Текст книги "Война Роузов"
Автор книги: Уоррен Адлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Уоррен Адлер
Война Роузов
ГЛАВА 1
Холодный дождь хлестал по обшитому вагонкой фасаду старого дома, барабанил по оконным стеклам. Как и все, кто сидел в этом сыром салоне, похожем на театральный зал благодаря деревянным креслам с откидными сиденьями, продавец аукциона то и дело поглядывал в окно, возможно, надеясь, что очередной порыв дождя разобьет стекло и прервет это ужасное представление.
Оливер Роуз сидел возле прохода, в нескольких рядах от подиума, вытянув длинные ноги вдоль обшарпанного деревянного пола. Салон был заполнен меньше чем наполовину, пришло всего человек тридцать. Подиум за спиной продавца, словно после бомбежки, был усеян рассортированными вещами, принадлежавшими семье Баркеров, последний из которых прожил достаточно долго, чтобы часть этого хлама успела подняться в цене.
– …подлинное бостонское кресло-качалка, – упрашивающе бубнил продавец хриплым голосом, указывая на сильно потрепанное кресло в виндзорском стиле [1]1
Виндзорские кресла – деревянные кресла разнообразных видов с плетеными спинками и косыми ножками; были распространены в XVIII в. в Англии и в американских колониях.
[Закрыть]. – Производства фирмы "Хичкок, Альфорд и компания", одной из лучших, кто выпускал кресла и стулья, – он мрачно оглядел молчавших покупателей, уже не надеясь, что кто-то подаст голос. – Черт, – бросил он, – это же действительно подлинник.
– Десять баксов, – произнес надтреснутый женский голос. Он принадлежал даме из первого ряда в грязном ирландском свитере.
– Десять баксов? – возмутился продавец. – Да вы посмотрите, какое тонкое плетение на спинке, а этот витой ободок и такое удобное сиденье…
– Ладно, двенадцать с половиной, – раздраженно бросила дама. Она обычно покупала большую часть выставлявшейся здесь мебели, и Оливеру казалось, что и этот аукцион устроили специально для нее одной.
– Все это явно отдает дерьмом, – послышался шепот. Он принадлежал краснолицему янки, сидевшему рядом с Оливером. – Это потому что дождь. У нее антикварный магазин в Провинстауне [2]2
Провинстаун – небольшой курортный город на полуострове Кейп-Код, штат Массачусетс.
[Закрыть]. Сейчас она скупит здесь вещи за бесценок, а потом втридорога всучит их туристам.
Оливер кивнул, прищелкнув языком в знак согласия, и подумал, что этот дождь на руку и ему. Большинство туристов, съехавшихся в Чатем [3]3
Чатем – город в штате Нью-Джерси.
[Закрыть]в четверг и пятницу в надежде приятно провести на пляже уик-энд, на который приходился и День поминовения [4]4
День поминовения – официально отмечаемый в Соединенных Штатах праздник, посвященный памяти всех погибших на воинской службе; в большинстве штатов приходится на 30 мая.
[Закрыть], к середине дня из-за непогоды уже разъехались. В "Крутой волне", где Оливер подрабатывал сезонным официантом, зал для воскресных обедов выглядел так, словно сейчас мертвый сезон. Размеры его чаевых были под стать общей атмосфере в городе.
Но погода на полуострове Кейп-Код изменчива, и Оливер привык к этому. Будучи студентом в Гарварде, он каждое лето работал в "Крутой волне", балуя себя посещением таких вот аукционов в те дни, когда погода не позволяла валяться на пляже. Он особенно любил торги имуществом из старых особняков, проводившиеся после того, как там умирал последний владелец. Он редко мог позволить себе купить что-нибудь, хотя иногда ему удавалось приобрести какую-нибудь стаффордширскую [5]5
Стаффордшир – графство в Центральной Англии (Великобритания), где расположен один из важнейших гончарных районов страны со старинным центром керамического и фарфорово-фаянсового производства.
[Закрыть]статуэтку практически за бесценок.
Оливер вырос в окружении четырех женских фигурок из стаффордширской керамики, изображавших четыре времени года, облаченных в белые одеяния. Они глядели на него из-за стеклянных створок китайского шкафчика в гостиной его матери, в память о том, что его отец проходил военную службу в Англии. Однажды он разбил Весну, которую вытащил из шкафчика, повинуясь тайному подростковому желанию потрогать груди маленькой леди; фигурка выскользнула из рук и, упав на пол, осталась без головы. Он с детства умел и любил мастерить, поэтому проделал замечательную операцию при помощи клея, и мать так никогда об этом и не узнала.
