Текст книги "Ролевик: Хоккеист / "Лёд""

Автор книги: В. Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Что с тобой, Руа? – Лаперрьер садится рядом, искоса глядя как Патрик неуклюже возится с экипировкой. – Тебя сегодня как подменили. Что стряслось? Может взлом? Ты не чувствовал чужого колдовства?

Вратарь отрицательно мотает головой. Лаперрьер задумчиво жует губу. Заговорив снова, он повышает голос – так чтобы все слышали:

– Сегодня всем нам хорошенько намылили шею. И намылили абсолютно заслужено. Каждый из вас на льду был похож на сонную муху. Но это финал. Мы ведь не можем его слить – вот так, глупо, некрасиво. Слышишь, Патрик?

– Слышу, тренер.

– Тогда сделай так, чтобы в воротах я снова видел непробиваемую стену, а не дырявую тряпку. Соберись. Тебе на пути к этому Кубку пришлось едва ли не труднее всех. Не дай ему выскользнуть из твоих рук…

Руа кивает. Он чувствует, как закипает в нем злость. Не этого ли с самого начала хотел добиться Каинде? Сломать его, ослабить, сделать ни на что не годным? Нет, так не пойдет. Не для того он выбрался из той церкви, вытащив Джен и Жаклин из лап профессиональных убийц. Не для того он прошел через все это, чтобы просто упасть раздавленным собственной памятью! Если и есть выход, способ порвать этот порочный круг – то он только в победе. И слова Сессилии той памятной ночью это только подтверждают.

* * *

«Монреаль Варлокс» – «Флеймин Тайгерс оф Калгари», вторая игра Финала Кубка Стенли. Май, 18-е

– Единственная причина, по которой мы проиграли позавчера – это готовность.

Перрон говорил размеренно и спокойно, пристально вглядываясь в каждого игрока, стоявшего перед ним. Рекруты встречали взгляд спокойно, агенты предпочитали смотреть себе под ноги – исключая Нилана, который знал, что ответный взгляд просто выводит тренера из себя. Злить Перрона Нилан считал своим долгом.

– Мы слишком расслабились за семь дней. И тигры, разогретые и готовые к тяжелой схватке, обыграли нас по инерции. Вы все видели записи игр с "Блю Роубс". Тактика у Калгари была точно такая же. Но мы – не Сент-Луис. Мы не заштатная американская команда. Нас так просто не раскусишь. Теперь, когда первый шок уже выветрился, мы будем делать свою игру. Никаких финтов, никаких маневров в стиле "Олл-старз-гейм". Точные передачи, работа тройками, крепкая защита. При атаке принимаем их, аккуратно заводим в углы и размазываем. Потом берем шайбу и выносим игру в их зону. Сразу. Никаких заигрываний в центре. В нападении крайние держатся бортов, центр уверенно стоит перед воротами. Чтобы никакая сила, слышите – никакая! – не могла сдвинуть центрового с места. Идите и сделайте мне игру. Сделайте ее такой, как вы умеете.

И игра была сделана. Сквозь вой фанатов, сквозь резкий свет прожекторов, сквозь упругий, едкий воздух Сэдлдома. Сквозь физически ощутимую ненависть другой команды. Сквозь гнев духов, обитающих в этих стенах. Сквозь собственный страх и апатию.

К третьему периоду счет был "два-один" в пользу Монреаля. Игра металась от ворот к воротам, увязая в жестоких схватках и силовой борьбе, сквозь оборону в меньшинстве и сквозь атаки одного на троих. Лед не раз окрасился розовым и никто не считал, что это было неоправданно. Время подходило к исходу, Калгари отчаянно старались свести игру в овертайм, вырвать у варлоков ускользающую победу.

Патрик мог быть доволен собой. Тело снова слушалось его, предугадывая и опережая, действуя, словно неутомимая машина, питаемая мощным ядерным зарядом. Всего одна шайба пропущена – злая шутка местных духов или плод коллективных усилий операторов Калгари. Снаряд отразился от конька Челиоса, всего на пару сантиметров заехав за линию, прежде чем Руа успел выбить его. Больше подобных ошибок Патрик не допускал. Он снова стал стеной, в которой нельзя было найти брешь.

