Текст книги "Вляп"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
Глава 12
Все кончается. Как-то, когда-то... Саввушка возвращается с Верху, с мороза, чем-то расстроенный. Я сижу у стены на на цепи. Поза «сидящего пса». Вообще, холоп – в значительный мере «верный пёс». Даже по динамике движений. Никаких ног, коленей вперёд. Только язык вываливать не надо. Если Саввушка подойдёт и посмотрит в глаза – надо отвернуть лицо и смотреть в сторону. Прямой взгляд – недопустим. Пока он не возьмёт мою голову в руки и сам не заставит смотреть прямо.
– Счастье тебе привалило. Господин велел тебя привести. Ты рад?
Конечно. Только новость... такая волнующая. Я чувствую как подскакивает сердце. О Господи... Сейчас я увижу своего хозяина, своего владетеля. Самое дорогое, что у меня есть в жизни. Ради чего я умереть готов! Какой он? Что он скажет? Как посмотрит, какое впечатление я на него произведу? А вдруг я ему не понравлюсь? А вдруг он меня отошлёт куда-нибудь? И я не смогу видеть его? Как жить тогда? Без счастья, без возможности хотя бы изредка, хотя бы издалека увидеть его, хозяина моего?
– Кончилось твоё учение. До срока. По-хорошему, надо бы тебя еще многому поучить. Да вот хозяйка торопится – хочет тебя внуку к Новому году подарить. А он как раз нынче к бабушке своей в гости приехал. Как они из-за стола выйдут, так нас и позовут. А пока еще одну вещь успеем сделать. Ты, когда тебя к боярыне приводили, смотрел на неё дерзко и удом своим дразнился. Так что, чтобы подарок внучку понравился, и ты при дарении хозяйку не осрамил, велела она уд тебе урезать. Под корень. Давай-ка к столу, пока время есть.
Цепки на ошейнике уже нет, Саввушка снял. Я плавно подымаюсь с колен. Я много чего насчёт колен своих научился делать – опускаться, подниматься, ползать. Оказывается, на коленях очень удобно. Двигаешься легко, будто течёшь. Не помогая руками, не двигая корпусом. Как во сне подхожу к столу. А как же я без этого? "Если смущает тебя око твоё – вырви его". Выкладываю своё хозяйство на стол. Саввушка, добрый человек, чтобы я не дёргался и пальцы вдруг не сунул под нож, связывает мне локотки за спиной. Легонько. Просто чтобы оградить от невольного движения. Я даже не обращаю на это внимание – он учитель, он знает. Его подручный вытаскивает откуда-то здоровенные клещи. По металлу. Чёрные, заржавевшие в сочленении, с окалиной в нескольких местах. Я смотрю прямо перед собой на икону. Спас-на-плети. Лицо Иисуса в радуге и расплывается – слезы. Мои. Не будут меня любить девки красные. Ну и не надо. Зато будет любить хозяин... Потому что... потому что я его обожаю. Потому что Саввушка научил меня служению. Беззаветному, самоотверженному, истинному. Я в лепёшку разобьюсь чтобы быть достойным любви господина моего.
– Как, отроче? Готов?
Я киваю, не отрывая взгляда сквозь слезы от иконы. Сейчас будет больно. Но не долго. Я перетерплю. Чтобы служить ему. Чтобы быть с ним. Скорее бы...
– Стой. Не так. Боярыня сказала "под корень". А ты куда мостишь?
Саввушка палочкой приподымает мой отросток, подручный долго елозит клещами по столу примериваясь. Пару раз лязгает вблизи цели, с натугой открывая и закрывая заржавевшие щипцы. Спас на стене улыбается сочувственно, умиротворяюще. Сквозь радугу моих слез.
– Опять не так. Ну оттяпаем, а прижигать чем? Давай клещи в горн и раскалить.
У меня уже ни мыслей, ни чувств. Ну и правильно. Чтоб не вводил в грех дерзости – калёным железом,.. "Отсеки член, мешающий тебе". Ступор. "Пусть будет что будет". Устал...
