Текст книги "Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

Соавторы: В Бирюк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Следует, наверное, добавит, что приятель – КМС по карате в тяжёлом весе.

Всякое попандопуло – преступно. Своей деятельностью оно нарушает законы «принимающей стороны» – социума «вляпа». До такой степени, что, по действующему здесь закону, заслуживает немедленной «высшей меры». «На поток и разграбление» – многократно.

При этом попаданец – преступник и по законом «своей родины», мира «старта». С тем же вердиктом, если без моратория.

Коллеги, у вас есть опыт «преступления законов»? Любых – государственных, воровских, моральных…? – Готовьтесь, тренируйтесь – вам в этом жить. Ежедневно. Любые законы – не для вас.

Кроме, конечно, закона сами знаете какого Исаака.

И будьте уверены, что, в случае вашего успеха, от вас будут проистекать «обвинительный уклон», «неправосудные решения», «казни неповинных»… В таких объёмах, что практика «р-революционных трибуналов» покажется детской игрой в песочнице.

Мемуары начальников расстрельных команд почитывали? Что у них с психикой происходило – запомнили? Ищите симптомы у себя. И учтите: палачам было легче – они чужие решения исполняли. Вы – свои.

* * *

Суть миссии монахов – понятна. Непонятно кто что в этот супчик добавлял. А надо знать. Не во всяк день у Гнедка чуйка сработает, и он привезёт меня в нужное место. Таможня может оказаться не столь дотошной, форма может быть более изощрённой. А откушать мышьяка или чего сходного… не хочется. Надо «обратиться к первоисточнику» и «придавить в колыбели».

Лучшая защита – нападение. Надо знать – на кого.

Внешний уровень миссии публично провозглашался Кастратом при благословении «на дело». Средний, тоже публично – игуменом Свято-Георгиевского монастыря. Правда, без перспектив будущего торга за новые земли между епископами.

Упор для Чимахая и его товарищей делался на проповедничестве в языческих племенах, на изгнание местных божков, которые для христиан – разновидности бесов диавольских. Этот оттенок чертовщины и обосновывал участие в походе монахов-бесогонов. Для окормления уже крещённой паствы такие мастера не нужны.

Вот если цель – силовая поддержка «комиссара» при ликвидации «объекта», то ребята типа Чимахая, при использовании «в тёмную» – уместны.

Странно, что никто не обратил внимание на несоответствие между заявлениями епископа и игумена. У первого цель – «свои люди, окормление», у второго – «чужие бесы, изгоняние». А вот третья цель: «Ванька-лысый, отравление»…

Когда я задал прямой вопрос:

– Сколько получил монастырь за ваши головы?

Чимахай взвился. Понёс с пеной у рта о братстве во Христе, о чистоте душ и кристальности помыслов… Потом… что-то он видел, что-то слышал. Теперь сложил.

– Да ладно. Продали тебя. Как холопку сисястую. Употребили дуру бессмысленную. Дурака. Ты думал: идёшь крест в пустынях языческих воздвигать. А цель-то была – Ваньку-лысого в гроб положить. Только посылальщики ваши… дурковаты. И с верой христовой не в ладах.

– Неправда! Игумен наш – святой человек! За веру – воитель!

– Значит – святой дурак. Или – купленный. Про то, что мне Богородица щастит – широко сказывают. Про плат мой… ты сам видал. Ну и куда хоть какому игумену против Царицы Небесной? Или вас просто на убой погнали? Досадили властям чем-то?

Чимахай глубоко задумался, угрюмо смотрел в землю, вспоминал, наверное, прошедшие четыре года, кому он на мозоль наступил, какие правила, монастырские, церковные, княжеские… нарушил.

Пару раз порывался от всех этих… открытий – отказаться. Вообще!

«Фигня! Неправда! Выдумки!..».

Я молча протягивал ему елейник.

«Откушай дитятко».

Хочется крыть, очень хочется. А – нечем. Вот оно – перед глазами, в ручках-ручёнках. Не словесное – материальное. Опровергнешь? Скушаешь? Или – примешь «мою правду»?

Лицо его злобно перекосилось:

– Назад пойду. Вызнаю доподлинно. И взыщу. За обман.

Это – хорошо. Это – «придавить в колыбели». Но… нынче нереально.