Теперь, словно повинуясь чувству какой-то вины, он собрал собственную скромную коллекцию: несколько обычных фигурок спящих младенцев и неизменный моряк с женой и ребенком. Он также прочитал кое-что об этих статуэтках и, хотя сейчас они были относительно дешевы, надеялся, что когда-нибудь поднимутся в цене.
Продавец протянул руку за статуэткой, изображавшей боксера, и поднял ее над головой. Затем, надев очки, прочитал в списке:
– Стаффордширский фарфор. Боксер Крибб. Был чемпионом Англии в 1809 году…
Оливер замер. Этот идиот разбил пару, подумал он, потрясенный невежеством продавца. Крибб был белым. В паре с ним шла черная фигурка, Мулинекс, бывший раб, который дважды дрался с Криббом и оба раза проиграл. Оба боксера в свое время были увековечены в карикатурном виде на рисунках, в керамике и в таких вот статуэтках. Их всегда изображали вместе, лицом друг к другу, с поднятыми кулаками.
– Пятнадцать баксов, – крикнула дама из первого ряда.
Продавец посмотрел на фигурку и пожал плечами. Оливер знал, что она – не произведение искусства. Простой сувенир, проданный, может быть, за двухпенсовик каким-нибудь неизвестным гончаром из забытого Богом переулка. Продавец высокомерно оглядел аудиторию, очевидно, желая ускорить торги.
– Пятнадцать, – прокаркал он. – Начальная цена – пятнадцать. Кто-то сказал шестнадцать?
Оливер поднял руку. Продавец улыбнулся, возможно, довольный его молодостью.
– Шестнадцать, – сказал он, демонстрируя остатки своего оптимизма.
Дама в грязном ирландском свитере повернулась в своем кресле. Ее лицо напоминало сырое тесто, нос покраснел от насморка.
– Семнадцать, – прокудахтала она.
– Семнадцать долларов, – продавец перевел взгляд на Оливера.
Оливер поднял восемь пальцев, одновременно откашливаясь, чтобы прочистить горло. Полная дама обиженно заворочалась в своем кресле. Сунув руку в карман, Оливер нервно вытащил деньги. Тридцать семь долларов, все его недельные чаевые. Если ему достанется Крибб, он хотел бы купить и Мулинекса.
– Девятнадцать, – прогудела дама. Порыв дождя ударил в стекло, Продавец не обратил на него внимания, поглощенный своей задачей. Сердце Оливера заколотилось. "Сука", – пробормотал он сквозь зубы.
– Двадцать, – крикнул Оливер.
– Идиот, – обложила Оливера дама, поворачиваясь, чтобы просверлить его взглядом, полным презрения.
– Итак, двадцать. Двадцать долларов раз, – продавец, на губах которого появилась тонкая улыбка, когда он посмотрел на женщину в первом ряду, поднял молоток. – Двадцать долларов два, – Оливер затаил дыхание. Молоток опустился в третий раз. – Продано.
– Черт возьми, – пробормотал Оливер, возбужденный схваткой, переживая вкус победы.
– Молодчина, так этой старой корове! – прогнусавил сидевший рядом с ним янки.
В следующее мгновение на свет была извлечена черная фигурка. Оливер почувствовал, как внутри у него все напряглось. Так и есть, это пара, подумал он, стараясь настроиться на борьбу. Он отсчитал сумму, которую должен был отдать за Крибба, и убрал эти деньги подальше в карман, сжимая оставшиеся банкноты вспотевшей ладонью. У него оставалось всего семнадцать долларов.
– Еще один стаффордширский боксер, боец по имени Мулинекс, бывший раб, боксировал в Англии в первые годы прошлого века.
– Десять баксов, – прокричала дама в грязном ирландском свитере. Она даже не оглянулась. Оливер выкрикнул:
– Одиннадцать!
Пожалуйста, молил он про себя, чувствуя, как неумолимое желание завладеть второй статуэткой подчиняет себе его волю. В то же время он не мог не упрекать себя. Ему совершенно ни к чему проматывать все свои деньги.
