Текст книги "Вляп"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
Глава 17
Бабы мои долго молились перед сном, потом шушукались. А я смеяться перестал, потому что понял в какой культурно-шоковой ловушке оказался.
Ещё в темнице, в одиночке я хорошо ощутил, что человек сам по себе – себе же и смерть. Мучительная. И решил этот мир принять. В себя. В душу. Полностью без изъятия. Потому что мир... эта такая... плотно связанная сеть – одну нить выбросишь – все расползётся. Нужно войти в этот мир, стать своим, одним из них, еще одним из... Несмотря на все... странности, отличия, непривычности... моим предкам свойственные.
Путь известен. Сколько миллионов моих прежних соотечественников поехали в эмиграцию. Израильтяне и американцы, немцы и австралийцы, южно-африканцы и китайцы. Влились в общество, устроились, адаптировались, стали... своими... такими же как...
Конечно, в каждом из этих 20, примерно, миллионов случаев были свои отличия. И странности туземцев. Финны пердят где не попадя, немцы сморкаются только с двух рук, в Израиле свинины нет, а только "белое мясо" и только в русских магазинах. И ничего – приняли, усвоили, стало своим.
Даже не могу сказать, что у меня тут хуже. Да, разница культур в моей прежней и нынешней жизни велика. Но это как сравнивать. Свадебный спермо-коктейль – это, конечно, круто. Но если вспомнить какую гадость мы пили в той моей прежней жизни... Без всякой эмиграции и попаданства. Вы спирт из антиобледенительной системы боевого истребителя сразу после после полёта не сливали? В алюминиевую кружку, на морозе? И тут же, не отходя от носовой стойки шасси...? Ну и какая жизнь больше отличается: моя в юности от моей же, но в зрелости, или жизнь в России от того же, но, например, в Австрии?
Так что... Конечно, жаль что я не женщина. У них привыкалка с адапталкой покрепче мужских. Но главное – известно что можно, понятно как. Адаптация и ассимиляция. Понять, принять, считать своим. Делай как они, говори как они, думай как они, будь как они. Станешь – ими. Своим среди своих.
Саввушка со своим дрючком очень удачно попал. По времени, по моему собственному осознанию и ощущению. Не просто рассосаться в этом мире, а найти в нем своё место, свой путь. Путь истинного и искреннего служения. Всей душой. Своему господину и светочу...Тем более – он такой... красивый, молодой, добрый... Мой господин... Хотеней Ратиборович... Красиво звучит.
И тут такая подлянка с этим мусором.
Если я здесь свой, как все, один из них, то мне этой грязной тряпки с ржавой иголкой следует боятся. Не изобразить страх, а всерьёз. Всеми фибрами. Потом, конечно, этот страх можно побороть. Но сначала – по-настоящему испугаться. Уверовать. В реальность смертельной опасности. Позже, конечно, можно будет себя успокоить: "ведьма совсем не профи, кровь на тряпке не моя, на игле ржавчина не с того конца, Сатурн не в том доме...". Вообщем, сделано неправильно – потому и не боюсь. А не потому что – дикость, глупость, вранье, маразм... Что я во все это глубоко не верю и далеко плюю.
Если свой, то крестится, молится, постится, говеть...
"Три да еще семь раз подряд
Поцеловать столетний, медный
И зацелованный оклад".
И ползком, на коленях, куда все – туда и я, к аналою, к иконостасу, к мощам, к очередному батюшке к ручке приложится, поклонится лбом в пол...
"Как не в войне, а в мире брали лбом
Стучали об пол не жалея".
