Текст книги "Вляп"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Директриса тогда, как из магазина вернулась и все это увидела, только и сказала: "Ну, вы и звери, ребята". Больше к нам и не подошла. А я лет десять курятину... избегал. А потом ничего, прошло.
Опа! Я уже и дверь открыл. Тяжело. Разбухла-то дверь. Некачественно сделано. Ничего. Подтешем. Во какой у меня хозяйский глаз прорезался. Ещё и нет ничего, кроме собственных умозаключений, а уже прикидываю – есть ли у моей горбушки (моей!) в хозяйстве рубанок. И вообще, как у них в этой эпохе с плотницком инструментом. А то по Тургеневу с Щедриным – забрось русского мужика хоть на Северной полюс, да дай топор да пару рукавиц, – он тебе и избу, и двор поставит. Может, я не настолько настоящий русский, работать люблю качественным инструментом. Поскольку корячится из-за того, что кто-то не додумал или там украл – не вдохновляет. Особенно на Северном полюсе.
Какой-то тулупчик нашёлся, обувка типа "прыгай с печки – не промахнёшься". Вторая дверь пошла легко. И я остолбенел.
Солнце. Небо. Снег искрится.
"Мороз и солнце. День чудесный.
Чего ж ты дремлешь, друг прелестный..."
Тут после каждого слова надо по паре восклицательных. В избе – темно, сыро. Запахи всякие. А тут... У меня такое только в Эйлате было. Попали туда после нашей осенне-зимней недо-весны. А там – 34 в плюсе. Местные в тенёчек прячутся. А я вышел на солнцепёк посреди автостоянки и стою – «светло» это просто ем. Глазами, кожей. Оторваться не могу. Понимаю, что надо бы уйти. Солнечный удар там, или обгорю. А... еще хочется. И не важно на что смотреть – хоть на резиденцию хашемитского короля на том берегу, хоть на ракетно-зенитные на этом – вокруг везде свет солнечный. Ощущение замороженного нутра прошло только через неделю. Оттаяло в бассейне. И потом еще с месяц, уже и на севере, но тепло внутри держалось.
Тут на меня моя горбушка налетела. Начала в дом запихивать. Типа "заболеешь". Но какое-то другое слово. Что-то про "ор". Нихт ферштейн совершенно – не понимаю. Горбушка в дом толкает, кудахтает аж в крик. В доме куры орут. Тоже "кудах-тах-тах". До изобретения пороха еще... ну не знаю сколько. А они уже пулемёт изображают.
А "ор" это не от "орать". Просто не разобрал – "хвор". Ну так кто ж спорит... В постелю и дремать. Но... ёшкин корень! Я видел солнце! И снег. А жить-то хорошо. Хоть где. Или – хоть когда.
Горбушка потом целый день задумчивая такая ходила. Уже к вечеру стала мне делать перевязки на руках. Как-то странно. У меня уже только пальцы были не в порядке. А она и кисти замотала. Мне не до того было – перевязка по отрытой ране вообще занятие изнурительное. Для пациента. А если вместо одной раны – двадцать? На месте каждого ногтя. Поскольку – и на ногах та же хрень. Она уронила вроде чего-то под лавку. Лазила туда, двигала... А потом переставила светец и вплотную занялась моим... мм... мужским достоинством. Я сперва не понял, как-то не готов оказался. Когда она начала старательно так какую-то мазь втирать. Я, кажется, говорил – уколов тут нет. Таблеток, порошков – тоже. Либо отвар – внутрь. Либо кашица жёванная или из того же отвара гуща – наружно. А тут оказалось – и мази есть.
А она ведь не просто так мне на руках повязки меняла и под лавку лазила. Ручки-то у меня оказываются отнюдь не свободны. Завязки от повязок под лавкой связаны. Тут утконосица цап опять за член. За – мой. И... мнёт так... интенсивно. Мазь свою втирает. Сначала страшно стало: баба-яга – сексуальная маньячка. Вроде же... накаталась. Или она как ведьмочка в "Вие" – до смерти заездит норовит? А потом дошло: новый цикл лечения. С использованием оригинального лекарственного средства. В форме "мазь пенистая". Не потому что с пеной, а... Ну понятно. Потому и ручки мне связала – чтоб ненароком не нашебуршил. Ничего, безболезненно. Довольно приятно. И греет.