Откуда-то сзади, от двери голосок:
– Боярин в баню пошёл, велено привести. Быстро.
Саввушка внимательно заглядывает мне в лицо.
– Не успели. Инда ладно. Смотри, не осрами учителя своего.
Меня заворачивают в тулуп как есть, с головой, с ногами. Подручный подхватывает на руки как ребенка, и мы бегом... Я нечего не вижу под воротником тулупа, но свежий морозный, уже весенний воздух во дворе бьёт, вливается, пьянит. "Вот, вот сейчас... увижу... господина своего!"
* * *
Меня ставят на пол, выворачивают из тулупа, голого, с ошейником на шее, со связанными за спиной локотками, со слезящимися от всего пережитого глазами. Небольшое, очень теплое, богато убранное помещение, несколько мужчин за столом, часть в одних нательных рубахах. Во главе стола молодой, лет 25, русобородый, среднего роста, мужчина. Смотрит скучающе. Над ухом голос Саввушки:
– Это господин твой, боярин Хотеней Ратиборович. Из славного рода Укоротичей. Поклонись дитятко, как учили.
И я стекаю на пол. Приличествующей позы перед господином я принять не могу – руки связаны. Но я стараюсь. Я – ошеломлён. Вот он мой хозяин, мой... свет и смысл жизни. Какой он... молодой, красивый, спокойный... прекрасный...
– А вязки на нем к чему? Снять.
Чьи-то руки снимают с моих локтей путы. У меня на глазах снова слезы: "И прекрасный, и добрый!". Чей-то противный голос:
– Тощий-то он какой. Одни кости. Острые – порезаться можно.
Спокойный, будто пылью посыпанный голос – Саввушкин ответ:
– У меня сало не нарастишь. Захочешь похудеть, Корнеюшка – спроси у меня. А впрочем, как Хотеней Ратиборович скажет.
Более я Саввушку долгое время не видел. Хотя о делах его расспрашивал постоянно. Ровно через девять лет без недели полки русских князей, сошедшихся к Киеву по зову государя нашего Андрея Юрьевича по прозванию Боголюбский, вошли в город. Всех насельников сего Степанидиного подворья мои люди вырезали. Окромя двоих. Сама боярыня Cтепанида Слудовна умерла через пару недель. Да не в застенке под пытками, хоть и болтали в те поры розно, а в своей постели, в заботе и холе. От печали. Я тем был и сам вельми огорчён, ибо знала и рассказывала она многое и о многих, что не спроси. А Саввушку сыскать не могли, покуда я сам в те достопамятные мне подземелия не полез. Верно говорят что кнут вяжет крепче колец венчальных. И того – «кто с кнутом», и того – «кто под кнутом». Нюхом, чутьём своим сыскал я нору, куда Саввушка забился. В те поры многие и из местных, и из пришлых сильно искали хрип его перервать. Так что ко мне в службу Саввушка пошёл сразу и с радостью еще в Киеве. После был привезён сюда, во Всеволожск. Где и служил многие годы мастерством своим. Многие великие и славные дела, для Руси сделавшиеся, зачиналися с Саввушкиного дрючка в застенках пытошных. Однако с годами он одряхлел, начал чутье своё знаменитое терять, да и болтливостью старческой страдать. Посему, по воле моей, был он убиен. Перед смертию, о коей он уже знал, была у нас с ним долгая беседа. О разных людях и жизненных случаях. Вспомнили и первую нашу с ним встречу. Со слов его выходило, что «чужесть» мою, «не-людскость» Саввушка унюхал сразу, однако ничего не мог сыскать для доказательства сего перед боярыней Степанидой. А та сама торопилась и его торопила. Последние его слова мне были: «Много на мне грехов, но наитяжелейшим полагаю то, что убоялся неблаговолия боярыни и выпустил тебя из застенка не докопавшись до дна самого, не доломавши корешки потаённые. А может, и наоборот – только это мне на высшем суде и зачтётся».