– Вернёшься. Вызнаешь. Взыщешь. Не сейчас. Сейчас – они власть. Ты им – довидчик неудобный. Прирежут. Или вон – порошку подсыпят.

Я кивнул на отставленный в сторону елейник. Очень… наглядное пособие. От всего можно отпереться. Грамотка – не так поняли. Киса – жадюга хитрая. Но не вор же, не душегубец! А вот спрятанный в церковной утвари смертоносный порошок… Смертоносность подтверждена валяющимся слюнявым трупом. Наглядно и… наносно? Нанюхно?

– Не убережёшься. И спутники твои, братия. Что с ними будет? Их ведь тоже… под нож.

Спутники Чимахая, потрясённые внезапным принудительным очищением кишечников, поглядывали на нас с крыльца избы, постепенно свыкаясь с новым для них чувством «бездерьмовости».

Не надолго. Но – запомнится.

– Назад идти – правды не сыскать, а голову сложить. А более идти тебе некуда. По Руси бродить бестолку?

Я пытался представить себе его будущее. Как-то… не складывается.

– Был у тебя монастырь. Он тебя продал. Был у тебя епископ – он тебя обманул. И остался у тебя один Иисус Христос… А, ещё Пресвятая Богородица. Да аз, грешный.

– Ты?!

– Я своих людей не продаю. Своих людей, Чимахай. Ты – мой человек?

* * *

Напомню: в средневековой Европе есть клятва вассальной верности – «оммаж». Восходя к ритуалам ещё древнеримским, она породила несколько форм. По-разному обеспечивался телесный контакт между сторонами, разные слова они произносили. Но всегда вассал говорил сюзерену:

– Я – твой человек.

Именно эти ритуальные звуки, произнесённые королём Английским Эдуардом Третьим, вставшим на колени и вложившим свои руки в руки короля Франции Филиппа Шестого 6 июня 1329 года, позднее столетиями вспоминали французы, рассуждая о лживости англичан.

Оммаж бывал не только рыцарским. Известны унизительные формы, использовавшихся для принуждения подчиняться. При этом, очень жестком, с ярко выраженным «подчинительным» элементом, оммаже, упомянуты веревка или ремень.

Оставим клятвенные садо-мазо европейским рыцарям и их прекрасным дамам. Мы оба понимаем: Чимахай добровольно передает себя «в мою волю». Элемент «вверения» – обязателен. Древнейшее название оммажа – коммендация – восходит к римскому обычаю препоручения себя – старшему и сильнейшему.

Встать на колени, вложить руки, произнести слова… Экая фигня! Да мы, в нашем либерально-демократически-прогрессивном…

Там – да. Здесь это – навсегда. Оммаж не мог быть принесен в качестве обязательства служить какой-то определенный срок – пожизненные отношения зависимости.

Я не требую от Чимахая чего-то унизительного. Верёвки, ремешки… мелочь мелкая, дешёвые игры с живым мясом в его краткосрочном пребывании в мире дольнем.

Я требую всё. Весь комплект – тело, разум, душу. Волю. И он, зная меня, это понимает.

«Мой человек» – только мой. Не «божий». Никто в мире, ни Иисус, ни Богородица, ни ангелы небесные – не смогут перебить мой приказ своим.

«Вестовые» – будут. Епископ, игумен… Они-то и донесут «мнение из высших сфер». Я, наглый ерник-атеист – уверен в «испорченном телефоне». Не Чимахай.

Отказ от «слова божьего» в пользу «слова лысого»… Уровень такого «вручения себя» – представляете?

Нужно пройти смерти родных, гибель общины, пожить под прямым управлением «высшей силы» в форме «цаплянутой ведьмы». Нужно пережить новое крушение общины от моего набега, гибель своего прежнего «идола». Нужно своими глазами увидеть, своей душой прочувствовать разговор двух душ – человеческой Ваньки-плешивого и чудища лесного – князь-волка в глухой лесной ночи на воровской заимке. И не испугаться – захотеть. Такого же. Себе. Нужно отринуть суету мирскую, пройти обучение «бесогона», получить опыт выявления и низвержения «ложных пророков» и «бесовских отродий». Нужно «воспылать огнём истинной веры», воодушевиться «на подвиг праведный», исполнять волю «пославшего мя».

