Текст книги "Урбанизатор (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Часть 72

«Выходили из избы здоровенные жлобы. Порубили дерева на…»

Глава 391

Понятно, что очень быстро образовались сильно сообразительные личности, которые пытались совмещать максимум «благ» с минимум труда. Тут не надо обижаться или рассуждать о «неблагодарности» и «природной испорченности». Да, воруют и сачкуют. Это неизбежно и потому – ожидаемо.

В родовом обществе, в общине, в патриархальной семье существуют довольно устойчивые комплексы мер. По идентификации и фиксации прав собственности, по определению нарушителя этих прав, по наказаниям.

Оказавшиеся в нашей, довольно изменчивой, динамической, городской структуре, новосёлы в определённый момент, не видя «привычных маркеров», начинали думать, что «всё вокруг народное, всё вокруг моё». Вели себя в твёрдой уверенности, что, поскольку прежних, общинных, методов сыска – нет, то их и вообще нет.

– А что Воевода сказал «нельзя…» – так он же не увидит!

Явление многократно исследовано и описано в самых разных обществах. Например, при привлечении туземцев из горных племён Таити в гостиничный бизнес в 20 веке. Про отечество не говорю – его и в 21 веке потряхивает по этому основанию. Даже без учёта выходцев из кишлаков и аулов.

Я этого ожидал, предвидел, принимал меры. Слова тут не действуют. Не так: действуют, но только «после того как», и наглядно.

Примерно через неделю после прихода каждой очередной большой группы новосёлов, пара-тройка «услышавших, но не внявших» подвешивалась к столбам в «Электродном овраге». Получала свой личный экземпляр «спинной росписи» – не путать со «стенной», и отправлялась «на кирпичи». Через неделю – повтор.

«Сле-е-едующий придурок».

Ещё через пару недель – последние. Из этой группы. За месяц – успевала придти очередная. Поселенцы лезли из леса довольно густо, и Христодул без работников не оставался. Хотя и мёрли они у него… ежедневно.

Я ярый противник телесных наказаний. Особенно – после впечатлений от здешнего кнутобойства. Когда кнут «вырывает куски мало не до кости».

Свободный человек, по моему мнению, не может быть бит плетьми. Поэтому кнутобойство – только для уличённых преступников. А преступник – не человек, гражданских прав не имеет. Новосёлы – и так «неграждане». Попавшиеся – ещё более «не…». И «кобыла» у Христодула уже отшлифована до блеска животами провинившихся.

По уму – сейчас у нас новосёл украсть может только то, что можно съесть под одеялом. Да и то – с риском для жизни. Выходить из голодовки нужно осторожно.

Но это ж – «по уму».

В каждой группе находятся чудаки, которые в первую-вторую ночь начинают шарить по округе в поисках съестного. Как делали дети из блокадного Ленинграда при доставке их в детские дома на «Большой земле». С тем же результатом: если надзиратели проспали – чудака хороним. Смерть от заворота кишок – медленная и мучительная.

Более удачливые – продолжают «шарить». Уже не с голодухи, а просто. Голода у нас нет, кормёжка… достаточная. Но… а почему нет, коли лежит?

Как выявлять? Какие методы? Да разные! Про синюю краску для казённой ткани я уже рассказывал, клеймение, маркировка всего, чего ни попадя, амбарные книги, выдача под роспись…

А, вот, забавнее. Детская шутка, конечно.

Продовольственный склад. Ночью кто-то вскрыл, утром осмотр личного состава даёт чудачка с синими пятнами по голове. Ну ведь понятно же, что «русское индиго» – многофунционально. А уж поставить плошку с краской на притолоку над дверью…

Чуть страшнее. Курт мышку поймал. Собрали детишек, пустили мышку в ящик открытый. Показываю: мышь бегает. Все радостно верещат. Капаю на неё синильной кислотой из «сигарки», которую я в Мологе использовал – мышь дёргается и дохнет.

Вот так и с любым татем клетным будет. Такие штуки поставить за многими дверями – не велик труд. Кто знает – не попадётся. А вот бестолочи да злыдни… Не открывайте тех дверей, которые не для вас – целее будите.

