные ласковые берега, как сразу стало легче.

–А у нас художник живет, – неизвестно кому сказала девочка. Лизнула остаток конфеты, сунула в рот. – Фамилия смешная – Кубик. Бородатый, как поп Мы с ним на итюды ходим. Я впереди иду, он за мной, а за ним коза Манька.

–Из города художник, – добавила бабушка, заметив, что внук погрустнел, оглядывая двор, – одни консервы ест. А дом-то мой, – сказала она чуть не с обидой, – хоть и старый, зато теплый, как валенок. Он и разговаривать за сто лет научился: скрип да скрип, не унывай, мол, Андреевна, мы еще поживем.

–А почему коза за ним, а не за тобой? – впервые обратился Славик к девчонке.

–Да ведь коза-то не моя, его! – Нинка наконец проглотила конфету. – Он ее на веревке тащит.

–Чья коза? – не поверил Славик.

–Художника, кого же еще!

Бабушка ступила на крыльцо, поклажу внесли в дом. Там Полина Андреевна, не передохнув, начала готовить обед, а Славику и Нинке было предложено побыть во дворе.

–А мальчишки тут есть? – спросил Славик, спустившись с крыльца и все еще прямо на девчонку не глядя.

–Есть, да все такие противные. Фулюганят, у тети Лиды цыпленка украли и на костре испекли. Дерутся, ты с ними не дружись, они тебя дразнить будут.

–За что?

–Ну... – замялась Нинка. – У тебя других штанов нет?

–Других? – Славик оглядел себя. Он был в новеньких джинсах с подтяжками и в джинсовой же жокейке с вышитой надписью Rifle. – А в чем дело?

–Ну... – снова протянула Нинка. – Ты очень уж... расфуфыренный. Они тебя знаешь как прозовут?

–Как?

–Джонни Вокер. Одного такого уже прозвали.

Здесь нужно объяснить, почему Славик оказался и в деревне, и в новеньких джинсах. В этот же день, когда он сошел с автобуса в Егоровке, его родители летели на самолете, взявшем курс на Японию. Они отправились туда в турпоездку. Ах так, сказал разобиженный Славик своим родителям два дня назад, вы, значит, в Японию, а я – в деревню? Да еще в какую-то староверческую! Хоть и к бабушке. Тогда покупайте мне новые джинсы! И не любые, а "Versace"! Да, да! Вам – Япония, мне – "Versace"!

–Есть у меня старые, – растерянно ответил на Нинкин вопрос Славик. – А они сами во что одеваются?

–Кто во что, лишь бы подранее. Мы в догонялки на дереве играем – попробуй-ка в новом! Или боремся. А воду – огород поливать – поноси-ка! Нет, в новом нельзя, – заключила Нинка, – вот ты и переоденься. Сразу тебе скажут: "Ты что, думаешь – твой город лучше?"

–Ничего я не думаю! – взъерепенился Славик. – У меня каникулы, я к бабушке приехал!

–Играть-то тебе все равно с кем-то надо будет, – рассудительно, по-взрослому даже, произнесла Нинка, – вот ты и переоденься.

–А если я не хочу? А если я так привык?

Настроение у Славика опять испортилось.Да так, что захотелось и заплакать, и уехать домой. Но дома никого не было, папа с мамой уже ходят, наверно, возле императорского дворца.

До него только сейчас дошло, какую свинью подложили ему родители, отправив в деревню. Что он будет здесь делать? Слушать бабкины разговоры да скрип избы? Они будут расхаживать по Японии, осматривать храмы, таращиться на знаменитую гору Фудзи, фотографироать налево и направо, а здесь на улицу выйти и то нельзя – назовут Джонни Уокером! Ну и пусть. Ни разу он не наденет старые брюки, а специалаьно будет ходить в новых. И ни с кем не заговорит. Нужны они ему! В догонялки на деревьях играют! Как обезьяны! Борются на траве! И игры у них наверняка прошлого века. Примитив! Да он и слова никому из них не скажет. Подумаешь, две недели! Он может хоть год молчать. И домой вернется, ничего не будет рассказывать, и слушать ничего об их дурацкой Японии не станет!

Бабушка выглянула из сеней, позвала:

–Славик, Нина! Идите в дом, обедать будем. Я на скорую руку кое-что приготовила. Нина городских кушаний отведает.