И вновь убедиться в лживости. В обмане иереев и архиереев, наполненных благодатью божьей, уста которых изрекают волю Всевышнего.

Нужно раз разом искать, находить и вновь утрачивать смысл жизни, смысл существования в этом мире.

Нужно очистить в себе веру от… от всего. От наносного, изобразительного, ритуального, привычно-ассоциативного, организационно-административного… Оставить «голые» сущности. «Разложить по полочкам». И, выбрав необходимое себе – не попу, не Христу – самому себе! – проверяя на каждом шагу «на укус», «на вшивость», «на благо и разум», последовать своей дорогой. Которая, наверняка, будет иной, не общепринятой.

Не потому, что ты так сильно вспзд… Да, именно это слово, которое с пятью подряд согласными. А потому, что выбор своего пути – тяжкий труд. Человечеству, в массе своей, не свойственный. «Как все – так и мы» – легче.

«Одна просторная —

Дорога торная,

Страстей раба,

По ней громадная,

К соблазну жадная,

Идет толпа.

…

На вид блестящая,

Там жизнь мертвящая

К добру глуха».

Автобан хомнутых сапиенсов. Многополосная магистраль душ.

Это – нормально. «Все так живут». Соблазняются. Блестят. Глохнут. Добровольно.

«Верить нельзя никому. Мне – можно».

Сколько раз нужно пережить «личную катастрофу доверия», чтобы понять «матрёшку смыслов» этой фразы? Ты, Чимахай, уже вдоволь наелся обмана людей? – Тогда поверь. Не мне – себе.

И ты пойдёшь со мной, с «нелюдью».

В чём сила, брат? – Сила – в правде.

В моей правде, которая стала твоей.

Богоискательство, богостроительство… У нас это, как городки или лапта – национальные виды спорта.

* * *

– В бога-то верить… позволишь?

– Да. Там, так и тогда, когда… позволю.

– Э-эх… Я за тебя молиться буду. Чтобы Господь через тебя… силу свою являл. Да. Я – твой человек.

«Таможенник» отлежался и выздоровел. Получил мою публичную благодарность и повышение в чине. Его пример воодушевил коллег, и они с совершенно волчьим азартом накидывались на хотули приходящих.

«Блина» отпели и закопали, серебро и мышьяк – оприходовали. Точильщик и Драгун по-расспрашивали монахов. Некоторые элементы из монастырских методик оказались полезными. Типа: надави на глаз. Если не раздвоится – глюк. А если «да», то… надо смотреть.

Мы потолковали с Точильщиком, и начали собирать «информационный мусор» о связях между «бесогонами» и «потьмушниками». Здесь не было каких-то громких операций по засылке или перевербовке. Просто смотрели внимательно. Через четыре года, когда суздальские, смоленские, черниговские… заплелись в Киеве в косу не расплетаемую, я имел представление – кто как может «ужалить», как с кем разговаривать.

Через три дня Чимахай чуть не убил Аггея. Пришлось разводить «драчунов христолюбивых». Я дал Чимахаю с сотоварищами лодку, мальчишку-картографа и отправил вверх по Волге. Приводить тамошних жителей на путь веры истинной. Одного из его спутников убили язычники, второго – христиане. Картограф сумел сбежать, Кострому сожгли. Сам он чудом спасся.

У Чимахая сложилось в душе какое-то… очень воинственное православие. Он предлагал всем встречным уверовать в Христа, Троицу, Богородицу. Отказавшихся – убивал. Его тоже пытались убить. Он был силён, искусен и подозрителен. «Попытчиков» – хоронили.

От согласившихся требовал исполнения базовых ритуалов и жизни «по правде». Не исполнявших… наказывал.

Во многих случаях его «правоприменительная практика правды» была близка моему ощущению «правильно». Например, насаждение «нестяжательства». Особенно – в церковной жизни. Вдоволь натерпевшись в детстве от «ведьмы», пройдя «школу бесогонов», выжив в походах в дебрях лесных среди язычников, он ничего и никого не боялся. Громко возмущался иереями «Святой Руси», их многостяжанием, немилостивым отношением к своим ближним, сребролюбием: «Многостяжание далеко устраняет нас от иноческого завета, делает преступниками своих обетов». И взыскивал за это беспощадно. Потом – и с моей помощью.