Ребёнок набегался по весенним лужам, кашляет, жар. Идти в церковь, молится, за последнюю медяшку заказывать молебен, ставить свечку, носить вериги? Или купить, согреть и дать дитяте горячего молока, малины? А если, не дай бог, умер? Иншалла, «на все воля божья». Или – «сам дурак, не досмотрел. Детям нужна целая, не дырявая обувь»? Церкви строить или антибиотики изобретать? На все-то ресурсов не хватит. Хочешь принять – повторяй православный вариант «аллах акбар». «Научи дурака молится – он и лоб расшибёт». Научишься. И долгое еще время будешь здесь дураком. Будешь расшибать лоб, выстаивать заутрени и обедни, вечери и всенощные. Будешь время своё, утекающую свою жизнь измерять прочитанными «Богородицами» и «Верую». Так и проведёшь свою жизнь – на коленях, ползком, в молитве. Ибо жизнь человеческая земная есть лишь тяжкое испытание, ниспосланное нам господом. Классификационный заезд. Перед жизнью истинной, небесной. Чем скорее закончиться это тестирование – тем лучше.
А еще – увешаться иконками, крестиками, обрегами... На грудь – мешочек с бумажкой. В бумажечке здешними каракулями что-то типа: "Не тронь стрела калёная, не коснись сабля булатная..." И верить, верить, верить. Истово, искренне, самозабвенно – это поможет, сохранит, спасёт.
Домовому – молочка в блюдечке. "Чур-чур, поиграй и нам отдай". Баба с пустыми вёдрами – дороги не будет, чёрная кошка – поворачивай, соль рассыпали – придумай повод для ссоры. И еще десятки, сотни...
Кто-то из отцов-мыслителей Русской православной церкви писал в начале 20 века: "Сила и распространённость сих примет и предрассудков среди народа русского столь велика, что следует говорить не о вере с некоторыми суевериями, а о двоеверии русском."
Может, и не слово в слово, но о двоеверии – точно помню. Так это после семи с лишним веков христианской проповеди от моего нынешнего времени. А сейчас, вот прямо тут – вообще. И мне во все это надо верить. Причём как неофиту – вдвое. Искренне, ежечасно, всей душой, каждую минуту... И, вполне возможно, от этого помереть. От какого-нибудь там сглаза или отворота с наворотом. От заговора, который отнюдь не есть группа лиц, составляющих и реализующих замысел преступного деяния, а тряпка с мусором, которую, например, мои дамы недостаточно глубоко запинали в общественном сортире.
Либо – не верить. Послать все эти идиотизмы с маразмами. Опять-таки – искренне, от души. Тогда... Тогда я в этом мире – чужой. Поскольку – "все туда, а я обратно". Все – в церковь, а я – дело делать. А они что – бездельничают? Они там самое главное делают – богу молятся. "Ибо все в руце божьей. И даже волос с головы не упадёт без божьего соизволения". Они там это "соизволение" на коленях, в слезах... А я, дурень, почему-то сам, в меру собственного разумения...
Вообщем, все от бабы с пустыми вёдрами подальше, а я к ней поближе и под рубаху. И плевать что там в вёдрах...
И сыпется вся ассимиляция. Включая моё обретённое в этом мире место и путь служения. А если я этот мир не принимаю, то и он меня... По левой ноге прошлась... нет, не судорога, так, воспоминание о судороге. Об одной из судорог. От которых я просыпался и кричал, выл в подземелье, в темноте, в одиночестве, сам себе...
Стоп. Как сказала Скарлет О'Хара: "Я подумаю об этом завтра".
А на завтра, вздрюченные вчерашним событием служанки, начали форсировать моё выздоровление. Фатима, при своём гаремно-служивом происхождении-воспитании, естественно, оказалось кое-какой массажисткой. Гаремного толка. Когда эта башня ходячая взгромоздилась мне на поясницу, я, было, решил – все.
"Товарищ! Мы в кучку сложили
Все юные кости твои.
Служил ты недолго, но честно
На благо родимой земли".
Но под присмотром Юльки процесс пошёл. Меня даже перевернули на спину и прошлись и с этой стороны. Глубоко и вдумчиво. С комментариями и пожеланиями. И по отсутствующему брюшному прессу и по очень «не очень» бицепсам с трицепсами. А что Фатима сделала с моими постоянно после темницы сводимыми судорогой бёдрами и икрами... В сочетании с аналогом «вибротокса», который Юлька варила на основе яда той самой недавно обсуждаемой гадюки обыкновенной – полное расслабление и тепло по всему телу.