«Они же дети!» – пшли в задницу! Они, прежде всего – люди. Если человек человеческого слова не понимает… Не так: понимает, но на слово моё плюёт… Не понял, наплевал – сдох. Мне такой чудак не нужен. Кому здесь жить, как жить, жить ли вообще – решать мне.

«Не корысти ради, а исключительно волею пославшего мя»… древа Иггдрасил.

На самом деле – ничего нового. Страшные русские сказки: «придёт серенький волчок и ухватит за бочок», про петушка, которого «несёт меня лиса за синие моря», про йети, живущего в лесу… столетиями рассказывались бабушками маленьким внучкам. С вполне определённой целью: испугать ребёнка. Чтобы он не попёрся сдуру в лес. Потому что там – он может заблудиться, утонуть в болоте, замёрзнуть, ослабнуть и умереть. Использование фантастических страшилок для воспитания реальной осторожности. Техника безопасности на основе образа бабы-яги.

Дети – восприняли. А взрослым… потребовалось два раза со смертельным исходом.

«Моё – не трожь», «не твоё – не трожь», «не знаешь чьё – спроси, не трожь». Понятия собственности вбивались тяжело, часто – наказаниями. Иногда – смертью.

В ту зиму у меня на Стрелке царил коммунизм. Такого… казарменного типа. Корм, жильё, одежда, обувь… всем. И – вровень. Для меня, например, забежать к Домне да похлебать щец из общего котла, за общим столом… людей посмотреть, себя показать… А что не так? Я ж – не князь, не боярин!

Польза немалая: слышу, как воет ложкомойка. После Домнинного научения:

– Воевода миску взял. А она липкая! Ты меня перед «Зверем Лютым» позорить будешь?!

Ближайшие пару дней лентяйка присесть… не рискнёт. И другие по-опасутся. А там, глядишь, и привыкнут. Мыть посуду до хруста. Потом замуж выйдут. Может, и у себя в дому навык чистоты сохранит. А то в здешних кудах… по всякому.

Коммунизм меня не устраивал – начала «гореть» сбруя на лошадях и одежда на работниках, терялись и ломались инструменты, падала производительность труда. Я её как-то… подпихивал. Да любое-всякое событие давало всплеск! Хоть – публичный дом с элементами соревновательности, хоть – наши победы воинские или проповеди Аггея. Но люди были измотаны, и энтузиазм, моторика, эффективность снова снижались.

 
«Воля волею
Коль сил невпроворот
А я увлёкся».
 

Прежде всего, «увлёкся» – я сам. Но я же и других «увлекаю»! А они вовсе не «мыши белые, генномодифицированные».

Я не верю в то, что человека можно заставить работать лучше. Больше, дольше, тщательнее, качественнее… чем ему самому свойственно.

Ересь? – Конечно! Но – правда. Извините.

«– Что ж вы? Вы сами ко мне нанимались! Мы ж по-доброму сговорились! За пахоту, за оплату, за работу. Сами! Своей волей! А нынче на пригорке сидите, на солнышке греетесь. Время-то уходит!

– Дык… Эта… Ну… Итак не гуляли».

Тургенев? Энгельгардт?

Любое разовое внешнее воздействие даёт кратковременный эффект и затихает. Нужна серия, непрерывный поток воздействий, побуждающих к совершению поступков. Достаточно длительный, чтобы цепь поступков превратилась в привычку.

«Посеешь поступок – пожнёшь привычку, посеешь привычку – пожнёшь характер, посеешь характер – пожнёшь судьбу» – мудрость, как говорят, от Конфуция. И, таки, он прав!

Мы строили свою «общую судьбу», изменяя судьбы личные, выковывали характеры, воспитывали привычки, навязывали поступки.

Например, что топор или косу в поле или в лесу нельзя класть, а только воткнуть… я про это уже…

Это – воспитывается. Насколько воспитание эффективно? Люди – разные. Кто-то пришёл на Стрелку с уже готовыми навыками. Не только топором ударить – стоять, ходить, видеть, говорить… кому-то хватало, для компенсации отсутствующих умений – адаптивности, выносливости, силы, ума, воли…

Пердуновские, прошедшие уже мою школу в вотчине, постоянно оказывались «в первых рядах». Потому, что они уже знали «как». Как надо делать дело. «По труду и честь» – они «всплывали» в коллективе, оказывались на «руководящих должностях».

