Текст книги "Урбанизатор (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

В. Бирюк
Урбанизатор
(Зверь Лютый – 18)

Часть 69

«Душа неслышная стремится В ненасытимую волшбу…»

Глава 375

Urbi et orbi – городу и миру. С этой фразы начинается благословение Папы Римского, так начинались манифесты древних цезарей.

Как назвать человека, который город строит? Урбанизатор? По-русски – градостроитель.

Мне в ту пору «orbi» – был мало интересен. Мой «urbi» – куда как… забавнее. Рос он не по дням, а по часам. Поднимался стенами домов и мастерских, дворцов и церквей. Зарывался подземельями, тянулся улицами, прилеплялся лестницами к крутым склонам и широко раскидывался по округе. Главное – рос людьми. И – растил их. В умениях и имениях, в чинах и душах, в жизнях и смыслах.

«И воздвигся град крепкий. Велик и мног людьми».

Сказать-то легко…

«Быстро сказка сказывается, да нескоро дело делается» – слышала, красавица, такую присказку? А как с этим бороться? Так просто же! Делать не одно дело, а много. Каждое дело в свой срок исполнится, а все вместе…

 
«Кто поверит, я и сам не верю —
Толь на счастье, то ли на беду,
У меня семь пятниц на неделе
И тринадцать месяцев в году».
 

«Сказок» – по семь раз во всяк день слушать приходилось. В каждую из «семи пятниц». Все «тринадцать месяцев в году».

* * *

В первой жизни привык я к тому, что люди из сел и деревень переходят в города. Казалось, что всегда так было, во всех странах и временах, что иначе и быть не может. Города растут и высасывают население из округи. Это и называют – «урбанизация». Только моры да войны могут заставить людей разбежаться по деревням.

Отнюдь. На «Святой Руси» движение идёт в обе стороны. Часто сперва ставят город, а уж из него и деревни расселяются. Так расходились по земле кривичи и словены из поставленных сперва Ростова и Ярославля. Так нынче расселяются славяне из Костромы, Городца, Галича. Так будут ставить города Черты на южном русском порубежье в 17 веке, так поставит Пётр Первый – Гжатск. Да и сам Петербург: сначала – город, потом – селяне вокруг.

Есть другие схемы: по северо-американски – фермерами-пионерами. По южно-американски – плантаторами-латифундистами. Так заселял Мордву московскими боярами Иван Грозный. Казачьими крепостицами-острогами для объясачивания аборигенов Сибири. Катящимися по миру россыпью орешками-«мирами» – русскими крестьянскими общинами.

Что выбрать?

 
«Решая как нам поступить,
Пусть мы всегда произносили
Сомнительное слово „или“
Но выбирали только „быть“».
 

Об этом – чуть позже.

* * *

Первые недели, после того как лёг снег на Стрелку – самые спокойные, самые добрые. Соседи-эрзя ушли в свои зимовья. На реках лёд тонкий – другим соседям не придти. Живём сами, как на острове.

«Один дома» – это здорово!

Первая охота по пороше. Морозец чуть пощипывает, снег белый, пушистый, звериный след петляет, лыжи сами бегут, волшебный зимний лес стоит… Славно!

Зверьё – бьём. И тех, кто к нашим мусоркам прикормился, и кого в лесу углядели. Пока снег неглубок, а мороз не силён – можно промышлять, например, лис – «вытаптыванием». Когда глубокие снега лягут – и лосей с олешками погоняем. Однако большинство зверушек берём ловушками да силками. Могута каждый день чего-нибудь приносит.

Лес – валяем. На брёвна, на поделки, на дрова. Славное дело в зимнем лесу в солнечный день топором постучать! Просто праздник души и тела!

Зима – «правильное» время лесоповала. Что до сих пор было – от спешки да бедности. Зимой канальцы в древесине сужаются, удар топора их забивает. Место сруба – не спила! – влагу из окружающей среды не тянет, бревно лежит дольше, не гниёт.

