Текст книги "Вляп"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
Глава 20
И вот меня выводят. На волю. Я посчитал: я здесь месяца четыре, а небо видел в первый день, когда передо мной голова отрубленная катилась, и три дня пока до Киева добирались. А здесь уже весна, запахи весенние. Как хорошо на воле! В избе постоянно ладан, свечи сальные – восковые-то дороги, только для церквей да боярских теремов. Ещё всякие притирания да снадобья, печка кислород выжигает. А тут..., а небо... Все-таки, что у раба, что у зека – небо по дозволению. А тут слышно, что птицы поют, телеги за заборами гремят, собаки лают... Сколько всего интересного, увлекательного... – жизнь живая. И всего-то делов – дал Хотенею за попку подержаться.
С подворья почти ничего кроме неба не видать, мы вообще по заднему двору по досточкам-мосточкам-тропиночкам гуляем. С Фатимой. У прислужниц моих чётко: одна меня выгуливает, другая дом сторожит. От следующего сглаза-наговора. Меня замотали, что правильно – свежо еще. И сверху все это чадрой и прикрыть. А вот это – неудобно. Не держится. Смотровая щель эта, которая сеткой из конского волоса закрыта, постоянно сползает, головой не покрутишь. Это не одежда, а какой-то инструмент по воспитанию послушания и добронравия. Ни оглянуться, ни быстрым шагом. Народ выглядывает, из всех дверей морды повысунулись – княжну персиянскую гулять вывели. Будто кобылку породистую. Шажок мелкий, семенящий, ручки благопристойно под грудью сложить. Ага, еще бы иметь под чем складывать. Спинка прямая, головку чуть наклонить, глаз от земли не отрывать. Даром что мне из этой щели, как из под конского хвоста – ничего не видно. Зато окружающие видят все. А остальное додумают. Найдут ошибку в образе и все – "победил колхозный строй" – все всё знать будут. А тогда Степанида своей властью... А от неё никакая попка не защита.
Фатима вроде довольна, сначала шипела, теперь вроде успокоилась. Она служанка, я – тут типа госпожа. Она сзади, но я дороги не знаю. Чуть кто навстречу – она сразу вперёд выдвигается. Секьюрити. Из-за её спины и не видать, и не слыхать. Мне под чадрой платочек беленький повязали – "крестьянкой". Уши закрывает. Ничего не слышно. Какой-то мужик нас остановил, что-то Фатиме рассказывает. Потом поклонился и пошёл. Фатима ему в ответ головой поклон на "три четверти", а я как-то на зелёную травку загляделся. Как она меня потом чихвостила...
– Ты почему не поклонился? Ты здесь кто? Мышь бесхвостая! А это боярыни кравчий, на подворье в первом пятаке.
Здесь так счёт ведут. Не пятёрками, а пятаками. Потом задумалась и говорит:
– А может – и правильно. Хотеней боярыни любимый внук. А ты Хотенею любимый наложник. А как боярыня помрёт – подворье Хотенею отойдёт. Тогда и этот тебе будет в ножки кланяться. И ко мне – с уважением.
Потом оглянулась воровато – никто не слыхал как она о хозяйкиной смерти судит и добавила:
– Только если Хотеней от тебя отстанет, этот же кравчий тебя... и нас – прислужниц твоих. Все они... – в куски порвут, в грязь затопчут.
И добавила, пугаясь собственной смелости:
– Ты уж расстарайся. Господин.
Вот так. Первый раз меня в этом мире назвали "господин". Учили-лечили, били-ругали. И вот... Дослужился. Что ж – деваться некуда. Расстараюсь.
Причина смелости Фатимы прояснилась быстро – она во дворе услышала новость: Хотеней Ратиборович всех своих наложников гречникам продал. Лёд на Днепре сошёл, кто в Киеве зимовал – на юг собираются. Вот Хотеней им товар и сбросил. Хорошую цену взял. Да и товар хорош – чистенькие, сытые, работой не заморённые, к теремной службе, к усладе господской приученные.
Я как представил себе колонну из трёх десятков Хотенеевых наложников... локотки за спиной связаны, через ошейники – верёвка и ... пошли детишки строем на экспорт.
"Я помню тот Ванинский порт
И крик пароходов угрюмый.
Как шли мы по трапу на борт
В холодные скользкие трюмы".