Из новосёлов кто-то тянулся за ними, кто-то просто «тянул лямку».

Наиболее толковых работников мы выводили из «зимниц» в бараки. Пошла «цепная реакция»: чуть более комфортные, более здоровые условия жизни. Можно глубже восстановиться за ночь. Появляются силы работать ещё лучше и больше. Стать ещё «первее».

Это становилось предметом зависти.

«Стрелочники» никогда не были однородной массой. Сначала – потому что пришли из разных мест, с разным опытом, умениями, даже – языком. Потом – потому что работали с разной эффективностью. Наконец, «каждому – по труду» – одни получали лучшие жилищные условия, превращались в «элиту».

Так «посыпался» главный принцип коммунизма: «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Отдача от «способности» начала оцениваться. И – ограничивать «потребности».

Вроде бы: велика ли разница – где ночь перекантоваться? На нарах в общем ряду в «зимнице» или на личных полатях в бараке? Невелика – но есть. Эта разница, связанная с ней оценка труда, самого человека, его статуса – превращается в мощный, постоянно действующий стимул. Стимул – «работать лучше». Каждый вечер: глянул, как сотоварищи к себе в барак спать пошли, ручкой помахал и шагай. В свой погреб.

Такое, довольно примитивное «расслоение общества», давало немалый эффект. И в производительности, и в выявлении основных психотипов. Были видны те, кто был «первыми», кто хотел «стать первым», кто ничего не хотел – «день прошёл и ладно». И – лентяи.

Одних в эту последнюю категорию загоняла физическая слабость, других – тупость, третьих – хитрость. Общее было то, что они больше берегли себя, свои силы. Не вытягивали свою долю в общем труде. Не отказываясь, естественно, от общественного куска.

 
«Я тружусь на монтажу.
Час – посплю, час – полежу».
 

А жрёт потом… как настоящий.

С воришками разбираться легче, а вот с лентяями… Способы…

Так они известны! Отработаны в русских артелях до блеска. До такой степени, что уже просто маразм.

* * *

«– А путь куда держите? – продолжал спрашивать старшой артели.

– На Ветлугу пробираемся, – отвечал Патап Максимыч. – Думали на Ялокшинский зимняк свернуть, да оплошали. Теперь не знаем, куда и заехали.

– Ялокшинский зимняк отсель рукой подать, – молвил дядя Онуфрий, – каких-нибудь верст десяток, и того не будет, пожалуй. Только дорога не приведи господи…

…

…вы уж, братцы, кто-нибудь проводите нас до зимняка-то, – сказал Патап Максимыч.

– На этом не погневись, господин купец. По нашим порядкам этого нельзя – потому артель, – сказал дядя Онуфрий.

– Что ж артель?.. Отчего нельзя? – с недоумением спросил Патап Максимыч.

– Да как же?.. Поедет который с тобой, кто за него работать станет? Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед другим ни на макову росинку не должен переделать аль недоделать… А как ты говоришь, чтоб из артели кого в вожатые дать, того никоим образом нельзя… Тот же прогул выйдет, а у нас прогулов нет, так и сговариваемся на суйме (Суйм, или суем – мирской сход, совещанье о делах), чтоб прогулов во всю зиму не было.

– Да мы заплатим что следует, – сказал Патап Максимыч.

– А кому заплатишь-то?.. Платить-то некому!.. – отвечал дядя Онуфрий. – Разве возможно артельному леснику с чужанина хоть малость какую принять?.. Разве артель спустит ему хошь одну копейку взять со стороны?.. Да вот я старшой у них, „хозяин“ называюсь, а возьми-ка я с вашего степенства хоть медну полушку, ребята не поглядят, что я у них голова, что борода у меня седа, разложат да таку вспарку зададут, что и-и… У нас на это строго….