На табло мигали оранжевым светом диодов последние секунды матча.

– Эй, паренек, с тобой все в порядке? Слышишь меня?

– Слышу, – отвечает мальчишка. Подняв голову, он смотрит на Петра сверху вниз. – А вы меня?

– Папа, что случилось? – сонно бормочет за спиной Женя.

– Все в порядке, солнышко, – механически успокаивает ее Петр. Паренек наклоняет голову набок, словно намокший воробей. Только сейчас становится видно, что за спиной у него объемистый туристический рюкзак.

– Ты что здесь делаешь? – спросил Петр, почему-то чувствуя себя неловко, неуютно. – Потерялся?

– Не, – мотает головой парень. – Я на игру еду. На «Храброе Сердце».

Любой другой водитель, услышав от ребенка, которого чуть не сбил на трассе такие слова, решил бы, что оный под веществами. С Петей ситуация была несколько иная.

Дело в том, что он и сам туда ехал. На «Храброе Сердце», полигонную игру, которая должна была пройти в лесах у пионерского лагеря «Глория».

– Тебе сколько лет? Ты с кем приехал?

– С Димой, братом. У него бумага от родителей есть, все как в правилах.

– Да? А где брат?

– На полигоне уже. Я за продуктами в поселок ходил.

– Вон оно как. Ну ладно, давай знакомиться. Я – Петя. Это моя дочь, Женя. А ты?

– Я – Кузя. Кузьма в смысле. Но в тусовке меня зовут Арагорн.

– Серьезный ник. Садись, Арагорн, в машину. Довезем тебя.

Парень бормочет что-то вроде «спасибо» и забирается на заднее сиденье. Женька перебирается вперед, поближе к отцу. Петр садится за руль, наклоняется к ключам зажигания.

– Ты откуда сам, Арагорн? Тверской?

– Не, из Москвы. А вы?

Двигатель отрывисто урчит, не желая заводится.

– Из Питера.

– А почему едете от Твери?

– К друзьям в гости заезжали. Не так часто выбираешься из города – хочется сразу всех зайцев убить.

Петр в очередной раз повернул ключ, машина опять недовольно фыркнула, но потом ровно и низко загудела на холостом ходу. Петр обернулся назад, чтобы удостовериться, что пассажир уселся нормально.

– А если бы сделали полевку про хоккей, ты бы поучаствовал? – сверкнули в темноте салона глаза подростка. – Ну, такой необычный, фэнтези-хоккей. Или постап-хоккей.

У Петра нехорошо заломило пальцы – так всегда бывало с ним перед какими-то неприятностями – кости не врали и не ошибались. И успокоить себя воспоминанием о хоккейном брелоке, болтавшемся на зеркале не удалось.

– Кому это интере…

Вдруг блеск в глазах Арагорна усилился, словно в глазницах стали разгораться два желтых огонька. Секунду Петр смотрел на них как завороженный, прежде чем крик дочери звывел его из оцепенения. Уже оборачиваясь, он слышал натужный, утробный гудок, закладывающий уши – удивительно похожий на гудок сирены оповещающей о забитой шайбе.

Удар несущейся под сотню кмч фуры смял жестяной корпус корейского паркетника. Он пришелся со стороны водителя, но машина весом в тонну никак не могла остановить разогнавшийся по прямой тридцатитонник – ее поволокло, бросило в сторну, перевернуло в воздухе, словно детскую игрушку. Все это Петр уже воспринимал будто со стороны – его тело, сжатое и проколотое искореженным металлом, уже не могло использовать свои органы чувств.

Протяжный гудок грузовика все еще звучит в ушах, когда зрение проясняется, и темно-фиолетовые оттенки ночи поглощает слепяще-белый фон хоккейного льда. Двадцать семь секунд на табло, гремящий голос комментатора чеканит:

"Гол забил Дэн Квин, номер десять, с передачи Гарри Статера, номер двадцать. Счет "два-два""

Трибуны неистовствуют, заставляя воздух вибрировать. Нилан, пронесшийся мимо, в отчаянии бьет клюшкой об лед. Мелкая щепа разлетается во все стороны.