Утконосая маньячка замотала мне хозяйство, накрыла овчиной, убралась в доме, чмокнула меня в лобик и отправилась спать. Ну, ёк-макарёк, идиллия семейная. А я остался лежать в темноте со связанными под лавкой руками.
* * *
Вот такие шли у меня тихие госпитальные радости. В этой Древней Руси. Потихоньку выздоравливал. Точнее – срастался. Половинками своим. Как тот дождевой червяк из-под лопаты.
Глава 9
А потом меня сделали «новогодним подарком». Но я этого не знал. И слава богу. Как и то, что Новый год здесь – в марте. Так что, когда горбушка после очередного похода своего «со двора в мир» вернулась вся на нервах – я решил, было, что ей просто... ну сильно хочется. Ан нет. Гербарии свои сушенные начала укладывать, увязывать. Вещички кое-какие упаковывать. На меня всякое тряпье примерять. Последней курице голову отрубила. Когда она следом и петуха обезглавила, я понял – все, съезжаем. Живность без присмотра не оставишь. День-два – максимум. Значит все живое в избе перед отпуском – под нож. Раз и петуха – значит надолго. Замотала она меня в дорогу, как матушка чадо любимое – в детский сад. В три платка и четвёртый – поверх шубейки.
Варежки, сверху рукавицы. Не только в носу не поковырять – руки в растопырку как ветки у ёлки. Со штанами – проблема. Нету у бабы в хозяйстве штанов. Опиум – есть, а штанов... И валенков... Этой национальной одежды на Руси вообще нет. Бурки какие-то типа "прощай молодость". Сапог вяленый называется. Как рыба воблая.
Наконец, утром, еще затемно, мужик какой-то на санях приехал. Все-таки – розвальни или дровни? Ворота я еще раньше расчистил. В порядке общеукрепляющих лечебных процедур. Так что пошёл своими ножками и никто меня головой об косяк... И на том спасибо. Сели и поехали.
Нет, пардоньте. Не ездят на Руси. "А какой русский не любит быстрой езды?" А – никакой. Поскольку, как на флоте не плавают, а ходят, так и здесь. Не ездят – ходят. А если верхом на конях или в лодках по-быстрому – бегают. Ну и как это можно понять? Только путём прямого и длительного контакта с живым носителем языка. Это хорошо, что я к горбушке попал. Больной и больной. Спроса нет. А иначе – чужак. А с чужаком – по рабоче-крестьянски. Всегда. Поскольку ксенофобия есть прямой продукт обоих базовых инстинктов: "хочу жрать" и "хочу трахать". Или по науке – инстинкт самосохранения и инстинкт продолжения рода. А чужак есть всегда опасность сокращения кормовой базы и надувания самочек чужим генетически материалом. У женщин это не так сильно выражено, а вот у самцов... И не только у людей. Инстинкты же базовые. Так что наиболее чистое проявление патриотизма – весенние бои зайцев за зайчиху по-ушастее. От монологов Вольфовича отличаются искренностью участников.
И только благотворное (или кому как нравится) влияние цивилизации эти инстинкты несколько давит. С многочисленными поучительными примерами. Типа толп дебилов как результата близкородственных сексуальных связей. Или фабрик типа Освенцима и Майданека... Уроки помогают. Но – не всем. И – не всегда. И – не на долго.
Интересно, а как у местных с этим делом. Христианство, конечно, смягчает. Но язычество было не так давно. И степь рядом. А у степняков идеальная война – геноцид. Как по чингизовой яссе: "Всех, кто выше ступицы колеса – под нож". Из людей. Женщина – не человек, поэтому может жить. В смысле – рожать, таскать и вьючить.
Едем себе и едем. Точнее, идём. Поскольку возница топает рядом с лошадкой. Солнышко выглянуло. Опаньки! А я местность узнал. Вот она речка, вот склон, по которому тогда мужик на белой лошади спускался. И бревно то лежит. А проруби не видно. И вообще – человеческих следов... А селеньице, которое на склоне было, бугры такие снежные с дымками из них – будто вымерло. Не будто...
Возница шапку снял, постоял у бревна. На котором головы рубили. Проехали через селище – пара домов явно сгорели. Хоть и снегом заметено, а видно – пожарище. На других крыши провалены. Тихо. Только пара ворон каркают.