Именно от него я впервые услышал «правило трёх вин»: церковник, совершивший преступление, должен быть наказан втрое. За само деяние, за дурной пример, показанный пастве, за бесчестие, причинённое почивающей на нём благодати божьей.

Глава 45 2

«Вынужденное миролюбие» Пичая позволило нам ставить вышки на землях «петухов» вверх по Оке. Как мне донесли, «принуждение к миру» от инязора, ныне покойного, звучало так:

– Пусть ставят. Скоро – всё вашим будет.

Пичай, как я уже рассказывал, несколько превратно оценил фактор времени. «Скоро» – пришло, но «вашим» – изменило смысл.

Мы торопились состыковать кусок линии, построенной на землях Муромского княжества с линией до Всеволжска. С неизбежными задержками прогнали первый тест. И тут же от Мурома просемафорили: «Литва бежит. Рекой. Много. К Стрелке».

Я не сразу врубился. Показалось – продолжается проверка. Но оттуда повались каблограммы с подробностями.

Фраза:

– Авундий сказал…

Заставила поверить в реальность новостей.

Ничего нового: «Попаданец – многозарядная атомная бомба». Но несколько… неожиданно.

…

Весной, в начале мая, я оказался, не по своей воле, в Москве. Которая Кучково. И спалил её нафиг. Вместе с Литвой Московской.

«Шумел, горел пожар Московский».

Владетели – Кучковичи – погибли. Зять их – Андрей Боголюбский – послал воинский отряд. Дабы пресечь разорение теперь уже его имения, восстановить мир, закон и порядок.

Отряд суздальских дружинников во главе со старшим сыном Боголюбского Изяславом пришёл в Кучково, литваков не обнаружил, стал унимать местных шишей.

Про разновидность местного криминала – «краеведов» – я уже…

«Ходим мы по краю родному».

Как только «закон и порядок» посыпались – отовсюду явились любители чужое пограбить. Место бойкое: Яуза, Клязьма, Москва-река. Народец там шустрый. А посады с купеческими амбарами – целыми оставались, мы их не жгли.

Изяслав Андреевич «лихих людей» погонял. Кого – порубил, кого – потопил. Но на ту сторону Москва-реки не лазил. Поскольку там – «земля литовская». А Кастусь – князь Московской Литвы Кестут – собрал немалый отряд и встал за рекой. Хоть и не на берегу, но недалече.

Кастусь вёл себя аккуратно, избегал войны с суздальскими.

Отомстить? – Кучковичи были вассалами Новгород-Северского князя Гамзилы. Вятичи вообще – данники Черниговских рюриковичей. Брать на себя исполнение чужого правосудия… Гамзила обидится. Право суда – едва ли не основной источник княжеского дохода. Почти вся «Русская Правда» про «цену индульгенции» – сколько надо заплатить князю за совершённое преступление.

Что у Гамзилы нет сил, чтобы взыскать с литваков… неважно. Если хоть кто взыщет – будет считать, что у него украли. Человек такой, примеры уже были.

Боголюбский отомстить за дядюшек не приказывал. Потом-то конечно припомним. Виру стребуем. «Цену крови». А пока надо с полученным имением разобраться – Изяславу хватало забот со своими ворами.

Чуть позже подошла и встала в Серпейске рязанская дружина. Обозначила присутствие Рязанского князя Калауза и силы для отстаивания его интересов. Ежели вдруг что.

Кастусь собрал из союзных вадавасов второй отряд и поставил на Наре выше Серпейска. Снова – чисто намёком. Никто воевать не собирается, но рукояти топоров – под каждым кустом торчат.

И тут, в эту постепенно остывающую выгребную яму взаимной боевой готовности, влетела нежданная «посторонняя пачка дрожжей».

Когда я уговаривал вадавасов на разгром Москвы, то толковал о трёх силах: Кучковичах, Боголюбском, литваках. Не подумал о Калаузе, но полсотни рязанских гридней в Серпейске – особой роли не играли. Однако я совершенно не учёл Бешеного Федю.

Федя Ростовский предсказуем только на уровне обобщённого тренда – «будет плохо». Как именно, где, когда… Как ему «благодать» в голову стукнет.