Поставили нормальный «нижний склад». На горке. Это такой термин на лесоповале. У нас конкретно – большой амбар, в котором вручную распускаем брёвна на доски.

«Пилите, Шура, пилите. Она золотая» – гениальные слова! Особенно – при отсутствии нормальной пилорамы.

Прокуй выковал несколько довольно длинных, в кавалерийскую саблю (1.10-1.20) полотен для пил. Сбили их в блоки попарно и таскаем. К себе и – э… к себе.

Блоки на колёсной мази поставили – для изменения направления усилия.

«У человека руки так растут, чтобы к себе подгребать. А не как лапы у курицы – в стороны отбрасывать» – русское народное наблюдение.

Следуем. Народной мудрости и человеческой анатомии. В первой жизни я до таких тренажёров раз-два в неделю добирался, ехать надо куда-то было, деньги платить. Ещё и индикаторов понатыкают – фиг поймёшь.

Здесь – бесплатно. «Фитнес на халяву!». Пропил в бревне растёт – всё сразу понятно. Полчаса подёргал «на себя» – вся мускулатура огнём горит. Здоровье – растёт, «жаба» – радуется. Ну, ребятки – займёмся бодибилдингом. Бицепсы у всех такие будут… Рубахи порвут!

Если смотреть на происходящее не как на физкультуру, а как на технологический процесс… Убожество.

Это вы мне говорите?! Ни циркулярку запустить, ни цепных пил понаделать. Двигатель бы мне! Но…

 
«Я – и лошадь, я – и бык.
Я и – баба, и – мужик».
 

Всей мощи: хомом сапиенснутая «лошадиная сила». Без лошадей – они у нас брёвна с лесосеки таскают. А быков и сначала не было.

И жо поделать? – А как всегда: нищета начальства – мука подчинённых. Я хоть велел амбар тёплый, с печкой – поставить. Два светильника скипидарных из Пердуновки и… Давайте, ребята, потешайтесь. В смысле: ещё и топорами потёсывать надо. Смены – круглосуточно. Для «бревенчатой распущенности». Как уже сказано: брёвна – распускают. Тут уж не до половой доски: лавки, полки, столы, двери – нужнее.

Актуальность? – Двести человек просто спать положить – километры доски. Широкой, струганной. Иначе… Занозы из задницы никогда не вынимали? Или – спать в тряпье. Как бомжи в теплоцентрали.

Такой… «пятнистый» прогресс – «тут – могу, тут – не могу». Надо бы домницу ставить – не из чего. Огнеупорная глина из Ярилиного оврага – на другое ушла. Дальше ковырять опасно: двух чудаков завалило.

Добытого Горшене хватило: построил-таки печку для обжига горшков. Крепкую – 1300 градусов держит. Как в Пердуновке было – с оборотным пламенем. Я ж рассказывал!

Звяга ему аж 4 гончарных круга сделал. Моих кругов – с кривошипом. Да я ж рассказывал! Тут таких нет, и ещё лет триста не будет. А жаль: крутятся быстрее, венчики на горшках можно круче сделать. И просто – больше штук. Много больше.

Горшков прежде был недостаток. Теперь – хоть завались. Покупателей, правда… Посоветовал наносить орнамент на печные горшки гребенчатым штампом. Это обычный рисунок в лепной керамике финно-угорских племён. Может, соседи покупать будут лучше? Когда-то ж мы с ними должны договориться?

