Текст книги "Урбанизатор (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

Я не понимал их слов, их обычаев, их отношений, мотивов, ценностей. Громадность непонятного, проистекающие от этого сомнения в собственных решениях, в своей «правоте» – угнетали душу.

Пришлось думать, научиться понимать, найти решения, изобрести способы, построить структуры и технологии. Для приведения этого племени, этой категории людей к моему стандарту – «стрелочный народ». Это было необходимо «здесь и сейчас», этот опыт оказался весьма полезен и в дальнейшем. Когда вся «Святая Русь», с населением в 400 раз большим, с кучей собственных особенностей и странностей, начала загадывать мне сходные загадки.

Глава 389

Я внимательно оглядывал затихшую толпу. Мадина, старательно переводившая мой спич, закашлялась.

– Хочет ли кто-либо возразить против слова моего? Хочет ли уйти из власти моей? Нет? Что ж, помните: ваши имена – записаны, ваши клятвы – услышаны, ваши жизни – взвешены. Изменники – будут истреблены, верные – вознаграждены. Да будет мир между мной и вами.

Я поднял выше свой кубок. Окружающие автоматически потянулись к своим кружкам, повторили мой жест.

– Пусть огонь и вода будут свидетелями нашего договора!

Широким жестом плеснул в костёр передо мной прозрачную влагу из моего кубка. Полупрогоревший костёр на мгновение сжался. И – вспыхнул! Пламя взревело, встало выше роста человеческого, рванулось во все стороны светлыми до голубизны лепестками… и успокоено опало, потемнело, снова вернувшись к своей основной функции: чуть освещать, чуть согревать.

Спирт – быстро сгорает.

А по окружающей толпе, отшатнувшейся в испуге, прошелестело (потом мне перевели):

– Принята… клятва принята и подтверждена… духи огня услышали… духи воды свидетельствуют… если чего – сожгут… или в воду утянут… колдовство… колдун… точно – накажет… и – защитит…

Старинный фокус, которым ещё Миклухо-Маклай пугал соседских хулиганов из папуасов. Нынче тут – ни Миклухи, ни Маклая. Одни папуасы. Может – подействует? Когда-то я сходные штуки в Рябиновке на Крещение делал. «Неопалимая купина» в Угрянских сугробах. Там детишкам нравилось… Как-то они там сейчас…

* * *

Забавно: попандопулы, как и почти все евро-американцы, не знают племён. Не знают, не понимают мыслей и чувств людей, ведущих вот такой образ жизни. «Примитивный»? – Если бы! Сделать своими руками ашельское или олдувайское рубило в человечестве 21 века не может почти никто. Лишь единицы из археологов, специально занимавшихся этой темой, смогли изготовить нечто похожее. А ведь это только один элемент только в одной – инструментальной – области человеческой деятельности, отражении свойств личности.

Не знают. И – не хотят знать. «Не кричи волки» или «Рождённая свободной» – книги о хищниках в их естественной среде обитания, куда популярнее, интереснее человечеству, чем книги о самих людях в их природном состоянии.

Дикарь, в представлении евро-американцев, может быть двух сортов: или простодушный и благородный, как у Вольтера, или злобный и кровожадный, как во множестве авантюрных романов. «Последний из М…» – даёт образцы обоих направлений.

В 20 веке, после распространения многозарядного и скорострельного и, впоследствии – толерастии и общечеловекнутости, образ сместился в «под Миронова»:

 
«Там живут несчастные люди-дикари
На лицо ужасные, добрые внутри».
 

Схемы. Очень примитивные, бездушные. В мировой литературе найдется едва ли пяток книг, в которых видны личности, характеры, индивидуальности местных «диких» жителей. Шекспир с Калибаном, Льюис Генри Морган, Нажин Мато и его «Мой народ Сиу»…

Почему? Почему чувства львицы или семьи волков можно описать более ярко, реалистично, выпукло, чем похожих на нас хомосапиенсов в сходных с хищниками условиях?

Или дело не в талантах пишущих, но в предрассудках читающих? Читая живое описание аборигена, «цивилизованный» человек видит в «простодушном» или в «кровожадном» самого себя? В его «примитивных суевериях» – свои «духовные ценности»? В «диком разврате» – свои «брачные церемонии»? В «снятии скальпа» – «карьерный рост»? Те же цели, эмоции – чуть другие методы и средства.