–Я не хочу, – отвернулся Славик.

–У меня и огурчики прямо с огорода есть. И помидоры...

–Я не хочу есть! – отчеканил Славик.

–Да что случилось-то? – удивилась бабушка. – Голова, что ли, разболелась?

Нинка почему-то отступила от Славика на шаг.

–А? – бабушка вышла на крыльцо. – Растрясло тебя в автобусе?

Нинка сделала еще шаг назад и с безопасного расстояния объявила диагноз:

–Угорела барыня в нетопленой горнице: не дадут – просит, а дадут – бросит! – И разъяснила пословицу: – Ему, видать, вожжа под хвост попала.

Славик и в самом деле по-лошадиному дернул ногой и взрыл под собой землю. Когда про тебя кто-то точно говорит, это в первую минуту ох как не по нутру. Он даже не нашелся, что ответить, но решил на Нинку уничтожающе посмотреть. Повернулся к ней и увидел... что какой-то бородатый дядька в старых джинсах и выцветшей красной рубахе отворяет их калитку.

–Ба-а-а, – покатился дядькин бас по двору, – наконец-то еще один! Здоров, здоров, мужик! – Он шел, издалека протягивая руку Славику, шел не спеша, всем своим видом показывая, что встрече рад необыкновенно, и встреча эта должна быть торжественна.

Рука Славика оказалась в теплой и сухой руке краснорубашечника, тот даже коснулся его щеки колючей, как еж, бородой.

–Полина Андреевна, мой нижайший! – дядька церемонно поклонился. – Нинон – и тебе поклон! Ты чего со мной сегодня не пошла?

–Только у меня и дела, что с художниками по лугам шастать! – отрезала Нинка. – Будто у меня других забот нет!

–Ах да, запамятовал! Ты должна была сегодня голову помыть, спеть песенку по поводу чистых волос, глядясь в зеркало, куклу переодеть... Рад тебе, мужчина, – художник положил руку на Славикино плечо. – Видишь, в каком я окружении? Теперь нас двое, теперь мы себя в обиду не дадим.

–Ой уж, ой уж! – сказала Нинка. – Будто кто тебя здесь обижал!

–Еще сколько раз. Здесь со мной, – пожаловался он Славику, – не здороваются, чуть что, фыркают, об этюдах говорят плохо, насчет моей козы хихикают, бороду не признают, пальцем в нее тычут. Ты ведь этого не будешь делать?

–Не буду, – неожиданно для себя сказал Славик (до этого он дал себе клятву не открывать рта все две недели).

–И краски просить не будешь?

–Зачем они мне?

–А по вечерам будешь ко мне приходить?

–Буду, – сказал Славик, чувствуя, что деревня начинает ему нравиться, а Япония еще не самое заманчивое место на земле. – Вас как зовут?

–Кубик его зовут, – вмешалась Нинка, – это у него фамилия такая. – И добавила мстительно: – А я тебе, раз ты такой, позировать больше не буду.

–Какой это я? – озадачился художник.

–Какой, какой! – передразнила Нинка. – Вредный – вот какой!

–Вот те на! Значит, быть даже в малой степени справедливым, по-твоему, быть вредным?

–Вредный, вредный! – повторила Нинка. – На меня ябедничаешь. А еще взрослый! – Она повернулась к красной рубашке спиной.

–Теперь ты понял, друг мой, что такое женщина? – вздохнув, обратился художник к Славику.

–Ты только его не учи, – немедленно забеспокоилась Нинка, – он сам во всем разберется. Ишь, какой шустрый!

–Есть только один способ прийти к согласию, – сказал дядя Витя, – это пообедать за одним столом.

–Дак я о чем и говорю, – подхватила бабушка. До сих пор она не сказала ни слова, только переводила глаза с одного говорящего на другого, а губы ее шевелились: она, видно, вставляла в разговор какие-то неслышные словечки. – Я ведь тоже говорю, что обедать пора.

–Пора! – рявкнул художник. – Самое время! Где раскинем скатерть?

–Я у себя уже раскинула, – сказала бабушка, – так что милости просим.

–Что-нибудь с собой принести? – спросил Кубик

–Все у нас нынче есть. Мы только что из города. – И бабушка стала распоряжаться: – Руки мыть, Славик. И переоденься, пыльное-то сними.