Ещё посуды разные делаем: кружки, миски, блюда, кувшины, крынки, глечики, горшки с дырками в дне, корчаги (по всему ряду номиналов), братины, гусятницы, кисельницы, коников, человечков, петушков, солонки, грузила для сетей, светцы, подсвечники, латки – глиняные сковородки с крышками…

Глиняные сковороды на Руси уже лет двести заменяются железными. Но хоть одна-две латки, а в каждой приличной русской избе имеются. Здесь железа мало – сходные посудины сильно в ходу. Туземцы наших изукрашенных не видали – купят? На крышке ручки вылепленные – уточкой, соколом, конём. Лося – не надо, рога хозяйке мешать будут. А вот тех же лосиков по борту рельефно пустить…

Что я в эстетике ни уха, ни рыла – уже говорил? Моё дело – функционал. Мне красиво – когда работает. Вот сидит «Зверь Лютый» возле гончарного горна, посреди лепщиков, лепильщиков, лепунов и лепил. Перебирает их изделия и пытается понять – а вот эта хрень, она как? Пойдёт в народ или корявая?

Коллеги, как у вас с пониманием эстетических предпочтений лесных угро-финских племён Средней Волги 12 века? – У меня – ещё хуже.

Кручу в руках комок глины, ляп-ляп. «Ручки, ножки, огуречик. Получился человечек». Корявенький. Примитивненький. А вот если мы ему тут чуть-чуть подправим то… то будет баба. Я бы даже сказал: «символ плодородия». Половцы таких в Степи из камня высекают. У меня типичная палеолитическая Венера получается. Где-то даже ориньякской культуры. Там их из камня или кости резали. А можно ей личико как у… у Домны сделать? Не, «хвисту нема» – таланту господь не дал.

Раздражённо сминаю глину, поднимаю глаза. А вот если…

– Сухан, иди сюда. Ты помнишь… помнишь Эрика? Как он на меня в Мологе на «божьем суде» кинулся? Вот и изобрази. Вот тебе кусок глины – вылепи подобие. Как он стоял, смотрел, двигался. Выглядел. Только маленького. В ладонь ростом.

Сухан стоит, смотрит. Во взгляде… тишина. У «мертвяка ходячего» и так-то мимика нулевая. А тут…

А что по этому поводу сказал наш, знаете ли, великий Микеланджело Буонарроти? А он как-то выдал:

«Задача скульптора состоит в том, чтобы взять глыбу мрамора и отсечь с нее всё лишнее».

Никакой связи? Между мной и Буонарроти? Это как посмотреть. Скульптора нет. Но есть зомби. С фотографической памятью. Мрамор…. Где я тут глыбу мрамора найду?! – И не надо! «Делать из дерьма конфетку» – я уже много раз…

– Сухан, вот глина. Отсеки всё лишнее. Чтобы остался Эрик.

«Живой мертвец» достал ножик, покрутил глиняный комок, начал отсекать.

– Стоп. Так дела не будет. Парни, давайте-ка лопату сухой глины. Кусок цельного пласта. Без воды и песка, не размятой.

Мрамор – не мрамор, а под рукой не плывёт.

Вся компания, затаив дыхание, наблюдала, как под ножом зомби из кубика слежавшейся глины постепенно вырисовывалась человеческая фигурка. Голова, со столь памятным мне выражением ярости, желанием сожрать живьём, на длинном лице норвежца, заплетённая коса, обнажённый торс, руки с изготовленным для удара оружием, тело, уже начавшее движение сметающей всё атаки.

– Вона чего было-то… Здоров, однако… Могуч и злобен. Как же ты одолел-то его? Точно: Богородица пощастила.

Горшеня, как и остальные переселенцы из Рябиновки, слышал о «божьем поле» в Мологе. А вот увидеть моего тогдашнего противника, ощутить его мощь и ярость…

– Такую-то красоту и сминать жалко.

– Горшеня, а зачем сминать? Сухан не умеет лепить. Но твои ученики этим ремеслом владеют. Пусть вылепят копии. Из нормальной, подготовленной, размятой глины. Обожгут и мне принесут. Сравним – чей нурман самый похожий.

Из шести фигурок на следующее утро Сухан не признал похожей ни одну. Для него похоже то, что в любой своей детали имеет только субмиллиметровые отклонения. Я отобрал две. Их авторы стали основателями очередного направления нашей производственной деятельности – художественной лепки. Так начала формироваться моя «терракотовая армия».

