Текст книги "Вляп"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
Часть 3 Полюби меня таким какой я есть...
Глава 11
Хороший был у царя Соломона перстень. Оптимистический. С гравировкой: «И это пройдёт».
Я так ждал звука шагов, скрипа открывающейся двери... Проспал. В какой-то момент по глазам ударил свет. Ничего не видно, в глазах больно. Мне накинули какую-то тряпку на голову, подхватили поперёк туловища, понесли... Спасители! Спасатели! Меня спасли... Кончился этот мучительный бред с предками, с Русью Святой и Древней, с дерьмом и скотством... Ура! Кащенка! Сейчас – врачи, укольчики, сестры и братья в белых халатах...
Я лежу на спине. Надо мною лицо, благообразное, с аккуратной остренькой бородкой. Классический земской доктор. Сельский интеллигент в третьем поколении. Очень спокойное, умное, доброжелательное лицо. Спокойное даже в пляшущих отсветах какого-то огня.
– Меня Саввушкой кличут. Ты меня понял? Скажи "да".
Не могу. Язык распух, в горле – как куча бетонной крошки. Откуда-то сбоку голос. Поворачиваю голову: Юлька. Здесь?! Дрянь горбатая! Она же меня сюда привезла! Она меня продала и предала! В рабство продала, гадина! Пытаюсь подняться. Руки... что-то держит. И вдруг – страшная боль в левой руке. От локтя до самого сердца. Господи! Значит это не конец, это не спасатели, это не бред... Это все еще Русь... Святая...
– Меня кличут Саввушкой. Ты меня понял? Закрой и открой глаза.
Хлопаю глазами. Старательно. Несколько раз.
– Я буду тебя учить. Вежеству. Я буду велеть – ты будешь делать. Быстро, старательно. Да?
Не понимаю. Ступор. Какое такое "вежество"? Я просто смотрю. Саввушка чуть улыбается.
– Хочешь назад в поруб?
Назад? В космос, одиночество, боль, сумасшествие? Я трясу головой. От движения голову просто разламывает, темнеет в глазах.
Так началось моё обучение. "Курс молодого холопа"... До того я здесь уже пережил немало: собственную смерть у поворота на Кащенку, перенос психоматрицы по ветвям мирового дерева, публичную казнь в Волчанке, потерю всей кожи с зубами и волосами... Но ничто не может сравниться с тем влиянием, которое на меня оказали эти шесть дней: три – с самим собой, три – с Саввушкой.
Мне повезло: Саввушка был профессионал высшего класса. Таких на весь Киев три-четыре. На Русь – хорошо если десяток. Профессиональный палач, кат в третьем поколении. Кстати, тоже Мономахович – дед его служил князю Владимиру по прозвищу Мономах. Ну, которого шапка. Потом деда женили на беременной девице из сенных девок. Не из тех, которые "на сене", а из тех которые "в сенях". С которой сам Мономах перед этим и побаловался.
Будь на месте Саввушки какой-нибудь подмастерье – я бы из этого застенка не вышел – забили бы до смерти. Потому что только очень уверенный в своём профессионализме мастер может, столкнувшись с непонятным, попытаться понять. А подмастерья просто ломят и ломят все сильнее. Пока не сорвут резьбу.
При семи миллионах, примерно, населения Руси, один процент, как и везде, составляли высшие сословия – князья, бояре, попы, иноки. И два процента – рабы. Холопы и холопки. Раб – не смерд, на землю не посадишь. И ремесленники из них – не очень. Для этого больше закупы подходят. А раба – либо на тяжкий труд, либо в прислугу. В прислуге есть такая тонкая категория – "верховные" (или – "верхние") холопы. Не потому, что главные, а потому что имеет доступ на "верх". На верхние этажи богатых княжеских и боярских теремов. К, так сказать, "телу" господскому. Практически – члены семьи. Или (может, так понятнее будет) – домашние животные. Двуногие говорящие орудия.
Естественно, ни в одном приличном доме не будут держать недоученного, не выдрессированного ризеншнауцера. Это и опасно – а вдруг ребёнка покусает, и неприлично – пришли гости, а посередь прихожей куча собачьего дерьма.
Поэтому всегда существовала система "профессиональной подготовки". И в части собственно функции – чтобы стремянной подсаживал хозяина в седло придерживая за колено, а не, например, за гениталии. И в части общей психологии – чтобы тот же стремянной, обозлившись на комья грязи на господском сапоге, не ткнул хозяина ножом в то место, за которое и подсаживать нельзя.