Появление в раздевалке Перрона сопровождается в гробовым молчанием. Он глубоко вдыхает, глядя поверх голов своих подопечных.

– Спокойно, парни. Овертайм – это не проигрыш. Это не проигрыш! Выйдите на лед и побейте этих заносчивых ублюдков. Кубок не для них. Слышите меня? Выйдите и побейте!

Все происходит так быстро, что трибуны не успевают даже окончить свою первую кричалку. Вбрасывание выигрывает МакФи, быстро передает Скрудланду, тот словно телепортируется в зону противника, бьет почти с красной линии – и забивает. Утихшая толпа в недоумении наблюдает победный круг Скрудланда, потом взрывается восторгом монреальская трибуна, а игроки Калгари молча убираются с поля. Игра окончена. Девять секунд – самый короткий овертайм в истории Лиги. Счет в серии становится "один-один". Монреаль показывает, что оправился от первого поражения и готов задать конкуренту хорошую трепку.

* * *

Май, 19-е,21:20

«Варлокс» вернулись в родной город – не как победители, но и не как побежденные. Напряженное начало будоражило фанатов, обещая им жаркие схватки и яркие победы – то, ради чего простому обывателю и стоило любить хоккей. Они встречали команду на площади Кэбота у Форума, размахивая флагами и развернув транспаранты. Их собралось так много, что власти сочли за лучшее выставить оцепление из энфорсеров – хотя никакого повода к повторению бунта Святого Патрика не было.

Люди простояли на площади до самого вечера, наплевав на холод и пришедший с моря дождь вперемешку со льдом. В какой-то момент это собрание перестало быть просто хоккейным событием – в толпе зазвучали скрипки и аккордеоны, люди пели песни, танцевали, группа молодых и горячих даже вынесла из ближнего дома пианино. В нескольких местах установили железные печки на которых готовили горячее вино с пряностями, которое раздавали всем, кто хотел согреться. Энфорсеры, вначале настороженные и пытавшиеся держаться в стороне, постепенно вливались в общий водоворот. Кто-то даже плясал вместе с гражданскими – чтобы согреться, наверное.

Вечером к Патрику в общежитие пришли Жаклин и Дженни. Сам Руа не мог их навестить – Перрон заставил игроков оставаться в лагере перед игрой. Никто особенно не протестовал – финал требовал от команды максимума, и команда готова была его дать. Патрику пришлось поспорить с охранником, чтобы он пропустил посетительниц – инструкция предписывала тому пропускать только ближайших родственников, а собственная принципиальность заставила требовать с них документы.

– К-как отыграли? – спросила Джен садясь рядом с Патриком на потертый диван в холле общежития.

– Неплохо, – усмехнулся Патрик. – Одна победа и одно поражение. Правда, из-за меня чуть не слили вторую игру – пропустил шайбу в самом конце игры. Глупо пропустил.

– Хорошо, что все-таки в-выиграли, – с деланным облегчением произнесла Джен. Женщины любят изображать такой тон, когда считают, что покончили с неинтересной для них темой разговора. Патрик посмотрел на нее. Кажется, следы той ночи почти стерлись в ней – взгляд снова стал безмятежным, спокойным.

– Дженни, – начал он осторожно, – я хотел тебя спросить.

– О чем? – девочка повернулась к нему, приподняв бровь.

– Если не хочешь – не отвечай.

– Сп-прашивай.

– Расскажи мне о Сесилии. Вы же провели вместе много времени… Ты часто ее видела?

Дженни осторожно кивнула.

– Она п-приходила ко мне в камеру. Почти каждый д-день. М-мы разговаривали. Иногда. Иногда она п-просто садилась рядом и молчала.

– Долго?

– Очень, – Джен поежилась, словно попала под холодный ветер. Патрик осторожно приобнял ее за плечо, прижал к себе. Девочка мелко дрожала.

– О чем она тебя спрашивала? – спросил он тихо.

– Она м-мало спрашивала. Б-больше говорила. Рассказывала всякое… Про в-войну. Про П-пустоши. Я д-думаю, она так колдовала. К-колдовала, чтобы я вспомнила.

Взгляд Дженни застыл в одной, невидимой точке. Ее речь стала более ровно, заикания почти пропали.