Видя, что толку не добиться, Патап Максимыч хотел уже бросить дело и ехать на авось, но Захар, что-то считавший все время по пальцам, спросил его:

– Без двугривенного пять целковых дашь? – За что ж это пять целковых? – возразил Патап Максимыч. – Сами говорите, что в прошлу зиму без гривны полтора рубли на монету каждому топору пришлось.

– Так и считано, – молвил Захар. – В артели двенадцать человек, по рублю – двенадцать рублей, по четыре гривны – четыре рубля восемь гривен – всего, значит, шестнадцать рублей восемь гривен по старому счету. Оно и выходит без двугривенного пять целковых.

– Да ведь ты на всю артель считаешь, а поедет с нами один, – возразил Патап Максимыч. – Один ли, вся ли артель, это для нас все единственно, – ответил Захар. – Ты ведь с артелью рядишься, потому артельну плату и давай… а не хочешь, вот те бог, а вот и порог. Толковать нам недосужно – лесовать пора.

– Да ведь не вся же артель провожать поедет? – сказал ПатапМаксимыч.

– Это уж твое дело… Хочешь, всю артель бери – слова не молвим – все до единого поедем, – заголосили лесники. – Да зачем тебе сустолько народу?.. И один дорогу знает… Не мудрость какая!».

«Артель» – основной, почти единственный способ найма работников, организации труда. И не только лесорубов – гребцы, бурлаки, косцы, землекопы… Те же купцы – ходят по Руси сходно. Я про это уже…

Коллеги! Не путайте «Святую Русь» с «буржуинством». Деньги у нас… бывают. Но значения – не имеют.

«А кому заплатишь-то?.. Платить-то некому!».

Забавно, но в окончании приведённого выше отрывка из Мельникова-Печерского, артель, «правильно посношав ежиков», приходит к той же цене, что была предложена с самого начала. Убив половину рабочего дня всей артели. Но с чувством глубокой уверенности в «правдивости» своего решения.

Я неплохо считаю в уме. Однако объяснять очевидные вещи всякому долбо… артельщику… Пока до каждого дойдёт, пока они все поймут и согласятся… Поэтому я с артелями не разговариваю, все торговые переговоры сваливаю на Николая.

Меня тошнит от русских артелей! Потому что любой «шаг в сторону» приводит их в ступор. Начинается бесконечный крик, «поиск консенсуса» и «сношение ёжиков». Группа разных людей подстраивается, по уму, под самого тупого. Пока до последнего не дойдёт – решения не будет.

Для человека, работающего с инновациями – это смерть. Процесс общения вызывает такое отвращение, что хочется повеситься. Сами по себе, каждый в отдельности – могут быть приличными, приятными людьми. Но постоянное подозрение, что будет нарушено основное правило:

«Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед другим ни на макову росинку не должен переделать аль недоделать…»,

подозрение, направленное, прежде всего, не на инноватора, но своих «товарищей в борьбе», делает процесс обновления, рационализации – мучительным.

* * *

Для меня артель – непригодна. Из-за реакции на «шаг в сторону». Запустив процесс «градостроения», я буду его менять. Должен же я, наконец, научиться стекло варить! И, соответственно – окна вставлять. По месту – разные точки застройки будут иметь свои особенности. По специализации – люди будут делать несравнимые работы. Землекоп и плотник… разные таланты. А без специализации – не будет роста производительности. По времени: всякое изменение требует столь длинных переговоров…

Всё наперёд проговорить нельзя – слишком много «новизней».

И что делать?

При уравниловке – артель подстраивается под самого тупого и ленивого, при индивидуалке – нет средств проконтролировать каждого.

А опыт сесесерии на что?!

Вместо артелей – бригады. Принцип всеобщего консенсуса – долой. Равенство – долой. Выборность начальников – долой. Есть бригадир. Который несёт персональную ответственность. Передо мной. И обладает достаточной полнотой прав. Как по приёму в бригаду, так и по исключению, как по поощрению, так и по наказанию.

Фактически – строится стая. Со всеми свойственными такому способу группового выживания, социальными ролями. Конечно – без крайностей и патологий. «А четвёртого, толстого – съели» – не надо.

