Текст книги "Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

Соавторы: В Бирюк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Придётся Прокую повторить опыты Аносова. С применением микроскопа в металлургии. Когда «мелькоскоп» сделаю. Левши-то у нас на Руси – завсегда. Но разглядеть структуру цементита… вряд ли.

Индийский рецепт «прямого» получения булата сорта «акбари» из руды – надо попробовать.

В тигель вместе с древесным углем и флюсом засыпать смесь мелких частиц двух руд – бурого (две части) и магнитного (три части) железняка. Металл из частиц разных руд восстанавливается с разной скоростью. Восстановившийся первым металл за время плавки (около суток) успевает сильнее науглеродиться от контакта с древесным углем и расплавиться, а выделившийся из трудновосстановимой руды остаётся менее науглероженным.

Попробуем. Как магнитный железняк найдём.

Надо бы двухванные печи поставить. У них производительность в 2–4 раза выше, чем у мартена, а расход топлива в 10–15 раз меньше. Но нужна продувка кислородом. Разделение воздуха… Факеншит! Не сейчас!

У нас уже были довольно прочные печки, шли приличные огнеупоры с добавлением графита, мы активно играли с тигельными процессами. И со стеклом, и с металлами. Собственное железо позволило полностью обеспечить существующие кузнечные горны. Как в самом Всеволжске, так и в растущих городках: Усть-Ветлуге, Балахне… Стремительно росла металлообработка. И объемами, и разнообразием. Скачком развивалась стекольная отрасль.

Раздавались молодожёнам и продавались насельникам прялки-самопрялки. Запустили и непрерывно усовершенствовали ткацкую фабрику.

Тут придётся подробнее.

Нонсенс! Парадокс! Во всём мире капитализм начинается с «производства средств потребления». С текстильных мануфактур – особенно.

Ткачи – долгое время главный и передовой отряд пролетариата!

С текстиля поднялись Фуггеры. Фламандские ткачи громили королевские французские армии. Они же вынесли на себе основную тяжесть почти столетней войны вокруг Нидерладской революции, бойню Тридцатилетней войны. Луддиты – ткачи. В основе Английской революции – огораживание, причина огораживания – труд ткачей. Даже первая прокламация «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» обращена к ткачам. За что Ленина в Сибирь сослали? – За требование оплаты «казового конца».

Так – везде. Но не у нас. У нас первые мануфактуры – 30-е годы 17 века, железоделательные. При Петре Великом построено 230 мануфактур. После его смерти осталось тридцать. Потому что нам – нафиг не нужны «средства потребления». Необходимое – сами сделаем. Из палочки, из верёвочки, соплёй прилепим… Купить-то – не на что.

«Нет хлеба. Понимаете ли вы это?».

Главный, часто – единственный платёжеспособный покупатель – власть. Властям простое полотно – мало нужно. И вот, в каждой крестьянской избе есть прялки, в каждой – ткацкий стан. Каждая крестьянская девушка на «Святой Руси» – сама ткёт себе приданое.

Коллегши! Попандопулопинки! Вы как? Челнок в руках летает? Маленький рушничок – работать от зари до зари, безостановочно, из руки в руку. Что «грудница» не только болезнь, а и брусок поперечный со стороны товарного навоя – в курсе?

Страшно становится, когда думаю о судьбе нормального менеджера из «офисного планктона» или сисьадмина оттуда же, ненароком сюда вляпнувшегося. Делать текстиль надо, а как? Половина слов – просто непонятна.

Челнок – это не баба с кравчучками, а приспособа деревянная. Летает от края до края станка. В зёве основы. Вот как основа зевнула, так она и полетела. Летает, понятно, не сама. Она ещё разных типов бывает.

Зачем у ткачихи колотушка? – Не, мух она полотенцем по глазам бьёт. Уток – не утка мужского пола, а ряд ниток поперёк. Батан – не от «ботаника», а подвешенная вертикальная рама. Она скрипит и качается.

«Я спросил электрика Петрова:

„Ты зачем надел на шею провод?'“

Ничего Петров не отвечает.

Только тихо ботами качает».

Не Петров, не электрик, без провода, поскрипывает. А так – похоже.