Ещё одни прокол сообщества попаданцев. Массажистов у них нет. Я не про всякую экзотику типа тайского. Обычный укрепляющий-расслабляющий. И совсем необязательно сразу залезать на сильно отмассажированную королеву. Просто поставьте ей или её супругу позвонки на место. Хоть в плечевом разделе, хоть в поясничном. А колени, а локти? У них же через одного – ревматизм с остеохондрозом от сырости и сквозняков, от ночёвок под открытом небом или в закрытом, но на сырых простынях. Смещение от полученных ударов мечом, копьём, булавой и от падений с лошади. Я про смещение позвонков. А есть еще смещение матки, а придатки... А варикоз от вечного стояния перед сюзереном да в церкви на молитвах... Огромное поле деятельности. Причём, без всякого криминала и наворотов типа дирижаблей на паровом ходу. Тебя же сами благодарные клиенты и подведут к самому венценосному телу. А уж имея доступ к телу – влить чего надо в уши... У Людовика Девятого были два главных советника – один канцлер, другой – брадобрей. Один каждое утро рассказывал о делах в королевстве, другой – о своём понимании этих дел. Причём второго король послать не мог – бритва-то у самого королевского горла. Вот так втроём и спасали Прекрасную Францию.
Я был счастлив и расслаблен. Поэтому и не уловил... Собственно, как обычно, первый звоночек я услышал, но не понял. Это когда дамы полушёпотом стали обсуждать форму моего... отсутствия крайней плоти. Фатима, как не странно, была знакома с этим явлением только по рассказам своих поднадзорных госпожей. Так что Юлька очень расстроилась отсутствием возможности сравнить разный опыт. А потом пошло как на тренировке в спортзале:
– Отжаться 5 раз.
– А 10 сможешь?
– Не надо на кулаках. Будут мозоли. Господину не понравятся твои ручки.
– Левую ногу вытянуть горизонтально. Держи-держи.
– Голову влево, голову вправо. Ничего, ты у нас скоро как сова будешь – полный оборот в любую сторону.
– Вдох, задержи, прогнись, выдохни. Да не так – не со свистом, а со стоном.
Все это с непрерывным препирательством между дамами. Поскольку Фатима, конечно, мастер, но работала только с женским коллективом. А там анатомия-физиология... даже центровка другая. А Юлька, конечно, хирург-гинеколог-дерматолог широкого профиля со стажем, но отнюдь не тренер из финтес-клуба. Когда я выдохся. Юлька взялась за смазку-растяжку.
Отвары и кашицы на основе ромашки отошли в прошлое. Здесь в её распоряжении были все ресурсы из кладовых Степанидова подворья плюс все, что есть на торгу киевском. Конечно, в разумных пределах, но в весьма широко разумных. Слушок о удивительной наложнице, которая самого Хотенея Ратиборовича соблазнила и от мальчиков отвадила, уже пошёл по Киеву. Приобретение дорогих снадобий работало на укрепление этой легенды. Особенно в сочетании с Юлькиным рассказом, обязательным элементом приобретения хоть чего, о молодой наложнице, которую горячая страсть господина уложила в постель, но страдает, бедняжка, не от ран телесных, а только от неизбывного желания вновь... Ну и так далее...
Так что когда в доме сильно запахло ладаном я не удивился, но когда Юлька, сокрушаясь по поводу возможных рубцов на моем сфинктере, полезла с елеем мне в задницу... Как-то интересно получается: французским королям в Реймсе этим лобик мажут, а мне тут – анус. Хотя... у кого что болит.
Фатима пристроилась рядом, и, внимательно наблюдая за Юлькиными манипуляциями, начала первый урок иностранных языков. По легенде я ведь – персиянская княжна. Из фарси Фатима знала несколько ругательств. Поэтому учила меня родному тюркскому. Который назывался в разных местах по разному: половецкий, куманский, кипчакский, поганский. Позже я понял, что учила она меня торкскому. Который на Руси называется – печенежский. Но ни она, ни я, естественно, этого не знали. Ну и ладно.