На стол было подано: сыр, колбасу, печеночный паштет в банке, пупырчатые зеленые огурчики, зеленый лук, помидоры, яичницу на огромной, с велосипедное колесо, сковороде, черный городской хлеб с тмином...

Потом пили чай с тортом и конфетами. Разговор перескакивал с одного на другое, как кузнечик с цветка на высокую травину, поэтому пересказывать его не будем. Гораздо легче перечислить, о чем за этот час не было сказано ни слова. Ну так вот, не говорили за столом ни об Америке и ее президенте, ни о выставке живописи в Москве в Манеже, ни о Японии или каких-то других странах или местах, где могло быть лучше, чем здесь.

Здесь, за длинным деревянным столом, на котором остались зарубки и царапины, должно быть, столетней давности (обед обошелся без скатерти, да и не было в ней надобности), здесь, рядом с громадиной-печью, могущей накормить две дюжины человек, здесь, где бревенчате стены впитали в себя запахи обедов за целый век, и помнили, наверно, все разговоры, здесь сегодня было лучше всего. И не знаю, чем это можно объяснить. Может быть, сам деревянный стол с зарубками стал этому причиной. Может быть, яичница на большой сковороде. Может быть, бабушкина радость оттого, что дом снова полон людьми. Может, всякие веселые словечки художника, которыми он посыпал каждое кушанье, как бабушка посыпала зеленым луком яичницу. Может быть, куриные переговоры за окном... Может быть... но и всего этого, по-моему, вполне достаточно для хорошего настроения!

Деревенские мальчишки

К концу обеда, – а он затянулся, – бабушка раззевалась.

–Умаяла старую дорога, – извинялась она, – вы на меня внимания не обращайте.

Художник предложил убрать со стола вместе – так и сделали, и вся работа: посуду помыли и раставили по местам, продукты спрятали в холодильник, стол вытерли, пол подмели – заняла каких-то пятнадцать минут. Полина Андреевна совалсь помочь, но ее отстранили, и она ушла, зевая и продолжая извнияться, в комнату (ее от усталости даже пошатывало).

Трое вышли во двор.

–Пойдемте ко мне, – предложил Кубик. – Или, может, вы решили прогуляться?

–Я сперва пройдусь, – ответил Славик. – Я здесь сколько уже лет не был.

–Надо, надо вспомнить молодость, – согласился художник. – А после прошу ко мне.

Славик был в старых джинсах и без жокейки. Они с Нинкой пошли по улице. Шестичасовое солнце, все еще жаркое, било в глаза.

Только они сделали первые двадцать шагов, мимо проехал маленький мальчишка на большом велосипеде. Ехал он стоя, просунув правую ногу сквозь раму. Мальчишка все время оглядывался.

–Ну и во что вы здесь играете? – спросил Славик, провожая взглядом велосипедиста, напомнившего ему циркового наездника, который проделывает чудеса на скачущей лощади.

–Ого! – ответила Нинка. – Всю жизнь играть будешь, и всех игр не переиграешь!

–Ого! – ответил Славик. – Ого, как ты врешь!

Нинка остановилась.

–Я вру? Не веришь, да? Тогда считай!

Славик тоже остановился.

–Считаю.

–"Баба, баба, дай огня!" – раз?

–Раз.

–"Гуца-муца попугай!" – два? "Охотники и гуси" – три? "Выбивала" – четыре? "Однорукий капитан" – пять? А салочки, а жмурки? А валяндбол? (Так Нинка и сказала: валяндбол). А палочка-выручалочка? А чехарда? А "Черти бегали по школе"? А "Коло-коло-стоп-точка"? Штук двадцать уже есть?

–Одиннадцать, – сказал Славик.

–Я тебе, если хочешь, целых сто насчитаю

–Нужны они мне! Это все девчоночьи игры.

–А что, если девчоночьи, так сразу и плохие? Мальчишки с нами тоже играют.

–Да? Играют? Вот в это? – И Славик, дразня, проговорил:

Черти бегали по школе

И считали этажи:

Раз-два-три-четыре,

Умножаем на четыре,

Делим-делим пополам -

Получается "мадам"!

Он при этом подпрыгивал в такт считалке, а при слове "мадам" прыгнул повыше, раскорячил ноги, скорчил рожу, будто выпил горькое лекарство, и, приземлившись, спросил:

–Скажешь, еще, что и мы в такие игры играем?