Повернули по речке и выехали на... реку. Большая. Течёт на юг – по солнцу видно. Потечёт. Когда растает. А пока – снег от края до края. А в середине – полоса дороги. Санный путь. По осевой – конский помет, по обочинам – человеческий. С жёлтыми разводами. Разметка дорожная, святорусская, факеншит.
Попутчики мои перестали о знакомых сплетничать. Начали здешние дела обсуждать. Хоть какая-то информация по текущему социально-политическому... Спросить – не могу. Переспросить – тоже. Что понял – поймал.
Что хорошо – поймал куда мы едем. В Киев. Точно. Город Кия, Щека и Хорива. И сестрицы их – Лыббядь.
Что это за "ббядь" – дошло. Но – с сильной задержкой. Это у французов – "остроумие на лестнице". А у меня, как у всякого нормального иммигранта, "на лестнице" – понимание. Хорошо когда все-таки приходит.
Вообщем, попал я тут на заключительную фазу операции по умиротворению. Местечко это называется Волчанка. И речка также зовётся. А вся местность – Подолья Днепровская. Или Киевщина. И нынешний князь Ростислав Мстиславич интенсивно умиротворял здесь своих недовольных сограждан. Они же – смерды. Которые два года упорно выражали своё недовольство путём неуплаты налогов и "подпускания красного петуха". "Петуха" бы князь вынес, а вот неуплату... Восстание было упорным, кровавым и неорганизованным. Как и положено крестьянскому средневековому восстанию. С кое-какой "поддержкой деструктивной деятельности отдельных групп населения" из-за рубежа. В смысле – из-за Днепра. Чернигов там или еще какие княжества. Пока там власть не переменилась.
Однако кое-какие лидеры местные успели образоваться и подняться. Сформировали отряды, вдохновили сторонников. Вбросили в общество популистские лозунги типа загадки: "Когда Адам пахал, а Ева пряла – ну и кто был дворником?". Уот Тайлер пополам с Жакерией. Но – киевского розлива. А Касьян этот, которому голову отрубили на моих глазах – у него, кстати, и прозвище было "дворник"– долгое время был одним из самых удачливых и популярных здешних вожаков. И местным "вятшим людям" – бояре что-ли? – немало крови пустил. А так же – выпустил. Пока княжья дружина не подошла. И не установила законность и порядок. Естественно, в их княжье-дружинном понимании.
Судя по некоторым репликам в диалоге горбуньи и возницы, этот Касьян-дворник имел ко мне какое-то отношение. Родственное что-ли? Вот только этого мне сейчас не хватало. ЧСИР – член семьи изменника родины. В исполнении отечественной судебной системы... Да хоть какого века!
А дела здесь были серьёзные. С реки многого не увидишь, но когда на обрыве висят явно обгорелые остатки деревянного замка – впечатляет. И бревна так... пальцами веером над пустотой торчат. Ещё пару селений разорённых видел. Их тут "весями" называют. Одно – полностью выжжено. От домов только нижние венцы остались. Снег не замёл – ограда вокруг селения стоит. А с реки видно.
Второе – только частично. Верхняя часть – вся сожжена. А ниже у реки из пары сугробов дымок идет – живут люди. Собственно, в самом Киеве после Батыя так и было: верхний город пустой больше ста лет стоял. Только рыбаки по Подолу селились.
Тут горбушке моей приспичило. Проорала что-то вознице, пук какой-то травы из своих мешков выдернула и бегом "в кустики". А какие кустики посреди реки? Вокруг дороги сугробы – "вам по пояс будет". Вот она за такой сугроб пробилась и присела. Я вознице глазами показываю и гукаю типа "а чего это она"? А он сплюнул так смачно и выдал фразу; "тя юлька рудата". Я аж обомлел – первый контакт с посторонним аборигеном. В ответе ни фига не понял. Но он-то понял, что я чего-то спросил. Ура!
А дальше включил свои свалку и молотилку. "Тя" – не то местоимение, не то – междометие. "Юлька" – имя моей горбушки, возница её так пару раз называл. А дальше? Заглянул в горбушкин мешок. А ухватила она оттуда пук сухого мха. Хотя какой он сухой на морозе... Так, с инеем... Смёрзшийся. А зачем даме посреди дороги срочно понадобился сушёный мох? А затем же, зачем и тампекс моим прежним современницам. А кровь на Руси называют "руда". Путём логических рассуждений установлено... Обнаружен ранее неизвестный науке факт – в Древней Руси у женщин бывали месячные. Ни в одной летописи такого не написано. Нобелевку мне...