Образовалась пауза, за время которой меня начинает трясти: «Неужели я не понравился господину, неужто он меня прогонит?». Нет! Ура! Снова голос хозяина:
– Подымите его. И правда – шкурка с искрой. И гладкий – без волосни. Давай-ка его в парилку, подмыть и смазать.
Какой у него голос! Твёрдый, бархатистый, глубокий. Аж за душу берет. Выворачивает. Мою – наизнанку...
Парилка. Темновато, очень жарко и мокро. Мне, после постоянного озноба и сухости подземелий, бьёт по коже, по глазам. Жар давит на уши, дышать нечем. Текут слезы, в ушах шумит. Меня укладывают на полок. Я утыкаюсь в какую-то мешковину носом – так хоть ноздри меньше горят. Меня чем-то трут, мажут, ворочают. Попадают по больным, после Саввушкиного поучения, местам. Саввушка мастер – у меня после его дрючка всего 3-4 синяка да пара ссадин. То есть болит-то во многих местах, но снаружи не видно. То-то господину понравилась моя кожа – "шкурка с искоркой"... Как точно и поэтично... Тонкая, возвышенная душа. Снова тот же противный голос, теперь над ухом:
– Ты что с-сучок, думаешь к хозяину подобраться? Хрен тебе. Я его со всякими уродами делить не буду.
Правильно. И я не буду. Потому что он мой. Хозяин. Господин. Единственный. Мой.
Накатывает волна жара, кто-то подкинул в каменку. У меня аж уши сворачиваются, закрываю их ладонями. Меня приподнимают, подхватывают поперёк живота, двигают, как-то... устанавливают на четвереньки. Потом сзади появляется ощущение прикосновения, давления и... острая боль разрывает мне зад. Будто раскалённое шило проходит сквозь позвоночник, взрывается в мозгу, в темечке. Я пытаюсь вырваться, отодвинуться, освободится от этой боли, оттолкнуть, но меня держат, руки у меня мыльные, слабые после подземелья, соскальзывают. Господи, да что же это? Выворачиваю голову через плечо и вижу над собой лицо господина. Милое, любимое... Нечётко – слезы мешают. Господин смотрит внимательно, напряжённо, словно ждёт чего-то.
– Ну как-ты, малой? В животе?
Какой он заботливый... "В животе" – это я уже знаю, так Саввушка часто спрашивал, когда я терял сознание. Я – "в животе", я – живой. Сил сказать нет, просто улыбаюсь ему. Радуюсь. А он – мне. Улыбается! Удивлённо-смущённо. Мой господин, мой хозяин смущается... Как это... мило.
– Потерпи малой. Счас кончу. Тугой ты сильно. Целочка моя серебряная.
Толчки сзади становятся все чаще, все сильнее. Но боль не бесконечна, она отступает, омертвляется. Я прижимаюсь щекой к мокрой мешковине на банном полке и улыбаюсь – господин со мной – значит все будет хорошо. Господин назвал меня своим. Мы будем вместе. Сознание уплывает, накатывает темнота, жаркая, душная, мокрая...
* * *
Пробуждение... Я долго не мог понять – где я. Потом – дошло. Ну почему у меня в этом мире так много таких болезненных пробуждений? Настолько болезненных... А потому, Ванечка, что мир этот тебе чужой. И он тебя отторгает. И это отторжение – больно. Ведь ты – не от мира сего. Чужой чужанин. Хоть и понял я тогда в темноте, в темнице, что человек сам по себе – себе же и смерть мучительная. Хоть и решил тогда мир этот принять как свой и единственный. Но... Согласия, желания твоего мало. Нужно время, терпение, покорность. Дела сделанные. Мир – снаружи. И вот он в тебя входит. Разными путями. Теперь, например, через порванный анус. Больно.