Она – стукнула. Всё забулькало. Епископская «кованная сотня» вдруг ударила с севера, от Шоши.

Епископские ворвались в верховья Москва-реки совершенно неожидаемо. Литовские селения были сожжены, население – перебито или уведено. Ростовские «микрокрестоносцы» вышли в верховья Поротвы – в самое сердце Московской Литвы.

С востока – суздальские, с юга – рязанцы, с севера – ростовские. Кастусь, окружённый с трёх сторон, объявил тотальную мобилизацию и, оставив свой лагерь у Москва-реки, кинулся навстречу Ростовскому отряду. Спасать своё, выжигаемое и вырезаемое, племя.

Состоялась «Великая битва». В которой «храбрейшие и славнейшие» с обеих сторон свершили множество подвигов и явили вершины героизма. О чём долгие годы будут петь разные скальды, сказители и баяны. Русских было много меньше, но они превосходили язычников выучкой, вооружением и, главное – дозой милости божьей.

Да фигня это всё! Половина ополченцев не явилось на поле боя – вадавасы не привели людей.

– Кестут русских и сам побьёт. А мы и людей сохраним, и добычу возьмём.

Вожди берегут своих бойцов. Своих «своих» – больше остальных «своих».

Половина пришедших – разбежалось после первой же стычки. Ещё хуже – часть литваков, из числа христианизировавшихся и особо умных, перешла на сторону епископа.

– А чего ж нет? «Мы с тобой одной крови». В смысле – веры.

Разгром был полный.

Уцелевшие в битве к утру вдоволь навыяснялись между собой по теме – «кто виноват?» и перешли к следующему исконно-посконному вопросу – «что делать?». Ответ был очевиден – сдаваться.

Но вдруг образовалось «особое мнение».

Пока вадавасы решали между собой – кому быть следующим князем, который «понесёт повинную голову» к Бешеному Феде, обнаружилось, что Фанг ночью после битвы вытащил раненого Кастуся из кучи трупов. Тут Елица, как-то ожившая после встречи со мной, перевязав раны своего князя-любовника, показала всем военачальникам средний палец. Или его московско-литовский аналог?

Недобитые герои и вожди соображали достойный ответ, а она, тем временем, нагло утащила Кастуся на Нару. Где и приняла исторически-истерическое решение:

– Нас предали! Но мы верны нашему князю! Пусть изменники пожинают плоды своей измены! Мы уходим! Мы спасаем нашего князя! Мы уходим в землю обетованную! Рубите деревья, вяжите плоты, тащите лодки! Мы идём во Всеволжск!

Бздынь…

Многие не поняли. Кастусь… возражал. Кажется. Но первые дни после ранения он был в беспамятстве. А потом… Деваться было уже некуда.

Разгром и ранение князя привели к тому, что к иноземному нашествию добавилась чуть затихшая и снова вспыхнувшая кровная месть. Межклановая вражда, прежде сдерживаемая княжеской властью, разгорелась с новой силой.

Все, кому были дороги родные пенаты и могилы – сражались с соседями, которым эти ценности тоже почему-то вдруг оказались нужны. Потом приходили ростовчане. И вырезали оставшихся. Туда же влезли и суздальские.

«А чего ж не подобрать, коли ничьё?».

Не-не-не! Мы не за воровство казним, за то взыскивать – дело черниговских. Мы просто епископу помогаем.

Елица ухитрилась собрать большой табор и ломанулась по Наре вниз. Точнее: табор сам собрался, сам ломанулся. От безысходности.

Понятно, что люди пошли не за наложницей князя Кестута, а за ним самим. За репутацией предводителя. Который нынче несколько ранен. Но свою эффективность и удачливость доказал неоднократно: в междоусобной войне, в сожжении Москвы, в раздаче богатых подарков в начале лета… Глядишь – снова вытащит.

Опять же, «свои» всякие – просто взбесились, кровушки пустить хотят. А там и «кованные» ростовчане с суздальцами поджимают.

Беженцы вязали плоты, сыскивали лодки и валили вниз по Наре. Прямо к недавней крепостице рязанцев Серпейску (Серпухову).

Тут бы их рязанцы и перерезали. Но возле Серпейска с начала лета стоял литовский отряд. Стороны неделями разглядывали друг друга, но не резались. Приглядывались, общались.