– Я слушала ее и вспоминала то место, где я появилась. П-потрескавшуюся стеклянную плитку на стенах, стертый, рваный линолеум на бетонном полу, ртутные лампы, п-постоянно моргающие. Я ненавидела это место. Но еще б-больше я ненавидела людей, которые там б-были. Они мучили меня, издевались. Они считали м-меня куклой или лабораторный мышью. Они не оставляли меня, не стеснялись и не давали стесняться мне. М-меня не спрашивали, хочу я чего-то или нет, не спрашивали даже могу ли, готова ли… Они вообще не считали, что я м-могу что-то хотеть. Они называли м-меня "Объект Д". Когда п-пришел тот человек… Я не сопротивлялась. Он сказал, что п-пришел забрать меня и что я д-должна ему доверять… В итоге я просто п-попала в другую клетку. В Д-детройте.

Патрик молчал, не решаясь первым нарушить тишину. Джен сидела не шевелясь, словно изваяние.

– А п-потом я вспомнила, что говорили обо мне в Детройте. Они говорили, что у меня нет души. Что я не ч-человек. Я сказала об этом Сесилии – мне было так страшно, что я н-не смогла д-держать это в себе. А Сесилия…

Джен снова умолкла. Патрик выдержал паузу.

– Что сказала тебе Сессилия?

Девочка обернулась к нему, глядя прямо в глаза.

– Что это неправда. Что моя душа попала в это тело из другого мира. А п-потом она сказала, что ты – мой настоящий отец. Из другого мира. И ты п-попал сюда так же, как я.

– Знаешь, мне кажется, она была права.

– Я знаю, что она была права.

Они помолчали немного.

– Откуда она могла это узнать? – спросил Патрик. Вопрос не был адресован Джен, но девочка ответила:

– Она сказала, что п-попала сюда так же, как и мы. Т-только вместе с телом.

Патрик усмехнулся. Ну что, это подтверждало его догадки.

– Это почти смешно. Как думаешь, почему Сесилия ушла? – спросил он негромко. Джен пожала плечами:

– Я н-не знаю. Ушла и все. Д-думаешь, она вернется?

– Нет. Не должна.

Они снова замолчали. Сейчас говорить что-то было не так и нужно.

– Тебе пора идти, – наконец произнес Патрик. Дженни покосилась на него.

– П-поговорил с Жаклин. Ты должен.

Патрик кивнул. Должен. Поднявшись с дивана, он подошел к стоящей в стороне женщине.

– Знаешь, – начал он, – я хотел сказать тебе… извини, что так все получилось. Я не хотел, не думал, что все так повернется…

Жаклин обернулась к нему, посмотрев на него тяжело, почти неприязненно:

– Не думал? А что ты думал?

– Я думал, что вы в безопасности.

– Ты ошибся. Что теперь?

– Теперь вы в безопасности.

Невеселая улыбка проступила на лице женщины:

– Ты в этом уверен? Ты уверен в этом, мальчик с глазами старика? Кто ты вообще такой? Почему ты здесь? Почему ты вмешался в мою жизнь? И почему я позволила тебе это?

– Я…

– Ты здесь ни при чем. Но я больше не хочу, чтобы ты был рядом. Тот кошмар, который я пережила… Из-за чего? Я даже не знаю тебя! Ни тебя, ни эту девочку. Все это очень мило – молодой папаша, сирота-приемыш… До тех пор, пока не оказываешься в темном подвале, зная, что в любой момент ты… тебя…

Она запнулась, поспешно отвернувшись. Патрик чувствует на плечах неимоверную тяжесть.

– Прости меня.

Он возвращается к Джен, садится рядом с ней.

– Скоро все окончится, – произносит он глухо. Сейчас важно дойти до финальной точки. Там все изменится. Новый горизонт откроет новые возможности. Именно на этом горизонте и придется сделать настоящий выбор. Ведь выбор определяется действием, а не намерением. Намерение всегда можно изменить. Только действие имеет свою точку невозвращения. И для Патрика эта точка – Кубок Стенли.