Правда, когда меня самого припекло – стало не до смеха. Рукавицы – не сдёрнуть. А в них – только в отсутствующий памперс. Так намучился, что и в снег от дороги не полез. Обновил, так сказать, дорожную разметку.
Ну почему же тут все так сложно и неудобно. Любое естественное действие – куча заморочек. И начинать всегда надо заблаговременно. "Готовь сани летом, а телегу зимой". Хороший принцип. Но – в меру. А то к поносу нужно готовится с рождения. Что, впрочем, местные и делают. В форме тренировки режима работы кишечного тракта. Только у меня этих навыков нет. И этих тоже ...
* * *
Шли мы в Киев три дня. Километров по 20-30 в день. Ну или – вёрст. Остонадоело. Все хорошо: и погода отличная – солнышко, не сильно холодно. И не сам ножками, а как... «вятшего человека» – на санях. И кормёжка нормальная, и постой. В избах, где останавливались – овчинку на пол, сверху шубейку, под голову – куколь из рукавиц и платков – спи-отдыхай. Правда, «курная изба»... это не для рафинированных и эстетизированных. Особенно – без противогаза. Отнюдь-с.
"Здесь русский дух, здесь Русью пахнет". А чем это именно конкретно?
Перечисляю: потом. Мужским, женским, конским, коровьим... Дерьмом. Разных видов, происхождений, консистенций и степеней засушенности. Мочой разной, свежей и старой. Это при том, что нужники у всех во дворе и более менее исправны. А что можно сломать в выгребной яме? Кожей. Выделанной, невыделанной, плохо выделанной. Аналогично – шкуры. Раз попалась волчья. Кобылка потом долго к саням не подпускала. Кострищем. Свежим с дымком. И старым, остывшим. Едой. Подгоревшей, скисшей, сгнившей, запаренной...
И вдруг, во всем этом букете – запах свежего хлеба. Свежеиспечённого. Аж слезу вышибает. Каждая хозяйка сама печёт хлеб, и он в каждой избе разный. Большей частью тяжёлый тёмный кругляш, подгоревший снаружи и вязкий, сырой внутри. Но иногда... Какие там французские булки с эклерами! Правильно сделанный, поднявшийся, выпеченный ржаной хлеб... Это у древних римлян чистый ржаной хлеб даже рабам нельзя давать – только с примесью пшеничной муки или просяной. А у нас... И уже сыт вроде, а все не оторваться, еще отщипнуть, еще кусочек...
Дорога... Место встреч и разлук. Меня разлуки не пугают – я и так уже все потерял. А встречи... Так, путевые зарисовки.
Снег, солнце, все искрится. Впереди река делает поворот, а мы останавливаемся. Что-то вознице в упряжи поправить надо. Перевязать. В конской упряжи резьбовых соединений нет – только завязки. Так что, под кобылу с гаечным ключом не лазят.
Из-за речного мыса вылетает... кавалькада. Все на белых конях. Двое всадников впереди, затем сани... Сани... лебединые. Белые, резные, высокие, с какими-то цвета "яростного лета" занавесками. Густой зелёный с ярко-желто-солнечным. Тройка цугом. Кони большие, здоровые, ражие... На облучке саней – парень. Стоит. В одной красной рубашке. Кнутом над головой крутит, орёт чего-то радостно-куражное, сам себе и коням... Я аж загляделся. Вот бы вскочить с наших розвальней и с ними... Типа: "Задрав штаны бежать за комсомолом". Тут передний верховой "комсомолец" да по нашей кобылке – кнутом хрясь. Та аж взвыла. Вполне человеческим голосом. На дыбы и – прыжком с дороги в сугроб. Мы с горбуньей из наших розвальней – аналогично кувырком. Снег аж... ну везде. А из пролетающих саней – женский смех. Девичий. Серебряными колокольцами. Мда... Классика. Олицетворение мечтаний прыщеватого подростка в пейзажно-гендерно-транспортном исполнении.