Нитченки работают своими галями и крепятся к ремизкам. Которыми раскрывают зёв.

Всё понятно?

Я когда услышал первый раз, что в ткацком стане есть бердо, то очень обрадовался. Послышалось – бедро. А я ж в бёдрах понимаю! Особенно – в женских. Увы. Не только буквы перепутал, но смысл другой. Хотя тоже – им бьют.

Фиг бы я чего в этом деле уелбантурил. Но в Паучьей веси ткацкие станы были. Потом Звяга в Пердуновке делал. Сперва – по образу и подобию. После – с модификациями.

На «Святой Руси» уже давно ушли от вертикального ткацкого станка. Но сколь много можно рацухернуть и в нынешнем! Тут, на ткацкой фабрике во Всеволжске, каждый стан был новый, на других непохожий.

У нас изначально было мало ниток, поэтому станы первоначально делались и работали… в познавательно-экспериментальных целях. Едва у одного стана загрузка приближалась к максимальной, как делали следующий – с очередной порцией рацухи.

Воспроизводить новгородские ткацкие станки для полушерстяных тканей на 4 нитки мы не стали – простейшее полотняное плетение, пара ремизок без фокусов. Но уже замена коромысел блоками существенно облегчило работу ткача и снизила число отказов.

Заплетать людям мозги – моё ремесло.

– А почему у нас две ремизки? Давай сделаем три. На одном коромысле.

– Как это?!

Показываю. Есть здесь такой приём, с асимметричным коромыслом, делают ткань с повышенной плотностью основы. Дальше – больше. Довели число ремизок до двенадцати. Монстр такой получился.

– А почему коромысла вдоль основы? А давай-ка построим их вдоль утка.

Подумали, сделали.

При изготовлении саржи 2/2, двухосновных тканей, 1-го и 2-го сортов полотняного переплетения для увеличения плотности ткани используются четыре ремизки, подвешенные на двух коромыслах. Каждая пара – к отдельной подножке.

Основная часть материи на «Святой Руси» имеет рисунок не вышитый, а изначальный, тканный. Уток в основу набивают, забивают, приколачивают. Не просто в основу, а конкретно в «опушку».

Так делают не только простые геометрические полосы – сложнейшие пейзажи с цветами и птицами. Вот этими ремизками да ещё доской-бральницей. Да не – «бранильницей», а – «бральницей»!

По сути – гобелен. Ещё чуток с бральницой поработать, ремизок и челноков добавить и… Рафаэль Санти. Папизма на Руси нету – обойдёмся.

Чтобы уток в ткани ложился ровнее, применяют гребень. Многие станки на Руси не имеют берд, прибивание утка – гребнем или колотушкой. Такой гребень найдут на Райковецком городище.

Это мы пропустили изначально: хотя гребённая архаика на «Святой Руси» повсеместно, но мои «пауки», в силу своей специализации, «почёсыванием» уже не занимаются. У них уже бердо в ходу.

Видел в 21 веке бердо тростниковый – из зубьев-тростей, соединенных сверху и снизу планками, тростинки-палочки длиной 13–14 см, шириной 0,8 см. Вставляют в пазы двух планок шириной 2 см, толщиной 0,5 см, закрепляют веревкой.

Расстояние между зубьями равно толщине веревки. Для увеличения расстояния между зубьями – обвязывают несколько раз. Такая… редкозубая конструкция. «Ажурные ткани» – известны из археологии на Руси в нескольких местах. «Паутинка» моих пауков – из этой серии. «Марлёвка» из мешковины на голом женском теле… Но мне-то надо другое! Мне-то нужны ткани простые, плотные.

Бердо вкладывают в батан – раму для придания берду веса, необходимого для прибивания нитей утка. Его-то ткач (на Руси – ткачиха) и дёргает целый день ручками. Туда-сюда, туда-сюда… А ножками давит на подножки-педали – левой-правой, левой-правой. Педали опускаются – тянут ремизки, растягивают нити основы вверх-вниз (зев), между ними кидает челнок, дергает на себя батан, бердо в нём приколачивает нитку утка… Во, ещё миллиметр ткани получила.