А что говорит про этот случай русская народная мудрость? "Вложишь в задницу – в голове прибавится". Так что у тебя типовая ситуация из национально-исторического опыта. Снова, Ванюша, с почином тебя – с очередной дефлорацией. Это тебе не горбунью катать. Это... куда как больше впечатлений.
Но странно: нигде в учебниках по истории о гомосексуализме в Древней Руси – ни слова. Не было такого. Как секса в Советском Союзе. А ведь стоит только подумать... И я начинаю думать.
В нормальных условиях в средневековых обществах треть взрослого мужского населения сидела. В монастырях. Что в буддистской Монголии перед Сухе-Батором и их революцией. Что в католической Германии перед Лютером и их Реформацией. Каждый третий взрослый мужик – монах. Почему? А потому что женщин не хватало. Ситуация совершенно дикая для россиянина 20 века. Мы все выросли, с детства впитали нормы общества, где имеется постоянный избыток женского населения. То есть статистику эту мы понимаем и даже используем. Себе на пользу. Но оценить всю сумму социально-психологических... стереотипов поведения, морально-этических норм, из этого проистекающих...
Помнится, где-то попало на глаза, что правительство Австралии насчитывает дополнительные баллы тем иммигрантам, у которых в семье есть дочери. Мы тогда еще с дочкой посмеялись: вот, дескать, чудаки. Но можно использовать к своей пользе. Ну не воспринимается российским массовым сознанием такая мысль. Все крутится у нас как-то в глубине старая песенка:
"Стоят девчонки, стоят в сторонке
Платочки в руках теребя.
Потому что на десять девчонок
По статистике девять ребят".
Мы на этом выросли. Последние сто лет – это наше исконно-посконное, социально-национально-базовое.
А здесь картинка обратная – кого девять, а кого десять. Мальчиков рождается больше. Всегда. Насколько больше? Соотношение полов новорождённых в зоне Чернобыльской аварии видели? Нормальная реакция человеческой природы на катаклизм. А здесь катаклизмы – один за одним. И это даже без восточных заморочек типа: в Китае 21 века 70% абортируемых плодов – девочки; одно из популярных женских мусульманских имён в дословном переводе звучит как тост: "Да не будет иметь дочерей".
В патриархальных обществах хоть земледельческих, хоть скотоводческих, хоть охотничьих – от девочек избавлялись. И до рождения, если могли устойчиво определить пол плода, и после. Какая-то вычитанная загадка. Уже 19 век, Россия. Барин спрашивает мужика;
– Как живёшь?
– А вот: долги отдаю, в долг даю, деньги в воду мечу.
– Это как?
– "Долги отдаю" – кормлю родителей своих: батюшку с матушкой. "В долг даю" – двух сыновей поднимаю. Состарюсь – они отдавать будут, меня кормить. А "деньгу в воду мечу" – так две девки растут, пока замуж не выдам – корми, А выдам – как деньги в реку.
А кому охота свои кровные "метать в воду"?
Так что девчонок – 9, а мальчишек – 10. И это – "оптимистический сценарий".
К этому отношению 9:10 надо еще одно добавить. Вся эта компашка, собравшихся на условно-статистическую вечёрку-посиделку – дети в возрасте от 10 до 16 лет.
В России мужчина с 15 лет и до 55 – военно– и налого-обязанный. Дмитрий Донской на Куликовом поле устроил детский сад пополам с домом престарелых. По его приказу под мобилизацию попали все, кто на два года раньше обычного и на три позже. 13-14 летних мальков на поле поставили в первые ряды – они ростом ниже, а двум первым рядам князь повелел копья на плечи положить. И удобно, и детишки со страху не разбегутся. Вот в этих первых рядах татаре свои копья да пики и оставили. И завязли – саблей до ратника с рогатиной да в строю не очень-то дотянешься.
Соответственно, юноша в 15 лет хотел и имел право женится. А община, власть и церковь его к этому подталкивали. По разным причинам, но в одном направлении.