–А откуда ты знаешь считалку? Не играл бы, не знал бы! Ага! Ага! – Нинка, как и час назад, отскочила на шаг.

Славик выпрямился.

–Знаю, потому что память хорошая. Иду мимо девчонок, слышу ихние считалки и запоминаю. Я Пушкина чуть не всего знаю. Хочешь, прочитаю?

–Потом, – сказала Нинка, – не до Пушкина сейчас. Вон ребята к нам идут.

Навстречу им неторопливо шли четверо мальчишек. Тот кроха с велосипедом успел вернуться, он вел машину, как коня, за шею, и что-то горячо доказывал троим, показывая пальцем на Славика.

–Они драться любят, – предупредила Нинка.

–Не беспокойся, – ответил Славик, – я и сам... – Шаг он не замедлил, но с удовольствием шел бы потише, потому что ноги вдруг стали плохо его слушаться.

И вот две группы сблизились и остановились. Помолчали, разглядывая друг дружку. Старший из тройки, он был выше, начал так:

–Ты чего Нинку дразнишь? Думаешь, если городской, так тебе все можно?

Слова ответа выговорилсь сами собой:

–Ничего я не думаю. При чем тут го...

–Думает, думает! – закричал велосипедист. – Подержи, – он подвинул велосипед соседу. – Он вот так ее дразнил! – Встал раскорякой, скорчил рожу и попрыгал – короче, повторил Славика. – Вот как он Нинку дразнил!

Двое, глянув на позу велосипедиста, – а тот еще и приврал, высунул язык, – перевели суровые взгляды на Славика.

Нинка вышла вперед.

–Никого он не дразнил, – сказала она.– Ты, Юрчик, всегда все путаешь. Он мне показывал, как в одну игру играют.

–Я путаю?! – заверещал велосипедист Юрчик, закрыв глаза, как певец, который берет высокую ноту. – Я путаю?! Я специально на него смотрел! Он тебя дразнил, а ты злилась – я на тебя тоже специально смотрел! Он, знаете, в какой фуре сюда приехал? – Юрчик повернулся к товарищам. – вот в какой! – И показал рукой величину примерно полуметрового козырька. – Он думает, что если он городской, так ему все можно! – горько заключил Юрчик и с надеждой посмотрел на троих, обдумывающих эту сложную ситуацию.

–Только попробуй, Генка, – предупредила старшего Нинка. – Я твоей маме все расскажу. А ты, Юрчик, только подзуживать и умеешь!

Женская защита Славика устыдила, и он решил высказаться, несмотря ни на что.

–Уже и по улице нульзя пройти. – Но собственный голос показался ему незнакомым, и он сделал его погромче: – Подумаешь, хозяева!

–Хозяева, – немедленно подхватил Генка. – Хозяева. А ты думал, кто?

–Если хозяева, – рисковал и дальше Славик, – почему у вас мусора везде столько? – Он показал на грязный ком оберточной бумаги в канаве, разбитую бутылку и пустую сигаретную пачку.

Генка посмотрел на мусор и не остался в долгу:

–Потому что его такие, как ты, бросают!

–Он нас еще учит! – снова заверещал Юрчик, от возбуждения раскачивая велосипед. – Вы слышите – он нас учит!

Старший на этот раз подстрекателя Юрчика послушался и сделал шаг вперед.

Славик отступил, но предупредил:

–Я знаю каратэ, так что поосторожнее.

Генка не испугался и сделал еще шаг.

Славик снова отступил, согнулся и выставил руки так, как он видел у Брюса Ли по телевидению.

–Каратист, – добавил он, – один с семерыми может справиться.

–Дай ему раза, Генка! – завопил Юрчик. – Дай ему раза!

Нинка бросилась на Генку, вслепую молотя его кулачками.

–Фулюган! – кричала она. – Бандит! Он же в гости к нам приехал! А ты на него драться!

Генка стал отступать.

–Чего ты, – ворчал он, пытаясь схватить мелькающие перед его носом Нинкины руки. – Вот кошка! – Поймал наконец, но Нинка стала лупить его ногами, не переставая ругаться:

–Уходи – отсюда – архаровец – тоже – мне – хозяин – выискался!!!