Изо дня в день Сухан, по моей команде, вспоминал того или иного виденного им человека, в той или иной ситуации, вырезал его «глиняный портрет». А лепщики повторяли его в гончарной глине, тиражировали и модифицировали. Чуть позже мы начали делать композиции. Мужик с конём, баба с ведром, гридень с мечом, жадный боярин, хитрый купец, глупый поп, мудрый князь, медведица с медвежатами, лисица с петухом, волчья стая, караван из семи верблюдов, везущих счастье в дом… Менялся материал, стали раскрашивать. Но в основе оставался реальный субъект в реальной ситуации. С портретным сходством, с точностью деталей.

Получив новый ресурс – создание «глиняных портретов», я, естественно, начал крутить это в голове, «прикладывая» к тем областям человеческой деятельности, которые меня более интересовали.

– Гапа, приведи-ка сюда какую-нибудь из девок общего употребления. Которая поживее и не сильно зае… замученная.

– Господи! Зачем?! Тебе… мало?!

– Успокойся, это не мне. И Салмана позови. Так. Строим мизансцену. Девку… сюда. В колено-локтевую. Салман – сзади. Морду – зверскую. Девку – за косы. Ну что ты такая… варёная?! Или тебя взбодрить? Страху больше. Боли. Ужаса. А ты – глубже. Толчок. Резче. Ещё дубль. Ещё. Во-от! Сухан, запомнил? Отлично, все свободны. А, ну да, кончить – можно.

– Иване, зачем тебе это непотребство?

– Э, Ивашко. Где же она у меня…? Ага, смотри. Что ты видишь?

– Ну… Калауз, князь Глеб Рязанский. Подобие глиняное.

– Верно. Сухан вырежет сегодняшнее… непотребство. А лепилы – воспроизведут. Только вместо Салмана у курвиного задка прилепят Калауза.

Эх, ребята, вы же считаете, что лжесвидетельствовать – смертный грех. А я с «Фотошопом» работал. Видел, как учетверяется картинка дымного столба над Бейрутом, которая потом тиражируется мировым информационным агентством. А уж прилепить, на фотографии, к голове Освальда – тело с винтовкой… это ж просто ретушь! Конечно, профи – видят, обращают внимание на детали… Скажут, поди, у Калауза не такой длинный или, там, кафтана такого нет… Скажут. Но – потом.

«– Ложечки серебряные краденные… Где?!

– Нашлись! Вот они!

Но осадочек остался».

– Придут купцы рязанские – предложим на продажу. Что будет?

– Ссора будет. Обиды. Вражда. С этим Калаузом. До него же, как пить дать, лепнина эта – сразу дойдёт.

– Точно. Только вражду он уже начал: караван из Рябиновки пропускать не хотел. Теперь будет в Рязани смех: Калауз по курвам шляется. Развратничает по-собачьи. Народ-то много чего весёлого придумает, на это глядя.

– Взбесится он. Гадить будет.

– Так он уже. А взбесится… в нужное мне время – очень хорошо. Смотри: ведь просто кирпича кусок, глина обожжённая. Но люди в этом – человека увидят, грех его, скотство найдут. Просто черепки показать – война будет. Там и тогда, когда мне нужно.

Я вспоминал мои ночные приключения на озере Неро, мать Манефу, серебряное распятие у неё на груди. Там – кусок серебра, воспринимаемый как господь бог, здесь – кусок глины, воспринимаемый как человек. Никакой связи между куском материала и конкретной личностью. Кроме человеческого воображения, находящего сходство в геометрических очертаниях, олицетворяющего или обожествляющего фрагмент мёртвой материи.