* * *

«Флеймин Тайгерс оф Калгари» – «Монреаль Варлокс», пятая игра Финала Кубка Стенли. Май, 24-е

Труднее всего удержать победу, когда уже точно уверен, что она лежит в твоих руках. В момент, когда пик напряжения сил, критический момент оказывается позади, кажется, что теперь ты в состоянии дойти до конца даже на поломанных ногах. Кажется, что предстоящие усилия, в сравнении с уже потраченными, ничтожны и приложить их будет легко и приятно. На счету «Варлокс» было уже три победы – против одной у Калгари. Все, что требовалось сейчас – это победить в последней игре. И все что требовалось сейчас от Патрика – не пропустить больше ни одного гола. Задача не самая сложная, если разобраться. Как говорил Нилан: «останавливай эту долбаную шайбу!»

Калгари начали игру уверенно, к началу второго периода лидируя со счетом "два-ноль". В течении десяти минут "Варлокс" сравняли счет, но Пылающие тигры снова заработали преимущество – "три-два", после серии из трех добиваний в последние секунды второго периода. И все же, в третьем отчаянные атаки вывели "Варлокс" вперед – "четыре-три". До конца игры остается пять с небольшим минут. Так мало по меркам обычного человеческого ритма – и так опасно много по меркам хоккея.

Патрик видит происходящее взглядом, ограниченным хоккейной маской – взглядом вратаря. Сейчас игра как никогда сильно зависит от него – игроки будут стараться тянуть время, но едва ли всерьез попытаются увеличить отрыв. Если он удержит ворота – "Монераль Варлокс" возьмут Кубок. Если же он сдаст – будет еще одна игра, но в этой игре в ворота встанет скорее всего не он. Оончится ли это победой для Калгари? Едва ли. Но это точно окончится поражением для него. Именно сейчас станет окончательно ясной его роль в этом сражении. И вознаграждение, которое его ожидает.

И он действует так, будто шайба несет смертельную угрозу кому-то, кто прячется за его спиной. Нет такой силы, которая заставила бы его пропустить черную таблетку в створку ворот – и другие игроки словно проникаются его настроем. Атака за атакой проходят впустую, разбиваясь о защиту, о перехваты, о непоколебимого и вездесущего вратаря. Робинсон, усатый ветеран варлоков, намертво приклеивается к Дену Квину, не открывая его для паса даже на секунду. Часы медленно отщелкивают секунду за секундой, накал возрастает, перерастая из борьбы за шайбу в настоящие стычки. Но у Калгари нет никого, кто бы сравнился с Ниланом – он крепко знает свое дело и ни один из вражеских игроков не может навязать силовой игры варлокам.

Удар четко между ног – Руа падает на колени, смыкая щитки, шайба летит в сторону. Через десять секунд юркий снаряд пытается проскользнуть у правой штанги, но отскочив от конька Руа, возвращается в игру. Три минуты до конца. Перехваты – и кинжальная контратака Монреаля ненадолго уврдит игру из зоны ворот. Длится она недолго – варлоки предпочитают тянуть время, а не создавать реальную угрозу воротам противника. Эта тактика вполне жизнеспособна – оборона тигров выстраивается мгновенно, пробить ее неимоверно тяжело, но такие кинжальные выпады не дают Калгари как следует развернуться для атаки, всерьез надавив на ворота. Две минуты до конца – снова серия из трех ударов, два на добивании, последний раз Патрик выбивает шайбу ножным щитком, словно играя в футбол – подпрыгнув и завалившись на бок. Монреальская трибуна, заполненная до отказа, восторженным ревом перекрывает недовольный вой остального стадиона.

Полторы минуты. Тренер Калгари Боб Джонсон меняет вратаря на шестого полевого игрока. Неистовый шквал атак натыкается на глухую позиционную оборону. Тигры отчаянно пытаются исправить ситуацию – терять им уже нечего, финальная сирена будет для них трубой архангела. Но именно это отчаянье и определяет их проигрыш – слишком хаотично, слишком беспорядосчно, чтобы пробить крепкую, как кремень защиту варлоков, краеугольным камнем которой остается Руа.

Монреальская трибуна отсчитывает последние секунды матча, и выкрики их, словно удары огромного молота, впечатывают тигров в лед.

"Девять! Восемь! Семь! Шесть!"