–Пошли, ребята! – Генка отпустил Нинкины руки и отскочил от девчонки. – С ней только свяжись! Слышь! – крикнул он Славику. – Ты, значит, каратист, и с семерыми можешь справиться?

–Справлюсь! – огрызнулся Славик .

–Ну, мы с тобой еще встретимся. Посмотрим на твое городское каратэ. К тебе в гости как раз всемером и придем!

–Приходите, – согласился Славик, – я гостеприимный.

–Договорились.

И обе, уже враждующие, группы повернулись в разные стороны. Сделав несколько шагов, Славик обернулся и увидел, что зловредный Юрчик показывает ему кулак. Славик показал ему свой.

–Джонни Вокер! – крикнул Юрчик. – Слышь? Джонни Вокер!

Вот каким получилось первое знакомство Славика с деревенскими мальчишками. Ну а что будет дальше, посмотрим...

Художник Кубик

В этот же вечер Славик попал к художнику в гости и с той поры стал бывать у него часто.

Кубик купил у Нинкиной бабушки Евдокимовны полдома и приезжал в деревню каждое лето. Комната его была заставлена холстами и пахла красками. В старых глиняных кувшинах, которые он собирал по всему селу, стояли букеты из мордовника, чертополоха и ворсянки. В одном углу были собраны старые иконы – их повыпрашивала у знакомых для художника Нинкина бабушка.

Еду Кубик готовил на маленькой туристской газовой плитке, привезенной из города вместе с баллончиком сжатого газа.Но иногда он варил картошку или подогревал консервы на тагане во дворе, сидя перед ним сгорбившись и покуривая, нарушая неподвижность только для того, чтобы подкинуть в огонь очередную щепку.

Над картинами Кубика Славик задумывался. На них понятный пятикласснику мир – дома, луг, стожок сена, купа деревьев у речки превращался в цветовые патна. В странный набор цветовых пятен, только отдаленно напомнающий природу. К тому же цвета на картинах Кубика было гораздо больше, чем в натуре, и Славику казалось, что Егоровка чем-то его не устраивает и он от себя добавляет ей красок. Один раз, разглядывая холст, Славик подумал, что это еще не картина, а только заготовка, и спросил:

–Вы, дядя Витя, дома всё дорисовываете?

–Во-первых, не дорисовываю, а дописываю, – механически поправил Кубик, – а во-вторых, эта вещичка уже готова.

–Готова? – удивился Славик. – Эта?!

На полотне была сумятица зеленых, сиреневых и синих пятен, от него веяло каким-то необъяснимым холодком.

–Разве нет? Ты вглядись. Здесь я встретился с лугом и рекой ранним-ранним утром.

Славик вгляделся и поежился. На картину это не было похоже, но чем больше он смотрел, тем знобче ему становилось. Словно он шел ранним утром – такое было с ним, может раз или два – по высокой росистой траве к реке.

Славик оглянулся. Художник стоял скрестив руки на груди и смотрел на свой холст. Наверно, он видел его совсем не так, как гость.

Оба тогда долго смотрели на картину, но знобкость, которую Славик почувствовал вначале, больше не появлялась, а мазки так и не стали лугом, рекой, сизым туманом.

Во дворе у Кубика жила коза Манька. С ней он ходл на этюды, бродил по лугу, у речки и в лесу. Коза была упрямая, урямство налетало на нее неожиданно. То она не хотела идти на этюды, то упиралась по дороге домой. В один из таких моментов и увидел Славик неразлучную пару.

Посмотреть этот театр позвала его Нинка. Она возникла над забором и оторвала соседа от ужина:

–Иди смотреть, как Кубик козу тащит!

Славик вышел на улицу. Художник с козой занимались перетягиванием каната. Рогатая упиралась в землю всеми четырьмя ногами, Кубик – двумя.

–Умоляю вас, ваша Рогатость, не противьтесь! – причитал Кубик. – Ну что вам стоит сделать несколько шагов! О, черт! Да ты ослица, а не коза! Ваша Бодливость, ну будьте чуть поумней...

Странную пару сопровождала тройка мальчишек. Они сперва хохотали, хватаясь за деревья на обочине, чтобы не упасть. Потом Генка не выдержал и посоветовал художнику взять палку.

–Что ты, что ты, Гена! – ответил Кубик. – Меня с Манькой связывает нежная дружба. Это у нас с ней простая размолвка. Лучше помогли бы.