Обычно холопы в боярских усадьбах были либо потомственными, либо взятыми в дом с довольно раннего детства. Их воспитывали в духе безусловного подчинения. Принадлежности к семье – этакий "корпоративный семейный дух" ("наш Инкорпорейтед – большая дружная семья"). И, конечно, абсолютной преданности хозяину. Традиционно этим занимался священник – домовой или дворовой в зависимости от типа церкви – домашней или надворной. Детишки с ошейниками росли на глазах у всех, их деловые качества и преданность проверялись неоднократно и многосторонне. Одновременно шёл отсев. Кто-то оставался в "нижних" – дворовым слугой. Кто-то отправлялся в вотчины, на специфические работы. Кого-то вообще продавали "гречникам" – купцам греческим. А дальше Сурож или Феодосия, которая Кафа. Бабы – в хлев или в поле, девки в постель, потом в хлев, мужики – на галеры или в каменоломни.
Отбоя от желающих в "верхние" не было. Во-первых, постоянно шло достаточно эффективное воспроизводство в среде собственно холопов. Причём довольно качественное – именно в этой среде широко разливалось собственное семя бояр – генетически наиболее здоровой и активной части нации. А ребёнок почти всегда в таких обществах наследует судьбу матери. То есть – "холоп прирождённый". Во-вторых, масса вольных, прежде всего – смердов из вотчинных, желало пристроить ребёнка в господский дом. Хоть кем. Поскольку и дитё в тепле и сытости, и остальным деткам дома кусок по-больше оставался.
Обычно, таких – не "своих", на "верх" не брали. Хотя попав в 8-10 лет в господский дом и одев ошейник, такой ребёнок быстро усваивал нормы и принципы "верного холопа". Но полного доверия к ним не было – у них оставались какие-то связи вне дома, кое-какой "внедомашний опыт". А потомственные здесь родились, выросли, мало чего другого видали. Это – их дом, их семья.
Исключения из этих двух категорий были редки. Какая-то красивая наложница. Обычно, надоев хозяину, она попадала под власть хозяйки. А та сама, или её служанки, довольно быстро "указывали ей место". Или представители редких профессий типа врачей, ювелиров, учителей. Эти, как правило, были уже взрослые люди, за которыми внимательно следили и чётко ограничивали их функции и перемещения.
Вся эта система воспроизводства качественной челяди достаточно хорошо функционировала. Но за три года после убийства Долгорукого слишком много народу погибло. И не только среди бояр. Потери среди холопов были на пару порядков больше. Теперь, после прихода князя Ростислава из Смоленска, шло постепенное восстановление числа и качества боярской челяди. Но обычный способ воспроизводства был слишком медленным. А быстрый и простой способ приёма смердов в боярскую дворню что вольными слугами, что холопами – не давал качества. Количество против качества. На фоне не афишируемой, но непрерывной гонки – "кто не успел – тот опоздал". Не только богатство, положение, влияние, но и сама жизнь бояр зависела от "боевых и политических" качеств прислуги. Особенно – "верховых". Поэтому даже таким мастерам как Саввушка (или – именно таким) приходилось заниматься ускоренной дрессурой новых холопов. Вбиванием в сознание кандидата системы ценностей "холоп верный". С выбиванием оттуда всех других. К чему он и приступил.
Саввушка отнюдь не был "кнутобойцем" или "костоломом" – не его специализация. Он был "людовед". Который людей "ведает" Кроме того, что у него был талант чувствовать людей, особенно человеческую боль и страх, у него был огромный опыт – фамильный и собственный. Провести всю жизнь в застенке – можно многое узнать о природе человеческой. И духовной, и телесной. Обычно специалисты такого класса работали "правдоискателями". В смысле: искали правду в конкретных умах человеческих, извлекали её на свет божий, и предоставляли хозяевам своим на рассмотрение. Однако была и другая, малоизвестная и прямо противоположная сторона деятельности этой "славной когорты мастеров" – укоренение в умах их подопечных новой правды, взамен прежней. Можно сказать – перевоспитание. С одновременным пошаговым тестированием. Тут требовалось еще и искусство риторики. Палач-проповедник. И Саввушка проповедовал.
– Всяк человек – раб. Раб божий. Прах. Из праха созданный и в прах претворяющийся. И ты среди них. Многих, бесчисленных, безымянных, господина своего не видавших не разу. Черви копошащиеся. Но повезло тебе. Ибо выбрали тебя среди многих, и обратили на тебя лицо своё. И ныне можешь ты обрести смысл и свет в жизни своей. Ибо дана тебе честь. Высшая честь, что даётся сынам человеческим – честь служения.