Ну а мы... вынули из-под наших розвальней возницу. Потом долго распутывали упряжь, успокаивали кобылку, собирали рассыпанные вещи. Возница хромает – зашибло санями. Но охает не о себе, а вокруг кобылки. Мужик, оно конечно... Но кобыла – дороже.
Идём дальше – уже все пешком. Хромой возница, шкандыбающая горбунья и я, замотанный. Через час-два впереди две закутанных фигуры – по-больше и по-меньше. Догоняем, и они чего-то начинают говорить. Мне сзади слышно только: "ця, ця". Возница вдруг выдёргивает из-за пояса кнут и бьёт меньшую фигуру по голове. Та визжит и падает в сторону с дороги. Вторая фигура кидается к ней. Мы проходим мимо, я все оглядываюсь, недоуменно смотрю на горбунью. Она отмахивается, но объясняет. Просто как ребёнку: "побирушки". И передразнивает: "хлеб-ця".
Догоняем большой обоз. Возов 30-40. С последнего воза слезает мужик, дожидается пока мы поравняемся рядом. Внимательно оглядев нас с горбуньей, спрашивает возницу:
– Бабы есть?
– Не...
– Не боись, мы заплатим.
– Не...
– А малая? (это про меня)
– Малец. Хворый. А то – лекарка.
– А... Худо. Киев скоро. Идём издалека. У меня мужики – как жеребцы стоялые. А в Киеве... там бабы весёлые... втрое дерут. Мы бы по дороге бы набаловались бы и полегчало бы. А то в стольном городе мудями позвенишь, а дома кисой только пошелестишь.
И вдруг начинает орать глядя вперёд на одного из своих: "Ты... у тя конь вожжу заступил! ... На ходу спишь...!"
Типаж знакомый – бригадир дальнобойщиков. Сходные проблемы, сходные методы, сходные выражения. Но – на конской тяге. Правильнее – на гужевой. Гуж – это ремень такой в конской упряжи.
А киса – это не домашнее, усатое, хвостатое, мышей ловит. Это – мешочек такой. Для денег. По смыслу – кошелёк, по виду – кисет.
Мужики эти нашли то, что искали. В тот же вечер, в той же избе, где и мы ночевать встали. Хозяйку. Она их и ублажала. Сдельно. Всю ночь. Под присмотром мужа, чтобы "не сотворили чего худого". В смысле, чтобы счёт был правильный и плата полная. Впрочем, в избах внутренних стен нет. Так что счёт вели все присутствующие. Включая двух малолетних сыновей этой дамы. С полным восприятием подаваемых участниками реплик. Типа:
– Да куда ты со своим гулькиным... Тут оглоблей работать надо.
– А перевернуть?
– (Хозяин) Порвёшь-попортишь-поломаешь – гривну отдашь.
– А полторы как за коня не хошь?
Какая-то возня, баба ойкает. И назидательно-поучительный голос бригадира:
– Ты баба. Ты должна раз – лежать, и два – молча.
Русская народная мудрость. Почти цитата. Жванецкий. За восемьсот лет до своего рождения.
Спать невозможно. Всю ночь непрерывная публичная случка. Предки, факеншит. Впрочем, потому и предки. Предки – это те кто сношается. Прочие – не предки, поскольку потомства не оставили. А с учётом всяких гладов, моров и прочих смертностей – предки – это те, кто сношается часто, много, успешно, эффективно и т.д. Хотя все равно – скотство... Или я – дурак.
Утром хозяин очень доволен: тряпица с мелким серебром – большое подспорье в крестьянской жизни.
Там же по утру. Только начали садится в сани, злые, невыспавшиеся, вдруг из-за забора женский крик. Девичий. Истошный. Переходящий в вой с причитаниями. Будто режут кого или только что зарезали. "Ой же люди добрые!... Ой же батюшка родименький!... Ой да за какие грехи смертные!...Ой же молодицу!... Юницу невинную!... Да на муки тяжкие!... На казнь лютую!... Защити Пресвятая Богородица заступница!... Помогите!!!...". Я аж вскинулся. Ну воспитан я так... ретроградно – если зовут на помощь... да еще женщина... да так страшно кричит... Палку во дворе увидел, хвать – и к воротам. А там хозяин стоит, слушает этот вой невообразимый и щурится довольно, как кот на солнце:
– Хорошо Ксюха кричит. Правильно. Громко. С чувством.