С девками еще проще – как месячные начались – замуж. И – побыстрее. Поскольку – хоть в церкви вокруг аналоя, хоть в кусты и на спинку – результат наблюдаемый: в установленные человеческой физиологией сроки – новый россиянин родился. Раз может зачать – зачнёт. И родит. Вот только кого – не то приблуду, ублюдка, подкидыша-найдёныша, не то законное дитя добрых родителей.
"Видала я в Вероне и моложе матерей" – это Джульетте говорит её матушка. Джульетте сколько? 12? 13? Это не про высшую аристократию, которые вообще ползунков венчали "для установления нового качества дипломатических и культурно-хозяйственных связей". Это про начало нормальной регулярной половой жизни.
Вот эта вся средне-статистическая угловато-прыщеватая молодежь среднего школьного возраста сперва шушукается и хихикает, потом жмётся и трётся, потом родители говорят кому с кем – и под венец.
И за последующие 10 лет половина счастливых невест перебирается на кладбище. Умирает.
Ме-е-е-едленно.
ПОЛОВИНА.
Каждая вторая женщина погибает в результате установления брачных отношений. В первые 10 лет.
Это не война. Американские ВВС при налёте на Мюнхен в конце войны потеряли 25% экипажей. И отказались вообще покидать казармы. Солдаты.
Это какой-то непрерывный многовековой само-геноцид. Причём не только у нас. Все эти французские ля-фам, которым менестрели с трубадурам менестрелили и трубодурили – тот же результат. И вообще, клятва "на всю жизнь до гробовой доски" – это, в среднем, на семь лет.
Серия вторая: вот прошло десять лет, проводим "встречу выпускников" тех самых средне-статистических посиделок. Присутствуют все. В составе 5:9. Картинка такая: пять женщин, из которых 4 – кормящие или беременные. 5 женатых мужиков. И четверо бобылей.
Супружество для женщины означало переход в режим трёхтактного двигателя: впрыск – 9 месяцев беременности – полгода-год кормления грудью – новый впрыск.
Исключение – женское бесплодие. В моногамных браках – 20%. Не знаю как в России 21 века, а в средневековье – вполне устойчивый показатель. Ещё примерно столько же должно давать бесплодие мужское. Но тут уж соседи с прохожими помогают.
А теперь вспомним первоначальную вечерку – 19 человек. Для простого воспроизводства – ну чтоб не вымереть под ноль – 4 женщины должны выродить, выкормить, вырастить примерно 20 человек. Но еще есть детская смертность, которая тоже зашкаливает все мыслимые для меня пределы, и пляшет от одной до двух третьей. Это не считая войн, мора, глада... Такая тихая спокойная жизнь. Отнюдь не "эпоха застоя" с её 0.3% детской смертности.
Как там покойный Ясир Арафат говорил: "Главное оружие палестинцев – арабская женщина, которая рожает в среднем семерых детей". На круг. При нормальной почти европейской детской смертности.
Берём для примера – 50%. Получается что 4 бабы должны родить 40 человек. По десятку – каждая. Беременность в 13-14 – это не испорченность с развращённостью, не личная трагедия, это норма жизни и радость новобрачной. И дальше – трёхтактный двигатель. В котором мужу с его поползновениями имеется место на 2-3 месяца раз в полтора-два года.
То есть на "встрече выпускников" имеем одну пригодную бабу и 8 озабоченных мужчин, которым сильно мешает этот девятый – её муж.
Помните, в "Война и мир" Наташа Ростова спрашивает:
– А не стыдно идти за него замуж? За Пьера Безухова. Он же вдовец.
Стыдно Наташенька. Ой как стыдно. Поскольку у него баба была. А он её не сберёг. Вот и пусть себе бобылюет. А на тебя, Наташенька, твои сверстники прыщеватые, с ручонками потненькими уже облизываются. Вот и выполняй свою социально-общественную функцию.
С бобылями вообще труба. На Руси в разное время доля бобыльских дворов колебалась от четверти до половины. Остальные – тягловые. То есть платят подати и исполняют повинности. Нужно объяснять взаимные чувства этих двух групп населения?