Напомню: на рубаху – 15 м ткани. На жизнь… Крестильная (детская), обычно – конопляная. Две взрослых: повседневная и выходная, чистая – чтобы в гроб положить. Ещё – назадник, нагрудник, передник, панева, рушники… Постельное бельё отсутствует. Мужику своему – рубахи чуть короче, но ещё порты надо. Детям…

Фремовер, тётя.

«Святорусское» бердо тяжелее этнографического из 21 века – не из тростниковых зубьев, а из деревянных.

Длина ремизок задаёт ширину тканей: от 37 см до 155 см. Меньше – портативные устройства. Подобно тому, как здесь есть прялка для работы на ходу, с упором в бедро, так есть ткацкие станки с поясным креплением. Бабе заняться нечем? – Опоясалась этой штукой и ткёт. Буквально – на коленках. Без берда – с деревянным ножом. Основа заплетена в косу, привязана к колышку. Сходно, без заднего навоя, ткут здешние племена.

На Руси так делают узкие изделия – пояса, например. Здешние пояса – не ремни кожаные, а кушаки – тканые полосы.

Для поневных двухосновных тканей применяют широкие берда «понешницы». На четырех подножках в две ремизки заправлялись холщовые нити (изнанка), в две ремизки – шерстяные нити (лицо).

Коллеги, у вас коробка-автомат? По двум педалям попадаете? Здесь – надо по четырём. Путаешь педали? – Получаешь по уху.

В каждый зуб берда заправляют по две нити, с чередованием холщовых и шерстяных. Узор получают перебором нитей основы бральницей: часть шерстяных нитей опускают на изнаночную сторону, а часть белых – холщовых – поднимают на лицевую.

Широкие берда необходимы – поочередно открываются два зева и прокидываются два утка.

Какая координация движений, какой сложный рисунок… да не на ткани! Рисунок движения! Топ, кидысь, дёрг, тот-топ, кидысь-кидысь, дёрг-дёрг… И не перепутай!

Напомню: панева – парадная юбка. У хозяйки в обеспеченном доме – одна-две. На жизнь.

Коллеги! Вы в этом во всём – как? Учите матчасть – в нормальном обществе с этого, с нашей «лёгонькой» промышленности и начинается индустриализация.

Сквозной полый челнок сохранится в крестьянском быту до начала XX в. 27 см длины, ладьевидный силуэт, сквозное отверстие в середине, конусообразные углубления для крепления шпульки и отверстие в боковой части для пропускания нити утка. Шпулька состоит из веретена и надетого на него, свободно вращающегося, берестяного цилиндрика-цевки. Свободное вращение – для быстрого раскручивания нити, увеличивает скорость работы.

Повторюсь: вляпнувшись сюда, я всего этого не знал. Но один из базовых инстинктов – любопытство – заставлял совать нос во всякое… непонятное. И задавать глупые вопросы. Типа:

– А вот у вас нитченки – палочки деревянные с навязанной нитяной петельной. Через петельку пропускают нить основы. Петелька – понятно. А вот зачем деревянная палочка? Их же много, это ж тяжело. Давай взамен палочки – ниточку навяжем. Ремизка сразу легче станет, на педаль так сильно давить не надо.

Вокруг меня в Пердуновке были люди, которые во всём этом понимали – было у кого учиться. Мне это интересно. Просто послать меня они не могли – боярич. И Звяга, непрерывно матерясь себе под нос, делал полочки для ремизки и раздавал подзатыльники ученикам – у самого заскорузлые пальцы не позволяли вязать ниточки.

Здешние «вятшие» – не дураки. Но рацухераторством – не занимаются. Они «с конца копья вскормлены» – мозги в другую сторону повёрнуты. Ну, там, честь, доблесть, слава, полон, хабар, «княжья милость»… А «меньшие люди» не имеют ресурсов для экспериментов – им пропитание каждый день добывать надобно.

Когда наша «бляуфена» дала железо, мы заменили нитченки стальной проволокой. Ни один «вятший» на такое не пойдёт, даже мысли такой не возникнет, а у ткачихи просто нет стали.

Тема истирания, разрыва, аварии в этом месте стана – отпала полностью.