Для человека, проведшего значительную часть жизни разглядывая поток переизлучённых, отфильтрованных, поляризованных, вызванных свечением люминофора под воздействием ультрафиолетовых лучей, возникающих при электрическом разряде в ионизированном газе… фотонов, представляющего себе как делается пиксель, как из пикселей собирается картинка…

«Не верь глазам своим» – Прутков, ты прав. Что бы ты не увидел.

Кстати, а не попробовать ли заменить позирующую девку козой? В смысле – в скульптуре? Калауз с козой… забавнее. Класс! В реале – ни козы, ни князя, а в виртуале – похоже!

Ни я, ни Сухан не обладали художественным талантом. Мы не могли придать изображению человека выражение той или иной эмоции. Но если человек эту эмоцию выражал, мимикой лица или тела – она появлялась и в статуэтке. Не воображение, не эстетика – точность воспроизведения, фотография.

Я уже говорил о странной для меня доверчивости здешних жителей к письменному слову. Ещё страннее восприятие изобразительного материала. Детские рисунки или игрушки ими вполне так и понимаются – выдумка, игра. А вот продукция качественная кажется истиной. Будь то вытянутые, непропорциональные фигуры на иконах, единообразные изображения доспехов на миниатюрах. При том, что «портрет» – отнюдь не новизна. Ярослав Мудрый с семейством на фресках Киевской Софии, Всеволод Большое Гнездо на иконе Дмитрия Солунского… Узнавание, «истинность» скульптурного портрета конкретного персонажа, вызывало ощущение истинности и изображаемой ситуации.

Не имея технических возможностей зафиксировать изображение событий, я использовал таланты моих людей, например – визуальную память. И сочетал с другими, например – способность гармонически соединить разные изображения. Достоверность в отдельных деталях создавало впечатление достоверности в целом.

Через несколько лет наши фигурки стали обычным элементом интерьера всякого приличного русского дома. Признаком процветания. И «окошечком» в иной, внешний, новый мир. Где живут разные звери и люди. Которых с порога своей усадьбы, может быть, никогда в жизни и не увидишь.

«Всеволожский реализм» противостоял примитивизму или канонам фресок, икон, заставок книг. Заставлял множество людей в Святой Руси внимательнее всматриваться в окружающий мир. И многих «всматривающихся» – приводил ко мне.

«Портретность» фигурок породила множество «страшилок» об их использовании в колдовских ритуалах. Повсеместная уверенность в связи изображения и оригинала тому весьма способствовали. «Воевода фигурку твоего господина разобьёт – твой господин гноем истечёт» – звучало повсеместно и неоднократно. Бывали смельчаки, которые и жизней своих не жалели, дабы добраться до моей коллекции «скульптурных портретов». Бывало – немалые деньги предлагали. Кто – за свои изображения, кто – за соседские.

Главное: уверовавшиеся в моём колдовстве, во власти над их жизнями посредством изображений – опасались и вели себя приличнее.

Что говоришь? Нет, девочка, это позднее. И «Иисус и двенадцать апостолов», и «Блудница и двенадцать мужчин» – композиции куда более позднего времени. Когда мы уже и «гжель» хорошую делали, и краски добрые имели.

Кроме вывертов эстетики, Горшеня с разными здешними жидкими глинами работать пробует.

Я уже рассказывал: горшок надо сделать водонепроницаемым. Основной способ: горячие горшки окунают в приготовленную в корыте холодную жидкую мучную «болтушку» (два фунта ржаной муки на ведро воды), быстро поворачивая горшок. Под воздействием жара «болтушка» сгорает, оставляя на стенках сосуда темные округлые пятна и живописные разводы.

 
«Налетай, торопись,
Покупай живопись».
 

Живопись, оно, конечно… Разводами. Пока – не «налетают». Ну и ладно, но поры в керамике – залепляются.

Сейчас Горшеня пробует ангобирование – покрытие жидкой глиной: до обжига покрывают белой жидкой глиной, поры горшка заполняются – водонепроницаемость обеспечивается. Ещё бы и роспись добавить…

Тут Горшене советовать… Что толщина ангоба должна составлять около 3 мм – он и сам знает: толстый слой – отскочит при обжиге, тонкий – может исчезнуть.