Сходство, вызывающее страх и отвращение.

Инстинктивное биологическое свойство, препятствующее в природе смешению с близкими видами. И – тиражированию книг, в которых люди – такие же как мы! – думают и ведут себя иначе. «Иначесть» «таких же» – пугает и возмущает. Ибо применительно к «таким же, но иным» – модели предполагаемого поведения окружающих, которые мы строим в своём мозгу, часто – инстинктивно, оказываются ложными.

– Я думал, что он достанет «Мастеркард», а он вытащил томагавк!

Я – дурак? – обидный вопрос.

Я – не дурак! – опасное утверждение, если оно не обеспечено конкретными знаниями.

Дурак – не я! – близко к оскорблению.

А ведь в этих трёх фразах и крутится мышление человека, который обманулся в своих ожиданиях. В ожиданиях относительно «таких же, но других».

«Депресняк» и «бздынь» – Сцилла и Харибда всякого попандопулы, эмигранта, просто – путешественника. Если он не понимает – и не хочет понять! – аборигенов. «Ах, они такие… странные!».

Дальше, обычно: «они такие тупые!». И варианты: «Тупые-тупые! И злобствуют!». Или: «Дураки полные! Но мирные». Последнее – экстремум доброжелательности.

Я это проходил в первой жизни. И стараюсь, несмотря на разницу в одежде, виде, языке, обычаях… рассмотреть в каждом конкретном персонаже, не схему – «благородный/кровожадный» – живого человека. Старюсь запомнить их имена, лица, родственные связи, предпочтения и неприязни. Смотреть им в глаза.

От этого пухнут мозги, и раскалывается голова. Но это – важнее порохового и нарезного. Потому что эти люди и их дети и будут направлять любое пороховое. От них будет зависеть – в кого стрелять.

Связка неумирущая и всегда актуальная: не понял – помер.

* * *

Через день поутру – в обратную дорогу. Обоз в полсотни саней и волокуш. Ну и как эта махина будет двигаться? – Известно как – ме-е-едленно. Николаю всё мало – два здоровенных амбара набили барахлом, но он всё хочет всунуть в сани. Не вывезти. В первую очередь берём цветной металл, боевое оружие, меха. И – люди. По сути – тех, кто сам захотел. Потому что остальных – некуда.

Чуть арифметики: в первый день боёв у мари было семь сотен бойцов, примерно пять сотен глав малых семей-«ешей». Остальное – молодёжь и бобыли. К нашему уходу – осталось чуть меньше трёх сотен глав этих «ешей». Итого: с полсотни осиротевших, потерявших кормильца семей и полторы сотни семей «дезертиров». Последних – надо будет найти, сыскать по этим заснеженным лесам, притащить ко мне.

Что порадовало: большинство осиротевших семей тут же вернули в «нормальное состояние». Всё-таки, «круговая порука», племенная взаимопомощь, особенно в условиях дармовой раздачи «наследств» – брошенных селищ и угодий – могучая вещь. Почти всех живых бобылей тут же переженили. На свежих вдовушках.

О-ох…

Веру приняли? – Изволь по вере.

А Аггея-то нет! А без него – ну совершенно не кошерно!

У иудеев проще: два свидетеля, правильные слова, парочка разбитых стаканов… Раввин не нужен.

А у нас-то… По закону божьему – нельзя. И отложить нельзя! По закону психологии.

«Поданная команда должна быть безусловно исполнена. Или – не командуй».

Что «нельзя по закону божьему» – неправда. В русском обычае вплоть до 19 века, для почти всего православного населения важнее помолвка. После неё во многих местностях «молодые» начинают жить вместе. Я об этом уже… Но объяснять это язычникам здесь… Как тыкать в Рублёвскую «Троицу» с тремя нарисованными мужчинами и втолковывать:

– Это всё – один бог. Стакан-то один. Видите?

Вот я заставил их поклясться, что они примут «веру христову». С этого момента, везде, где должен быть христианский обряд – он должен быть. Обязательно. Я не могу сказать:

– Да ладно, я пошутил.

Это как в анекдоте с выгоняемыми из дому тараканам – «главное – не засмеяться». Они просто перестанут воспринимать свои обязательства передо мной всерьёз.