Аналогично поставили стальные зубы на бердо. И сразу удвоили плотность основы – мне нужны прочные простые ткани. Выкинули коромысла и поставили блоки. Выточенные на токарном станке, смазанные колёсной мазью, они уменьшали усилие ткача. Высоту станка довели до 4 аршин, стойки и перекладины соединили намертво железными угольниками.

Вибрация – болезнь ткацкого станка. Один американец, оказавшийся в концу 50-х 20 века в Китае на должности механика ткацкой фабрики, вспоминал, как в ходе исполнения исторических решений тамошних съездов и пленумов постоянно поднимали скорость работы станков. «Марксизм с китайской спецификой» теорией надежности не интересовался, а руководство предприятия было сплошь идеологически грамотным. Пятиэтажное здание фабрики не выдержало энтузиазма строителей нового общества. И, от тряски, развалилось.

* * *

– Товарищи! А почему у нас масла сливочного нет?

– Дык… масло-то из коров.

– И что?!

– Ну… мы ж идём… вперёд семимильными шагами. А коровы того… не поспевают.

А сопромат, ить его ять, даже с места не сдвигается! Контрреволюционная теория!

* * *

Периодически я «извлекал» Звягу и задавал вопрос:

– Ну, придумали, как ткачеству помочь?

Звяга фыркал, пыхтел, потом тыкал в одного из своих помастерьев:

– Сказывай.

У подмастерьев пошла специализация по этой теме, вчерашние парни из ешей, которые прежде вообще никогда не видели станка с полной станиной, сперва смущенно, а после – всё более уверенно, выдавали очередную новизну.

Сообразили вариант «цены». Это – не деньги, это две планочки, располагаются между навоем и ремизками. Смысл: обособляют нити основы, не позволяет им сцепляться; располагаются поперек основы так, что четные нити проходят над первою и под второю планкою, а нечетные – наоборот, под первою и над второю. Позволяют легко обнаруживать, где разрываются нити основы при работе.

Придумали и сделали «шпарутку» – применяется для расправления ткани, даёт ей у товарного навоя постоянную ширину: уточная нить, образовывая у края ткани кромку, стягивает ткань поперек не всегда равномерно. Поэтому ткань следует (особенно если она широка) растягивать за кромки поперек.

В их варианте – две дощечки складываются посредине на петле, по концам маленькие вертикальные штифтики. Оные вкладывают в края ткани и выпрямляют шпарутку во всю ее ширину. По мере выработки ткани, шпарутку переставляют, держа ее все же поближе к товарному навою.

Разобрались с вариантами удара бердом. Удар при открытом зеве даёт ткань гладкую. Так мои «пауки» работают. Удар же при закрытом зеве даёт ткань толстую, пушистую. Так ткут на Руси верхнюю одежду типа панёвы.

А вот с челноком-самолётом и склизом пришлось самому повозиться.

Рушничок или кушак можно нормально соткать, перекидывая челнок из руки в руку. Широкую ткань – тяжелее, ткачиха почти ложится грудью на станок, на ту самую «грудницу» – не хватает длины рук. К 18 веку в Англии пойдут широкие станы на двух ткачей: стоят мужики с разных сторон станка и кидаются друг в друга челноком сквозь зев. Гандболисты, извините за выражение.

Чем пинг-понг хуже гандбола?

Сначала сделали склиз. Верхняя поверхность нижнего бруса батана скашивается – чтобы при открытом зеве опущенные нити основы лежали на нём, образовывая дорогу для прогонки челнока.

Сажаем челнок на ролики и катаем туда-сюда по этой доске. По бокам стана делаем челночные коробки с погонялками-ракетками. С одной стороны ракеткой стукнул, челнок на другую сторону по склизу покатился. Пинг – прошёл. Батан передернул, с другой стороны стукнул, челнок – обратно.

Фокус в том, что ракетку-погонялку можно не в руке держать – можно к ней шнурочек привязать. И отойдя подальше – за шнурочек дёрнуть. Длина рук ткачихи перестаёт быть главным ограничителем ширины полотна.

Тут есть тонкость: для наших льняных и конопляных тканей такая штука годится, для шерстяных – нет, обрывность, знаете ли, велика.