Бригадир-объект-наряд-инструмент-работники.

Конечно, аутсорсинг – привлекательнее. Взял подрядчика, указал ему требуемый результат. Пусть крутится. За свои деньги. В чём и проблема – у меня нет людей, обладающих достаточным собственным капиталом, чтобы поднять такое дело. Дать им? Аванс, предоплата? А толку? Те же заморочки с артелями, то же самое отсутствие рынка рабочей силы. Плюс ещё куча проблем. У них. И у меня – соответственно.

Поэтому – бригада. Вперёд, ребята. Как и кого «бугор» выгоняет – уже показательно. И про выгнанного, и про выгнавшего.

Лентяи, бездельники, бестолочи попадали под плотный контроль своих товарищей. И, либо начинали работать в силу, либо, после пары переводов или эксцессов, оказывались «на кирпичах». Либо, не без этого, просто дохли, загнобленные коллективом.

К этому моменту я уже видел потенциальных бригадиров. Опыт зимовки на Стрелке выявил достаточное количество ярких личностей с лидерскими свойствами.

Из этих людей – бригадиров, мастеров, начальников – начала формироваться вторая волна (первая – Пердуновские ближники) моей «стрелочной элиты». Не связанный ничем – племенными, сословными, родовыми – ограничениями я мог выдвигать людей, исходя из результатов их труда. Странно ли, что позже, когда у меня появилась возможность, наиболее успешные из них получили боярские шапки.

Первые площадки были, естественно, Кудыкина гора и два других поселения эрзя по соседству. Почти сразу мы принялись за реконструкцию «Лосиного городка». Чуть позже пошли и другие марийские, эрзянские и мещерские селения.

Как правило, мы использовали туземные селища, понимая, что люди до нас выбрали это конкретное место для жилья, имея на то основания.

Почти всегда такая реконструкция сопровождалась существенным расширением. Ибо плотность использования земли русскими землепашцами выше, чем более охотничьими племенами аборигенов. Часто такое селище разрасталось до села (село – поселение с церковью, 60 дворов – церковный приход в Российской империи) или до города (от 120 дворов).

Притом, что на самой «Святой Руси» размер сельских общин постоянно сокращается с аж до-княжеских, с племенных времён, и ныне типично 3-10 дворов.

Причина такой разницы – в источнике решений. Во мне. Мне существенно проще, быстрее и дешевле построить одно село в 60 дворов, чем 20 – по 3. Это ещё не урбанизация, это – концентрация сельского населения, один из первых шажков.

Я не навязываю – как можно навязать крестьянину место жительства в дикой местности? – Я предлагаю. Но… а куда он пойдёт? В мордву? Где перед каждым уважаемым человеком несут головы врагов? Где нельзя жениться тому, кто не убил человека?

Ладно, пошёл. В чисто поле. Чтобы там выкопать землянку, валить лес, сушить его, раскорчёвывать пашню… И всё равно, после нескольких лет напряжённого труда он не будет иметь такого подворья, которое у меня мог бы получить сразу.

За эти годы девушка, к которой он сватался – уже замуж вышла, детей нарожала. А он так и бобылюет. Потомства от таких… мало остаётся.

Предлагаемая структура подворья, селища требовала кучи вещей. От огнеспасательных досок до трехполки. Задавала иной образ жизни, другой уровень навыков общения с окружающими. Одно дело – три хозяина, батя да два сына. Здесь все роли – от рождения. Другое – 60 мужиков. Да ещё из разных народов, с разными навыками.

– Гля! Петруха-то втрое сена накосил! Здоров мужик.

– Да не, то у него коса – «воеводовка». Не наши горбуши.

– Дык… а чего ж мы воеводовками не косим?

Или:

– Ой, Матрёна, капусточка у тебя славная, в хрусточку.

– А ты присылай свою. Научу – будет и твоя такую делать.

