Текст книги "Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

Соавторы: В Бирюк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Мои прежние современники, с их болезненной тягой к земной жизни, могут возмущаться. Но только скоты бессмысленные видят лишь жизнь тварную. А люди душевные, духовные…

«Нет повести печальнее на свете

Чем повесть о Ромео и Джульетте».

Если кто забыл – там в конце двойное самоубийство. Ибо царство горнее – превыше! И пребудут они вместе. В единении и согласии. С сомнами душ невинных в райских кущах.

А князь с пресвитером точно не помешают – не смогут.

Для здешних жителей идея:

– Мы соединимся средь кущ райских!

понятна, благостна.

А, например:

– Поехали вместе в Австралию!

непонятна, страшна, противоестественна.

– Куда-куда?! К антиподам, что ли?! Сдурел совсем.

Затемно лодка Точильщика ушла вверх. Дай бог им удачи. Каждому – своей.

* * *

Ас-Саббах «пришёл на готовенькое» – в столетиями уже существовавшую законспирированную сеть общин фанатиков. В вековую традицию убивать повелителя ножом в мечети. Чуть модифицировал и индустриализировал. «Поставил на поток» производство убийц и вербовку «источников в высших эшелонах власти».

Выращивая террористов, он воспитывал религиозный фанатизм и безусловную покорность. Для чего необходимы постоянный обман и «фокусные» убийства сподвижников. Иначе свою богоизбранность не докажешь.

Я, не имея исламских традиций, заменил отравленный нож на просто отраву. Это позволило ослабить требования к «носителю». Сделать то, до чего ибн Саббах не мог даже додуматься: использовать женщин.

Женщины-убийцы в истории известны. Но ас-Саббах не мог с ними профессионально работать – рай нужен другой, не магометанский. Вряд ли толпа из семидесяти озабоченных девственников вызовет у женщины стремление вернуться к ним даже ценой собственной смерти.

Мне же, с моими дерьмократизьмом и либерастизмом, с привычкой к равноправию и эмансипации, довлело: «Женщина – тоже человек». И, соответственно, может убивать и умирать наравне с мужчиной.

Равенство в правах означает и равенство в смерти.

Оставалось только дать подходящий инструмент.

Привычка к равноправию, вбитая с детства, заставляла иначе смотреть на мир. Местный вятший, приехав в городок, видел полторы-две сотни людей – взрослых мужчин, хозяев. Моему же взгляду являлось людей значительно больше: слуги, подростки. И, конечно, женщины. Больше людей – больше возможностей.

Интересно, а как выглядит женское отделение мусульманского рая? Или это вообще конструкцией не предусмотрено?

* * *

Точильщик успел. И к празднику, и к событиям.

Переговоры Акима и Калауза начались по вежеству. Мои подарки были сочтены достойными и приняты с честью. Однако ни о каком освобождении пленённых беженцев Московской Литвы Калауз слышать не хотел. Более того, запущенный им механизм «речной полиции» прибирал и русских, направлявшихся ко мне.

Поняв, что, ничем кроме подарков, я ответить ему не могу, Калауз наслаждался своей властью, «нагибая» Акима. Объявил, в частности, о троекратном увеличении пошлины на вывоз хлеба вниз по Оке.

Софрон пребывал в панике, его партнёры разбежались, кредиторы подсылали слуг с дубинами.

Калаузу Аким – никто. Так, «отставной козы барабанщик». Но я-то Акима хорошо знаю, предвидеть его реакцию – без проблем.

«Не сгибай сильно кочергу – в лоб ударит» – древнее английское наблюдение.

Аким, видя своё бессилие, начал «в голос» укорять князя. Всё более обидно. Гонору у бывшего сотника – по ноздри, а страха перед князьями – давно нет.

«На грушу лезть – или грушу рвать, или платье драть» – русская народная…

Аким обиделся на свою проигрышную позицию, на невозможность «сорвать грушу», и принялся «драть». Только не платье, а княжьи уши. Ругаться отставной сотник – мастер.