Вот насчёт добавки поташа для придания ангобам приглушенного блеска – это я удачно выпендрился.

Ярилин овраг дал нам примеры разных здешних глин. Выберет подходящую – будем искать по округе.

И, конечно, уже опробованный в Пердуновке прогрессизм: чернолощеная посуда. Обгоняем будущую Москву на три века.

Чернолощеные сосуды с блестящими аспидно-черными стенками – парадная посуда рядовых горожан, издали походит на дорогую металлическую.

Думаю, здесь будет сходно, спрос должен появиться – статусно. Но трудоёмкость…

После формовки на гончарном круге – просушивают, наводят лоск костяными лощилами. Загружают в печь и обжигают. По окончании – добавляют смолистое топливо (щепки, смоляная пакля, береста), отверстия в печи замазывают. Топливо тлеет, оставшийся не окисленным углерод оседает на стенках сосудов черной графитовой пленкой, блестящей на подлощеных участках.

Ещё попробовали вариации «муравления»: солью, растолчённой и просеянной в мелкий порошок, посыпают изделия, предварительно обмазанные мучным клейстером. Можно крутым соляным раствором обливать. Потом всё это обжигают за один раз. Соль превращается в пары, садится на изделия. Где она сядет, глина с солью образует легкоплавкое соединение, род стекла – мурава.

Соль – ценность, мучной клейстер – аналогично. По технологии обжига хорошо – за один раз, по технологии выживания… не сейчас. Мало сделать, надо сделать дёшево. В рамках сегодняшних наших возможностей и потребностей.

Ещё Горшеня экспериментирует с нефриттированными глазурями. Простейшая: глет свинцовый (65 %), кварцевый песок (30 %), глина (5 %). Температура обжига – 1000 ®С.

А вот фриттированные… Их надо предварительно сплавлять при 1200–1300 градусов. Пытается сделать. Его печка выдерживает. Но… пока безрезультатно.

По сути, Горшеня, с моей подачи, создаёт майолику: «изделия всякого рода из обожженной глины, покрытые непрозрачной глазурью и раскрашенные огнеупорными красками».

* * *

Несколько отстаём: название произошло от Майорки, откуда в 1115 г. были впервые вывезены генуэзцами, как военная добыча в борьбе их с пиратами, испано-мавританские керамические сосуды и поливные плиты, послужившие для итальянских гончаров образцами.

Или – опережаем? В России расцвет майоликового производства – XVIII век. Ну, Гжель, это ж все знают!

Вот тут… Ломоносов, знаете ли, спать не даёт. В 1763 году в книге «О слоях земных» он писал о глине Гжельской:

«…Едва ли есть земля самая чистая и без примешания где на свете, кою химики девственницею называют, разве между глинами для фарфору употребляемыми, какова у нас гжельская… которой нигде не видал я белизною превосходнее…».

«Гжель» – слово балтийское. Сходно с Гжатью. Производное от балтийского gud(i)-el– (древне-прусское 'кустарник').

В основе – Гжельско-Кудиновское месторождение жирных огнеупорных глин. Глина залегает прослойками, между глиняными пластами находятся слои песка, которые достигают «несколько сажен толщины». Первый слой – глина красная – «ширёвка»; далее «пушнина» – жёлтая, средняя по качеству; в самом низу лучшая тонкая белая глина – «мыловка», которая используется для изготовления фарфора и фаянса.

* * *

Гжель – далеко. В шестидесяти верстах от Москвы. Там копать надо, семьями и артелями, «жилу искать». А здесь… Здесь вскрытая оврагами толща Окско-Волжской возвышенности. И меня начинает трясти. От того, что и вскрытого – не увидел.

– Горшеня, а где ты белую глину взял?

– А… это… ну… тама вона… а чего? Нельзя?