Давние отношения между русскими жителями Серпейска и соседними литваками послужили основанием для соглашения между местным воеводой и беглецами.

Присутствие на разговорах Елицы в женском платье и глубокой скорби по раненому Кастусю создавало ощущение неопасности литваков. Отдавать этих людей в холопы Ростовскому епископу рязанцы не хотели. Не от гуманизма, которого здесь нет, а по нелюбви к ростово-суздальцам.

Любостяжательного воеводу Елица обошла щедрыми дарами. Серпейский градоначальник заявил, что не употребит строгих мер против беженцев из опасения, чтобы не произошло кровопролитие и разрушение вверенного ему городка от множества людей в литовском караване.

Я нахожу здесь некоторое сходство с проходом Разина через Астрахань после его персидского похода.

Пришлая рязанская дружина не рвалась завязнуть в толпе беженцев, им это было не по чести.

– Мы – княжьи гридни, а не людоловы! Наше дело – вражьих витязей бить, а не с бабьём да с мужичьём воевать!

И огромный литовский караван, едва ли не с двумя тысячами людей, вывалился в Оку.

* * *

Историю опубликования «Что делать?» знаете? – Сидит мужик в одиночке, в Алексеевском равелине Петропаловки, под следствием. Сочиняет роман. Всё написанное сдаёт Следственной комиссии. Комиссия – следаки же! – видят в тексте любовную линию. Эк как р-революционера воздержанием торкануло! Зеку – брому, рукопись – пропустить.

Рукопись с вердиктом идёт в цензуру. «Волчары» – велели пропустить, а нам чего? Может, у них следственный эксперимент. Пущай печатнут.

Цензора, который – «пущай», выгнали. Но было уже поздно.

* * *

Коломенские глянули из-под руки на караван.

– Серпейские пропустили. А у нас и гридней меньше. Идут же пристойно, без баловства? Хай сплавляются.

Так литваки и «хаяли». Главное – не гадить сильно и городки дорогой не жечь. Понятно, что против течения они бы не выгребли. Но река – сама несёт.

На Оке, в отличие от многих других мест на Руси, в эти полвека – к таким бежецким караванам привычны.

– Опять, поди, половчанины на черниговских наехали. Или это переяславльские? Чего? Литовские? Далеко поганые ныне забираются…

И выносит караван аж к Рязани. Где сидит ненасытный князь Калауз. Который хорошо понимает какое громадное богачество несёт река. Это ж две тысячи душ похолопить да продать – тыщи гривен! А ведь на плотах ещё и майно везут! Всё, что от войны да разорения утащить успели.

А лучше – осадить и доить. Разные литваки в здешних краях – элемент пейзажа. С ещё до-славянских времён. Проверено – доятся. Тягло – тянут. Кр-расота! Подати же – каждый год! Вечно!

Это и воеводы в пройденных городках разумели. И на караван – облизывались. Но понимали – взять себе они не смогут, добыча уйдёт к князю. А зачем тогда?

«Без команды не стрелять». Команды – не было.

Калауз в раздрае. Караван бежецкий – бить нельзя. На Оке – особенно. Один раз стукнешь – десять лет к тебе новосёлы приходить не будут.

Вороги? – Они по Оке уже полтыщи вёрст прошли. Без боя, без разорения. Там у них бабы, дети. И поднятые иконы! А на переднем плоту – здоровенная хоругвь с ликом Спаса вышитым!

Как Елица эту штуку, в Кучковском хабаре взятую, сохранила – отдельная смешная история. Не смешно то, что она сообразила всё символически-православное начистить да воздвигнуть.

Калауз сам себя перехитрил. Хочется – цап-царап. Ой как хочется! Аж ладошки горят! Но нельзя. Тогда – миром. Пообещать, приголубить. А куда они денутся? К нищему Мурому под его руку проситься будут? С лесной мордвой в пограничье резаться?

Лаской, хитростью. Испоместить. А там – потихоньку-полегоньку…

Велел каравану остановиться – исполняют.

Растянувшийся караван подтягивается. Начинаются переговоры.

– Князь рязанский Глеб Ростиславович зовёт князя Литвы Московской Кестута в гости, на почестный пир.

– Вельми понеже! С превеликим удовольствием и души благорастворением! Однако ж князь Кестут ныне в барке лежит, от ран бранных страдает.