Вот так-то. Рабство есть высшая честь. Служение. Выше церковного, ибо господь и так всемогущ, а господин – нуждается в тебе. Служение ясное, ибо воля господина излагается куда как понятнее, нежели божья. И вознаграждаемое. Ибо лик господа со времён Моисея никто не видел. А лик господина можно увидеть, голос его можно услышать. И заслужить высшее счастье – его благоволение. Если хорошо исполнить волю господскую.
У Саввушки очень спокойный голос. Ни пафоса, ни угроз или предложений. Даже скуки нет. Просто – истина в последней инстанции. Сухая констатация. Сухая как мой язык. Мне еще не дают воды. Я стою на четвереньках. Поза называется: "шавка перед волкодавом". Ладони и локти на одной линии с шеей. Локти согнуты. И выгнуты наружу. Поскольку голова опущена, и нос почти касается земли. Спина прогнута, поскольку живот тоже почти касается земли. Колени раздвинуты, ступни – на пальчиках. Ничто не должно оскорблять взгляд господина. Ни дерзостью, ни беспорядком, ни суетой. Прямой взгляд достоин однозначного осуждения и наказания. Поскольку выражает либо агрессию, либо попытку уравняться с господином. Хотя бы и только в мыслях. Что господина очень расстраивает. А нет высшего стыда и несчастия как опечалить господина своего. Так что – глаза в землю. Но при этом все тело надлежит вытянуть в струнку и устремиться ушами, чувствами, душою вперёд к господину своему. Дабы уловить всякое желание его. И исполнить.
Впереди – стена, на ней икона. Спас. Суровый мужчина смотрит строго, вытянув вперёд руку с крестным знамением. Под иконой – плеть господская. Двойной черно-красный шнур с узелками, короткая рукоятка, свёрнуто в кольцо. И еще там – Саввушка. Он не стоит на месте, а расхаживает по помещению. Я его не вижу, поскольку у меня завязаны глаза. Зато уши открыты "дабы уловить всякое желание его". И еще я слышу, как где-то слева переливается вода. Вода! Она... Пить!... Страшная острая боль выстреливает в локте правой руки... Я валяюсь на полу зажав локоть правой руки левой. Надо мною спокойный голос Саввушки:
– Ты не слушаешь слов моих. Хозяин опечалится невнимательностью твоей. А опечалить хозяина – грех. Страшный грех. Стыдно. Неужто ошиблись мы, и ты пустоцвет трухлявый? Неужто не годен ты для служения? Для пребывания в доме нашем, в семье?
Прошло время, когда я пытался огрызаться, вообще шевелится самопроизвольно, сдёргивать повязку со своих глаз. Быстро прошло, с одного раза. Саввушка не дерётся, не бьёт кулаками, ногами. Плеть на стене – символ. Ей не бьют – "десятикратно больнее сечёт господская плеть. И тысячекратно – печаль господина." Саввушка не использует плётку. Говорят, в иглоукалывании триста активных точек. Саввушка знает десятка три. И ему хватает. Поскольку у него в руках не игла, а просто деревянная палочка. Не плеть, не розги, не железные раскалённые щипцы. Просто дрючок. "Осушить руку"... А есть еще точка под коленом... И на голове, от лёгкого тычка по которой я слепну и вою от боли в раскалывающемся черепе. И на позвоночнике. И в пояснице...
Для Саввушки моя поза очень удобна – почти неограниченный "доступ к телу". Куда хочет – туда и ткнёт. Но он предпочитает вбивать истины в уши. А дрючок – так... для поправления восприятия.
– Служение не терпит суеты. Ежели хозяин повелел тебе замереть, то ты должен исполнить это желание его. И тебя не должно быть видно и слышно. Сможешь ли ты?
Меня ставят спиной к столбу. Руки связывают за столбом над головой. На кистях – рукавицы. Ноги зажаты в конструкции из трёх досок. Нижняя, на которой подошвы ног, смазана салом. На щиколотках ремешки. За них дёргают в разные стороны. Ноги разъезжаются. Зажав столб связанными кистями рук, останавливаюсь. Вишу на этом своём зажиме. Руки, плечи, спину, живот сводят судороги. Не выдерживаю и со стоном просаживаюсь вниз. Вою от боли в растягивающихся мышцах с внутренней стороны бёдер. Ноги упираются в какие-то стопоры. Полный шпагат с разрывом в промежности – отменяется. Откладывается.
Господи, если бы он спрашивал – я бы давно все сказал. Всякие адреса, пароли, явки. Всех бы сдал. Но он не спрашивает. Наоборот, он учит. И я могу только стараться. Стараться понять, предугадать, исполнить...Научиться.