Руа грудью отбивает брошенную "наудачу" шайбу. Кажется, даже духи арены махнули рукой на свою команду и больше не помогают им. Но нет – шайба, отскочив от конька защитника, причудливо подпрыгивает, описывает крутую дугу и пытается нырнуть под верхнюю планку. Руа бросается вперед, принимая снаряд на маску. От удара, казавшегося несильным, уши закладывает, а в глазах на мгновение темнеет.

"Пять! Четыре! Три!"

Он пытается понять, куда отлетела шайба, но перед глазами все плывет, картина вокруг становится размытой и мутной. Вокруг толпится сразу трое или четверо игроков и нельзя понять, кто свой, а кто чужой. Все еще не видя шайбы, Патрик инстинктивно бросается на лед, пытаясь накрыть ее.

"Два! Один!"

Сирена гудит тяжело и протяжно. Постепенно, зрение восстанавливается. Руа поднимает сразу несколько пар рук, трясут, орут в уши. Патрик все еще ищет шайбу. Вот она – падая, он накрыл ее собой – еще секунда и рефери остановил бы игру. Это уже не важно – игра окончена. "Монреаль Варлокс" завоевали кубок Стенли. Слепящий свет наполняет арену, взбудораженные духи носятся под ее куполом, чувствуя приближение того, кто много старше и сильнее их.

Церемонию предваряет долгая, но обычная в этом случае суета: Калгари в молчании покидают площадку, работники раскатывают ковровую дорожку к центру поля. Игроки совещаются, тренеры, оба, уже здесь, на льду, скользят гладкими подошвами лакированных туфель, поддерживаемые под локти игроками. Они кажутся карликами по сравнению с хоккеистами, возвышающимися над ними за счет коньков и шлемов. Перрон, Лаперрьер и Гейни о чем-то совещаются. Тем временем, в центре поля устанавливают тумбу, на которую два бокора с величайшей осторожностью и почестями водружают Кубок Стенли.

Это массивная серебристая колонна, почти метр в высоту, оканчивающаяся внушительной чашей. Под ней – три ряда малых колец с выгравированными именами чемпионов эпохи до Пробуждения. Ниже, цилиндрическое основание, собранное из пяти широких колец, на которых выгравированы имена игроков Нового Времени. Скоро там появятся и имена игроков "Монреаль Варлокс" – уже двадцать третий состав. Кубок дышит живой силой, словно пульсируя волнами энергии, притягивая к себе взгляды, заставляя тело мелко дрожать.

– Патрик, – Перрон кладет руку на плечо Руа. – Патрик! Очнись, кадило тебе в купель! Ты поднимешь Кубок. Ты понял?

Вратарь неуверенно кивает. Первый круг по льду с кубком в руках – честь, которую команда отдает тому, кто, по ее мнению, внес наибольший вклад в победу. Вратарь часто получал эту привидегию, но никогда раньше – никогда – её не удостаивался рекрут.

Словно в тумане Руа слушает приветственную речь комиссара Лиги. Он не улавливает ни ее смысла, ни даже ритмики. Нилан пинает его, когда речь оканчивается. Под рев органа он касается сверкающей поверхности Кубка, чувствуя, как молниями проходит сквозь него энергия этого артефакта. Она, словно волна, омывает его, сминая последние преграды, самые тяжелые плотины, которые устояли под напором событий и времени…

И то, что ощущает Руа – это радость. Невероятная, искренняя и глубокая радость победителя. Он поднимает кубок над головой, не в силах сдержать рвущийся из самой глубины его естества крик…

Пройдя круг, он передает кубок Гейни. Капитан принимает его с улыбкой, отправляясь на свой победный круг. Руа же, почувствовав, что эйфория понемногу отступает, с удивлением смотрит на свои руки. Он чувствует боль, словно на правую пролилось что-то едкое.

В углублении ладони он с удивлением видит сверкающую подвижную каплю, похожую на ртуть, но блестящую ярко как жидкое серебро или платина… Прежде чем он успевает сделать что-нибудь, странная жидкость впитывается в ладонь, не оставив и следа.