Я даже не думал сколько много слов в моем русском языке оттуда. От тюрок. Лошадь, ямщик, казна, деньги... Но в здешнем наречии их было еще больше. Хотя часто – другие. Так что не в татарах дело. Фатима обрадовалась, как всегда радуется иностранец, обнаружив в туземцах хоть какое-то знание своего языка. Потом радость быстро проходит, когда обе стороны понимают насколько такое общение взаимно изнурительно. Особенно, в моем немом исполнении.
Пока одна дама загружает мне мозги, другая мнёт задницу. Несколько как-то... Сильно коллективно. Но привыкай, Ванечка. Слуги здесь везде и всегда. Господин даже на очке не один. Кажется, Людовик Четырнадцатый вообще в целях экономии времени исполнял свою дефекацию в общей зале, выслушивая доклады министров. Правда, скромно прикрыв нижнюю часть тела ширмочкой. Ну и, естественно, на ночной вазе с подставкой достаточной высоты, поскольку не положено сюзерену смотреть на своего вассала снизу вверх. Министры же – не полицейские. Лежачими бывают только в гробу и в тюрьме. Сидеть-лежать в присутствии короля никому не дозволено. Кроме собак и любовниц. Для общения с которыми королевское время и экономили. Поэтому министры докладывали стоя. А король им внимал сидя. Но на верхотуре.
И остальные процессы тоже. "Учись, негр, свечку держать". Стало быть, супружеский долг... конечно, исполняется. Под аккомпанемент коллектива афро-американцев в качестве осветителей. Озвучка обычная – у одного насморк, у другого кашель, третьему – почесаться, у четвёртого – пищеварительный процесс вдруг пошёл... Постельная сцена – как на съёмочной площадке. Хорошо хоть – мобильников нет.
А уж если не под присмотром, то под "прислухом". Потому что со звукоизоляцией здесь... И дело даже не в любви слуг к подслушиванию, а в простом рефлексе. Как у матери на своего младенца – а вдруг позовёт, а вдруг заплачет. Кряхтит, ворочается – животик пучит. Так что крепко вбиваемое в здешних замужних женщин правило: "лежи – молча" – от общедоступной акустики.
А этикет процедуры утреннего одевания? Точнее – переодевания. Поскольку при здешних сквозняках и динамике остывания печей... Ко сну переодеваются. Меняют дневную рубаху на ночную. Как там в "Анжелике":
– Где он?
– Здесь никого не было.
– И поэтому вы спите нагая?
А обогреватель типа "джигит" уже отработал свой ресурс и выпрыгнул в окошко.
А утром – все одевается обратно. Является в спальню к молодой герцогине или там графине толпа народа.
– С добрым утром милостивая госпожа. Утро красит нежным светом стены древнего кремля. Петушок давно пропел. Пора вставать.
Вытаскивают девчонку из постели, стаскивают с неё все, и начинают крутить перед народом. Вот, дескать, та самая что и вчера была. Ни сглазу, ни подмены. Роги не выросли, копыта не стучат. Животик не выпячивается. Но может еще выпятится. Какие её годы. Кудряшки понизу – вот не вытерлись, не вылиняли. Жена мужу верная, не гулящая. А на попочке прыщик вскочил. Ой, беда-то какая! А где у нас тут главный лекарь придворный? А позвать дурня старого. А ты, милая, постой, постой пока так. Вот сюда вот, за спинку кровати. Чтоб низок твой светлейший не выставлять. Скромница она у нас, истинно христианского смирения. И грудки локотками можно прикрыть. Правильно, как там у отцов церкви-то: целомудрие и благочестие.
А вокруг, кроме десятка слуг обеих полов, куча донов с сеньорами. Как по этикету положено. Кто усы крутит, кто глазами ест. И каждый выполняет свою роль, согласно дарованным его роду правам и привилегиям.