Множество приёмов той извечной технологии, которая называется «крестьянская жизнь» стремительно, взрывном образом, распространялись в новых общинах, сталкивались, конкурировали между собой, дополняли друг друга. Множество «исконно-посконных», «как с дедов-прадедов заведено» – повседневно, наглядно сравнивалось с множеством таких же, только от других «дедов». Я и не делал ничего, а пресловутая производительность труда росла сама по себе. Просто от сравнения с успешными соседскими образцами, от интенсификации «обмена технологиями». И в эту, взрыхлённую уже их собственными изменениями, почву общественного сознания – куда легче ложились многие мои новизны.

Такое поселение, развернувшись в полный размер, давало от 5 тысяч пудов хлеба за сезон. Узел из 3–5 таких селений, связанных дорогами, прежде всего – речками, позволял разумно поставить и загрузить мельницу. А не сваливать эту тяжёлую работу на женские спины. Появлялось рыночное пространство для специализации: кузнец, гончар, коновал, учитель…

Ещё: ослабление инбридинга. Непрерывного, столетиями закономерного вырождения русского народа. В малых общинах очень много детей рождается от секса между близкими родственниками. Инцест как элемент национального образа жизни.

Православие на «Святой Руси» старательно разваливало прежнюю племенную систему табу. Элементом которой были «дуальные фратрии». А жёсткого католического запрета «на четыре колена» – не установило. Да, «Устав» даёт ограничения в этой части. Но они слабее католических. А правоприменительная практика: огромные размеры приходов и маленькие – общин, приводят к тому, что… что количество дурачков и «инвалидов от рождения» – бьёт по глазам.

В большом селении можно не только сказать:

– Вот так – нельзя.

Но и надеяться на исполнения запрета – есть физические возможности.

Снова, как когда-то рассуждая о «белой избе», я нашёл «точку опоры»: способ расселения людей. И начал, частью – принуждая, частью – предлагая, частью – способствуя, заменять и 3–5 избяную русскую деревню, и марийские или мордовские «вели» – своими «мега-выселками».

Для чего потребовалось построить конвейер, градостроительную цепочку – набор специализированных бригад, реализующих последовательность технологических операций, приводящих к созданию поселения определённого типа, размера, свойств – в состояние «под ключ». Точнее, достаточно близко к этому.

Несколько позже такие бригады разрослись, каждая стала «городовой цепью». И элементом жизненного пути многих новосёлов. Такие «цепочки» одновременно и отсеивали негодных, и адаптировали к моим нормам жизни годных, и создавали им качественное жильё. Плата в рассрочку за полученное жильё, заменяла часть государственных налогов, позволяла мне вновь и вновь поддерживать функционирование этих «цепей», создавать новые.

Говорят: «Война сама себя кормит». У меня: «стройка себя кормит». И ещё чуток остаётся.

При имеющемся «личном составе» новосёлов у меня не так много полноценных работников. Что заставляет несколько… менять стереотипы гендерного и возрастного разделения труда. По сути – просто «увидь человека». Без традиционно навешиваемых этикеток. Мне, как полному дерьмократу и либерасту из эпохи всеобщего равенства и гумнонизма – прямо карты в руки.

Все люди – равны. Поэтому и «пупок рвать» – вровень.

– Эй, бабушка! Что ж ты так тянешься? Ты по воду сходила – пол-дня перевела.

– Дык, эта, государь ты наш яхонтовый, стара я, ножки-то уже не ходят, глазынки-то уже не видят. Вёдра-то таскать-то уж и неподъёмно. И ходить-то – далёко. И снегу-то – глубоко.

– Тю! Нашла об чём грустить! Дам я тебе службу. И ходить ненадобно, и снега не видать, и сама в тепле.

– Ой ты спаситель! Кормилец-поилец-милостивец! Эта… а что за служба така?

– А вона. Доски тереть.

– Дык… я ж…

– Бег-гом.

Эту фазу отмирания традиционного гуманизма я проходил ещё в Пердуновке. Чёткое осознание того, что все больные, калечные, ущербные, старые, взрослые… только удобрение. Для их «цветов жизни».

Эти люди, за немногими исключениями, не смогут принять моих порядков. Неважно – хотят или не хотят – не смогут. Просто – поздно. Лучшее, что они могут сделать – умереть. Принеся мне максимально возможную пользу. «Мне», потому что я организую здесь изготовление всяких «польз». И дальнейшее вложение в их детей и внуков. Или – не в их, но тоже – в будущих людей.