Он вполне использовал традицию уважения старших и превосходство в возрасте:

– Молод ты ещё, княже, такие слова мне говорить… своего ума ума нет – послушай мужа умудрённого… когда на меня кафтан шили – на тебя ещё…

Подкрепляя каждое слово своей боевой славой, трактовал некоторые эпизоды в жизни Калауза рядом синонимов:

– сикало… трухач… кролик… слюнявчик… дрейфло… трусло… бздун… дристун… заячья душа… боягуз… стремщик… пердило… мандражист… бояка… прокудлив, как кошка, а роблив, как заяц…

Как я уже говорил, длина ряда синонимов в языке характеризует частоту явления в жизни народной. Русский народ вовсе не отличается особенной трусостью. Скорее – размахом амплитуды храбрости.

Калауз возмутился на такое нечестие, вздумал возражать. Это была ошибка – Акима несло.

Обозлённый своей слабостью, договорной и физической, чувствуя себя дураком, он, как часто бывает, перенёс ощущение на собеседника:

– Ты, княже, человек глупый… тупица… непонятлив, безмозговый… болван… дурень… дуралей… дурачина… балда… обалдуй… оболтус… олух царя небесного… остолоп… недоумок… осел… идиот… кретин… умом маловат… юродивый пришибленный… шут в корзне, дурью промышляющий… мой-то Ваня хоть и неумён, а молод. А ты-то уже… старые дураки глупее молодых… молоды-то дураки разумны каки, а стары дураки глупы каки… на тебя угождать – самому в дураках сидеть… тебе-то, дураку, закон не писан…. дураку воля, что умному доля: сам себя губит… большой руки дурак… дурак в притруску… пьяный проспится, а дурак никогда… дурак не дурак, а в твоём роду – завсегда так…

Насчёт длины ряда синонимов – я уже…

Калауз сперва терпел из уважения к возрасту, к славе хоть и отставного, но храброго сотника нынешнего Великого Князя Киевского Ростика. Потом искал в поведении Акима каких-то хитрых смыслов и замыслов. Потом… терпел-терпел да и не вытерпел. И сунул Акима в поруб.

Сам же отправился, довольный, на всенощную. А чего ж не радоваться? – Ничем иным, кроме лая, мы ответить не можем. Весь Акимов синонимизм – яркое подтверждение слабости Всеволжска. Соответственно, каждый бранный эпитет превращается в «дополнительный таможенный сбор».

«Слышен звон серебра издалёка

„Русской Правды“ знакомый предмет.

А в дому распахнулся широко

Мой кошель, поджидая монет…»

Старая церковь Спаса в Рязанском Кроме представляла собой довольно большой бревенчатый сруб с крыльцом, пристройками и двускатной крышей с луковичкой на невысоком барабане. В ту ночь церковь была набита битком. Однако для князя, княгини, княжат – место освободили. Часть слуг вытолкнулась на крыльцо, на скромную женскую фигурку в тёмном закутке – не обратили внимания.

Предпраздничная суета занимала внимание насельников Крома. К всенощной – все притомились. Хотя воротники отработали чётко: Точильщику посоветовали завтра придти. А вот знакомую им в лицо женщину – пустили.

Баба же! Дура! В церкву родную рвётся. Пущай. Глядишь, диакону, Ваське этому, опять патлы драть будут – всё забава, кака ни кака.

Позже Точильщик описывал час своего ожидания там, под стенами Крома, как самый тяжёлый в жизни.

Потом начался пожар. Занялась церковь Спаса. Воротники кинулись тушить, не закрыв ворота. Точильщик, прихватив своих мужичков-гребцов, вместе с разными посадскими и нашими посольскими просочился внутрь. Вытащил Акима из поруба.

«Славный сотник», не стесняясь в выражениях и не ограничиваясь в действиях, освободил полонённых литваков и других «к Зверю Лютому ходцев», какие были в Кроме. И принялся устанавливать свои порядки.

Рязанцы быстро бы его придавили. Но – всенощная, двунадесятый праздник. Вся верхушка местной власти была в церкви вместе с князем. Снаружи оставались персонажи даже не второго – третьего-четвёртого уровня иерархии княжества.

– Ты кто? Третий помощник младшего спальника?! Пшёл нафиг!