* * *
Моего деда взяли 1 мая 1938 года. Кстати, не так далеко отсюда – тоже на Украине. Домой он не вернулся. Никогда. Когда стало можно спрашивать – отец дважды посылал запросы. Получал ответы. Разные. Смысл один – умер в лагере. В середине 90-х мы с отцом добрались до допросного дела моего деда в архиве украинской СБ.
Опись изъятых ценностей – одна позиция – паспорт гражданина Союза Советских Социалистических Республик. Дед был счетоводом на местной пищевой фабрике – какие еще ценности?
Первый лист:
– Состояли в антисоветской организации?
– Нет.
– Занимались антисоветской деятельностью?
– Нет.
Строка в конце страницы: "Допрос прерывается. Время: 23.30". Как положено, в конце каждой страницы подпись допрашиваемого. Круглая такая. С завитушками.
А потом лист второй: "Допрос продолжается. Время 1.30".
– Состояли в антисоветской организации?
– Да.
– Занимались подрывной деятельностью?
– Да.
В конце – подпись. Очень мало похожая на подпись на первом листе. За эти два часа деду перебили пальцы так, что он не мог держать ручку. Что еще сломали, отбили, изуродовали, выдавили... – не знаю. В середине лета, когда его переводили в другую тюрьму, он выкинул из окна вагон-зака записку. Как не странно – дошла. До семьи. Он писал: "Признаю весь их бред. Иначе просто забьют. Уезжайте". Семья уехала. Спаслась. Потом война, отец ушёл добровольцем на фронт в первых числах июля. К сентябрю из его батальона осталось шестеро. Потом... "Великий могучий Советский Союз"... Оттепель, застой, распад... Мы сидим в приёмной областного управления СБУ. Отец почти не видит, и я читаю своему отцу вслух протокол допроса его отца.
– Такой-то состоял в вашей антисоветской организации?
– Да.
– А такой-то?
– Да.
– А такая-то?
– Да.
Эту женщину, заведующую библиотекой, не взяли в 38-ом. В тот год план по "врагам народа" выполнили без неё. В 39 органы ушли на "освобождённые и добровольно присоединившиеся" территории. Эту даму просто расстреляли. СС в 41.
– В 31-ом вы распускали антисоветские клеветнические слухи о якобы тяжёлой жизни колхозного крестьянства?
– Да.
Это был "Голодомор", когда из дорожной канавы перед домишком деда через день вынимали трупы умерших от голода. Когда детей не пускали на улицу, потому что оголодавшие, озверевшие люди просто рвали относительно сытых городских детей на мясо. Конечно – "клеветнические слухи".
Я читаю отцу вслух и вдруг он говорит: "Стоп. Повтори." Повторяю.
– Ваш двоюродный брат состоял в вашей антисоветской организации?
– Да.
– А где он живёт?
– В Киеве, на Подоле. Улица... А вот номер дома и квартиры – не помню. Могу показать.
Отец смотрит на меня: "Он был там за два дня до ареста. Они были очень дружны, часто встречались, переписывались. Он не мог не знать адрес."
Как удалось деду после ночи непрерывного избиения и допроса, со сломанными и не собранными в гипс пальцами и еще не знаю чем... Как ему удалось сохранить ясность ума, твёрдость духа, системное мышление? Превратить поток своих "да, состоял, подрывал, клеветал" в лазейку для спасения хоть одного родного человека?
"Кадры решают все". И – всех. И самих себя. Внутренние органы, которые сами себя переваривают. При некоторых заболеваниях. Поэтому их постоянно не хватает. И никто не пошёл на Подол на известную улицу искать человека. Хоть и с известными органам именем и фамилией. И адресный стол не запросили. Хотя все – всё население прописано и проживает...
И этот человек так никогда и не узнал, что только две цифры адреса, которые дед, избитый и переломанный, сумел "забыть", отделяли его от этого ужаса. От смерти. А потом была... жизнь того человека. Война и возвращение в Киев. Дети. Которые никогда не знали и не узнают, что само их существование – следствие "забывчивости" моего деда. Там уже их дети, внуки, правнуки. Сейчас уже – в разных странах, на разных континентах. Решают свои проблемы, радуются и огорчаются. Женятся и разводятся. Живут. Много людей. Которых могло бы быть. Если бы не дед.
А подпись у него так и не восстановилась. До самого конца. Последняя – 23 сентября 1938. Под "Ознакомлен" на решении Особой тройки. С секретарём с выразительной фамилией Честнейший. "Приговорить к расстрелу". Через два дня приговор был приведён в исполнение. А через 60 лет... Там на кладбище нет этих могил. Просто на самом краю – красная кирпичная стенка. Невысокая, мне – по грудь. Скромная табличка: "Жертвам сталинских репрессий"...