– Двенадцать, – голос прощебетал откуда-то сзади. Он быстро обернулся, испуганный этим новым вмешательством. За два ряда позади него натянуто улыбалась молодая девушка с длинными каштановыми волосами, свисавшими из-под матросской шапочки; на ее круглых, словно яблоки, щеках играл румянец.
– Черт, – пробормотал Оливер, когда продавец откликнулся:
– Двенадцать долларов!
– Двенадцать с половиной, – без колебаний добавила та же девушка.
– Неужели они не знают, что это пара? – прошептал про себя Оливер, словно женщины, торгующиеся с ним, мстили ему за что-то. Он поднял кулак с зажатыми потными банкнотами.
– Тринадцать долларов, – назвал продавец, не спуская глаз с девушки. Она колеблется, подумал Оливер.
– Кто-то сказал тринадцать с половиной?.. Так, пятьдесят – тринадцать долларов пятьдесят центов, – крикнул продавец. Оливер был уверен, что продавец играет нечисто, и бросил на него нахмуренный взгляд, затем повернулся и с укором посмотрел на девушку сзади.
– Четырнадцать, – прорычал он. У него перехватило дыхание, заболел желудок. Чертова сука, закричал он про себя. Какой смысл разбивать пару? Продавец продолжал смотреть на девушку.
– Пятнадцать долларов, – объявил продавец, захваченный азартом, не обращая внимания на хлесткие удары дождя, стегавшего дом. Аудитория стала оживляться.
– Шестнадцать, – хрипло произнес Оливер.
– Семнадцать, – быстро ответила девушка, ее голос с трудом вырвался из общего гула, повисшего над салоном.
– Черт возьми, но ведь это пара! – выкрикнул Оливер, потрясая головой. Он разжал ладонь и развернул банкноты, проверяя их достоинство. Семнадцать. Ровно семнадцать и ни центом больше.
Он снова повернулся и посмотрел на девушку. Она была спокойна, даже почти безмятежна. Но не оставалось никаких сомнений в том, что она решила завладеть черной статуэткой.
– Семнадцать долларов, – сказал продавец, глядя на Оливера. В его глазах Оливеру почудились презрение и угроза.
– Восемнадцать, – крикнул Оливер, его голос предательски надломился. Салон начал умолкать. Даже шум дождя стал потише. Зная, что у него нет денег, Оливер вдруг почувствовал злость, ему захотелось блефовать дальше. Дыхание стало неровным.
– Девятнадцать, – ответила девушка.
– Двадцать, – откликнулся он.
Девушка заколебалась, и в горле его зашевелился комок. Он снова посмотрел на нее. Их взгляды встретились. Сомнений не оставалось, в ее глазах он прочел жестокую решимость.
– Двадцать один, – отрезала она.
Ладно, решил он, кивая головой, благодарный за то, что его мошенничество не раскрылось. Упрямая маленькая сучка, подумал он.
– Двадцать один доллар раз, – продавец сделал паузу, глядя на него. Оливер почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Значит, я трус, сказал он самому себе, глотая унижение.
– Два… – продавец пожал плечами. Молоток упал. – Продано.
Остальную часть аукциона Оливер просидел, продолжая испытывать страх. Черт, он мог бы занять денег. Но зачем? Какой в этом был смысл? К концу аукциона он успокоился, а когда подошел, чтобы оплатить и забрать свою статуэтку, столкнулся с девушкой.
– Это пара, – сказал он. Должно быть, он слишком пристально смотрел на фигурку в ее руке, потому что она, ему показалось, крепче прижала ее к себе. – Они идут вместе.
– Но их же продавали по отдельности, – сказала она, укоризненно сверкнув широко посаженными зелеными глазами.
– Он в этом ничего не смыслит.
– Она мне понравилась, – объяснила девушка, когда они вышли из салона и стали пробираться через забитый людьми холл. Публика открывала зонты, готовясь выйти под проливной дождь.
– У меня было всего семнадцать долларов. Я намеренно набивал цену, – сказав это, он почувствовал себя глупо, словно мстил ей за недавнее унижение. – Я слишком увлекся, – добавил он, стараясь скрыть свою мелочность.
– Я тоже, – призналась она. – Но это в моем стиле.
– Чертовское упрямство?
– Мой отец говорит "упорство".
Она улыбнулась, открыв ровные белые зубы. Ее улыбка успокоила его, и он почувствовал, как его враждебность по отношению к ней испаряется.
– А что, если б я нагнал цену до сотни?
– Этого я и боялась.
– Тогда бы вы отступили?