«Для биологического прогресса нужна смерть индивидуума. Для социального – смерть поколений».

Нынешнее поколение – умрёт. Без вариантов – все предшествующие и последующие тоже вымерли. Эти – чуть быстрее. И с большей пользой.

Оптимизация: минимизация потребления при максимизации отдачи. Путём интенсификации труда.

По сути: чем человек дальше от того идеала «мой человек», который сформировался у меня в мозгу, чем он мне менее интересен, тем сильнее, интенсивнее я выжимаю из него его физические силы, тем скорее он умрёт. На общих работах или «на кирпичах» – не существенно.

О-ох… Где ж там мой гуманизм? Жив ли ещё? А либерастия с дерьмократией… Не завонялись?

Чётче, Ваня, скольких истощённых детей ты готов похоронить по критерию – сквозняки в помещениях? Тогда – делай доски.

Несколько бабушек заменяют собой команду пильщиков в нашем «нижнем складе».

Здесь у каждой пары – «лицевой счёт». Не выполнил «урок» – получи… репрессии. Из 12 человек через два месяца остаётся одна. Достаточно крепкая, чтобы всё это пережить, достаточно умная, чтобы видеть работу товарок, достаточно злобная, чтобы организовать техпроцесс. Хоть и неграмотная, но я ставлю её бригадиршей.

– Как поживаешь, бабушка? Спина не болит? Ноженьки? Глазыньки?

– Спаси тя бог, воевода. Разошлась-то спина. Ходить-то мне некуда, в тепле сижу, под лампионом твоим. Ты лучше вели дурню, который пилы точит, плетей дать. А то мои новенькие-то трудницы – мозоли набивают, тупые-то пилки таская.

Не проблема: чудак, не способный наточить и выправить пилы в срок – отправляется к строителям в «Лосиный городок». Не в тепле у станка – инструментом водить, а в лесу топором – дерева ронять. Где вскоре и погибает – поленился от падающего дерева отскочить.

 
«Каждый выбирает по себе…».
 

Прежние пильщики пошли в разные места. Одного из них…

– Ну и имячко у тебя. Колотило. Откуда такое?

– Дык… ну… помолоду бывалоча…

– Понятно. Грамотный?

– Это… ну… прежде-то… а ныне…

– Понятно. На, чти.

– У… уло… же… ни… жение…

– Понятно. Уложение об устроении поселения. А вот это – Уложение об устроении жилого подворья. Иди-читай, разбирайся. Завтра к вечеру придёшь. Проверю – понял ли. Будут вопросы – спросишь.

– Эта… ну… а на что оно мне?

– У тебя не гнётся правая нога. Талантами какими особыми – не обладаешь. Остаётся только заслать тебя на лесоповал. Там ты умрёшь. Я этого не хочу. Поэтому даю возможность жить и благоденствовать. По возможностям твоим. Будешь тиуном в Балахне.

– Хто?! Я?! Где?! Гдей-то такое?! Да ни в жисть, да я ж…

– Точно. Ни в жисть. Выбор у тебя – проще не бывает. Или ты – живой тиун. Сытый и весёлый. С молодой женой в добром тереме. Или – мёртвый лесоруб в ледяной могиле. Иди. Колотило. Чтоб к завтрашнему вечеру всё… в мозги вколотил.

Я уже рассказывал, что у меня есть привычка перед сном надиктовать что-нибудь из «умных мыслей». Потом такие монологи по теме собираю и правлю. Один из результатов такой «постельной деятельности» – вот эти «Уложения…». Есть ещё несколько… нормативно-методических материалов.

Нелегко. Изложить просто, однозначно, коротко… Больше 4 страниц, разворота согнутого большого листа – не поймут. Без картинок – об обратной перспективе я рассказывал. Только планы и разрезы. Крупным шрифтом – кегли шестёрки здесь просто нету, считается грязью. «Чегой-то тут понизу испачкали?». А потом подсунуть Трифене: текст идёт как диктант или упражнение по чистописанию для учеников. Не прогрессивно? А мне – плевать. Но десяток-два-три гожих экземпляров – диктант даст. Больше пока – не надо.