Старинные брёвна, составлявшие стены, просохшие до звона ещё полвека назад, вспыхнули мгновенно, полыхали жарко и долго. Только к середине следующего дня удалось начать растаскивать пожарище. От 60–80 человек, бывших в церкви, ничего не осталось. Сгорели не только кости – поплавились металлические вещи, стекло. Опознавали по растёкшимся перстням и браслетам.

Ещё утром, едва рассвело, стало понятно:

– Осиротели мы, люди рязанские! Князь со всем семейством преставился! Упокой, господи, души грешные!

– А как же теперя-то?! Без князя-то?! Ведь нельзя ж! Ведь никак!

– Слать гонца. Двух. В Боголюбово. Князь Андрей в Залесье – старший. И в Муром. Живчик – самая ближняя родня.

Через два дня новость дошла до меня. Отсемафорил её в Боголюбово и в Муром. Хоть вышки и стоят на муромской земле, но Живчик моих каблограмм не читает – своих умельцев не имеет. А мои без команды – не сказывают. Поэтому – сообщить напрямую. Да и порадовать – полезно.

«Добрый вестник – приятен взору».

Оба текста были схожи:

«Дошло до меня, светлый князь, что случилось намедни в Рязани великое несчастие…».

Но в муромском было маленькое дополнение:

«По родству ты Глебу – ближний. Тебе брать земли рязанские. Вновь, как при деде-прадеде, свести Рязань с Муромом под одну руку».

Напомню: не прошло и трёх лет с момента окончательного обособления Рязанского и Муромского княжеств. Их объединение не было чем-то противоестественным. Наоборот, многими жителями воспринималось как прекращение какой-то случайной глупости.

Живчик, упреждая возможные колебания и сомнения, спешно явился с дружиной в Рязань и «принял всю полноту власти».

В русских городах вече, временами, может призвать князя, может выгнать. Но жить без князя – не может.

Среди рязанских бояр было немало противников Мурома. «Оппозиция» была, в первый момент, много сильнее. Но не имела «знамени» – князя, которого можно призвать.

Вражда между княжествами тянулась довольно долго, некоторые семейства, из служилых и благородных, втянулись в ней весьма активно. Их недовольство Живчик давил решительно. Используя и некоторые положения «Указа об основании Всеволжска». Репрессии в такой аранжировке были несколько непривычны.

Живчик воспользовался гибелью на пожаре «ближних бояр» Калауза и отправил ко мне их сирот и вдов. А имущество конфисковал.

Тут мы немножко по-бодались. И договорились – пополам.

Множество людей успело, за время усобиц, продемонстрировать свою лояльность Калаузу ценой крови муромских.

– А вспомни-ка, боярин Спрослав, как семнадцать лет назад ты дитё малое, сынка тогдашнего конюшего батюшки моего, на рогатину на дворе насадил, да хохоча не по-людски, будто знаменем размахивал? Взять. В железо. Гнать во Всеволжск. И семейство его.

В Переяславле попытались восстать. Были бунты и поджоги. Живчик недовольных… умиротворял. Караваны в мою сторону становились гуще.

С тем, чтобы экстрадиции не выглядели чисто анти-боярскими репрессиями, он отгружал ко мне и массу простого народа таких же категорий.

«Листья прячут в лесу».

Задержанные литваки были переданы мне. Кастусь пришёл в полный восторг, целовался с освобождёнными и окончательно уверовался в моих безграничных могуществе и удаче.

Софрон пригнал водой хлеб. Мыто было отменено, что уплачено – возвращено. С существенной прибылью.

Понятно, что свободно запустить лапу в казну покойника мне не дали. Хотя Аким, задержавшийся в Рязани, и вынес мозги Живчику. Полностью и неоднократно. А вот активное использование «внебюджетных фондов»…

Например: епископского наместника в Рязани не стало, что позволило решить, за счёт имущества наместничества, временно возглавленного Ионой, кучу проблем, и моих, и в Муроме, связанных с оснащением церквей. Понятно, что через несколько месяцев до нас долетело неудовольствие владыки Черниговского. Но было уже поздно. Да и мы – исключительно на благое и богоугодное…!

Была пара нововведений, подсказанных мною.