– Не хочу даже думать об этом.
Он улыбнулся и двинулся вместе с ней к выходу.
– Почему вы так хотели купить эту статуэтку?
На этот раз она заколебалась, даже смутилась. Он ощутил, что между ними завязывается флирт.
– Это для одной девушки из "Чатем Армз". Я устроилась здесь на лето помощницей пекаря. У нее брат в клубе "Золотые перчатки". А сама она горничная. Зарабатывает совсем не плохо. Мне захотелось сделать ей приятное. Вместо чаевых.
Оливера тронули ее слова, и ему стало стыдно.
– Все равно не стоило разбивать пару. Даже ради благой цели.
Она раскрыла зонтик и ступила под дождь. Он тоже нырнул к ней, хотя вдвоем от одного зонта проку было мало.
– Вы не возражаете?
– Я умею выигрывать благородно.
– А я – проигрывать с треском.
"Чатем Армз" находилась на другой стороне города, и они отправились пешком по главной улице. Его ладонь легла поверх ее, когда они вместе пытались удержать зонт против ветра. Дождь хлестал почти горизонтально, и в конце концов им пришлось укрыться в дверях запертого магазина игрушек.
К этому времени они уже успели обменяться анкетными данными. Ее звали Барбара Ноулз. Она училась в Бостонском университете. В это лето она хотела участвовать в предвыборной кампании Джона Кеннеди [6]6
Кеннеди, Джон Фицджеральд (1917–1963), тридцать пятый президент США (1961–1963).
[Закрыть]против Никсона [7]7
Никсон, Ричард Милхауз (род. и 1913), тридцать седьмой президент США (1969–1974).
[Закрыть], но не могла позволить себе работать бесплатно.
– И потом, мне нравится кондитерское дело. Это здорово. И платят прилично.
– Если только не тратить все деньги разом, – он указал на статуэтку, завернутую в промокшую газету.
– Это и вас касается, – она рассмеялась, и он заметил, что глаза у нее на самом деле карие: тусклый дневной свет превратил их из зеленых в золотисто-коричневые.
– Ну, мне просто нравятся старинные вещи. Когда-нибудь им не будет цены. Как вот этим статуэткам.
– Но сыт ими тоже не будешь.
– К сожалению, нет. Так что теперь придется избегать искушений. Лучше держаться подальше от распродаж, – сказал он ей. – Юридический факультет в Гарварде очень дорог. Мои старики вносят плату за обучение, но за проживание я должен платить сам.
Они все еще стояли рядом в маленьком дверном проеме, и он чувствовал ее дыхание на своей щеке. Какой-то ток уже бежал между ними. Что-то чудесное и таинственное. Он ощутил, что она тоже знает об этом.
– Не отдавайте его никому, – сказал он просительным тоном. В конце концов, это же символ их встречи. – Хотя бы пока.
– Он теперь мой, – она надула губы в насмешливом сарказме, подняв статуэтку над головой, словно биту.
– Они ничего не стоят один без другого, – объяснил он. – Это неразлучная пара.
– Я разбила вас в пух и в прах, – настаивала она.
– Битва еще не закончена, – прошептал Оливер, не уверенный, услышала ли она его слова за шумом дождя.
– Пока нет, – согласилась девушка, улыбаясь. Значит, все-таки услышала.
ГЛАВА 2
Через окно мансарды на третьем этаже Энн увидела, как он открыл боковую дверь гаража. Держа в руках ящик с инструментами, он зашагал по мощенной плитами дорожке по направлению к дому. Оранжевый луч неяркого сентябрьского солнца задрожал на металлической поверхности инструментов, аккуратно уложенных в ящике. Испугавшись этой внезапной вспышки света, она отступила из мансардной ниши с колотящимся сердцем.
Полагая, что находится вне поля его зрения, она следила за тем, как он остановился, чтобы прикрепить побег английского плюща, упавший с высокого кедрового забора. Этот забор проходил позади ряда вечнозеленых восточных туй, отделявших заднюю часть сада от соседнего участка.
Ей редко удавалось рассматривать его так внимательно: мешали природная застенчивость и неуклюжая робость. Кроме того, она была уверена, что Оливер Роуз видит в ней всего лишь неотесанную провинциалку из Джонстауна, Пенсильвания, если вообще уделяет хоть каплю времени, чтобы взглянуть на нее серьезно.