– Что, можно сходиться без венчания?! И это не грех? А на что нам тогда его «вера»? И «закон» его – да ну, обойдёмся.

Нельзя провоцировать людей на саботаж. «Ладно, как-нибудь, потом» – позже придётся выбивать. Кровью. Скольких придётся убить? Просто за то, что у них была подорвана уверенность в: «За базар – отвечаю», «Всякое лыко – в строку».

«Собакой» на боевом корабле ходить не доводилось? – Здесь и это – мои должностные обязанности. Хорошо, что я не ГГ, а – ДД. Особенно – ДДДД – есть возможность манёвра по времени.

* * *

Тема для всякого истинно верующего христианина… болезненная. Так, венчанием, вывозили из Италии «княжну Тараканову». И первый вопрос по приходу эскадры в Россию был:

– Кто службу служил? Понятно, что в облачении, с певчими, с атрибутами и ритуалами… Кто? – Ах, корабельный плотник – тогда не считается. Это – маскарад. Благодати на плотнике – нет, свадьба – не в зачёт, Алексей Орлов – не государственный изменник.

* * *

Есть вещи, которые можно отложить: всеобщее крещение, венчание уже живущих семейно, отпевание ныне погибших. Но сегодняшний поток брачующихся…

Вот был бы я нормальным христианином – рвал бы сейчас себе душу. Между – «нельзя, ересь» и – «необходимо, управляемость». И, вернее всего, заботясь более о душе своей, позволил бы туземцам остаться в их «языческом заблуждении». Что, чуть позже обернулось бы десятилетиями тихо тлеющего сопротивления. Периодически заливаемого их кровью.

На всё воля божья. Зато душа моя чиста и непорочна.

Увы-увы… Провоцирование идиотизма… мне людей жалко.

Проблема – именно в их понимании обязательности принятых обязательств. Я-то знаю, что во многих деревнях на «Святой Руси», из-за огромных размеров приходов, попа видят раз в три-четыре года. Когда «батюшка» сразу, «чохом» всех – венчает, уже народившихся у этих «новобрачных» детей – крестит, а часто – и отпевает.

Я – знаю, вся Русь – знает. Местные – нет. Объяснять им разницу между церковной догмой и сложившейся практикой, между виртуалом закона и реалом жизни…

Туда же, в эту «разницу», они засунут и все другие мои требования.

Как Самород матерился, когда я его венчать марийцев поставил! А кого?! Мадина – баба, Илья с «кугырзой» разбирается, остальные языка не знают. А «брачующихся» ещё предварительно и окрестить надо!

Понятно: маскарад. «Безблагоданый». Но, в отличие от истории княжны Таракановой, здесь будет «кошерное» продолжение: я пришлю сюда попа. Который всех, и сегодняшних тоже, заново обвенчает и окрестит. Довольно скоро, но потом. Когда моя хитрость уже не будет столь важной. Когда «жить с крестом на шее и кольцом на пальце» станет уже привычно. Как и исполнение других моих требований.

Понятно, что мне было… высказано. Понятно, что мною было… отвечено. Коротенько. С уместным набором этих милых русскому слуху предлогов: «в» и «на».

Ересь! Извращение, завета нарушение и господа нашего поношение! Обман и богохуление!

Это ваше мнение? – Ну и держите его при себе. А я следую народной мудрости: «Если нельзя, но очень хочется, то можно».

Оставшихся неокрученными вдов с семействами – в сани.

Сыскались и просто «охотники». Особенно, из молодых парней:

– Воевода воинскому искусству научит! Ты ж видал как они тех… как ежиков.

Ещё – множество детей и девушек. Эти – не сколько сами рвутся, сколько родители выталкивают: кормить нечем. А я сразу сказал: у меня хлеб есть. Но я кормлю только «своих людей». Хочешь кушать – приходи ко мне.

Не ново – Пердуновские «кусочники» перед глазами стоят.

Пока мы в Поветлужье сидели, «дезертиры» – на глаза не появлялись. Отсиживаются в лесных берлогах. Мы очень серьёзно поговорили с «горными». Местной кугырзе я не верю, а вот пришлые… Договорились до того, что они собирают вылезающих из лесов «дезертиров» и, когда обоз вернётся, сопроводят их на Стрелку. Естественно, не «за просто так».