Руа поднимает голову, оглядывая арену, словно впервые видит ее. Только теперь он понимает, что мир вокруг него стал объемным, ярким, живым. Впервые за все это по-настоящему живым – не мутной фотокарточкой, с искаженными цветами и поплывшими линиями. Победа дала Руа больше, чем он ожидал – отныне он уже не Полчеловека.

Он стал Целым.

* * *

Май, 26-е,19:00

В ответ на тихий звон дверного колокольчика ворон негромко и протяжно каркает. Патрик входит в полутемный зал, пропитанный запахом жареного кофе и табачного дыма. Уличная сырость не проникает сюда – воздух в зале теплый и неподвижный, его не тревожит даже малейший сквозняк.

За стойкой пусто – бармен, возможно, ушел во внутреннее помещение. Посетитель всего один – точнее посетительница. Она сидит за дальним столиком, скрытым в густой тени. Уголек сигареты плавно движется в кофейных сумерках, оставляя за собой тонкую шелковую нить дыма. Патрик останавливается, присматриваясь. Да, это она.

– Добрый вечер, – произносит он, подходя к столику. Сесилия затягивается, разгоревшийся кончик сигареты на мгновение освещает ее лицо, окрасив кожу оранжевым. Черный узор татуировки на щеке выделяется особенно контрастно. Патрик садится напротив.

– Ты ждешь Стоуна или меня? – вопрос он задал после долгого обдумывания. Женщина слегка улыбнулась.

– Тебя.

Патрик ожидал продолжения, но Сесилия не спешила. Снова затянувшись, она положила сигарету на край массивной эбеновой пепельницы и взяла кончиками пальцев маленькую чашку, стоявшую перед ней. Кофе в чашке едва заметно парил и распространял мягкий, с горчинкой аромат.

– Как твоя нога? – спросил он просто, чтобы не молчать. Сессилия улыбнулась:

– Уже лучше. Ты удачно выстрелил – кость не задело.

– Что теперь? – не выдержал Руа. – Попытаешься забрать у меня перстень?

Женщина медленно покачала головой:

– Глупо и бесполезно. Мир устанавливает правила игры. Все мы подчиняемся этим правилам. Владеть перстнем может только тот, кто заслужил это право. В данном случае – это ты. В любых других руках перстень станет просто обработанным кусочком металла. Так что теперь право выбора за тобой – ты сам решаешь, как распорядиться своим призом. Наверняка, Таэбо уже имел с тобой беседу. Костер, туман, карты… У него слабость к такой дешевой театральности.

– Имел. Не могу сказать, что он меня убедил.

– А что ты сам думаешь по этому поводу?

Руа задумчиво разглядывал белеющий в темноте фарфор чашки.

– Думаю, что здесь какой-то подвох. Хаос поглощает мир, грозя превратить его в ничто. И остановить его можно только стабилизировав состояние целой, мать его, вселенной посредством некой квинтэссенции, первичной энергии творения, которая в объеме нескольких грамм способно оказать глобальное влияние на все процессы. То есть, явление, которое Козмо называет "Хаос" выступает неким деструктивным или даже деконструктивным процессом. Это не ново и не удивительно. По логике подобный процесс должен длиться миллионы лет – ну, по крайней мере на Земле так было. Меловое вымирание, Пермско-Триасовое вымирание… верить, что они произошли в считанные минуты от какого-то массового извержения или падения одного-единственного метеорита – нет, это не про меня. Хочется верить, что и здесь будет что-то подобное. И приведет оно не к концу света, а лишь к его изменению – пусть и глобальному.

Сесилия кивает:

– Почти так. Детали могут различаться от мира к миру, но логика верная. За исключением внешнего фактора. Хаос не является деконструктивной силой. Это, насколько я смогла понять, глобальная энтропия, изменение через разрушение. В этом случае Порядок, который защищает Таэбо, это стазис. Бесконечное состояние покоя, препятствующее всякому глобальному изменению. Мир, в котором мы с тобой оказались, сейчас находится в состоянии активной борьбы этих двух начал. Как думаешь, что есть что здесь?

– Это игра в угадайку? – хмыкнул Патрик. – В таком случае, я бы не отказался от кофе.

– Машина за стойкой, – сделала небрежный жест Сесилия. – Помоги себе сам.