Для ослабления «коренных» рязанских бояр Живчик ввёл правило «освобождения на седьмой год». Как в Ветхом Завете сказано: отпусти раба твоего. И дай от гумна твоего.

То, на что Боголюбский не мог решиться, понимая неизбежность конфликтов с «Русской Правдой», с собственным боярством, с соседними княжествами, Живчик просто объявил.

Муромских бояр это не волновало: они спешно делили новые вотчины. Рязанцы… помалкивали – опасались казней по множеству других поводов, по прошлым свои делам за время междоусобиц.

Да и по сути: хотя закон и был введён в форме «имеющего обратную силу», речь шла об освобождении едва ли пяти тысяч душ. Из которых взрослых мужчин не было и тысячи. А реально ушли от хозяина – так, чтобы совсем, «до не видать вовсе» – пара сотен.

Ещё он запретил вывоз рабов за пределы княжества.

Вот это взбесило многих и куда сильнее. На него сразу наехали. «Не по старине! Не по закону Рускаму!».

Он посоветовался со мной, мы вспомнили покойного Глеба.

Жаль мужика – умный был. Но недостаточно – вздумал «Зверя Лютого» за… за горло подержать.

Запрет был отменён. И тут же были введены «заградительные пошлины». По полста кунских гривен за голову. Спасибо покойному Калаузу – надоумил.

Торговля «двуногим товаром» встала.

Всё ж – как прежде! Все статьи «Русской Правды» – о «сыске до третьей руки», о трёх способах похолопливания, о вирах за убийство холопов и роб… – все остались. Всё – по старине! Только чуть добавили мелочь мелкую.

Право владения – есть, право торговли – есть, право экспорта – тоже есть.

А смысла – уже нет.

Для Андрея это было… очередное потрясение – новизна невиданная «от Ваньки лысого».

Он же сам, со страданием в голосе, толковал мне в Боголюбово, что «не может раб божий быть и рабом человеческим»! Что он бы и рад рабство отменить, но «есть холопы в „Русской Правде“ – есть они и в землях Суздальских»! Ибо неукоснительное исполнение закона есть наиважнейшая задача правителя.

Фигня! Закон надо знать. И уметь применять.

Не меняя законов, используя уже продемонстрированный Калаузом прецедент – чуть модернизированный им механизм сбора княжеского мыта, мы сломали одну из «столбовых» традиций «Святой Руси».

Ярослав Хромец хвастался: «Русь продаёт великое множество рабов».

Я вам не скажу за всю Русь, но на Оке мы с Живчиком святого Ярослава Мудрого – обломали. Живчик – некоторой простотой, непониманием всей глубины и глобальности явления. А я – пониманием и полным неприятием.

Чисто для точности: не сломали – сделали пару шагов («правило шести лет», заград. пошлины) к ещё парочке («с Всеволжска выдачи нет», «всяк во Всеволжск да идёт вольно») по дороге к прекращению этого… безобразия.

Боголюбский не рискнул повторить эксперимент Живчика. Суздальское княжество сильно связано с крупнейшим центром работорговли – Господином Великим Новгородом. Боголюбский, вместе с Ростиком – два гаранта порядка на Руси. Что-то сильно менять без согласования с Великим Князем Киевским… Цена слишком велика. Но когда у Живчика пошли по этой теме конфликты с новгородцами, с «гречниками», с суздальскими – Андрей всегда принимал нашу сторону.

Виноват – не нашу. Я-то здесь причём?! Я ж того – псих бешеный, лысый, внесистемный. А вот Живчик – князь прирождённый. Один рюрикович – другого поддерживает. Что тут странного?

Всеволжск и впрямь начал работать «подорожником», вытягивая «гной» из всего Окского бассейна. Всё, что Живчику казалось вредным, подгонялось под формулировки «Указа об основании» и отправлялось ко мне.

Три группы были особенно важны в первое время.

«Домочадцы». Обламывая рязанских вятших, Живчик получал кучу народа из их, ставшего «бесхозным», окружения. Прислуга, приживалы, нахлебники. Дворяне. Дворня. Их называли «не имеющими себя прокормить» и отгружали во Всеволжск. У нас уже был опыт работы с такой категорией – свита тверской княгини Самборины научила.