А теперь дон Педро, согласно праву, предоставленному его прадеду, наденет на герцогиню левый чулок. Подходит этот, еще не похмелённый после вчерашнего, дон Педро, рухает перед герцогиней на колени, распространяя запах пота, чеснока и бормотухи, и начинает своими, немытыми после недавнего посещения сортира, потными липкими ручонками надевать на герцогиню чулочек. Это хорошо, если чулочек коротенький – под колено. А если до самого верха... А подвязки завязать – право и обязанность другого дона. А потом другая пара – на другую ногу. С добрым утром, аристократка. Тебя уже всю облапали? Все присутствующие? Или кто манкирует своими обязанностями-привилегиями подержаться? И это она еще за спинкой кроватной стоит, скрывает свои ноги от остальной широкой публики. А вот если она еще и ноги показала... Как говорили там и тогда: "Если женщина показала ноги – она согласна."
Только кому из пары десятков присутствующих предназначается это согласие? Если тебе и ты угадал – наслаждайтесь. А если сунулся, а оно – "не для тебя цвету"? Тогда раздражённо цитируешь отцов церкви: "Женщина есть сосуд мерзости и руки её – силки дьявола". Хотя, в данном случае, я сказал бы – ноги.
На Руси этого нет. Все-таки – восток. В доме мужская и женская половины. И на женской – ни слуг мужского пола толпами, ни всяких вассалов. Госпожу одевают служанки и барыни с барышнями. Сенные. Которые в сенях, в прихожей, значит. И крутят молодую госпожу не перед похотливыми взглядами всяких там донов, а под очень внимательными – дам. Что тоже...
Но тут у нас с моим, с Хотенеем получается очень интересный поворот. Поскольку я – по легенде княжна персиянская и любимая наложница господина, то будет естественно, если я буду бывать на женской половине и прислуживать госпоже. Например... одевая ей чулочек... до самого верха... и завязывая у того самого верха – подвязку. А ручки у меня чистенькие, пальчики длинненькие, за все задевают-трогают... Молодая госпожа еще и летничек не набросила, а уже вся... раскрылась, набухла и соком исходит. И как тут быть и что делать? За господином посылать без толку – он с утра к княжьему столу ускакал – службу править Да и некого послать – госпожа всех служанок с поручениями разослала... когда процесс завязывания подвязки перекинулся на вторую ножку. А дышит она уже так... глубоко. Губки у неё так... полу-открывшиеся. А глазки наоборот – уже такие... закрывшиеся. Так что мы с ней переходим к процессу выбора утреннего наряда с постоянным сниманием-одеванием чего там они носят, поправляния и подвязывания... Доводим друг друга до полного... изнеможения к взаимному удовольствию. Естественно, после такого-этого... одевания госпожа ходит тихая и довольная, мурлыкает как соответствующая кошка, мне смущённо улыбается. Похоже, судьба любовника мужа той самой английской королевы мне не грозит. Конечно, никаких маленьких. Зачем нам в нашем доме бастарды? Они же ублюдки. Собственность господина священна и я в ту собственность – ни ногой... Ну или еще чем. Но есть такое слово "петтинг". И кое-какие в этом поле отдельные и разнообразные технологии.
Все-таки сочетания подросткового тела, полного кипящей от гормонов крови, с мозгом и воображением пятидесятилетнего мужчины, с кое-каким жизненным опытом и развращённого (или, мягко выражаясь, обученного) всяким видео...
Я лежу себе, посмеиваюсь над самим собой и богатством сдвоенного воображения. Когда одно задаёт общее направление, а второе из расплывчатых подростковых фантазий формирует вполне насыщенные картинки, дополняя их цветом и звуком, скажем, из немецких фильмушек соответствующего содержания. И обнаруживаю, что в реале тоже кое-что происходит. "Бойтесь желаний – они исполняются". Фатима куда-то убежала, Юлька сидит у меня на постели – они меня одного ни минуту не оставляют, залила мне всю задницу этой церковной смазкой. Но массирует мне отнюдь не двуглавую мышцу, а вполне одноглавую.