Джону Кею, который запатентовал такое устройство в 1733 году, несколько раз пытались оторвать голову, разорили, сожги дом, заставили бежать во Францию. Он – изобретатель и коммерсант, я – Воевода. Я сам кому хочешь голову оторву. А производительность труда с этой штукой поднимается вдвое-вчетверо.

«Простой крестьянский станок, на котором издавна ткали, очень неудобен. Работа на нем тиха, устаточна и неспора.

Тихо и трудно ткать на нем от того, что челнок нужно каждый раз брать в руки, чтобы бросить в зев, потом отводить его в сторону и вытягивать из челнока нитку такой длины, чтобы ее хватило на ширину основы; прибивать бердом уток приходится по два раза и еще выправлять кромку, чтобы она не выходила петлями. Все это отнимает много времени, а руки от размахивания устают.

Между тем на этом же простом станке, с теми же нитченками и бердом, можно ткать втрое и даже четверо скорее и не уставая, „играючи“… Для этого нужно только переменить набилки, сделать их такими, как у станка-самолета.

…челнок от легкого движения правой руки легко катится на колесах; вынимать и вкладывать каждый раз его не нужно, как простой челнок; прибивать уток приходится одной левой рукой по одному разу, иначе холст выходит уж очень плотен. Выправлять кромку тоже не нужно, потому, что челнок утягивает нитку и гладкая кромка выходит сама собой».

Цитата – из земской брошюры конца 19 века. Горизонтальный станок на Руси – тысячу лет. В каждой избе. Десятки миллионов человек работу челноком видели, сами туда-сюда кидали. Важную часть дохода получали, спины рвали, глаза портили… И? – И ничего.

«И они еще борются за звание дома высокой культуры и быта!».

В смысле – называют себя «человек разумный»…

Теперь бы надо было сделать следующий шаг: убрать от станка человека. Механически засинхронизировать движения всех элементов, «выбрать» задержки, поднять скорость, подцепить двигатель, перейти к бесчелночным станкам…

Азарт изобретательства, радость очередного решения инженерной задачи проходили, и я снова представлял себе вопрос Николая:

– Куда я всё это дену?

В триаде «сырьё-переработка-сбыт» я вытягивал среднее звено. Получаю от этого кайф. А остальные?

У нас нет достаточно сырья для эффективного использования таких установок.

Это решаемо: весной остригут овец, мои крестьяне и соседи что-то продадут. Будет куча… негораздов, но раз мы собрались шерсть покупать – продадут. Осенью прикупим льна и конопли. Не мгновенно, не «по щелчку», но мы получим необходимое количество сырья, чтобы загрузить мой… прототип ткацкой фабрики. К следующей зиме можно сделать что-то пристойное, на пару десятков станков, с полным комплектом вспомогательного функционала.

Тянуть нельзя – мои поселенцы могут сами построить себе в каждом доме ткацкие станы, «как с дедов-прадедов», засадят за них своих жён. И будут бабы, как и везде, убиваться, изготавливая барахло. Виноват – продукцию народных промыслов. Которая значительно уже, хуже и дороже моей продукции индустриального производства. «Дороже» – в человеко-часах женского труда. Который здесь никто не считает.

– Не ленися! Трудися! Тки!

А не, к примеру, детишек воспитывай или, там, вышивай болгарским крестом.

«…для того, чтобы в одиночку соткать за шесть месяцев три холста по 50 м длиной, нужно проводить за ткацким станком по двенадцать-пятнадцать часов в день».

Понятно, шесть месяцев по 12–15 часов в день – никто крестьянке работать не даст. Есть дом, семья. Корову – доить, полы – мести, кашу варить, пестом – колотить… Хорошая мастерица ткёт в год 30 метров, мой стан даёт 30 см/час. Вдвое плотнее и по утку и по основе, вдвое-вчетверо шире. Целые сутки, круглый год. Посчитайте скачок производительности труда. И – прослезитесь.

Вытянув первое и второе звено триады, я ничего не могу сделать с третьим – со сбытом.

Мои новосёлы получают полотно сразу – не ходить же им голыми! Прежнее-то я забираю для проварки-прожарки. У поселенцев ткани входят в состав товарного кредита. Дальше необходимое они могут прикупить по твёрдым ценам, дёшево и хорошего качества. Запретить им заниматься маразмом домашнего ткачества я не могу, но, надеюсь, что, не имея нужды, они и сами не захотят.