Бр-р...
Я все понимаю. И лодия – не пароход, и север – не юг. И Крым – не Колыма. У детей этих впереди сплошь курорты: Крым, Анталия, Корфу, Стамбул... Мои соотечественники немалые деньги платят, толпами туда отдыхать ездят. Но... одно дело на пару недель со своей семьёй, другое – одному и без возврата. И вообще – разницу между туризмом и иммиграцией я еще в той жизни хорошо прочувствовал. А когда ты не иммигрант, пусть и беженец, а вообще раб из варварской страны... Хотя... Детишки еще маленькие, на галеры да в каменоломни не годные. А там – айва с изюмом растёт. Будут где в прислуге. И будет их какой-нибудь чёрный бородатый грек раком ставить. В промежутках между стрижкой овец и сбором винограда.
А с другой стороны – куда Хотенею их девать? Назад по весям раздать? Ага, их там сильно ждут, булок сдобных напекли. Которых сами отроду не едали. Там своих ртов голодных... А после такого специфического служения на боярском дворе. Наложники... Задразнят. Да и сами они... После боярского терема в полуземлянку сырую, тёмную, вонючую...
А на подворье оставить – так кормить надо, надо у тех же смердов хлеб брать. У их же братьев и сестёр отнимать. А у смердов закрома не бездонные. Этих кормишь – других, хозяину для дела нужных, в дом не возьмёшь. Да и избалуются они от безделья. Сами же друг на друга залезать начнут. Друг друга нагибать и верховенство своё доказывать. И вообще – безобразничать от скуки.
Так что Хотеней мой все правильно делает. Только мне это все как-то...
Было еще одно "как-то". Прежде я Хотенея обожал. Боготворил. Восторгался. Господин, свет мой, повелитель и владетель. А вот после того, как я ему навязался, поигрался и не дался... После того, как я увидел, что могу заставить его сидеть где хочу, дышать как хочу... На всякие дела важные ехать – не ехать... Конечно, я его люблю, он и красив, и вообще – муж добрый и ярый... Но... не "божество".
Интересно, я столько раз, в разных вариантах слышал, как мать или подруги поучали девушек: "Ты ему только дай – он тебя и уважать потом не будет. Они все так: увиваются, слова говорят. А получат своё – смотреть не хотят". Но всё – в эту сторону. А вот обратного – когда "я дала, а он и упал". Не у него "упал", а у неё. В её глазах... Как-то такого слышать не приходилось.
Третье "как-то" состояло в... нашем "однополом браке". Ещё пару десятилетий назад отношение к этому в моей России было абсолютно и однозначно отрицательным. Потом как-то начало меняться. Успехи демократии и просвещения, "все люди братья", а некоторые братья еще и сестры... Но меня это все не... не колыхало. Что я, свежий дембель-десантник на празднике ВДВ? Я люблю женщин. Мне это и интересно, и приятно. И пользуюсь взаимностью. Женщины – они такие... увлекательные. Так что обращать внимание на всяких гомо– зоо– некро– педо– и прочих филов... Да просто времени нет. В природе есть извращенцы. Причиняющих вред надо давить. Кого из остальных сажать, кого на парады выпускать – согласно закона, выражающего общественное представления. Мне это не интересно. Так, некоторая смесь жалости и брезгливости. Как к сифилитикам.
Все-таки евреи – молодцы. Установили когда-то что за мужеложство – смерть. Причём – обоим. И оба мира – и христианский, и мусульманский поставили раком. В смысле – наоборот. И никто про то, что 300 спартанцев так хорошо дрались в Фермопилах не только по тому что сильно не любили персов, а еще и потому, что их всех сильно любил царь Леонид. И они защищали своего любовника ценой собственной жизни. А знаменитая фаланга имени потрясателя вселенной Александра Македонского? Название этих воинов на греческом – "гетейрос". А слово "гетера" переводить не надо.