В Новгороде неотделившиеся сыновья на вече голоса не имеют. А чтобы жить своим домом надо сначала жениться. Те же новогородцы в помощь Владимиру, тогда еще отнюдь не святому и не равноапостольному, из одних своих бобылей целое войско выставили. Те потом так и осели – кто в Киеве, кто в новых городках да в порубежье. Назад не вернулись. Жён-то они здесь нашли.
Естественно, при такой дерьмовой демографии появляются всякие компенсаторы. Пока были язычники – там был такая штука... В разных народах по-разному называется. Молодёжная школа. Собирают одногодков в поселении и в лес – жизни учить. Под присмотром старших товарищей. С женской обслугой. Общего пользования. "Спящую царевну" помните? А "Белоснежка и семь гномов"? Вот конкретно эти гномы эту "белоснежку" и употребляли в ходе своего воспитательно-образовательного процесса. В соотношении – одна на семерых. Хотя... В сказках число "семь" обычно означает просто "много". Типа – со счета сбились.
Причём употребляли, в отличии от сказок, часто со смертельным исходом. В таких "школах древней молодёжи" учили охоте с рыбалкой, войне с пахотой, если племя уже землепашеское. Естественно, учили и самому главному процессу – воспроизводства соплеменников. Юноши возвращались спустя некоторое время в своё поселение и женились. И – использовали свой школьный опыт. Хорошо, когда в первую брачную ночь хоть у одного партнёра есть опыт. Особенно, если он же – глава семьи по социально-хозяйственному статусу. А тут еще и уважение супруги в результате уверенного и успешного проведения процесса.
А вот дамы, которые в таких учебных заведениях обстирывали, обшивали, кормили, а также "снимали напряжение с чресел молодеческих" и давали первые уроки "страсти нежной" в пахарьно-охотничьем варианте, быстро накапливали разного рода "прайваси" своих подопечных. Тем более, что с одной стороны толпа мальчишек, сопливых и прыщеватых, а с другой – опытная матрона, которая, возможно, еще отцов их этому учила.
Хранение чужих тайн никогда не способствовало долголетию. Особенно – тайн подростков. Особенно – в сексуальной сфере. Особенно – когда детишки – толпой. Без тормозов. Поэтому и царевна – спящая. Вечным сном.
Другой известный компенсатор – Иванова ночь. Ну и прочие купалии-сатурналии. Свальный грех – это по нашему, по-русски.
И тут пришло христианство. С его "не возжелай ни жены, ни вола" соседа. Кстати, здесь глагол "возжелай" имеет в обоих случаях чисто имущественный характер или с волом – тоже... ?
Христианство пришло со своими способами снятия сексуального напряжения в жизни и в обществе.
Во-первых, пост. Ага, "здесь не пьют, не курят, и скоро есть перестанут". А кто работать будет, кто на косу станет, кто в соху упрётся? Со святой воды и просвирки топором не помашешь.
Во-вторых, монастырь. Монастыри в этой Святой Руси есть и будут. Но такого широкого распространения, как у католиков, они не получили. Возможно потому, что в Европе, как и позднее в Московской Руси, монастыри жили от крестьянского труда. Крепостных, арендаторов, приписанных. А здесь – землю монастырям дают. А дальше – сами. Вот у Михайловского златоверхого в Киеве – вся Владимирская горка в собственности. Ну и пашите её, иноки.
И остаётся у славных русичей всего два способа избежать спермотоксикоза. Оба хорошо и широко известны во многих сообществах.
Женщины общего пользования. И – мальчики.
Тут во-первых, конечно соседка. Та, которая на "встрече выпускников" – пятая. И плевать, что у неё муж есть. Потому что когда "у меня стоит, а моя не даёт" – мужик может соседскую избёнку за угол ухватить и за околицу выкинуть. Вместе с хозяином. Чтобы под ногами не путался. А еще хозяина можно напоить, уговорить, задарить... "наконец – с тела".