А типографию?! – Ну вы спросили! Вот я тут сразу! Свинца накопаю, литер наплавлю…

У меня нет сил делать типографию. У меня забиты все бараки, все пригодные для проживания строения. О моём личном тереме… «Сапожник – без сапог».

…

Через пару недель после моего возвращения с Ветлуги, тот же обоз, только больше, привёз вторую партию мари. Эти – из «дезертиров». С ними пришла и часть «горных». Поселенцев – в обработку, с гостями – расплатились. Отдал им последний короб Пердуновских прясленей. Они в таком восторге были! Это у нас они по полтыщи на гривну – уже хорошо. А у них – втрое, в цену векшицы.

Довольны мужики:

– В каждый дом по колечку попадёт! Весь народ тебе спасибо скажет!

Почему – в каждый дом? Как они среди своих добычу делить будут – раздавать, продавать, дарить…?

– Господа оны. А не хотите ли ещё?

– Хотим! Хотим! Но не как давеча…

– Не забота. Не хотите как давеча – давайте иначе. Славы вы поднабрали: унжамерен – били, «луговым» – мозги вправляли. Не хотите ли русской крови попробовать? Ну и хабаром кое-каким…

Илья, который с обозом пришёл, аж присел. «Вот она, сущность изменническая, где вылезла! На своих, на родных, православных – набродь поганскую наводит!».

Продолжаю:

– Тут недалече, день ходу, в моих землях, явилось кубло воровское. Не хотите ли позабавиться? А то у меня руки не доходят.

Старший из онов интересуется:

– А что там за места да сколько супротивников да…

– Драгун! Карту! Рисовано со слов местных. Вот Волга, здесь пристань – лодка их лежит, тут холм – дозорный сидит, тут ватажковый обретается, тут они забор строят, тут брёвна кучей лежали… Расскажи гостям подробнее.

На другой день в ночь тот же обоз повёз «горных» и моих, во главе с Чарджи, вверх по Волге.

Засиделся ханыч, надо и степному беркуту полетать, крылья поразмять. А в пару к нему Салмана. Этому тоже полезно «на крыло становиться». Хоть и страхолюден, а не дурак. Ещё ребятишки из нашей молодёжи.

«А кто это у нас вражьей кровушки не пробовал?».

Илью в «за кампанию» – ему ж надо чего-то муромскому Живчику… стучать.

А, ещё этого… твердило, хлебало, покатило, щекотало… Вспомнил – Колотило! С тем, чтобы он принял на себя обязанности тамошнего тиуна, управителя всего, что там после боя останется. И предоставил мне свои предложения по построению доброго поселения. С солеварнями.

– Господи! Да я ж…! Да никогда ж…! Да ведь же ж…

– Не жужжи. Я знаю. Но деваться нам с тобой некуда. Других, более гожих, нежели ты – не видать. Поэтому пойдёшь, посмотришь, подумаешь, сделаешь. А ежели нет… Тогда я тебя, Колотило, так заколочу! Или – защекочу? Мда… Не надо нам этого. Сделай хорошо. Пожалуйста.

Честно говоря – надо бы самому сходить. Надо посмотреть место, прикинуть точки для каптажа, для варниц… Но под снегом – много ли я увижу? Пусть сначала – общая подготовка. Жильё, пристань, склады…

Проще: меня задолбала эта средневековая романтика! С этими идиотскими племенными да разбойными набегами! Почему всё время я?! Нашли крайнего!

Конечно, я понимаю, что это-то и есть суть существования всякого русского князя. Да и не русского – тоже. Сбегал, побил нехороших – честь тебе и слава.

Ура товарищу князю!

Скучно. Правильно спрятался за сугроб или нет? Попал стрелой в сердце или рядом? Обходил избушку слева или справа? Надоело. Я этого поделал, увидел, что получается – хватит. У меня тут куда интереснее, у меня «котёл булькает», «щи варятся». Новый супчик. Из людей, ешей, кудов, родов, племён. А я поварёшкой помешиваю, приправы по вкусу добавляю…