А вот выйти на текстильный рынок «Святой Руси»…

Ткацкие станы стоят в каждом крестьянском доме, 95 % населения. «Натуральное хозяйство». В городах – свои мощные центры. Сбить цену… Даже если я буду отдавать полотно купцам здесь на Стрелке даром – пока довезут – золотым станет.

«Экспорт капитала»? – Поставить десяток таких фабричек по «Святой Руси»? – Отберут. Либо сами установки, либо налогами. Власть понимает одно – «отъём прибавочного продукта». Всего.

– Без этого с голоду не помрёшь? – Отдай.

Этого «прибавочного продукта» на Руси мало. Поэтому обдирают как липку. Крестьянин «любуется» как его жена бьётся грудью об «грудницу» не от садо-мазо, а от чёткого понимания: если он хоть что купит, власть поймёт, что у него есть «деньги». Не обязательно серебро – любой ликвидный ресурс. И отберёт.

Платёжеспособный спрос – вблизи нуля. На кой чёрт хоть что для Руси делать, если заплатить никто не может? – Только вятшие. А их мало, сидят они… реденько.

Сочетание нищеты, малой плотности населения, дурного климата, «грабиловки властей», транспортных расходов, консерватизма общества…

Я снова начинал чувствовать «асфальт на темечке».

Понятно, что тут, на Стрелке, у меня было совсем не та позиция, что была в Пердуновке, и уж тем более, в самом начале в Киеве. Но останавливаться, превращаться в пусть и продвинутого, с хрустальными привесками по всему костюму, «золочёного крысюка на куче дерьма»…

Сначала меня раздражали бытовые мелочи: темнота в помещении, тараканы в супе… Потом общественный маразм в форме сословий, рабовладения, церковных и народных суеверий… Теперь раз за разом бил по глазам, рукам, мозгам идиотизм экономического базиса.

«Платёжеспособный спрос» – понятно. «Натуральное хозяйство» – понятно. Но их же совместить – невозможно!

Какая-то наша «Святая Русь»… корявая. Чего-то в этой «консерватории» неправильно.

А вокруг кипела нормальная человеческая жизнь. Шли стройки в городках и селениях, копали котлованы под фундаменты моего «дворца», водонапорной башни и храма, расширялись расчищенные территории под пашни и пастбища, пошла уборочная по весной распаханному и засеянному, закрутилась молотилки, улучшались рыбалка и усилилась заготовка «плодов дикой природы» на зиму…

«Люди, хлеб, железо» – три сосны в которых я блуждаю всю жизнь свою. Снова стало не хватать людей.

Конец восьмидесятой первой части

Часть 82. «Незваный гость, докучный собеседник…»

Глава 449

Гнедко – конь. В смысле: не тупая скотинка из рода Equus, отряда непарнокопытные, а злобное хитроумное существо с хорошо развитой интуицией.

В 1149 г. Андрей Боголюбский велел похоронить своего израненного в бою коня, «жалуя комоньство его». Как я уже говорил, князь Андрей – с конями был дружен. И – большой оригинал: другие торжественные похороны коня-храбреца в христианской Руси – мне неизвестны.

«Кони – это люди. Только – другие».

Эта мысль показалась моим утомлённым мозгам неожиданно глубокой.

«Дурная голова – ногам покоя не даёт» – русская народная мудрость.

Предполагаю – смысл у народа, как у меня: не только своим не даёт, но ещё больше – чужим.

Хозяйство моё разрастается, стремление везде поспеть, посмотреть, составить собственное мнение… Не-не-не! Указывать я не буду, по всем вопросам – есть приказной голова, к нему. Но знать – хочу.

«Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать».

Хочу «лучше».

В реале это означает пол-дня в седле. Пространство большое, времени нет – поэтому верхом. А при здешних рельефах… Бедный Гнедко. Я-то расту, а он-то нет. Табуретина самоходная. Ходит-то он сам. Но со мной на спине – всё тяжелее.

В тот день ему как-то особенно много досталось. С моей тушкой в седле вверх-вниз, вверх-вниз… Я в какой-то момент глубоко призадумался, а он повернул не в ту сторону. Не вверх, на «Гребешок», а по ровному, к Оке, мимо откоса этих… Дятловых гор.