Идёт… даже не дипломатическая игра, а игра на непонятках и затягивание времени:

– Вы православные?

– А что, нашу хоругвь с ликом Спасителя – с вашего Крома не разглядеть?

– На землю осаживаться будете?

– Само собой! Мы ж народ пахотный! А на которую?

– Поехали – покажем.

– Мы – завсегда, со всем уважением. Но князь наш… нездоров ныне. А без него – никак.

Калауз даёт корм. А как иначе? – Ты людей остановил – тебе их и обеспечивать. Беглецы малость отъелись, отдохнули. Время идёт, Калауз начинает нервничать. И тут, ночью, отдохнувший и собравшийся вместе караван, снимается с места и, по разведанному уже руслу Оки, уходит.

Рязанцы сперва не поняли. Потом поняли неправильно. Потом князь послал послов – остановить. Они не вернулись – повязали их литваки. Караван идёт быстро – без остановок, днём и ночью. Калауз с дружиной кидается вдогон. И догоняет.

Вот сщас всех порублю-порежу!

Но… фактор времени. Выражаемый здесь в сотнях вёрст пройденного пути.

Рязанцы вдруг обнаруживает, что у Кастуся и воины есть. В бронях и при оружии. Прежде – и не видно таких было, сплошь мирные крестьяне. Тупые-тупые! А тут вдруг – с остро заточенным.

Главное – рядом наблюдается муромская дружина. В боевом построении, одеянии и настроении. А с лодки Живчик скалится:

– Что ж это ты, дядюшка, в чужой двор без спроса лезешь? Будто лис в курятник. А ежели того лиса – поленом…? Точеным, калёным? А? Твоей земли край – вон, по тому оврагу. Здесь – моя земля. Шёл бы ты. Восвояси. Или Андрей Юрьевичу опять Рязань жечь?

Вот кабы на часок раньше, на пяток вёрст выше, или если бы здесь муромских не было…

«Если бы да кабы да во рту росли грибы, то был бы это не рот, а настоящий огород» – русская народная мудрость. И спорить с ней – глупо.

Елица ещё из Рязани послала Авундия вперёд. Парень – не дурак, видел мой «телеграф» в Пердуновке. На грани Рязанских и Муромских земель углядел вышку. Понял – на что это похоже. Полез разбираться.

Вышка – крайняя на линии, место ответственное. На ней, вместе с другими связистами-новобранцами сидит четырнадцатилетний «ветеран люто-зверской связи» из Пердуновки. Авундий его и не узнал: сколько лет прошло, чужие дети – быстро растут, на лицо меняются. А малёк – узнал. Он же с малолетства запомнил! Герои лесных троп и скрадывания зайцев!

Дальше – мне информацию о происходящем. Двести вёрст – минутное дело. От меня – инструкции. В том же темпе. И телеграмма Живчику в Муром. Типа: «прими, защити, обогрей». С конспективным пересказом Авундия: как они Калауза динамят. Он литваков поит, кормит, привечает. А они…

Живчику хвост Калаузу отдавить – в кайф. По закону, ради доброго дела… – будто боженька ноженьками по душе пробежался! Ради такого за полста вёрст с дружиной сбегать – всегда!

Стоят три дружины над Окой. Рязанская – всех сильнее. Ударит – муромцы с литвой не устоят. А дальше? Это уже – не поганых гонять, это – междоусобица. «И восстал брат на брата». Боголюбский за такие дела… Рязань заново отстраивать придётся.

Калауз зубами пощёлкал. Ни холопов, ни насельников, ни майна… Убрался не солоно хлебавши. А караван через три дня пристал у меня в Окском «приёмном покое». Со многими добрыми пожеланиями от князя Муромского.

…

Главный рабочий орган попандопулы – хлебало. Расхлёбываю. Работа у меня такая. Называется – прогрессор-победитель.

– Здрав будь, славный князь Кестут. Здравствуй Елица. Приветствую всех добрых людей литовских на землях Всеволжских. С приехалом. Как шли-добирались?

Люди бежали от смерти. В тот момент они хотели только одного: чтобы не пришли злые чужие дяди и не перерезали им горло. Они мучилась, страдали, поддерживали себя и друг друга придуманными рассказами о том, как им будет хорошо в конце пути. Как они получат защиту, безопасность. И – всё-всё-всё.