– Льзя. Покажи.

По склону оврага чуть ниже вскрытого шурфами края основного, красного глинища – белая полоса. Сажень высотой, три-четыре шириной. Уходит куда-то в склон. Дальше перекрыто старым оползнем.

Ё-моё!

Факеншит!

Ваня! Спокойно!

Рояль?! Нет – подарок. Подарок знающему и умеющему внимательно смотреть.

Собственно, и само красное огромное глинище, практически на окраине большого города описано только в 50-х годах 20 века. А раньше? «Руки не доходили»? Столетиями…

Если я правильно помню: найденное Горшеней – вообще одно из двух в мире месторождений белой глины такого качества.

– Посылай людей бить шурфы. Там, там, и дальше шагов через двадцать. Хочу знать – сколько её.

В 21 веке – не используется. В моё время меньше сотен тысяч тонн – не интересно. А мне, здесь и сейчас – и одна тонна – подарок. Редчайший.

Связка: белая глина – каолин – фарфор понятна? Там ещё много чего надо, но первый шаг – сделан.

Блин! Прямо под носом!

Не болтаем, не хвастаем, спокойно, по плану… Пусть ребята работают нормально. Пока.

Вот сейчас Горшеня смешивает все, что ни попадя, и пытается получить приличный состав. Чтобы покрывать посуду глазурью из смеси окисей свинца, олова, меди, железа… Интересно: а откуда гжельцы окись кобальта брали? Для своего ярко-синего рисунка? Неужели из Тунаберга в Швеции таскали? Где-то оно должно быть рядом.

А пока пробуем смеси. Чтобы раскрашивать сосуды огнеупорными красками. В вариантах и под-глазурной, и по-глазурной росписи, по сырому и по обожжённому. Других материалов у нас нет. А органические краски – горят.

Получили тёмно-коричневую поливу на основе ржавчины. Эстетически… не очень. Но есть конкретная проблема: гидроизолирующее покрытие для водопровода. Трубы для подачи воды наверх придётся делать керамическими. Им поры мучной болтушкой – не залепишь. С трубами – куча забот. Обжигать на боку – нельзя. Надо, как горшки – «стоя». Нужна печка высокая. Я бы хотел трубы саженей в пять, но… Или можно делать короткие, по метру – полтора, а потом соединять, стыки замазывать глиной и сквозь печь – «лёжа» протаскивать? А по месту чем соединять? Манжеты? Чашки с набивкой?

Ещё – пытаемся сварить стекло.

Вы будете смеяться – нет достаточного количества приличного песка. Нет просто нормального чистого кварцевого песка! В округе должно быть не меньше десятка промышленных месторождений моего времени. И с сотню – достаточного по нынешним потребностям размера.

Они где-то тут есть, но… Бить шурфы под снегом, не видя толком местности… Шесть проб попробовали – только одна дала приличный материал. «Карман» вокруг неё маленький. Надо расширять географию геологии.

Не сейчас.

Горшеня работает с вещами, близкими к варке стекла. «Фритты» – сырьё для нормального стекловарения в Средневековье и Древнем мире. Первая стадия, первая печка в промышленном комплексе. Мне б стекла – аж пищит! Казалось бы: поставил рядом вторую и хоть застеклись. Но… нет огнеупоров, нет песка, нет извести негашёной. То есть, оно, конечно, всё здесь есть. Но где конкретно – пока не знаю.

«Земля наша богата

Порядка только нет».

Нафиг-нафиг! Не буду Рюрика звать! Весна придёт – сам разберусь. Где тут, в каком порядке – что лежит. В смысле: залегает.

Горшеня удовлетворённо отходит от печки – новую партию посуды загрузили, теперь можно и передохнуть.

– А отгадай-ка, Воевода, загадку: плотники без топоров срубили горенку без углов? А?