Я же на четвереньках стою. Колени сильно раздвинуты, голова на подушке лежит. Вот эта... медицинский работник очень среднего средневековья запустила сзади мне руку между ног и пальчиками так... придерживает активно. Я сперва дёрнулся. Инстинкт требует в чужие руки своё не давать. Она сразу кулачок сжала. Потом по-отпустила и продолжает наглаживать... вверх-вниз, вверх-вниз. И стою я как тот пони в зоопарке.
Была такая история еще в мои школьные времена. Наша биологичка повела класс на экскурсию. Конец мая, тепло, все разбрелись. Наша компашка оказалась у вольера с пони. Не помню таблички: какая там порода и все такое. Помню картинку: стоит конёк мохнатенький, жарко, мухи, все ему надоело, совсем дремлет. И у него член висит почти до земли. Ну, мы тут, естественно. загыгыгали "ну не фига себе, а как же он им, это не то что у тебя, ты овсянку в детстве не кушал, а он кушал и вот...". Тут мимо бежит наша отличница Светка. Выглядывает классную. Носик кверху, очёчки блестят. Борька, был у нас такой балбес здоровый, сходу к ней подкатывает:
– Свет, а Свет, ты ж у нас отличница, все знаешь. Ты скажи – бывают у пони пять ног?
– Нет, не бывает и быть не может. Наукой доказано, что непарноногих парнокопытных быть не может.
– Брешет твоя наука. Вон сама глянь.
Пока Светка через очки, через сетку вольера высматривала пятую ногу у пони, Борька подобрался к ней поближе и почти на ухо:
– А у меня тоже такая нога есть. Хочешь посмотреть? Дам – для науки.
Как она тогда покраснела... Мгновенно, до слез. Отшатнулась, спиной к вольеру прижалась. А мы продолжаем. Остроумие своё проявлять.
– А мою ногу? А мою? А потрогать? Для науки не жалко – для определения крепости и стойкости... Гы-гы-гы.
Я тогда... мне не то что бы стыдно стало. Просто жалко. Она... одна такая... а вокруг шесть подростков. И все на неё... как волки. Вообщем, притормозил я тогда ребят. Всяко бывало по жизни. Бывало, что и не успевал сообразить. Бывало – и сообразив, не успевал сделать. Потом иногда стыдно бывало... А тогда вот... Светка тогда сбежала вся в слезах. А через две недели, у меня дело какое-то к ней было по школе, учебники там какие-то – то ли отдать, то ли забрать. Она выскочила дверь открыть. У неё родители уехали на дачу. Я на коленки встал – шнурки расшнуровать. А из комнат в прихожую яркий солнечный свет. Столбом. И в нем... Только Cветкин силуэт в одном халатике. Безо всего под ним. И в очках. Я тогда с одного колена на другое перевалился. К ней поближе. Палец указательный между её щиколотками положил и говорю:
– Свет, у тебя нога...
Она мне в плечи вцепилась мёртвой хваткой. Вверх тянет, глаза закрыты, вся сжалась... Так мы и поднялись – я и мой пальчик. Я – до её лица, пальчик – до кудряшек. И как-то мне ни до каких шуток... Ни насчёт пятой, ни насчёт левой-правой. Только и сказал:
– Очень красивая.
Тут она и выдохнула. И осела. Вся... Мне в ладонь... А я снял с неё очки. Потом все остальное... Мы очень быстро довели друг друга до потери всякого соображения. Я бы тогда точно стал бы отцом – о предохранении... так ... по наслышке. Хватило ума... или дурости... привязать мой инструмент верёвочкой... Если бы Светка в последний момент не поймала бы тумбочку с телевизором – сейчас и Степаниде отрезать у меня ничего бы не хотелось – нечего было бы.
А потом... Потом была жизнь. Борька погиб в Афгане. В последний год. Геройски. Светка вышла замуж. За бюргера из Баварии. Картинку через Скайп присылала: три сына, три подбородка, три авто у собственного дома на заднем фоне.