Патрик не стал возиться с дверью, просто перескочив через полированную доску. Эспрессо-машина встретила его мутно блестящими тумблерами. Было забавно вспоминать, как ей пользоваться – это были воспоминания из другого мира, другой жизни. Они все еще воспринимались как некий "внешний накопитель", что-то не связанное с Патриком напрямую. Ворон в клетке смерил его презрительным взглядом, сообщив, что Патрик идиот, и ему надо лечиться.

Сесилия подошла к стойке, усевшись на один из барных стульев.

– Ну так? – спросила она, доставая еще одну сигарету. Патрик пожал плечами. Первое, что бросалось в глаза – это вся эта кутерьма с духами, колдунами и прочим мракобесием. Выглядело все это очень хаотично и очень энтропийно. Плюс ядерные войны. С другой стороны, такой вывод строился прежде всего на различиях с привычным ему миром. Этот мир был очень схож с Землей, просто в какой-то момент "сбившейся с пути", но был ли тому виной пресловутый Хаос? И была ли Земля такой уж стазисной и неподвижной? Иногда не мешало взглянуть на ситуацию под другим углом. Редко удавалось, правда.

– Две американо-советские – это энтропия. Но пробуждение, великий голод и вуду… Нет, не думаю. Если все оставить как есть, такое теократическое общество может существовать столетиями. Особенно, если слухи о Круге Старейшин худду не врут. Бессмертное правительство, идущее одним и тем же курсом, вечные духи, Пустоши, отторгающие человека и препятствующие (как минимум сильно замедляющие) экспансию – такое общество может оставаться неизменным очень долго. А даже если изменения и будут происходить – они не будут глобальными. В то же время, Советский Союз… Если Джастифай не врал…

– Не врал, – прикурив сигарету от тонкой, длинной спички, процедила Сесилия. – Новый СССР – центр энтропии этого мира. И он будет именно тем, что уничтожит Слеза Создателя, если отдать ее Таэбо. Не уничтожит, но изменит законы мира так, что их путь станет тупиковым.

– А Технократический Союз?

– Пятая колонна. В предстоящей войне ему отведена важная роль. Один из факторов поражения западных сил.

Патрик задумался, глядя как пляшет пар над его чашкой. Ворон попытался расправить крылья, но клетка не дала. Недовольное "Merde!" выразило его отношение к занимаемой жилплощади.

– Будет новая война, – констатировал Руа. Сесилия кивнула:

– Еще хуже, чем первые две.

– И кто победит? – глупый вопрос. Кто бы ни победил, для обычного человека война будет означать лишения, трудности и скорее всего – смерть. Сесилия затягивается, выпускает тонкую дымную струю.

– Понятия не имею. Скорее всего – никто. В том смысле, что результатом войны будет новый путь развития и новый мир.

– Разве это не означает, что Козмо прав? – с сомнением произнес Патрик. – Даже если мир не будет уничтожен, он предотвратит новую войну – пусть и заменив развитие на стазис.

– Стазис всегда равнозначен стагнации, – качает головой Сесилия. – Мера Таэбо только отсрочит неизбежное. А неизбежное – это не победа энтропии, нет. Мы, наконец, подошли к внешнему фактору.

– Внешнему фактору?

– Мы живем в мультивселенной. Только так объясняется возможность нашего с тобой путешествия между мирами. И эта мультивселенная – своего рода единый организм. И, как и в любом организме, в нем существует своя "иммунная система".

– Это мы с тобой, под чутким руководством таких как Козмо и Деймион?

– Нет. Существуют что-то вроде макрофагов Веера Миров, которых Таэбо и Каинде называют Хранителями. Не спрашивай меня о том кто или что они – я не знаю. Не уверена даже, что это разумные существа с индивидуальным сознанием. Реакция их на энтропию проста и понятна – каждый мир, который подвергается ее воздействию выше некоего "критического уровня" изолируется и отделяется от Веера. Что впоследствии приводит к его "схлопыванию". Судьба, которую Таэбо пророчит этому миру под воздействием Хаоса, есть результат работы этих макрофагов. А временная мера, им пропагандируемая, лишь отсрочит этот процесс, причем в итоге он пройдет много быстрее и жестче.