Одетый в бежевые вельветовые брюки и полинявшую голубую рубашку, он странным образом совершенно не походил на человека, который большую часть своего свободного времени работает руками. Даже в своей подвальной мастерской, окруженный аккуратно развешанными слесарными и столярными инструментами, уложенными в маленькие стеклянные контейнеры гайками, болтами, гвоздями и шурупами, рядом с циркулярной пилой, токарным станком и огромным множеством других механических штучек, он никак не мог выйти из своего профессионального образа, оставаясь вашингтонским адвокатом. Или, как он сам себя называл, "просто занудой-барристером [8]8
Барристер – высшее адвокатское звание, обычно в Англии, где барристеры входят в правящие круги общества и где из них формируются высшие суды страны.
[Закрыть]".
Мягкое осеннее солнце золотило его волнистые, преждевременно побитые сединой волосы, по-прежнему длинные, несмотря на новую моду. Густые усы немного неровного цвета и черные, как смоль, брови придавали ему внешность английского Омара Шарифа [9]9
Омар Шариф (Мишель Шальхуб), египетский и англоамериканский киноактер. Снимается в историко-приключенческих фильмах.
[Закрыть], но сходство тут же исчезало, стоило расцвести его широкой улыбке, а голубым глазам заиграть на свету, выдавая ирландское происхождение их владельца.
Если бы Оливер мог узнать о том глубоком интересе, который она питала к нему, он был бы, конечно, польщен, но также и встревожен. Энн сама была напугана. Чувство подкралось к ней, словно грабители, которые, как ее предупреждали, рыскают по улицам Вашингтона. Конечно, не в этом районе, не в Калораме, где посольств и дипломатических миссий почти столько же, сколько и частных особняков, и который охраняется целой армией специальной полиции. Это недавно приобретенное ею чувство снобизма по отношению к соседям веселило ее, когда к ней возвращалась способность мыслить логически. Ее захватила, решила она, с трудом отрывая взгляд от мансардного окна, юношеская страсть, какой-то эмоциональный порыв, едва ли приличествующий двадцатидвухлетней женщине. В конце концов, несмотря на радушный прием, который оказала ей семья Роузов, она всего лишь помощница по хозяйству. Хотя утверждать так, понимала Энн, значило бы обидеть Роузов. Они старались изо всех сил, чтобы она чувствовала себя членом семьи, а бесплатные проживание и питание, получаемые ею в обмен на какую-то почти неопределенную "помощь", помогали ей копить деньги, необходимые на то, чтобы продолжать изучение истории в Джорджтаунском университете.
Внезапно оглядев свою комнату, она не смогла сдержать веселого смеха, вспомнив невзрачный текст объявления, предлагавший "проживание и питание", на которые она польстилась, просматривая колонки предложений в "Вашингтон пост".
Барбара рассказывала ей о каждом предмете с видом опытного музейного гида. Энн совершенно ничего не понимала в антиквариате. Но проживание среди всех этих обломков истории возбудило в ней живой интерес, и она порой задумывалась над тем, как жили и что чувствовали окружавшие себя ими люди из прошлого.
В одном углу комнаты стояла кровать в виде саней, примерно 40-х годов XIX века; рядом с ней находился инкрустированный красным деревом стол в стиле ампир, на котором стояла лампа с абажуром из тончайшего шелка в стиле Art Nouveau [10]10
Art Nouveau (фр. новое искусство) – декоративный художественный стиль XIX и начала XX вв.; характеризуется свободным переплетением природных форм (например, листьев), большим количеством завитушек и отсутствием резких линий.
[Закрыть], охраняемая стаффордширской фарфоровой дояркой, попавшей сюда из коллекции с нижнего этажа. У одной стены помещались двойной комод, украшенный замысловатыми фестонами из позолоченной бронзы, и французская bibliothèque [11]11
Bibliothèque (фр.) – книжный шкаф.
[Закрыть]со стеклянными дверцами. Возле мансардной ниши разместился складной английский письменный стол, на котором нашла себе место лампа-"молния".
– У нас прямо колени начинают трястись каждый раз, когда мы проходим мимо очередной распродажи антиквариата, – объяснила Барбара. – Аукционы манят нас, как наркотик. Мы даже познакомились на одном из них. А теперь вещи просто некуда ставить.
– С ума сойти, – ответила Энн.