Гнездовье у меня тут. Вполне по названию.

Когда я заметил, куда он направляется… подумал и вспомнил, что давненько туда не наведывался.

«Нужно уметь отдыхать. Особенно – от своих мыслей».

Пусть везёт куда хочет.

«Вези меня извозчик по гулкой мостовой

А если я усну шмонать меня не надо…».

Не извозчик, не по мостовой, шмонать меня Гнедко точно не будет. Скорее – копытами запинает. А так – всё правильно.

Оказалось – конь синтуичил правильно.

Приехали на «Окский двор». За верхним концом Дятловых гор поставлен «приёмный покой» – постоялый двор для гостей с Оки. Блок-пост с функциями санпропускника и гостиницы.

Точнее: первая очередь, самое необходимое. Мостки, амбар, две избы, банька. Рядом – вторая очередь, уже начата. Посмотрел, с прорабом потолковал. Нормальный мужик, можно двигать его дальше…

– Господине! Там, кажись, биться собираются.

Коневодом у меня Алу, углядел с седла свару у пристани. Молодой, любопытный, головой целый день крутит. И откуда только силы берутся…

Работнички – развлекухе обрадовались, покидали брёвна да носилки, похватали топоры да дрыны и к реке.

Ну и я на Гнедка своего… о-хо-хо… взгромоздился. И как им не надоедает… Но не зря ж скотина божья так сюда рвалась? Съездим-поглядим.

Четверо духовных в чёрных рясах вылезли из лодки на берег и качают права.

Картина: «Грачи прилетели». И орут – сходно. Червячка нашли?

Дворовый слуга – однорукий ветеран, который приходящих встречает, привечает и месту провожает, на земле сидит, за разбитую голову единственной рукой держится. Духовные – злые, посохи на изготовку. Напротив уже стоят четверо моих гридней. У двоих – стрелы наложены, у двоих – палаши достаны. Тут толпа валит – строители с дрекольем на веселье пожаловали.

– А ну всем стоять! А ну тихо!

Да что ж они такие… нервенные? Сейчас слезу с коня и всех… покусаю. Чтобы помнили. Что страшнее «Зверя Лютого» – в природе нет.

– Об чём крик, люди добрые?

Здоровенный монах, борода из-под глаз веником, внимательно меня оглядывает и, чуть опустив посох, спрашивает:

– Что, Иване, не признал?

Я вглядывался и, когда он, характерно-раздражённо, рывком с зажимом, чуть качнул посох, вдруг вспомнил:

– Оп-па! Чимахай! Сколько лет, сколько зим! Не ждал, не гадал! Здрав будь, друже!

* * *

Ещё одна моя давняя догонялочка. «Железный дровосек», бывший мой холоп, жертва «цаплянутой ведьмы» из Пердуновской вотчины, ушедший в Смоленске в монастырь: «хочу на бесогона выучиться». Тогда я его «облагодетельствовал» – оплатил монастырское обучение.

Тогда же, в лодке на Днепре, я проповедовал ему о четырёх слабо связанных сущностях: бог, вера, религия, церковь. Прилагательное у них одно – «христианское», а сами они – про разное. Советовал не сильно верить монахам, помнить о разнице между правдой и истиной применительно к бесовщине, искать свою дорогу.

* * *

Спрыгнул с коня, подошёл обнять старого знакомца. Однако он… уклонился.

– Ты меня этой поганской кличкой не зови. Ныне крещён я Теофилом. Что по-русски значит – возлюбленный господом.

Какой-то он… напряжённый. Запор, что ли? Или понос? Ну, это решаемо. И то, и другое.

– Да назвать-то могу хоть горшком. По какому делу тут?

– По воле пославшего мя… нас пославшего. Владыки Смоленского Мануила. Для доношения до сих мест диких – вести благой и православных окормления.

Вона чего… Далеко, видать, слава моя разошлась. Как-то я про Смоленского епископа и не вспоминал. А зря – умён Мануил Кастрат, умён. Вот же: ни Ростовский, ни Черниговский архиереи ко мне людей ещё не шлют, а Кастрат – уже сообразил.