Кстати, свою долю в добыче они выцыганили. И уловили мою манеру не торговаться. «В нехорошем смысле этого слова».

Эти «горные оны» – интересные мужики. Злые, резкие. Молодёжь свою гоняют – только пыль столбом. Э… виноват – снег. Смотрят недоверчиво, враждебно. Ещё бы – мы ж их на Бряхимовском полчище раскатали! Русских не любят – аж до зубовного скрежета! А я не червонец, чтобы всем нравиться. Но дело – понимают. А дела мои вон – на Ветлуге мертвяков ободранных в прорубь спускают. Вы так смогли? – Нет? Ну так слушайтесь. Если не старших, то – умных. И, в моём лице, несравнимо более победоносных.

Моё стремление различать туземцев, видеть их индивидуальные свойства, послужило основанием для дружеского взаимодействия с этими «горными онами». Что позволило решать проблемы как в здешних, марийских землях, так и в других местах. А победа в битве на «Земляничном ручье» была бы просто невозможна без их участия. Смотри людям в глаза, понимай, думай, применяй – ты победишь. Потому что победы – делаются людьми. Сабля, сама по себе, только на стенке висеть годна.

В этом селении, «Усть-Ветлуга», пришлось оставить кучу народа из своих.

– Мадина, ты остаёшься здесь. За Самородом присмотришь.

– Ой… А… А мой-то? А… Гладыш?

– У него… другое дело. Ты его долго не увидишь.

* * *

Это ещё одно из «повешенных на стену ружей». Едва весть о нашей победе дошла до Стрелки, как Гладыш, как и было заранее обговорено, залез в наше казнохранилище. Где и попался Терентию. Был взят «на горячем», чуток побит и вкинут в поруб. К сидевшему там, до поры до времени, Страхилу.

День – тать и пленник молчали, день – хмыкали друг на друга. Потом разговорились:

– Воевода – унжамеренов побил. День-два – на Стрелку вернётся. Тогда нам обоим… Как он живым хрипы выдирает…

– С поруба не выбраться. Видать – судьба-судьбинушка…

– Не ной, Страхилище. Выбраться – не велика хитрость. Я здешнюю темницу – как свои пять пальцев, сам строил. А вот дальше… На Русь нельзя – выдадут. К лесовикам нельзя – либо выдадут, либо сами прирежут.

– Не ной, Гладышонок. Унжамерен – не выдаёт. А со мной – и не зарежут.

– Поклянись!

– Землю ем!

Так, в яме Всеволжского поруба, сложился этот странный комплот «правильного» туземного вождя и бойца с вечно верченным авантюристом и кладоискателем. В ту же ночь они успешно бежали. Ещё бы не успешно! Точильщик и Ноготок лично обеспечивали им чистоту прохода по Стрелке.

Выбираясь по Волге к устью Унжи, Гладыш, стараясь поднять себе цену, пускал напарнику «пыль в глаза», рассказывал о «диамантах Воеводы». Кажется, именно эти байки и сохранили ему жизнь в тот момент, когда весть об избиении мною «унжамерен» дошла до их селений. Позже он много ходил по тамошним рекам, постепенно смещаясь на север и восток, посылая мне достаточно полезные и забавные описания тамошних мест и людей. Что позволяло более точно планировать свою деятельность в этом направлении. А Страхил осел в своём селении на Унже. Личное знакомство со мною подняло его авторитет, а гибель множества вождей в походе превратила в лидера среди Костромской мери. Что позволило со временем довольно мирно и эту этническую группу привести «под мою руку».

* * *

Самород ходить после ранения не может, Мадина… с ним, Илья – мозги кугурзе вправлять, приказчик от Николая – для присмотра за барахлом и пополнением запаса, подмастерье от Фрица – для съёмки местности, включая глубины Ветлуги и Волги в половодье, для выбора места под сигнальные вышки… Тут одну надо ставить вблизи устья, так чтобы и Волгу и устье Ветлуги покрывала, вторую выносить на север, на другой край этих гор, а третью по Волжскому берегу ставить в нашу сторону, на запад. Ну, и дальше там – до состыковки с моими «стрелочными».

Я уже говорил: победа – как эмиграция – способ сменить одни проблемы на другие.