Всевозможные нищие, бродяги, побирушки, убогие, сгоняемые наступающей зимой в городки, собирались княжьими слугами и отправлялись ко мне. С тем же лейблом. Это сразу уменьшило «количество горючего материала для народного возмущения».

Церковники. Они предсказуемо протестовали против отнятия у них «тяжкого креста» заботы о голодных и вшивых. Возмущались, даже и возмущать прихожан пытались. Иона Муромский, оставшийся единственным епископским наместником на Оке, «подпёртый» княжеской воинской силой и моими уверениями в благоволении Царицы Небесной («серебро-то Богородица кому дала?»), одних переводил ко мне, что означало – «в дебри лесные, в язычники закоренелые…», других же, из разумных диаконов или пригодных прислужников церковных – отравлял к Антонию в Чернигов для рукоположения.

Не смотря на осень, мы спешно строили телеграф. Накопленный опыт, обученные люди позволяли делать это быстро. Продолжали Муромскую линию к Рязани, одновременно ведя стройку от Рязани в обе стороны, после установления зимней дороги – пошли и от Переяславля Рязанского.

Во всех крупных Окских городках в эту зиму появились мои «представительства».

Ме-е-дленно.

Качественный скачок. Два.

Переход от локальной системы, от одного города, к распределённой.

Переход от Не-Руси, от «пустой земли», от лесных племён, к постоянной работе с Русью, в русских городках и селениях.

У нас были уже свои городки – Усть-Ветлуга, Балахна, Лосиный городок, Кудыкина Гора… Значительная часть имеющегося опыта оказалась негодна. Но мы уже понимали необходимость контроля пространства, задержек от дистанций, необходимость учёта особенностей конкретного места и его населения…

Я вовсе не собирался допускать потери темпа, снижения инновативности, просветительства, дисциплинированности… на Стрелке. Но, обдумывая теперь какую-нибудь новизну, мы обязательно прикидывали и её тиражирование, распространение во множестве селений, на новых для нас территориях.

«Зверь Лютый» – пришёл на Русь.

«Представительства»… Не-не-не! Никаких замков с крепостями!

Чисто телеграфная вышка и избушка, в которой связисты живут.

И по мелочи: один-два приказчика, ведших торг моими товарами, прикупавшие местные, дававшие регулярные отчёты о ценах на рынке, пара точильщиков, выходивших на торг и не только доводивших инструменты местных жителей до бритвенной остроты, но и до меня – мнения этих жителей по разным поводам.

Го-с-споди! Через год я знал какую мзду берёт каждый княжеский ярыжка, кто с чьей женой спит, какая корова самая удойная, чей конь самый резвый… во всей тысячевёрстной полосе Окской долины.

Помещения для отдыха моих людей во время стоянок караванов, для переселенцев. Избы, амбары, погреба, баня… Лошадки, коровки, бабы, курицы, собаки… для обеспечения безопасности и функционирования всего этого.

Понятно, местным новые соседи были интересны:

– Эт чего?

– Это-то… печка белая, окошечко стеклянное, доска огнеспасательная, светильничек глицериновый, свечка стеариновая, прялка чудесная, крыша черепичная, бумага жестяная, золото деревянное, мыло зелёное, посконь синяя, велбуд глиняный, бусы хрустальные, зеркальце девическое…

Масса народу не по слухам, а живьём, на ощупь – смогла увидеть, попробовать, потрогать кучу моих разных новизней. И – захотеть. Кто – купить, кто – перебраться. Туда, где такое – норма, где всё это невиданное – делают.

Фактория, билборд, явочная квартира, телеграфная станция, постоялый двор, склады… Не «укреплённая», но «крепенькая» городская усадьба.

Мы стремительно, по сути – за одну зиму освоили нижнее и среднее течение Оки. «Мы» – потому что основная тяжесть лежала на моих приказных головах. Я мог только «пальчиком помановение» исполнять – времени не хватало, другие заботы одолевали.

Такое, «многоголовое», «змей-горыночное» продвижение, по общему, единожды составленному, всем понятному, регулярно сообща корректируемому, плану оказалось более эффективным, чем были бы мои «одноголовые» поползновения.