– Ммм?
– Это сосед дочку замуж выдаёт. За Петра. Молодята еще с Рождества захороводились. Ксюхе-то брюхо уже давно надуло. Она только и ждёт-не дождётся когда Петька её заберёт. Да вот родня никак сговорится не могла. А ныне вот – сладилось. Уж она от радости-то прыгала. Вот оттого что довольная и воет хорошо, громко, с чувством – по обычаю.
– Ммм?
– Свадьба-то? Нынче. Вот чего не знаю – кто на молодых дрочить будет. То ли тиун, то ли поп. Должен-то конечно поп, да он-то у нас малахольный. А на свадьбе надо смешать семя доброе с зелёным вином и дать пить молодым. Обычай такой, от дедов-прадедов.
Я... – охренел. То, что такие обычаи и с воем невесты, и со спермо-коктейлем для молодых – были в ходу на Руси еще в 19 веке – как-то попадалось. В литературе. На уровне анекдотов. Но вот самому все это услышать. Или попробовать... Чуть не вырвало.
"Не лезь в чужой монастырь со своим уставом". Хорошо, что не кинулся вступиться за эту "юницу невинную"... беременную. А то накостыляли бы. И вообще, забудь и забей насчёт – вступаться, защищать, помогать, советы давать, учить... ты тут чужой и ... бессмысленный. Это не "твой монастырь". Если это "монастырь" то ты явно не "инок". Чужой... В отчизне своей... Со своими... принципами – дырка без бублика.
Дорога. Большая дорога. Еще нет магистралей, почтовых трактов, верстовых столбов. Даже нет денег – просто "сребро". Или – "куна".
А придорожные ремесла уже есть. И спешно восстанавливаются после недавнего восстания, после усобиц... Хочешь жить – умей вертеться.
А вот того, что по жанру дорожных приключений положено: разбойников или анонимной принцессы в процессе похищения – не наблюдается. Первых недавно выбили, вторые еще не завелись.
Утром четвёртого дня – Киев. Я сперва не понял – горбунья толкает в бок: "зри, зри". Чего зрать-то? А потом далеко впереди среди белого, серого, чёрного, под ярко-голубым – золотая искорка. Потом еще и еще. Солнце встаёт и полоса света опускается. Вспыхивают кресты. И купола – золотые. Горбунья аж задохнулась. Крестится, поклоны бьёт, шепчет: "Михайловский златоверхий. Первый золотом крытый. Святополчечье чудо несказанное."
Какое "Святополчечье"? Я одного Святополка по истории знаю – Окаянного. Так тот братьев убил и где-то у чехов помер. Или еще какой был?
И вообще:
"Купола в России кроют чистым золотом.
Чтобы чаще господь замечал".
Выходит – не всегда так было, выходит был кто-то первый. Кто крыть начал.
Кое-где еще купола. Много. Синие, зелёные. По высокому, как-то кусками – тёмная полоса. Стены киевские. А ниже – цветное. Терема. А еще ниже и ближе – серое. Дома, подворья – нормальные люди живут. Над каждым – столб дыма. Печи топятся, еду готовят. Люд столичный. Кияне.
К моему огорчению, мы въехали в Киев с севера. Так что ни Золотых ворот, ни Софии еще без Богдана – не увидел. Даже Успения Богородицы над Лаврой, которая Десятинная – с другой стороны. И Андреевской, на которой колоколов никогда нет – как пойдёт звон с места, где апостол Андрей проповедовал, так Киеву быть утопимому. Легенда такая. Конечно, киевские горы и с разбега не зальёшь. Но после Вангиного предсказания насчёт "Курск утонет"... тоже сперва смеялись...
А мы еще до Подола свернули с реки на берег и вверх полезли. Мимо Гончаров да в ворота. Отнюдь не Золотые. Поскольку их еще строили.
Киев... Мать... Ага, городов русских. Ну, как у нас всегда: издалека – "твою мать, красота-та какая". А поближе: "мать твою, да кто ж так дороги строит". Вытягивать сани от Днепра в гору по унавоженному снегу, даже не в лоб – об этом и речи нет, в обход по ярам – для кобылки задача на грани. Идём все пешком. А дороги никто не чистит. Ну, это я и по своей России помню. Проезжая часть – раздолбанный копытами рыхлый снег с навозом, а по бокам сугробы в рост. Не мой – взрослого мужика. И колея одна. На реке хоть на целину съехать можно. А в яру? На стенку?