–Ваша Серость, – обернулся художник к козе. – Ведь есть же предел терпению. Р-р-р! – оскалил он зубы. – Я тебя съем!

Трое мальчишек уперлись в козий зад, как в машину, и стали толкать рогатую по направлению к дому Кубика. Сам он пошел впереди, впрягшись в свою козу, как репинский бурлак. Славик к этому времени держал у ее носа кусок хлеба.

Так, впятером, они и завели неуступчивую животину во двор и там привязали к сараю. Коза преспокойно откушала Славикиного хлеба...

Коза Кубика была, конечно, загадкой – вернее, то, что он с ней связался, и деревенские женщины предположили, что художник чем-то болен и отпаивается козьим молоком. Но бывшая хозяйка козы, Мария Валенюк, это предположение отмела:

–Коза-то моя никудышная, – сказала она, – молока от нее и рюмки не надоишь. Иначе б я стала ее продавать? Он, верно, ее на тот случай держит, когда у него консервы кончатся или друзья приедут.

Славик, когда коза была привязана, спросил у Кубика, зачем она ему.

–О-о! – ответил художник, – Так просто этого не объяснишь. Дай мне собраться с мыслями.

У Славика был еще один вопрос к художнику, который он давно хотел ему. задать.

–Дядя Витя, вот Нинка зовет вас Кубиком – вы на нее не обижаетсеь?

–Зачем? – был ответ. – Она это делает ради собственной безопасности. Я ведь и взрослый, и усато-бородатый, и черт-те чем занимаюсь, и консервами, не как все люди, питаюсь. А если назвать это чудище Кубиком, оно станет почти что ее игрушкой.

–Понятно, – сказал Славик, подумав про себя. что уж он-то никогла не назовет художника Кубиком.

Чудеса на огороде

Этот вечер получался пустой. Художник с утра уехал в город за продуктами и красками. Нинка ушла с мамой на ферму. Обе бабушки сошлись на кухне у Евдокимовны, где та закатывала компот в трехлитровые бутыли: занятие требовало совета и помощи. Славик остался один.

За речкой разгорался закат. Славик глянул на него раз, глянул другой, вспомнил один из холстов Кубика и... поплелся через огород на луг, чтобы рассмотреть закат целиком, а не через кукурузу и подсолнухи.

Кроме заката, ничего в этот вечер интересного не было.

Славик миновал грядку петрушки и укропа, лук, картошку, помидоры, вошел в кукурузу, и тут что-то заставило его посмотреть наверх. Над ним висела большая тыква! Славик отпрянул и отбежал в сторону, чтобы разглядеть канат, на котором тыква висела.

Каната над тыквой не было. Она висела сама по себе.

Тогда Славик стал вглядываться в пространство над тыквой, чтобы разглядеть нитку, которая держит воздушный шар в виде оранжевой тыквы.

Нитки он не увидел. А тыква вдруг стала тихонько, чуть покачиваясь, опускаться! А Славик, по мере того, как тыква опускалась, начал медленно приседать.

Тыква опускалась прямо в кукурузу. Медленно, осторожно, покачивая боками. Вот хрустнула кукурузными метелками. Села. Славик на всякий случай лег и притаился за помидорным кустом, как разведчик, увидевший врага.

Тыква лежала посреди кукурузных стволов – самая обыкновенная огородная тыква, только очень большая, кто бы ее ни увидел, нисколько бы не удивился, а только подумал, что на этом овоще кто-то, верно, испытывал новое удобрение.

Но он-то видел ее в воздухе! Видел, как она опускалась!

Может, в деревне такие штуки уже в порядке вещей?

И все же он пощупал на всякий случай лоб. Лоб был прохладный. Тогда он ущипнул себя за руку – стало больно. Тыква не исчезла.. Наверно, это все-таки воздушный шар, чья-то шутка.

И Славик начал уже подниматься на руках, но тыква вдруг качнулась, словно ее кто-то толкнул снизу. Крот, например. И тут же в оранжевом ее боку вырос небольшой пузырь. Он сверкнул на солнце радугой и лопнул. Вместо него из тыквы вытянулся острый, как у кактуса, длинный шип... У Славика по спине побежали мурашки. Захотелось убежать, но ноги ему сейчас не повиновались. А из тыквы вырос еще один шип.