Хотя… он про меня, про Пердуновку, про похождения в Смоленске – больше знает. Вот и послал «трудников господних» для «посмотреть». А также «приобщить», «воцерквить» и «окормить».

Надеюсь – только для этого. Потому что Свято-Георгиевский монастырь, где принял постриг Чимахай, заведение… инквизиторского толка. Готовит «бесогонов» – бойцов за веру христову. Против демонов.

Ага… А прислали – ко мне…

* * *

С тамошним игуменом я как-то в Смоленске нехорошо схлестнулся. У того инока на правой ладони – поперечный шрам. Меч ладошкой останавливал. А на тыльной стороне – пороховой ожог. Характерная россыпь синих пятнышек. В голове – умения применения гипноза. «Зайчиком» от своего перстенька пробовал меня в транс вогнать.

Сволочь. Экзорцист-профессионал.

* * *

– А чего слугу побили?

– Неразумен. Места своего не ведает. Мы подошли спросить – где искать тебя. А он, дурень калечный, указывать людям божьим вздумал, слова поносные говорить. Велено, де, никому по реке не ходить, а становиться тут. А как мы решили дальше идти – за рясы хватал, стражу звал. Пока посохом в голову не вразумили – всё лаялся.

– Вот оно как… А сведомо ли тебе, божий человек Теофил, что дурень здесь не тот, кто на песке сидит. Дурень здесь в рясе стоит. Дурни.

Я внимательно рассматривал спутников Чимахая. Двое, похоже, бойцы. И по «физике», и по душе. Нехорошо смотрят. Примеряются. Третий… скользкий, вёрткий, благостный… лицемер. Морда – как блин маслянистый.

Мгновенное удивление в глазах Чимахая исчезло. По-угрюмел, озлобился. Перехватил посох поудобнее. Привычным, отработанным движением. И – замер. Зацепил взглядом чуть выглядывающие над моими плечами рукоятки «огрызков». Потом перевёл взгляд мне в глаза.

Я начал улыбаться. Нагло. Чуть показывая зубы. Чуть шевеля пальцами опущенных, чуть растопыренных рук.

В отличие от очень многих на «Святой Руси», Чимахай меня знает. Знает – для чего ношу эти смешные железки. И как ими работаю. Знает, что ни его ряса, сан, посох, спутники – меня не остановят. Мечники и лучше меня есть, беспредельщиков беспредельнее – нету.

Был у нас случай. Ещё на воровской заимке возле Пердуновки. Чимахай с сотоварищами шутки над Ивашкой шутить вздумали. Шутников пришлось… урезать. Шашечкой своей.

Тогда, сразу как зарезал самых… непоседливых, пришлось его воспитывать. Чтобы не зарезать за компанию. Сунуть к его носу свой клинок. Клинок полностью, до самой рукояти, был в крови. Лишняя уже стекла, но оставшееся стало вязким, блестящим, почти чёрным. И остро пахнущим. Он смотрел на клинок, направленный ему в лицо. Потом – поверх его, в глаза мне. Сглотнул и отвернулся.

«Делай что должно, и пусть будет что будет». Мой выбор – «что должно». Он – согласился. Хоть – убей, хоть – что. А я, аккуратненько, чтобы не порезать, вытер шашку о его голую спину. И одной стороной клинка, и другой. «Кровь их – на тебе».

Чимахай меня знает. Нелюдь я. «Не от мира сего».

Мы молча стояли в шаге друг от друга, смотрели глаза в глаза.

* * *

Мои бойцы за спиной… их и этому учат. Чуть переместились, выбрали себе противников.

В работе пары «мечник-лучник» вечная проблема – дистанция. Мечник начинает – с шагов, лучник – с десятков шагов. «Пара атакующая» – мечник вблизи противника, «пара защищающая» – мечник вблизи лучника. Аналогия из других времён: то снайпер прикрывает автоматчика, то автоматчик охраняет снайпера.

Работа в малых группах – четвёртая часть обязательного воинского обучения. После общей работы в строю, поединка и «микротактики». Не надо иллюзий: ни кулак здоровый, ни «целкость» по мишени, ни «финтиклёж» в фехтовании – из мальца бойца не делают.