Моих спутников явно заклинило: на всякий купол крестятся, останавливаются, кланяются, возница сначала рукавицы снимает, чтобы шапку снять, тулуп расстегнуть, крестик свой нательный поцеловать. Потом – в обратном порядке убирает, застгивает, надевает. Что взять – деревенщина-посельщина. А мы, между прочим, на дороге. Причём – в одну полосу. Эх, не видали вы большого города. То есть, конечно, Киев по нынешним временам – самый большой город на всю Восточную Европу. Тысяч 50 жителей. Но мне это так... – райцентр. Ни езды, ни... ну, развлечений нормальных.
Когда третий раз встречный воз загнал меня на обочину в снег – пришлось брать власть в свои руки. Пока мои опять пялились как два возчика на поперечном спуске не коней, а друг друга кнутами охаживают – ухватил кобылку за ремешок на морде и бегом вперёд. Вот, японский городовой, скотина бессловесная, а смысл понимает. Топаем быстро, в гору. Аж вспотели. И я, и кобылка. Но – без экзотики в форме мордо– и кнуто– бойства. Гончары не Подол – народ серьёзный, с утра мордобоем не занимаются. Пролетарская окраина. Чем выше в гору, чем ближе к городским стенам – тем заборы выше. И лай собак – басовитее. А собак на улице... толпы. Все какие-то ободранные, паршивые. Ну понятно – здоровых бесхозных псов еще с начала зимы приспособили. Кого на мясо, кого на шубу.
Хорошо, что Русь – не Европа. Там помои из окна да на улицу. Тут бы так плескануть – и этому городу никакие стены уже ненадобны: все дороги сразу наледью схватятся. И ни какой враг... Да и друг... Но тогда у всех киян морды битые будут. Потому что на льду кони падают, ноги ломают. А мужик за коня не только чужую морду разобьёт – свою голову положит. По "Русской правде" два самых тяжких преступления: поджог и конокрадство. А высшая мера – "отдать на поток и разграбление". Так что в моей России отмена смертной казни и введение конфискации – правильно. Исконно-посконно. Только надо, за неимением коней, "за хищение транспортного средства" – высшую меру.
Кто это удумал что в древности воздух был чище? Может и был. Где-нибудь. А тут, у Киева... С одной стороны Гончары, с другой – Кожемяки. Концы? Посады? Слободы? Вообщем – пригороды. И в каждом дворе печи. Не домовые – для обогрева жилья и готовки пищи, а... – индустриальные? Промысловые? Дымища... Ветра нет, мороза нет – все это шапкой сползает с двух сторон в овраг, по которому мы с кобылкой тянемся вверх. А справа, от кожевенных... производств... Как пахнет... Да кто ж это сказал, что иприт немцы придумали?! Не, не ценим мы наших предков, их смекалку и соображалку. А также пофигалку в отношении соседей... Аж глаза режет!
Потом снова вниз и вверх. Вверху – городские стены. Ё-моё... Город Ярослава. Ух и сооружение! Крутой был князь. И из Киева бегал. И били его не раз. Наверное, поэтому и стены построил. Как там древние спартанцы говорили: "Зачем Спарте стены, если у неё есть сыны". Киев – не Спарта, ему стены – нужно.
А еще этот Ярослав по прозванию Мудрый, (остальные, наверное, мудростью не блистали) первый на Руси монету чеканить начал. Особо чистого серебра, но с грамматическими ошибками. И надписью: "Се Ярослав на столе".
Как-то странно у русских князей получается... Как у свиньи в "Кошкином доме":
" -Вот это стол.
– На нем сидят.
– Вот это стул.
– С него едят."
Мда... Это меня трясёт. От ощущения персонального чуда. Своими глазами увидеть... Да просто Киев без Рады и Майдана – уже чудо. Без придурков и там, и там – два чуда сразу.