А Юлий Цезарь? Галлию покорил, всех победил, Помпея Великого заставил самозарезаться. Имеет, наконец, свой долгожданный триумф в Риме. Сам на колеснице, над ним венок золочённый держат. Вдоль дороги народ римский кричит-радуется. Сзади трофеи везут-гонят. Бедного Винценгеторикса – главного вождя галлов – на верёвке тащат. Он шесть лет этого дня ждал. В грязной вонючей тюрьме. Наконец-то его завтра зарежут. А в конце всего этого идут ГайЮлийЦезаревские ветераны. Понятно, куда же еще поставить ветеранов после победы, как не в зад. И поют свои ветеранские песни. Про то, как лысоватый, брюшковатый, пятидесятилетний Цезарь подставил свою тощую веснушчатую задницу Великому Помпею. И заработал так достаточно денег, что набрал четыре легиона, покорил Галлию, сбегал в Британию. И выразительно поимел самого Помпея путём вставления тем собственного меча в собственную же... грудь.
А потом от личного имени этого персонажа с веснушчатыми ягодицами произвели и немецкое "кайзер", и русское "царь".
И вообще, нравится по травушке-муравушке резвыми ножками гуляти, а не в подземелье под Саввушкиным дрючком стенати? Хочешь быть любимым наложником – будь им. Выбора у меня нет. Так что займись самовнушением под лозунгом самого господа бога – "И это хорошо".
Тем более, что хотя дамы мои здорово просветили насчёт того, "как не дать не отказывая", но и напомнили простую истину. Обычно первые два-три раза начинающие любовники не достигают полного "обливания". Но это предел. Больше динамить не получится – прогонит. Насовсем. Спор моих учительниц шёл только вокруг первого раза – считать-не считать. Порешили что считать, что следующий раз будет последней возможностью, и я усиленно стал внушать себе что мне это понравится.
И стал я себе представлять как мы с Хотенеем... Всякие ситуации, по большей части в реальности не реализуемые. Всякие позиции... хотя я не воздушный гимнаст и на многое не способен. И свои чувства в них. Получается интересная картинка. Как бы мы с ним в моих фантазиях не игрались, как бы я не распластывался и не отдавался, а финал один: я его ласкаю или целую или просто смотрю. И мне его жалко и защитить хочется. Хочется завернуть "в кольцо рук своих", спрятать у себя на груди, оборонить со всех сторон.
Я уже говорил, что сновидений не вижу. То есть, конечно, вижу как всякий нормальный человек. Каждые 15-30 минут. За ночь – десятка два получается. Но не помню. А вот когда помню... Или сильно устал, или... подсознание сигналит о проблеме. После трёх-четырёх таких сюжетов в собственных снах, стал я в полудрёме думать – а что это я собственно вижу? Проявление материнского инстинкта? Да у меня его и в лучшие-то времена не было. Только отцовский. В ограниченных дозах и в смазанной форме. И вообще – как это возможно со стороны сопливого подростка по отношению к взрослому здоровому мужчине, со стороны холопа бесправного к собственному хозяину и господину?
Получается, что базовый инстинкт продолжения рода у меня выражается не в стремлении накачать семечками, хотя и это – с радостью, а в стремлении оградить и защитить. И тогда получается, что для меня важно не "кто сверху", а кто защитник. Вот тот – здесь муж и хозяин.
Вот такая отрыжка ретроградного детского воспитания периода коммунякского застоя.
То есть, как демократ и либерал я готов трахаться со всем что шевелится. А вот как совок, я это же шевелящееся хочу согреть и сберечь. Прогрессирующая шизофрения как следствие неполного распада системы общественно-моральных ценностей периода прошлого века. Личный дурдом в голове.
Мда... Не думаю, что Хотеней с этим моим подходом согласится. Насчёт "кто здесь муж и хозяин". Как бы он, после первого же проявления моего такого инстинкта, не отправил меня на кобылу. Или – к столбу. Хотя... смотря какая форма выражения моих чувств будет иметь место. В моей прежней жизни немало видел семей, где она – вроде бы жена. А по сути – "муж и защитник". И ничего – живут счастливо. Если жена умная и ведёт себя не только по-хозяйски, но и правильно.
А время идет, у Хотенея дел выше крыши – весна, подготовка к посевной. Это не только для земледельца, это еще и для землевладельца – горячая пора. Одно межевание чего стоит. Мужики на межах, бывает, до смерти бьются. Это смерды. Если бояре... или не бьются, или крови много бывает.
А тут с Низу, с низовьев Днепра, весть пришла – берладники Олешье взяли. "Берладники" – это от города Берлады на Дунае. Свободный рынок свободных людей. Бандитов. Разбойников. Наёмников и неудачников. Предшественник Сечи Запорожской и Тортуги Карибской.