* * *
Я не дед. Слабее. Меня не бьют, не ломают пальцы. Но... рассыпался. От боли, от страха, от одиночества. И... – попытался прилепится, приспособится. Без всяких задних и передних.
– Дабы служить верно и правильно следует очистить чувства и желания твои и научится управлять ими. И коль скажет хозяин – сие нельзя, то как бы не было сие желанно – укороти желание своё.
Снова поза шавки. Только теперь голова чуть выше, а перед носом – чашка или миска с водой. Запах свежей воды. Родниковой или колодезной. Чистой, холодной, свежей. С морозца. А у меня во рту... бетонная крошка. И я срываюсь. Головой вперёд ныряю в эту невидимую миску и... мощный рывок за ошейник подымает меня на дыбы. Снова станок. На этот раз – классическая дыба. Только без выворачивания плечей из суставов. Нет нужды. Спокойный голос Саввушки. Короткие тычки по ребрам, от которых у меня отнимается нижняя часть тела... Интересно, а как учат собак не брать корм от чужого человека?
Кто сказал, что "сухого водолаза" придумали в 20 веке? Полиэтилен – да. Но ведь годится и просто мешок из тонкой кожи.
– Вершина служения – смерть за господина. Нет выше счастья. Отвести угрозу, защитить своим, им же выкормленным и выпестованным телом. Готов ли ты к этому? Не убоишся ли боли?
Я яростно трясу головой – киваю. Готов-готов. Сдохнуть, закончить все это – да с радостью!
– Сними повязку с глаз. Положи руку на стол. Нет, только мизинец. Сейчас я ударю палкой по пальцу и кость его будет раздроблена. Потом, когда он загноится и почернеет, мы отсечём его и прижжём рану калённым железом.
Саввушка взмахивает свои дрючком, я инстинктивно отдёргиваю палец... Следует наказание. За неготовность отдать за господина мелочь – часть собственного тела. "И если глаз твой искушает тебя – вырви его. И если рука вводит в искушение – отсеки её". Искушает. Неисполнением служения.
Отличий удушения "сухим водолазом" от удавки – много. Например, при использовании удавки на собственной шее, можно видеть как опухает и наливается кровью отражение твоего собственного лица в глазах визави.
– Господин ставит слуг своих на разные дела. И слугам должно говорить господину правду истинную. Ибо по словам их, судит он о делах. Лжа же господину есть грех стыдный и наказуемый.
Старинное русское слово "правёж". Обозначает процесс извлечения "правды" путём нанесения палочных ударов по ступням и лодыжкам. Палки называются "батоги". Хотя, зачем они здесь, когда есть Саввушкин дрючок. А лодыжки мои – вот они. Чтоб не ошибался, отмечая киванием головы, количество предметов. Немота не освобождает от ответственности.
Я снова вою, катаюсь по земле. Вдруг Саввушка опускается возле меня на колени и начинает гладить по голове, жалеть.
– Холопчик, миленький, не обижайся. Если я не доучу тебя, то в деле, в жизни твоей может статься придёт случай. И предашь ты господина. Дрогнешь, не сумеешь, растеряешься, твёрдости не хватит... И стыдно тебе будет. Как Иуде, предавшего господа нашего. И пойдёшь ты и повесишься. А грех на мне будет – учитель худой.
Я рыдаю у Саввушки на плече. Да, я все понимаю "тяжело в учении – легко в бою". Я тебе благодарен, я стараюсь. Я буду верным, я для господина – все отдам, сделаю, исполню. Чтобы тебе, мой бесконечно терпеливый и добрый учитель, за меня стыдно не было... "Стокгольмский синдром" в натуральную величину?
Повтор. Снова мизинец на столе. Сжимаю зубы в предчувствии боли. Саввушка бьёт, но я не шевелюсь. "Отдать малую часть свою за господина своего". В последний момент, уже в ударе, Саввушка поднимает свой конец дрючка, второй конец упирается в стол, и палка не доходит до мизинца.
– Господин не велел причинять тебе вреда. Ибо он любит тебя. Даже и не видав. А ты?
Да. Я тоже его люблю. Я его обожаю. Я... он... Он хороший. Он суровый, но справедливый. И очень хороший. Спас на стене и свёрнутое кольцо плети под иконой впечатываются в сознание. За закрытыми веками – тот же образ. Образ Спаса. Образ плети. Почти каждое упражнение или наказание заканчивается коленопреклонённой молитвой перед этими символами. Кажется, господь тянется к рукоятке господской плети. Кажется, плеть держит на себе Спасителя.