Во-вторых, вдовы. Тут вот какая интересная штука получается: вступление в новый брак разрешено для вдовы или вдовца после довольно длительного периода. У мусульман наложница пригодна через три дня после предыдущего хозяина. А у христиан... В одних местах – год, в других – три. А бабе в одиночку столько не прожить. Просто помрёт с голоду и холоду. Нет, если родня большая и крепкая, где есть вдоволь мужиков и взрослых парней, чтобы прокормить вдовицу с сиротами. И есть старики, которые этих мужиков и парней могут удержать... И своими собственными старческими причудами не сильно донимают.
Или если у самой уже сыновья большие... А иначе – проси. Сенца для коровки накосить-привезти – сдохнет же кормилица. Дров для печки нарубить-привезти – помёрзнем зимой насмерть. Проси и – давай. Расплачивайся чем имеешь. Ложись, становись, раздвигай, поддавай... И радуйся пока пользуешься спросом... А в деревне тайн нет. И соседки тебе все в лицо скажут. И детям твоим – тоже. А ты терпи. Поскольку если сорвалась, выскочила, ушла от общины... Или сами же соседи с соседками выгнали "за недостойное поведение", то каждый встречный-поперечный – тебе хозяин. Если у него кулак тяжёлый. А зимой и с голодухи – сама хоть к кому. И получается в-третьих.
В третьих, "зависимые". Холопки... Ну, это везение. Холопы у бояр и князей. У них дома побогаче да посытнее. Служанки... Это у купцов и попов, у всяких служивых и "житьих" людей. Тоже ничего. А вот попасть в "работницы"... В богатый крестьянский дом... Там и сами рвутся, а уж чужих... И будешь трудится без продыху – днем на поле раком кверху, ночью – как и где поставят-положат. За хозяйку, за невесток... Батрачка – кто ж на ней не ездит?
Правда, есть еще вариант. В языческие времена из "молодёжных школ" часто вырастали "мужские сообщества". Более-менее казарменного толка. С приходом христианства все это было поломано. Точнее – вырезано и сожжено. С соответствующей частью населения. Но принцип остался. Вот и собираются мужики в разного рода ватаги. Бобыли в основном, поскольку на семейных – тягло.
Есть мужские компашки христианской направленности. Собираются "старцы" и идут в пустынные места. Строят там обитель, пустынь. Молятся, постятся, изнуряют себя тяжкой работой. Обычно – в части валки леса. Но главное – бобылей на Руси меньше.
Есть всякие артели для отхожих промыслов. Более-менее кратковременные. Те же масоны-каменщики. Плотницкие артели. Охотничьи. Торговые. Новгородские ушкуйники. Близкие к ним по смыслу-стилю просто разбойные. Есть еще заставы на порубежье... И везде в них – дамы общего назначения. Объединение пошивочной, прачечной, столовой и публичного дома в одном лице. Слышал как-то на одном еще советском рыболовном траулере:
– А где ложкомойка?
– Капитану "ложку моет".
– Придёт скоро?
– Не. Ей еще старпомову, замполитову и боцманову "ложки мыть".
Но многие артели – сезонные. А зимой куда? А по весне, может, моложе найдётся. Или украдут артельщики дорогой девку какую... Или наоборот:
– А прошлогодняя ложкомойка где?
– Дык померла. Не опросталась.
Неустойчивая система, не самовоспроизводящаяся. Баб не хватает. И тогда...
– Правда что на горе Арарат самое долгое в мире эхо?
– Э, это дарагой, смотря что кричать будэшь. Если ж...па, то "где-где" долго-долго звучит. Пока не найдут.
Та же проблема, только в варианте пребывания чисто мужских коллективов в условиях изолированности высокогорных пастбищ.
Вот какие мысли приходят в голову, которая приделана к разорванной заднице. И лежишь себе в раскорячку на животе неизвестно где. Где-то на Святой Руси.