А я вот сюда вляпался. И стою-упираюсь своим хозяйством в постель, как тот пони в землю в вольере.
Вообщем, положение на локотках лбом в подушку... не сильно радует. Особенно, когда тебя маньячка-баба-яга за это самое дёргает. Как это женщинам нравится? Хотя, конечно, их за это самое не таскают. И вообще – у них обзор в полтора раза шире мужского. Это я, кроме подушки под носом, ничего не вижу. А вот любая дама в моем положении видит куда больше. Начинаю поворачивать голову, оглядываюсь через плечо – опаньки. А тут все еще интереснее. У Юльки же две руки. Одна у меня... играет. А вот вторая у неё под передничком. И тоже в работе. Ах ты двоерукая... многостаночница. Тут Юлька как мне крутанула... И сама... Так вот какой им выдох нужен был – со стоном сквозь зубы. Юлька потянулась, накрыла меня одеяльцем, погладила по головке (хоть бы руки помыла, медичка средневековая). И выдала (вот что значит профессионалка – в любой ситуации все на пользу дела):
– Взгляд у тебя через плечо хорошо получился. И ресницами ты правильно. Только учти, хозяин дальше стоять будет, так что тебе голову поворачивать сильнее придётся. Плешь твою точно прикрыть надо – не смотрится. И не смотри через левое плечо – черта увидишь.
Ну и что со всем этим делать? Часть здешнего мира. Значит принять как данность, как своё родное, истинное, включая персонального черта на левом плече?
А пока... вот слюбимся мы с Хотенеюшкой моим... по-настоящему. Заберёт он меня к себе. И мы там с ним, с желанным моим, единственным... Вот как-нибудь по утру он к князю... да вообще – мало ли дел. А я в постельке потягиваюсь. Весь такой... разнежившийся. А тут – Юлька... со своими притязаниями... или еще какой глупостью. А я лениво так, через губу: "Эй слуги мои верные, взять дуру старую под белы рученьки да всыпать плетей в ейную корявую задницу, пока я не приду глянуть". Юльку на конюшню, на кобылу. Это скамья такая с петлями для рук и ног. К ней привязывают, а потом сверху – плёточкой. Не по кобыле – по... по наезднице. И пока там её... вразумляют, я встаю себе, потягиваюсь сладко и иду потихонечку – пить утренний кофе. Черт – кофе здесь нет. Тогда – чай. И чая нет. Ну тогда – компот. Все равно – пока не допью – не выйду. Выхожу весь из себя такой... в халате. Солнышко светит, птички поют, слуги кланяются: чего изволите, сладко ли почивали, не надобно ли услужить как... А тут в конюшне Юлька такая... правильно выпоротая – валяется.
– Господин мой повелитель! Не вели казнить, дозволь слово молвить. Ох, я неправа была, ох, каюсь-зарекаюсь.
Мда. А может... её конюхам отдать? По её сучной сучности и похотливости? Обе дамы кучу всяких примеров приводили из историй своих гаремов. Хоть и географически далеко, но общность целей приводит к сходству методов. Это ж где Туров, а где Персия? А – похоже.
Берут провинившуюся наложницу. Которую решили списать. И отдают конюхам. Почему всегда именно конюхам – непонятно. Неужели в округе нет нормальных мужиков других специальностей? И те эту чистенькую беленькую ухоженную пускают по кругу. Не по беговому, конечно. Хотя кое-какие элементы упряжи типа удилов, кнутов, вожжей... тоже используются.
Причём интересно: если производится порка той же наложницы, то всегда публично в присутствии всех остальных членов коллектива. А вот если "отдать конюхам" – предъявляется только результат. Через несколько дней, когда списанную девицу доведут до желаемой кондиции. Это потому что у конюхов какие-то свои конюшенные представления о благопристойности, исключающие присутствие при действе посторонних дам? Или чтоб страшнее было? Типа: "вот она была и нету. А вот раз – и появилась. Но уже после того как. Найдите десять отличий".