Я сужу по эффективности Живчика. У него была в начале некоторая фора, больше ресурсов, но к весне оказалось, что мы добираемся до конкретных местностей, людей, проблем – раньше его.

В начале весны я мог уже ставить на этом направлении достаточно нетривиальные задачи. Но о том – позже.

Конец восьмидесятой третьей части

Часть 84. «Что нынче невеселый, т оварищ поп?…»

Глава 45 9

Смерть Калуза с семейством, переход Живчика в Рязань, исчезновение с политической карты «Святой Руси» Рязанского княжества – оно вновь стало называться Муромским – занимали не только нас. Очень занервничал Боголюбский.

До сих пор, не смотря на разные крамолы и меж-княжеские негоразды, всё было довольно устойчиво: в Залесье три князя. Суздальский – самый могучий, Муромский – самый слабый, Рязанский – самый растущий.

Суздальские не давали Рязанским съесть Муромских. Калауз «подымался» на беженцах с юга, смелел, взбрыкивал, получал по носу, на некоторое время успокаивался.

Теперь в Залесье – только два князя. Прежняя система балансов – сгинула. Живчик по духу – совсем не Калауз. Но, унаследовав его владения, унаследовал и интересы этих владений. Конфликты – объективно существуют. Как новый Муромско-Рязанский князь их будет решать?

Я эти вещи понимаю умозрительно, на уровне теории игр. Боголюбский – спинным мозгом русского князя.

Едва он понял, что «власть переменилась», как наплевав на дороги, погоды и этикеты, кинулся в Рязань. Не с войском пока, но с… достойной свитой.

Выразил соболезнования, постоял над могилками, помянул племянницу… И, прижав Живчика взглядом на поминальной тризне, негромко сказал:

– Коломну и Серпейск – мне.

Мне эту сценку потом пересказывали раза четыре. Чем дальше, тем «завитушек» больше. Видимо, Живчик испуганно икнул и ответил:

– Ну.

Андрей удовлетворённо кивнул и перешёл к мелочам. Всё левобережье Оки уходило к Суздалю. Включая даже приречные селения, поставленные напротив Рязани и Переяславля. По сути – пригородные посады, только что за рекой. Неразумно, но…

Право для Суздальских, Владимирских, Ростовских купцов торговать в Рязанской земле беспошлинно, право прохода, выдача татей…

Тут Живчик малость воспрянул и перевёл стрелки на меня:

– А мы всех татей – во Всеволжск гоним.

Расхрабрившись, он выложил Андрею и те изменения по ограничению рабовладения, которые он ввёл по моему совету.

– Погоди. А как же без вывоза? Вот взяли шишей. Ободрали плетьми, продали в холопы. А кому? Никто местный их не купит. Они ж сбегут и здесь шкодничать будут. Их всегда дальние купцы брали. А ежели мыто – по полста гривен с головы, то не возьмёт никто. И куда их?

– А во Всеволжск. Оттуда не бегают.

– А цена?

– Ой, и не говори, Андрей Юрьевич. «Зверь Лютый» прижимист – даёт две ногаты за ходячую голову. Считай – задарма. Да только… Его каторги людишки больше торга в Кафе боятся. Говорят… врут конечно… будто он души из людей вынимает. И в кости старые заключает. До самого Страшного Суда. Брешут, поди. Хотя, палец мёртвый у него на груди – сам видал.

И перекрестился.

Живчик энергично сносил враждебную ему Рязанскую верхушку и позволял себе многое.

Впрочем, и позиция у него выигрышная: он единственный живой взрослый потомок первого Рязанско-Муромского князя Ярослава Святославича, сына Оды Штаденской, внука Ярослава Мудрого.

Такое вдруг образовалось «бутылочное горлышко». Подождать ещё лет пятнадцать – поднялись бы сыновья Калауза да и собственные сыны выросли. Стало бы князей много. Рязанские, пронские, елецкие, коломенские, муромские… Сейчас – он один. Ни рязанцам его выгнать да другого позвать, ни Боголюбскому какого-нибудь брата-дядю-племянника на стол посадить. Теоретически – годен любой из рюриковичей. Но их же много! – Значит – никто.