Собираются человеческие отбросы со всей Восточной Европы. Включая – Среднюю. Всю зиму пьянствуют. Потом либо к кому из правителей нанимаются, либо просто идут грабить что приглянулось.
Тут, видно, большая ватага собралась. Вот и захватили по весне Олешье. А Олешье – последний русский порт на Чёрном море. Точнее на Днепре, но недалеко от устья. Как половцы в Дикое Поле пришли – Русь земли только теряет. Последний ход к морю остался. А теперь и тот закрыли. Хорошо хоть лодия с Хотенеевыми наложниками под Каневым остановилась. Успели остановится. А то были бы эти мальчики берладниковским ватажком использованы. Во всех смыслах. Поскольку в большой банде порядку мало. Что можно перепродать с выгодой – берладники бы поняли. Да вот... как, кому, когда... А мясо молодое – вот оно. Бабы, что в Берладах были, там же и остаются. Кто из ватажка к зиме живой вернётся – того и приголубят. А пока разбойнички – одинокие, не обогретые, не приголуюленные. А тут мальчики... чистенькие, молоденькие. А берладники тока-тока с моря, с похода, с боя-сечи...
Кто Олешье держит – тот и Русь за горло взял. Туда идет вся греческая, да и вообще Черноморская, торговля. Днепр, однако. Отец-батюшка. С него не свернёшь. Когда один из русских князей встал на порогах да начал караваны торговые разбивать – тогдашний киевский князь откупился – все ж родня – целый город и неплохой отдал. Потом еще война была с Остомыслом Галицким. Поскольку его город и отдали.
Была у Руси Тмутаракань – целое княжество на Тамани. Лет двести была. Большое княжество. Когда Святослав хазар побил – туда пошёл. Там дружину пополнял. Хорошо пополнил – хватило от них на Дунай идти, греков бить. Нету больше Тмутаракани – вырезали половцы полностью.
Были селения по Дону – Белая Вежа. Сначала хазары жили. Там перед Великой Отечественной в степи в траве колонны мраморные валялись. Византийцы привезли. Строили православные греки хазарам синагогу. С мраморными колоннами. Синагогу – поскольку у иудеев храм один – Соломона. Остальное – синагоги – "дом собраний". Ближайшее однокоренное – синод.
Хазар побили, земли отобрали, заселили. Местную шелупонь степную гоняли. Строились, пахали, рыбу ловили. Лет сто. Предвестники Всевеликого Войска Донского. Нынче – нету. Поганые вырезали.
Были четыре города по Северскому Донцу. Лет за 200 до меня там один араб проезжал, называл Северский Донец – "Русская река".
"Волга, Волга, матерь Волга,
Волга – русская река".
Будет и Волга русской рекой. А был – Донец. Пока поганые не пришли. И всех там вырезали.
Низовья Днестра братец Владимира Святого отдал. Ярополк. Первый христианский князь на Руси. За несколько побрякушек и рулонов ткани. Вместе с людьми. Так что Аляска – отнюдь не новое явление. Продать своё, людей своих – это наше, исконно русское. Истинно православное.
Жили в Поднестровье два племени славянских – тиверцы и уличане. "Уличане" означает "многочисленные". Говорят, они в походы на Царьград до десяти тысяч ладей в помощь киевским князьям выставляли. Да хоть и дели все эти цифры на десять, как почти всегда в средневековье, когда речь о войске, а все равно. Оба племени называли "толоковниками" – помощниками. От "толока". Это когда односельчане помогают всем селением новой семье дом строить. А зачем они нам? Какой новый дом? Киев-то построили и ладно. Есть на Чёрном море местность такая – Беломорье. Не на севере Руси, а на севере Чёрного моря. Во всех договорах с Царьградом указывалось, как и кому там рыбу ловить. Видимо, немало днестровцы там рыбки брали, если цареградские рынки так лихорадило, что и кесарям об этом думать приходилось. Нет ничего.
Про то как "принял дары и отдал им..." – в летописях есть – эпизод государственной истории, раздел – межгосударственные договора. А вот про то как горели города и веси, как сжигая свои поля, свой же хлеб уходили на север, как их перехватывали... Кого зарезали, кого в полон угнали, кто пробился – ушёл. Это не государственная история – народная. Быдловская. Не любят здесь вспоминать об этом.