Так что, когда обоз тронулся – я обрадовался чрезвычайно. Завалился в санки, Курт – под бок, и придавил. Не Курта – ухо своё. Минуток эдак… много.

Потом – заскучал. Ну сколько ж можно спать!

То расстояние, которое мы проскочили на лыжах меньше, чем за сутки, обоз идёт пять дней. Потому как лошадушки… по лыжне не ходят, дурости моих гридней не имеют. Ребята уже подговаривали меня снова… побегать.

И – подговорили.

* * *

Зимняя охота на медведя. Это… очень эмоциональное занятие. Как встали вокруг берлоги – мужики только на мате разговаривают. Другими словами… тяжело выразить.

Охотничий участок у медведя – от 100 до 400 км. кв. Летом за ним бегать… Летом медведя берут на приваду. На тушу коровы. Как он бурёнку «сложил» – всё, садись в засаду, вернее всего – придёт доедать.

Зимой самому к нему надо идти. У медведей бывают излюбленные места зимовок, куда они собираются год от года с целой округи. Очень многие звери стягиваются на зиму к берегам Волги: здесь и рельеф подходящий, и пропитание добыть легче.

Угро-финны их не бьют – тотем, общий предок. Убить медведя – святотатство. Я уже русскую частушку вспоминал:

«Уж медведь, ты мой батюшка».

Конечно, бывает, что и «батюшку» убивают. Тогда нужно делать кучу ритуалов, вымаливать прощение у «духа хозяина леса». Поедание медвежатины считается сродни людоедству. Русский православный «Устав церковный» – прямо запрещает.

Тот, кто видел освежёванную медведицу… несколько иначе смотрит и на человеческих женщин.

Короче:

– Могута, а где здесь ближайшая медвежья берлога?

– Эта… ну… тама… вроде…

Найти зимой медвежью берлогу – серьёзная задача даже для опытного охотника. Самцы вообще бывают неприхотливы – под корчажину зароется, бросит пару охапок старой травы и листьев и туда завалится. Иной мишка просто к дереву привалится спиной и ждет, когда его снегом занесет.

А вот медведицы ради медвежат стараются. Мы потом в одну такую берлогу залезли – как горница обустроена. Пол выстлан мелко нарванными сухими еловыми ветками, травой типа осоки. Медведица её нарежет, в комки скатает, заранее высушит – чтоб в берлоге не запрела.

Медведица роет берлогу аккуратно, вход – «чело» – оставляет маленький, только чтобы голова пролезла. Когда она заходит в берлогу – эту дыру затыкает сухой травой. У вырытой берлоги никогда нет земли – куда медведи ее убирают и как – никто не знает.

Бывают и самцы хозяйственные. Попался нам один такой. Хорошо устроился: четыре упавших ели на ветровале толщиной в здоровую руку каждая, полностью накрыты снегом – идеальная крыша!

Тут тебе, и тщательно подгрызенные стены (чтобы ни один сучок в бок не упирался!), и вырытая яма – куда толстое брюхо положить, и натасканная подстилка (сухая трава, еловые ветки, листья), чтобы тепло и мягко лежать. Медведь был – ответственный и основательный, не поленился осенью – зимний дом себе соорудить! А с каким настырным упорством косолапый грыз толстые еловые стволы в тех местах, где ему было тесно лежать и пролазить. Не хуже бобра! Некоторые участки сгрызены аж на 6–8 см прочнейшей древесины. Все ради комфорта!

* * *

Внутри я поместился целиком и чувствовал себя очень даже уютно. Если бы была подушка и теплое одеяло – остался бы здесь зимовать.

«зевну, укроюсь с головою,

будильник заведу на март…».

Мы бы сами не нашли этих берлог – местные указали.

Ну, вот – пришли, вот – дырка, вот жердь – сунуть и по-шерудить. Мишка зимой не впадает в спячку – не суслик. Температура тела снижается незначительно, особое состояние – «зимний сон». Выходит из него – быстро. Активен сразу. Сейчас мы туда слегу сунем, он оттуда выскочит и… И чего мы делать будем?

Не, ребята, все эти понты – да я…! да мы…! крутые как варёные яйца!.. шапку – в морду, ножик – в сердце… принять на рогатину… Это в кино хорошо. В реале, даже с жаканом в тулке или ижевке… Да хоть с карабином!