Возле правого уха заиграл-зазундел комар, но Славик не посмел от него отмахнуться. Со стороны дома донесся голос:

–Сла-а-вик! У-ужина-ать! – Бабушка подождала ответа и снова позвала:

–Сла-а-вик!

Он не откликнулся, но ему захотелось, чтобы бабушка пошла искать его в огород...

Шипы один за другим втянулись внутрь, снова посреди кукурузы лежала обыкновенная тыква. Славик перевел дух. Пошевелил левой ногой. Переместил локти. Чуть приподнялся...

В боку тыквы появилось темное круглое пятно-отверстие. Открылось оно так неожиданно, словно кто-то кинул в тыкву камень и пробил в ней дыру. Славик снова прижался к земле.

Из отверстия в тыкве показался не крот, не крыса, не кто-то там еще, а обыкновенный стеклянный шар! Шар – величиной он был с теннисный мяч – стал ворочаться из стороны в сторону, словно был на что-то насажен. Славик вгляделся в него и понял, что шар не пустой, в нем, стеклянном, что-то есть.

Мы описываем все столь подробно потому, что наш герой и верил и не верил тому, что происходило на его глазах. Ведь такого никто из людей не видел никогда и нигде – можете себе представить, как чувствовал себя горожанин, наблюдая за огородными чудесами.

Итак, в стеклянном шаре что-то было. Славик всмотрелся изо всех сил и ему показалось – только показалось, – что он видит там глаза! Не просто глаза, конечно, а на лице. Короче говоря, в стеклянном шаре была чья-то голова. А так как не бывает головы без плеч и без всего остального, Славик понял – мысль эта пронзила его, как ток, лишив силы, – он понял, что перед ним пришельцы! Инопланетяне!

Славик подумал в первую очередь про пришельцев, а не про гномов, эльфов и т.д. – какие гномы в наше время!..

Шар спрятался в тыкве, его место занял другой. Он тоже крутился вверх-вниз-в стороны, как бы осматриваясь.

Из круглого отверстия-окна-люка спустилась вниз лесенка. В люке показалась нога, другая, и вот на лесенке стоит во весь рост инопланетянин, маленький, не больше карандаша!

Инопланетянин был в шаре-шлеме, у него были две ноги, две руки, и сквозь прозрачный шлем виднелось человеческое лицо.

Он ступил вниз еще и еще, а в люке, со звоном сталкиваясь друг с другом, появилось сразу два стеклянных шара. Они следили за каждым шагом первого пришельца.

На последней ступеньке, прежде чем соступить на землю, он задержался. Оглянулся на своих. Два шара покивали, что-то напутственное, наверно, сказали, не слышное Славику...

Маленький гость нашей планеты еще немного помедлил и осторожно, словно боясь обжечься или провалиться, прикоснулся носком ботинка к земле. Ничего не случилось, земля не обожгла его и не тряхнула, не ударила током – он ступил на нее и второй ногой. Сделал крохотный шажок (так ходят по болоту, нащупывая тропу). Оглянулся на своих – те снова ему покивали. Тогда пришелец взял и подпрыгнул. Еше раз. Еще... Планета выдержала его прыжки.

Малыш наклонился и поднял комок чернозема. Взвесил его на руке. Поднес к глазам, рассмотрел сквозь шлем, положил на то же место. Подошел к стволу кукурузы и потрогал-погладил его, крикнул что-то своим. В проеме люка появилсь фигура второго пришельца.

Славику показалось, что – даже не показалось, а он как внушил себе, – что смотрит кино. Таково уж человеческое сознание – оно все необыкновенное старается привести к понятному и объяснимому.

Итак, кино!

Спустился по лесенке и второй гость Земли. Он, как и первый, сначала потоптался на ней, попрыгал, прошелся и тоже поднял комочек чернозема. Наклонился к цветку вьюнка и долго его рассматривал. Задрал голову к верхушке кукурузного стебля, куда поднимался другой вьюнок. Оторвал листок, увидел на изломе белую жидкость, с отвращением листок бросил. Вынул что-то вроде пробирки, собрал в нее вьюнковое молочко. Подошел к цветку вьюнка на кукурузном стволе – тот был для него никак не меньше, чем граммофонный раструб для человека Земли, подозвал первого. Оба поудивлялись величине цветка, похлопали в ладоши совсем, как земные люди.