А в моё время, в моей России о Приднестровье кто вспоминает? Как июньской ночью румынские батареи били по кварталам новостроек. Очень удобно наводиться по белым платьям – выпускной вечер в школах. Как бежали через мост обрюхатившиеся мужики-ополченцы. Кто в трениках и в майке на голое тело, кто в костюме с галстуком, кто уже в "партизанской" гимнастёрке, с калашами и ППШ... Как пришёл и потом лёг почти полным составом добровольческий батальон... Вспомнился человек, который мне об этом рассказывал. Где-то ночью, в тамбуре какого-то "весёлого". Как стояли у него в глазах слезы, когда он вспоминал земляков своих. Смолян, что там остались... Смоленцы... В моем времени Поднестровье устояло, а здесь – нет. Может потому что Смоленск здесь уже был, а вот подмоги...
А потом пришёл генерал Лебедь и велел всем "выйти из сумерок" или убираться во тьму. Здесь тоже был свой лебедь. Тотем половецкий. Всё накрыл...
Поганые...
И вот последнее окошко.
Ростик – великий князь киевский Ростислав Мстиславич – велел полкам собираться. Пойдут киевские дружины в лодейный поход. Пробивать очередное окно в Европу. Точнее – хотя бы проход до следующей двери – до Босфора. Так ведь и Пётр дырку недалёкую прорубил – только до Зундов.
И мой идет, Хотеней Ратиборович. Со своей боярской дружиной. Подарков, поди, привезёт. А может и нет – какие с разбойников прикрасы? Живой бы вернулся... А то... А то мне тогда просто хана. "Княжна персиянская" боярыне в хозяйстве не нужна. А вот малёк, который её изображал – просто опасен. Дело-то задумано было как обман одного из княжьих ближников. Тогда – или ножом по горлу. Как кузнеца. Или – в куль и в воду – Днепр вот он. Получается, что мне не только надо Хотенея ублажить, а еще чтоб он живым из похода вернулся. Молится что ль начать? Или с ним в поход напросится? А толку? В сече мечами махать – от меня пользы... Разве что по дороге польза будет – "снимать напряжение с чресл молодеческих". Ага, на лодии, полной гребцов...
Хотеней пропустил одно воскресенье – "ой там спор из-за межей был. Говорят аж до крови смерды сцепились. Кабы не господин – поубивались бы". Потом второе – "в Вышгород ускакал. Лодии там добрые есть для похода и недорого".
Я ждал и учился. В кириллице 43 буквы. "Буки" с "ведями", как я когда-то боялся, складывать не придётся, поскольку у "буки" числового значения нет. Разве что "веди" с "глаголем". Или с юсом малым. А "большой йотированный юс" себе представляете? Вот... А здесь этим пишут.
А потом вдруг прибежала служанка: "княжну персиянскую господин к себе требует. – Куда? – Дык... в баню. Хи-хи. Быстро. Хи-хи". Сборы по тревоге. Короткий спор: одевать чулочки или нет. Да. Лучше перекланяться, чем недокланяться. Никаб на голову и рубаху подлиннее на плечи под паранджой. Юлька корчажку со смазкой в руки суёт, Фатима за руку тянет, служанка хихикает да подгоняет. На случку – бегом. Добежали до бани, вдох-выдох, под взглядами пары ухмыляющихся мужиков – один внутрь, в предбанник. Оп-па а... А там – полно народу, человек 15. Все уже выпивши, разгорячённые. Они тут что, групповуху задумали? На мою тощую задницу?
– А, так вот она, княжна персиянская, которая самому Хотенею уд заворотила!
– Не заворотила, а на место пришила. Это у него прежде завернут был, только до дерьма и доставал, а теперича и до матки достанет.
– А чем же она шила-пришивала? А покажи нам, Хотеней, где у ей напёрсточек такой волшебный.