Вокруг довольно много народу: работники самого Горшени, ученики-подмастерья, плотники, доделывающие строения для гончаров…

Между гончарами и плотниками давнишняя… нет, не вражда – соперничество. Каждая группа считает своё дело самым важным, самым тяжёлым, самым изощрённым.

– Ну что, косопузые, сможете срубить горенку без углов?

«Косопузые» – частое прозвание плотников. Они таскают топоры за поясом, и от этого «пузо» рубахи выпирает в сторону.

Одни зрители начинают недовольно бурчать, другие – подхихикивать.

Горшеня допустил ошибку: загадал загадку мне. Вот, де, и самому Воеводе, по простому, как равному – могу загадки загадывать. Типа он – «особа, приближённая к императору». Вятшесть свою показывает, статус демонстрирует. Дальше по плечику похлопывать начнёт. Под ноги сморкаться. – А чего? Дело-то житейское. Среди своих-то – чего цырлихи-мырлихи разводить?

Интересно: когда у человека гонор чешется – это называется «гонорея»?

У него – чешется, а мне – думать. «Загадки разгадывать» – постоянное занятие всякого ГГ на «Святой Руси». Не разгадал – не ГГ.

Я – точно не ГГ. Я – ДДДД, долбодятел длительного действия. Но приходится доказывать. Право на «вятшесть». Не кулаком да рыком, а как межзвёздный попугай: «умом и сообразительностью».

– «Горенка без углов»? Так это горшок.

Народ, собравшийся было нелицеприятно высказаться друг о друге, о «загадочнике», «о системе в целом» и где-то даже – попихаться, начинает соображать.

– О… дык точно ж!.. углов-то… и топоров у них нету… Дык они ж и не плотники… А горенка? – А – назвали… «Хоть горшком назови…» – слыхал? А тута – в обратку: горшок – горенкой назвали… Ух и хитры ж…

Горшеня – добрый человек. Но его подколки окружающих… И меня – в том числе. Надо малость «спешить молодца». Именно, что не – «уронить», не – «затоптать», а чуть – «осадить». На его же «поле»:

– А теперь ты, Горшеня, мою загадку отгадай: взят от земли, яко Адам; ввержен в пещь огненну, яко три отрока; посажен на колесницу, яко Илия; везен бысть на торжище, яко Иосиф; куплен женою за медницу, поживе тружеником во огне адском и надсадися; облечен бысть в пестрые ризы, и нача второй век жити; по одряхлении же разсыпася, и земля костей его не приемлет?

Сколько ж здесь смысловых элементов? Попробуйте, ребятки, удержать их все в голове одновременно. А вечерком сходите к Аггею – чтобы рассказал про Адама, Илью да Иосифа. Это – полезно, он – души врачует, норовы умиряет. Про важность грамотности, про пользу чтения – вспомните.

И Горшене напоминание: мы с тобой, мастер мой глиняный – разного полёта птицы. Шутки шутить, загадки загадывать – по моему разрешению. А не по своему хотению. Как и все остальные дела.

Парни вокруг, как это частенько бывает в подобной ситуации, изображают «сношение ёжиков»: загибают и соединяют пальцы, бормочут себе под нос. Кто-то пытается спросить соседа, тот, «потеряв мысль», лезет на «вопросителя» с кулаками…

– Ты чё! Ты, бл…, с мысли сбил! Я же ж почти…!

– Да ладно вам. Отгадка-то – та же. Горшок. Колесница – круг ваш гончарный. Череп человеческий в земле сгнивает, а черепок горшечный – нет. Ну что, повеселились загадками? «Делу – время, потехе – час». «Час» – прошёл.

Трудники, хмыкая, повторяя, обдумывая и запоминая слова загадок, возвращаются к делам. Новое впечатление их отвлекает, они чуть отдохнули, начинают чуть живее, чем работали до того. Но мне видно: все устали. Умотались. Тяжёлая, накопившаяся за недели, усталость. Надо какой-то праздник сделать…