Боголюбский очень не любит попадать в ситуацию «обязаловки». Когда за него кто-то другой решает – что ему делать. Не то, чтобы он хотел Живчика сковырнуть, но то, что он этого не может – раздражает.

Гнев его обратился на меня.

Что я каким-то образом причастен к смерти Калауза – он учуял.

«Cui prodest? – кому выгодно?».

Этот древнеримский принцип – на Руси вполне понятен. Главных выгодополучателй от смерти Калауза с семейством – двое: я и Живчик.

Живчик в конфликте с Калаузом – от рождения. Как первый раз глаза открыл – так и началось. А я – фактор новый. И про «свежий» наезд Калауза на меня в части хлебных заград. пошлин и дел судебных – Андрей в курсе.

«Post hoc, ergo propter hoc» – тоже из древнеримского мудрствования: «после этого, значит вследствие этого».

Отождествлять последовательность и причинность – неверно. Но именно эта идея лежит в основе суеверий, примет, «магического мышления». Здесь многие сходно думают.

С другой стороны – я ж не в «лествице». А вот для Живчика гибель Глебовичей – малолетних сыновей Калауза – вопрос власти, наследования.

Андрей знает как погиб князь Глеб – сгорел на пожаре. – И? Храмы божьи на «Святой Руси» горят регулярно. И люди гибнут во множестве.

Присутствие Акима… Не улика – Аким в тот момент сидел в порубе.

Парень, который следом за ним пришёл… ничего странного – решили к посольству торг добавить. Приказчик чуть запоздал.

Бабёнка с ним в лодке была. – И чего? Дура. Попёрлась на своего любовника посмотреть да и сгорела.

Люди Всеволжские в Рязани были. Но не в Кроме. А что Акима сразу из поруба вынули – так суматоха была, пожар тушили, ворота распахнуты стояли. Всеволжские «меньшие людишки» господина своего кинулись выручать. «Правильные слуги» – так и должно.

Это всё – потом, когда уже полыхнуло.

Андрей нутром чуял. Но поймать хвостик, зацепиться – не мог.

Изнурительно. Как комар жужжит в темноте спальни. Вроде и не кусает, а… Раздражает.

Все эти княжьи страсти-мордасти проходили для меня фоном. Я занимался заготовками, беседами с главами родов мари и мещеряков, что приходили ко мне на Стрелку, расселением присылаемых ко мне литваков и рязанцев. Ежедневно к Окскому двору приставали лодки, лодии, барки, плоты… с людьми. Их надо было принять, обиходить, разместить…

Всеволжск превращался в огромный пересыльный, фильтрационный, карантинный, учебный, трудовой, производственный, спортивный, военный… лагерь. Каждый день требовали решения сотни вопросов. Большая часть их перехватывалась системой приказов, но и на мою долю… по горлышко.

Ещё посматривал то на восстановление домницы, то на новые результаты на стекольных печках…

«Хочу всё знать!». И это съедает всё время.

…

«Утро начинается с рассвета» – а завтрак?

У меня есть правило. Болезненно выработалось ещё в первой жизни: не поевши – из дома не выходить. А то частенько завтракать приходилось в ужин. То одно, знаете ли, то другое… Таак и сегодня: перехватил с утра быстренько и убежал. Точнее – ускакал. На Гнедке. И вот только я вернулся, только, понимаете ли, уселся…

Мой второй завтрак начался с выпученных глаз дежурного сигнальщика:

– Господине! Балахна горит!

Факеншит! Даже поесть спокойно…

– Сильно горит?

– Сильно! Сигнальщики махают – тиунов дом полыхнул.

– А Колотило что?

– А убили его.

Та-ак. Опять факеншит. Но значительно уелбантуреннее моего завтрака.

– Стоп. По порядку. Кто, что.

Малёк вывернул на стол книгу записей – протокол приёмо-передачи за сегодня.

Судя по отметкам времени, которые здесь… носят обще-ознакомительный характер – механических часов нет…

Нынче у нас время – по склянкам, как на флоте. С полудня начиная, каждые полчаса переворачивают песочные часы («склянку»), бьют в колокол. Каждые четыре часа бьют особо – 3 троекратных удара, «рынду бей» – пошла следующая вахта.