Нормально, вроде не Хотенеева задумка. Над ним смеются, остроумничают. Только плохо – меня непрерывно крутят, вертят, дёргают. Паранджа эта сразу сбилась, ничего не видно, как кот в мешке. Ничего не сделать. Только если они сейчас мне паранджу с рубахой на голову задерут, а у меня не штаны, а эти мои "чулочки" на идиотской ленточке-поясе... С большим бантом сзади. И не очень большим, но весьма выразительным хозяйством спереди. И тогда – абзац и писец. Сразу. А эти-то все круче, уже и ущипнуть лезут, и прижать пытаются, лапают. Ну, положим, в этом пыльном мешке много не нащупаешь. Рука сунулась под паранджу, за живот ущипнуть. Ну я по ней и врезал. Попал удачно. И тут с меня паранджу сдёрнули. А вот и облом вам, на мне еще никаб есть. И он-то у меня прямо к ошейнику завязками крепится. Как та шапка у казака:
"Но шапку выдаст только с бою
И то – лишь вместо с головою"
нету у меня в головном платке никакого доноса "Царю Петру от Кочубея". Но – сдёрнуть только с головой. Хоть какая-то польза. И рубаху сам выбирал – до лодыжек. Для пролонгирования, так сказать, процесса.
Паранджу сорвали – теперь хоть вижу обстановку. Хотеней в углу, в него какой-то чудик с длинной белой бородой вцепился. Разговоры разговаривают. А Корней – рядом со мной стоит, руки в боки – улыбается. Сволочь. Хоть бы вступился – господин-то у нас один. Остальные – кто Хотенеев разговор слушает, кто на меня смотрит. Двое возле меня – один чадру разглядывает, другой просто глазами лупает. Я к Хотенею шаг – еще один с лавки встаёт, ухмыляется. Нехорошо так зубы скалит. Однозначно. Похоже, я тут серьёзно попал. Как Масяня в Москву.
А не играли вы ребята в регби. Влево-вправо, вперёд и в бок. И рыбкой под стол. Чуть не убился. Здесь почти все столы на козлах. Плечом – об перекладинку нижнюю. Но проскочил. Выкарабкался. Прямо Хотенею под бочок. Ку-ку, дяденьки. Спереди стол, с одного боку Хотеней, с другого и сзади – стены. Тут до Хотенея дошло, что у него что-то под боком шебуршится. Оборотил господин ко мне лицо своё белое. Мда. Скорее – красное. О, да ты миленький уже никакой. Тебя бы в постельку и рассолу по утру по-больше.
– Ты?
Я чуть не ответил. В полный голос. То-то бы смеха было бы когда немая персиянская княжна господина своего матом покрыла.
– А мы тут как раз о тебе речь ведём. Ты плясать-то умеешь?
Я киваю. Класс. Сейчас будем делать танцы на столе в бане. Вертеп вполне в стиле. Тут я Прокопия увидал. Тяжело Степаниде – она-то в баню с мужиками и пошла бы – выпить, поговорить, да вот мужики – разбегутся. Приходится Прокопия посылать. Киваю ему на господина и чашу господскую подталкиваю. Видишь же – набрался. Не реагирует. А вот мой-то вещает как труба-геликон над ухом.
– Да ты не пьёшь! Налить!
И к старцу
– Ну так как, скажешь Гордею своё слово?
– Сказать-то скажу. Да только он мнит – после похода.
– Ну и пошёл он.
И своей чашей в стену. Гомон стих. Все враз заткнулись.
– После похода – мне либо молебен, либо другую возьму. Без гонора Гордеевского да по-богаче. А он клятву порушит. Побратиму данную. Так и передай.
Тут, наконец, у Прокопия заработало. Что там у него есть – соображалкой я бы не назвал, но включилось.
– Все, господа хорошие, время позднее, все устали, пора и честь знать. А мы вот господина нашего в опочиваленку отведём, на постельку уложим.
– А княжна? Обещали же показать.
– А вот и посмотрели. Вон она за нашим столом сидит, речи ваши хмельные слушает. Она-то господина и спать-почивать положит.
Прокопий и еще пара мужиков, видно из местной челяди, начали народ аккуратненько выставлять-выпроваживать, Хотеней свою-то чашку в стену пульнул, ухватил мою полную. Осушил в один дух, рукавом утёрся и ко мне
– Ну что, серебрянка моя, пойдём поиграемся.
Наваливается, в лицо перегаром дышит, за плечо ухватил. О-ох, да все ж плечо синим будет. И уже за ляжки хватает. Хоть и сквозь рубаху да чулочки, но больно. Гости как-то в дверях столпились, оглядываются. Ой, что-то будет...