«Охотник выстрелил – осечка. Медведица к нему подскочила, неуловимым движением лапы выхватила ружье и повалила охотника на землю. Спасла его преданная собака – бросалась на медведицу, пока та не ушла.

„Когда она через меня перепрыгнула, я увидел, как в закатных лучах красиво переливается мех на ее животе“, – рассказывал потом охотник».

Я, конечно, эстет. Где-то в душе. Где-то очень глубоко. Потому что в такой ситуации… заметить и оценить: «в закатных лучах красиво переливается мех»… не думаю.

Молодёжь рвётся вперёд, а Могута вздыхает:

– Как-то оно будет…?

Медведю целят в грудь, шею или под лопатку – куда удобнее. В голову – бесполезно. У него череп конусообразный, кость толстая. Пуля пройдет по касательной и урона зверю не нанесет. Стреляют из гладкоствольного оружия с 30–50 метров, из нарезного – до 100 метров.

Всё понятно? Мои блочные луки по скорости стрелы отстают от гладкоствольного в 2–3 раза. Дистанция – метров 10–15 – не больше. Они однозарядные и их надо натягивать. Это не курком щёлкнуть. Вылетает эта зверюга из берлоги… неизвестно когда – иногда несколько минут приходиться шебуршить. И очень быстро. Как скаковая лошадь. Всё это в лесу. Где он на два десятка шагов отскочил – ты его стрелой уже не возьмёшь – деревья мешают.

Я бы… не пошёл. А вспоминая, как «Велесов медведь» нас по болоту гонял… как он тогда мою подмышку вынюхивал… Да нафига нам и мясо его и шкура?! Обойдёмся! Местные набьют и сами принесут…

Стоп. Местные – медведей не бьют. Так что – дело не в медведях.

Первого взяли как на уроке. Он выскочил, кинулся в сторону, поймал аж 4 стрелы в левый бок. После этого – успокоился настолько, что смогли добить. Второго Могута чётко на рогатину в брюхо поймал. А вот третий раз…

Я – дурак. Уже говорил? Ну, извините. Но когда личный «бздынь» пролетает так близко… «Ах, повторяйте-повторяйте!».

 
«Не думай-ка о бздынях свысока.
Наступит время – сам поймёшь наверное.
Ревут они, как мишки у виска
Бздынения, бздынения, бздынения…».
 

Встал с рогатиной перед входом, парнишка там, в берлоге, жердью потыкал, отскакивает, весь… «в порыве страсти». Орёт:

– Лезет! Вылезает! Башку видел!

А нет – никого.

Тишина.

Нервишки… тусуют картишки.

Я уже и рожно поближе к этому… «челу».

Тут он и выскочил.

Как-то… очень быстро.

То – тихо, тёмная дырка в снегу. То – раз – морда оскаленная! Два – лёгкий толчок в руку, по ратовищу рогатины. Три – рёв. Охренительный. Четыре – рогатина у меня из рук… ф-р-р-р… Куда-то в бок. Пять… Вы под автомобиль на полном ходу попадали? – Ага. Сносит. Чисто по механике. Недолгий полёт тушкой в сторону. Шесть – я лежу на спине, на мне – туша, перед лицом – морда. Семь – морда ревёт. Страшно. По-зверски. И – улетает. Куда-то. А меня отшвыривает в другую сторону… моя взбесившаяся одежда. Восемь – орут все. Причём медведь – на два голоса. Девять – треск в лесу удаляется, и вдруг переходит в страшный, но – недолгий рёв. Там, вдалеке. Десять – рёв медведя раздаётся где-то рядом, в двух шагах. Одиннадцать – и переходит в жалобный скулёж, вперемешку с изумлёнными матюками. Двенадцать – меня вытаскивают из снега и утирают личико.

Это рассказывать – длинно. А по времени… четыре удара сердца. Хотя моё… кажется и вовсе встало.

– Могута, э… мда… тьфу… что это было?

– Дык… ну… двое. Вот. В одной берлоге. Быват.

А со стороны раздражённый голос Николая:

– Охотнички хреновы! Сколько дырок понаделали! Теперь и в полцены никто не возьмёт!