И они это «всё-всё-всё» – получают. И даже больше.

Фантазия нормального крестьянина не столь уж богата. Дом, земля, корова, лошадь… В этом перечне нет стрижки-брижки, клизмы-дезинфекции и других… дополнительных бонусов.

– Мои люди – славные храбрые воины. Они своей кровью доказали, что они настоящие мужчины. А твои холопы требуют, чтобы они сбрили бороды! Это оскорбление. Никогда! Никогда вадавасы не будут ходить голомордыми!

– У меня нет холопов, Кастусь. Будь, пожалуйста, точен. Ты утверждаешь, что мужество твоих героев кроется в их бородах? Как сила библейского Самсона – в его волосах? Я – согласен. Пусть они ходят с бородами. Ракита, помолчи. Но тогда другой признак мужественности – избыточен. Ракита, деточка, всех бородачей – кастрировать. Заподлицо. Им – не нужно.

Я очень не люблю спорить, я люблю соглашаться. Лучше «да», чем «нет». Но от моего согласия у людей летят брызги слюней и огрызки слов. Потому что вдруг понимают: «сам – дурак».

Я исполню желаемое. Но это будет для тебя много хуже.

«Бойтесь желаний – они исполняются».

И так на каждом шагу, по каждому пункту. Причём, я не могу сказать им: вот бог – вот порог, вы свободные люди, пошли нафиг. Они пришли сюда по моему приглашению, я обязан принять их. Достойно. Что я и делаю. По моему разумению. Которое очень не совпадет с их.

– Всё имущество – сдать. Своего – ни нитки, ни волосины.

– Никогда…! Только после нашей смерти…!

– О-ох, ребяты… Неужели дальняя дорога лишила вас остатков разума? Зачем вы шли сюда? Чтобы сохранить свои семьи, свою свободу, свои жизни? Или за удовольствием умереть с рукоятью топора в ладони?

– Мы будем биться! Мы умрём в бою! И Перун встретит павших героев в своих чертогах!

– Ага. И отправит дураков чистить свой божественный свинарник. Ты, лично, хочешь сегодня умереть? Не проблема. Салман, иди сюда. Ищешь смерти в бою, вадавас? Вот тебе… открыватель твоего пути в хлев Перуна. Только помни: начатый бой нельзя оставить. До твоей смерти. Салман, дорогой, сделай дяде ку-у.

И так – часами. Несколько дней. Ожидая во всякий момент какой-то вспышки. Мгновенно переходящей в схватку.

В племенных этиках пролитая кровь – смывается только кровью. Даже если это кровь идиота, подставившего своё племя. Или – истерички. Или – психопата. Человек – не отвечает за себя. Но племя – отвечает за него. Всеми своими головами.

* * *

Насчёт размещения… Они хотят быть вместе. Гетто формируется не только «снаружи», но и «изнутри». Гарлем, Брайтон-Бич… Кажется, только правительство Финляндии в начале 21 века проводило относительно осознанную политику недопущения формирования национальных районов. В Стокгольме же… Или, например – «арабский пояс Парижа»…

Варианты, которые попадались у попаданцев (извиняюсь за каламбур) как-то не очень. Решение этнических проблем, в отличие от политических и технологических – попаданцам не свойственно? Слишком «горячо» и в третьем тысячелетии?

Как бесконфликтно смешать две стаи хомосапиенсов?

Видел картинки со стадами крупных копытных разных видов, мирно пасущихся вместе. Огромные «разноплемённые» стада в африканской саванне.

Хищники разных видов, поедающих одну тушу. Понятно, что хоть бы ту же антилопу и гепарды завалили, но пришёл лев… и «добытчики» ожидают в сторонке, рядом со всякими… шакалами. Но, в принципе, «босс» поел – можно и остальным. В порядке «живой очереди».

Типа: кто тут ещё живой остался? – Подходи.

Никогда не видел смешанных стай обезьян. Мартышки не садятся кружком, поджидая объедков от шимпанзе. Почему? Такое обще-обезьянье переразвитое чувство собственности? «Не съем – так по-надкусываю»? Вид близкого вида вблизи – вызывает неприязнь и раздражение?