Звонница над Окским обрывом стоит. «Рынду» – побили, красный шар на шпиле – подняли. Вышки сигнальные отрепетировали – повторили «сигнал точного времени». «На Камчатке – полночь» – ещё не звучит. Поскольку до Камчатки ещё не добрались.

Около 2 часов назад сигнальщики в Балахне заметили крупный лодейный караван, идущий от Городца вниз по Волге. Я в тот момент был «вне зоны действия сети» – разбирался с огранкой хрусталя. По сути – первый удачный образец вытянутой грушеобразной подвески получился.

Дежурный приказной голова – каждый из них по очереди должен отдежурить сутки в роли главного разводящего – убежал. Убежала. Сегодня была Трифа. Воспитанники – мари и голяди – в приюте схватились чуть не до ножей. По мне – порезались бы и не мешали. Меньше дураков останется. Но Трифа детей бросить не может – может бросить бессмысленное сидение в конторе. Ничего ж не происходит!

Дежурного вестового Николай ещё прежде погнал искать Прокуя. С матюками – Прокуй чего-то там из складов спёр. Ну, не спёр, а взял. Для проведения чрезвычайно важных металлургических экспериментов.

* * *

По анекдоту:

– Петька, ты гранату в беляков кинул?

– Кинул, Васильваныч.

– Теперь найди и верни на склад.

Надеяться, что Прокуй что-то вернёт… Бывает. Но очень редко. Как с той гранатой.

* * *

Бардак и несуразность. Не в связи – на «последней миле». Уже между мной и связистами. В результате, донесение дошло до меня с двухчасовой задержкой! На кой чёрт все мои научно-технические извращения?! Десятки вышек, сотни людей… А в «последнюю версту» не нашлось пары мальчишеских ножек пробежать?! И ведь всё есть! Место указано, люди выделены…

Виновные будут наказаны. Регламент уточнён и ужесточён. Потом.

– Повторяю. Кто, что?

Малёк бегло читал с листа ту абракадабру, поток сокращений и условных обозначений, которыми пользуются мои связисты.

Вскоре после рассвета у Балахны на Волге появились четыре больших лодии типа «рязаночки» и пара барок. На них в нескольких местах были видны поднятые большие иконы и хоругви.

Не воинские треугольные хвостатые хоругви, а церковные: высокое древко в форме креста, на котором закреплено матерчатое, вышитое золотом или серебром, священное изображение прямоугольной или овальной формы.

Здесь были фейсы нескольких разных святых. И здоровенный золотой лик, бородатый и волосатый – Спас. На чёрном бархате.

– Ребяты как увидали… Ну… Спаса-то… Вот, сигналят: похоже на епископа Ростовского. Его хоругвь.

М-мать… Только Бешеного Феди мне сейчас…

Полномасштабной геральдики на «Святой Руси» нет. Нормальных герольдов ещё и в Европе нет. Систематизация, статус герольдов – с Филиппа-Августа, лет через 20.

Феодор Ростовский, побывавши в Византии, завёл себе фичу – эту хоругвь. Таскает как личное знамя. Я её в Ростове Великом видал. Когда там проповеди произносили и блудниц топили. Рассказывал своим как-то. Краткий… не курс – экскурс по крохам существующей русской геральдики. Типа: если видишь клеймо ·||·г· – имущество самого младшего Долгоручича, Всеволода. Его метка.

Экскурс в рамках курса: «Наблюдение и распознавание». Нормальному телеграфисту такие навыки – нафиг не нужны. Но у меня требования к их функционалу шире. Пожарная сигнализация, метеорология, движение стай зверей, птиц, рыб… И людей – тоже.

Караван встал к причалам, повалили церковные, штатские и военные.

– Стоп. Повтори. Сколько?

– Э… тута… До полусотни. Два десятка – по боевому. Шлемы, щиты, кольчуги, мечи, копья. Вроде – охрана. Рядком вокруг начальствующих. Ещё столько ж, а то и поболее – без строя, без копий и щитов. Но – в доспехах. Ещё духовных… ну… по одежде ж видать – с полста. И всяких разных, в кафтанах, свитках, армяках… ещё с полста.