Да, вопреки известной русской мудрости насчёт «двух медведей в одной берлоге» – такое бывает.

Они, видать, потому и не вылезали так долго: считались между собой – кому первому.

Первый наскочил на мою слишком близко поставленную рогатину. Понятно, что пробить что-то серьёзное она не могла. Но съехала по мишкиному черепу и порвала ухо. Это, пожалуй, самое болезненное место у медведя. Мишка выскочил, махнул лапой, рогатину унесло. А он кинулся прямо вперёд. Просто с испугу. И – сшиб меня с ног. Тут, единственный из моих стрелков, Любим, успел (или – рискнул?) среагировать – всадил туше, устроившейся у меня на груди, стрелу в бок.

Мишка и прыгнул. Прямо с меня. А когти у них невтяжные. Вот он ими одежду на мне зацепил и меня в сторону, вверх тормашками, в сугроб. Если бы не «вечный» панцирь в кафтане… Просто истёк бы кровью.

Героем дня оказался Курт. Пока я из сугроба выковыривался, пока мои толпой «утюжили» второго медведя, он догнал первого и… и сломал ему шею.

Сам. Один.

Мда… мишка, конечно, уже раненый… Но я… я бы… Честно? – Не. Даже и подойти просто…

Освежевали, разделали, вытащили к реке. В тот же вечер устроили праздничный ужин по поводу. И местных – пригласили. Точнее – заставили.

– Наши боги запрещают есть тело хозяина леса, великого и могучего маскА. Он властитель леса, он прародитель народа…

– Так – было, былое – прошло. Теперь – я ваш властитель. Теперь у вас новый бог – мой бог. Ваши боги – не властны над вами. Для вас нет прежних запретов – только мои. Вот, я пошёл в лес и убил ваших предков. Теперь вы – мои люди. Ни у кого, кроме меня, нет власти над вами. Никто не защитит вас от моего гнева. Приказываю: каждый должен съесть по кусочку медвежатины. Или – сдохнуть.

Туземцы… попытались. Некоторых вырвало. Но мяса много – повторяли. До фиксируемого проглатывания. Помимо обмороков и повсеместной тахикардии, большинство пробило на понос. Зимние ночи длинные – подождали. И повторили. Для однозначности восприятия новизны.

* * *

Разрушение идеологии через разрушение пищевых табу. Я уже вспоминал о некоторых законах Чингисхана в этой области в отношении мусульман.

Другой пример. В Индии усиливается анти-британское движение. Молодые люди из индусов и мусульман собираются вместе, чтобы покушать мясного ассорти. Из говядины (корова – священное животное в индуизме) и свинины (нечистое животное в исламе). Так они укрепляют своё единство в борьбе с империализмом. Отказываются от собственных традиций ради высшей цели – освобождения своей Родины от «гнусных англичан».

Получилось – британцы ушли. Через несколько лет подросшие и поумневшие «революционеры» режут друг друга в ходе миграции населения между частями уже освобождённой Родины, между Пакистаном и Индией.

* * *

Для меня важно оторвать этих людей от «отчих корней», от норм кудо и ешей. Публичное поедание медвежатины – один из способов. Эти люди не смогут вернуться к былому, их не примут сородичи. Они сами не смогут себе сказать:

– Мы – настоящие, коренные, исконно-посконные.

Потому что – оскоромились. Нарушили табу. «Не девочка».

Среди многих небылиц, что обо мне по Руси ходят, есть и сказка, будто я к медвежьему племени смертную злобу питаю. И давнюю историю с Велесовым медведем, как причину, пересказывают. Да ещё вспоминают первые Всеволжские зимы, когда я-де тьмы медведей истребил. Лжа сие есть.

В первую зиму во Всеволжске были люди мои наги и босы. Медведи же в краях наших жирны и мохнаты. И числом многие. Вот я той медвежатиной людей кормил, в шкуры медвежьи – одевал, салом медвежьим – лечил.

А что люди мои мне лесных хозяев дороже – так то истина. И не отпираюсь. Мне мои – дороже. И не только зверей лесных, но и людей прочих.

И ещё скажу: важно мне было суеверия племён здешних превозмочь. Для верности их, дабы стать «хозяином» здешних мест – надобно победить прежнего «хозяина». «Лысая обезьяна» победила «мохнатого прародителя».