А стена высоченная. То есть умом я понимаю, что это укрепление типа ДЗОТ – деревянно-земляная огневая точка. Ну не огневая, а метательно-кидательная. И не точка. Поскольку вокруг города. Но "ДЗ" – точно. Ров, вал земляной, внутри вала деревянные клетки, набитые землей. Но размеры... Крыша поверху частокола – метров 15 от дна рва. А башня с воротами облицованы уже камнем. Или кирпичом? Я присмотрелся – такой кладки нигде не видел: слой красной плинфы, слой белого камня. Сверху еще и оштукатурена. Но часть штукатурки отвалилась и видно. Плинфа-то гладкая, кирпичные ряды расшивкой пройдены. А вот ряды камней щербатые и утоплены. Получается как лесенка. И наклон стен внутрь. При кое-каком навыке можно забраться на руках.
Тут мы внутрь башни втянулись. На выходе затор – таможенный досмотр. Понятия "контрабанда" еще нет. Но есть уже всякие акцизы, сборы, "проездное", "городское", "воротное", "торговое"... Одним словом – мыто. Им мытарят. Нас.
Стоим в башне. Сзади еще мужик с санями пристроился. Понял что мы не местные, погнал "курс молодого гида". Столица, однако. "Мы ма-асковские". А здесь, наверное "Мы, киянские". Не то от кия, не то от киянки. Что-то ударно-деревянное. Сосед лыбится и тычет вверх: "Гургиева смерть". Я пригляделся – по штукатурке глубоко процарапано изображение полового акта. Местное граффити. Юлька аж завертелась – "срамота, непотребство". То голову подымет – рассмотреть, то нашего возницу в спину толкает: "неча лыбиться, едем". А местный рассказывает местную легенду. Но сначала о картинке.
Молодой парень, безбородый, безусый с тонкими чертами лица стоит на коленях с разведёнными смущённо руками. На лице – комичное такое выражение. Типа: и стрёмно, и куражно. Такой намёк на улыбку. На голове колпак, на затылке колпака – ленты торчат. Одет в кафтан, застёгнутый сверху до пояса на пять пуговиц. Нижняя часть тела полностью обнажена. И очень детально прорисован эрегированный член. А перед ним на спине женщина с разведёнными, согнутыми в коленях ногами. Дама прорисована слабенько. А вот парень – детально и качественно. Рисунок небольшой, где-то 25 на 15 сантиметров.
Я такие картинки с такими сюжетами в своей России чуть не в каждом подъезде видел. Но здесь... в проезде воротной башни стольного города. Вы такую "живопись" под потолком Спасской башни Московского Кремля представляете?
А дальше выстраивается история. В изложении соседа по очереди на впуск в "мать".
Был в Киеве князь Гургий. Это от "Егорий". Оно же "Георгий", оно же "Григорий", оно же "Джордж". Оно же – Юрий. Оно же – Долгорукий. Ага, тот самый – основатель Москвы. И местные его сильно не любили. За притеснения. Но не все. Поскольку он, как положено правителю, притеснял по закону – либо судом, либо налогами. А вы что, думали "Басманное правосудие" – изобретение 21 века? Понятно, чем налогов больше, тем налоговому инспектору веселее. Это Иисус мог себе позволить шокировать местное общество: "вошёл и возлёг вместе с мытарями и блудницами". Ему-то что – он сын божий. Но соотношение социальных статусов налоговиков и проституток... – в Библии чётко обозначено.
Однако, если в руках свободно поигрываемая кувалда налогового пресса, то – засуньте себе мой статус себе в... Можно – вместе с Новым Заветом.
Здесь главным налоговикам был некто Петрилла. Уточняю – через "т". Хотя местные его характеризуют теми же словами, что и Хрущев – художников на известной выставке в Манеже. Было в Петрилле 12 пудов веса, из них – половина чистое сало. Большой поклонник Долгорукого. В силу своих профессиональных интересов. Жили они с князем душа в душу. Так что три года назад на Пасху Юрий поехал к Петрилле в дом разговеться. Со свитой. А в свите у него был вот этот самый парнишка. Который в смущённо-эрегированной форме и изображён на настенном шедевре. Нечипкой его звали. Любимый князев скоморох. И певун, и плясун, и в дуду дудун. Молодой, весёлый, пригожий, к князю во всякий час вхожий. Дамы киевские, которые по теремам запертые сидят – ну просто кипятком... Одаривали его своей благосклонностью. В больших количествах. Ну и Петриллина жена... после воздержания великого поста... да в светлый праздник... А также с учётом весовых габаритов законного супруга и предполагаемых народной молвой флуктуаций ориентации...