Слова: «на Стрелке медвежатину едят, медвежьим жиром сапоги смазывают» – вызывала у туземцев, по-первости, возмущение сильное, отвращение вплоть до рвоты неостановимой. После приходило им в сознание: «Зверь Лютый сильнее могучего маска. Воевода Всеволжский убил нашего бога». И многие глупости, что кровью человеческой обернуться могли, затихали, даже не дойдя до языков.

Отвращение и страх причудливо смешивались в отношении к моим людям. Особенно – к поедателям «великого предка» из числа бывших соплеменников. Взаимная неприязнь между туземцами, оставшимися «на земле», почитающих, хоть бы и тайно, медведя, и присылаемых от меня, со Стрелки – исключала сговор меж ними.

А «два медведя в одной берлоге» – оказалось элементом из местного фолька. Истребление той парочки особенно поспособствовало укреплению моего авторитета, моей власти.

Я добился своего – меня панически боялись. Я этого хотел, потому что только такой страх мог обеспечить безопасность, просто – выживание моих людей на Стрелке.

Ефимыч чётко поёт:

 
«Я учусь быть злым, чтобы мир дрожал
Даже манную кашу я ем с ножа
На меня все давно махнули рукой
И считают, что я всегда был такой —
Не любил детей, не любил гостей
И все время ждал плохих новостей.
И живу я – как в окопе сижу,
Я – шестая колонна, русский буржуй,
Меня не любит эта страна
И я за это плачу сполна.
…
Потому что я сломанный пароход
И давно уже двигаюсь лишь вперед.
Если я засну, дам слабину,
Местные пустят меня ко дну».
 

Выучился. «Есть с ножа». Не сплю, «плачу сполна», слабины не даю. Даю… наказания за неисполнение. Двигаюсь – «только вперёд». Да и вариантов типа:

 
«Переведу на Бали баблосы
Уеду туда собирать кокосы»
 

у меня здесь нет.

И меня это устраивает: мне от местных – ничего не нужно, они сами – не нужны. Пусть боятся.

* * *

Я уже говорил, что у России очень странная внешнеполитическая история. Все нормальные государства воюют за увеличение получаемых доходов. Способы достижения этой цели могут быть весьма различны: от примитивного ограбления до отмены запрета на продажу туземцам опиума. Но основной путь – захват густонаселённых провинций с многочисленным платёжеспособным населением.

Аборигены платят налоги, или покупают товары метрополии, или работают за какие-то погремушки. В любом случае: их должно быть много и у них должно быть достаточно ценностей, которые можно регулярно «отчуждать».

История России, конечно же, содержит аналогичные примеры. Поход Мономаха и Гориславича на чехов, например, был чистым грабежом нанятых одними европейцами против других русских наёмников. Но количество, вес таких событий – непривычно мал. После Владимира Крестителя, присоединившего часть ятвягов, Русь не ведёт захватнических войн. Вокруг нет «густонаселённых провинций», достойных стать целью.

Ни Бряхимовский поход Андрея Боголюбского, ни более поздние Казанские походы Ивана Грозного, не ставили главной целью подчинение туземного населения для увеличения доходов казны. Хотя это, как и примитивное ограбление в ходе военных действий, имело место.

Однако главным было не «доношение благой вести», или «воссияние русской славы», или «открытие важных торговых путей» или «заложение будущей российской государственности»… Это всё – «отходы производства». Главное – обеспечение безопасности: «не трогайте нас, и мы вас не тронем».

Более позднее «объясачивание» сибирских народов снова носило характер полу-добровольный. Потому, что поймать охотника в его лесах – невозможно. Хотя и случались восстания аборигенов против казаков. Правда, менее часто, чем войны туземцев между собой.

Русские, вместо того, чтобы системно грабить аборигенов, взвалить на них всю работу по получению прибавочного продукта, предпочитали вкалывать сами. Эта разница лежит, например, в основе российско-индейских войн на Аляске. Европейцы и американцы предпочитали покупать шкурки каланов у туземцев, расплачиваясь, в том числе, и огнестрельным оружием. Вплоть до пушек. Русские – ружей не продавали, а каланов – били сами. В десятки раз больше туземцев. Терпеть такую наглость: «Белые делают нашу работу!» – тлинкиты не могли.