– Мы увлекаемся этим с незапамятных времен, – продолжала рассказывать Барбара, – но, говорят, настоящие коллекционеры никогда не могут остановиться. А может, мы просто боимся остановиться… – ее голос слегка дрогнул и пресекся, словно она внезапно испугалась, что может проговориться о чем-то личном. – Как бы там ни было, – продолжала она вновь окрепшим и повеселевшим тоном, – у вас есть возможность подружиться со всеми обитающими здесь духами прошлого.
– С удовольствием, – ответила Энн. – Я изучаю историю.
Но если часть условий, связанная с "проживанием", произвела на нее ошеломляющее впечатление, то другая часть, связанная с "питанием", просто подавила. Энн не переставала восхищаться кухней в доме Роузов.
Кухня представляла собой застеленное ковром прямоугольное пространство, ограниченное стенами, отделанными провинциальным французским ореховым деревом с тонкой резьбой и гипсом в стиле французской деревенской кухни. Прямо в стены были вделаны две двойные мойки, две плиты по две конфорки – одна электрическая, другая газовая, огромный холодильник с выносным поддоном для льда, такая же огромная, под стать холодильнику, морозильная камера и машина для мойки посуды. Также на стенах были укреплены ярусы открытых полок, заставленных кулинарными книгами, бутылками, пряностями, банками, кастрюлями, сковородами, тарелками, кувшинами, подносами и чашками всех мыслимых форм и размеров. Серебро и прочие столовые приборы лежали в огромных выдвижных ящиках, установленных под крышкой длинного кухонного стола, который тянулся вдоль стены. По различным углам и закоулкам были развешаны блестящие медные кастрюли и сковородки. На кухонном столе стояли: микроволновая печь, два миксера, кофеварка, тостер и плита для подогрева блюд; каждый раз Энн восхищалась этим набором.
В центре кухни, подобно острову, возвышался большой прямоугольный рабочий стол, над которым висел огромный колпак-крышка. В этот стол была вделана еще одна мойка из нержавеющей стали, он был оборудован еще двумя четырехконфорочными плитами – одной газовой, одной электрической, с козырька свисала целая армия кухонных приспособлений: дуршлаги, ковши, половники, кастрюли и сковородки. Кроме этого там были: деревянный ящик, где в специальных пазах ручками кверху стояли кухонные ножи, широкая мраморная доска для разделки продуктов, вделанная в крышку стола, и электронный кухонный центр, приспособленный для хранения всевозможных чашек и прочих мелочей.
Вспоминая вечно поломанный, грохочущий на всю кухню холодильник, газовую плиту с простеньким терморегулятором, который, казалось, никогда как следует не работал, да побитую и потрескавшуюся фарфоровую посуду у себя дома, Энн чувствовала себя так, словно попала в волшебную страну.
– Я готовлю сама, – провозгласила Барбара, демонстрируя отточенность этой фразы, выработавшуюся от многолетнего употребления. Энн проследовала за ней в специальную нишу, служившую кладовой, где был оборудован большой винный погреб с жужжащим термостатом.
– Мы спланировали и построили его вместе, – объяснила Барбара ошеломленной Энн. – Оливер – на все руки мастер, да и мне в свое время довелось выучиться на водопроводчика, когда жизнь обходилась со мной неласково.
После Энн вспоминала, что в тот первый день она так же старалась понравиться Барбаре, как той хотелось войти к ней в доверие своей приветливостью. Все-таки от первой встречи осталось приятное воспоминание, хотя она больше походила на экскурсию по дому.
Барбара подробно рассказывала о каждой вещи в гостиной.
– Дункан Файф [12]12
Дункан Файф (1768–1854), американский краснодеревщик, родившийся в Шотландии.
[Закрыть], – говорила она, постукивая костяшками пальцев по полированной поверхности стола, – а это – стулья времен королевы Анны. А вот этот монстр в стиле рококо – мой любимец, – она указала на огромных размеров канделябр, в который можно было бы вставить кучу свечей. – Это ведь эпоха декаданса, как вы считаете?
– Я считаю, что люди, владевшие этими вещами, прекрасно понимали – вещи переживут их, – ответила Энн, похлопав по гладкой поверхности стола, как бы подтверждая свои слова.
Во время той памятной первой встречи на стройной фигуре Барбары красовались узкие джинсы и просторная тенниска с надписью "Домохозяйка", причем полная высокая грудь, которую эта надпись пересекала, придавала ей довольно солидный вид. Насколько могла судить дочь обыкновенного шахтера, какой и являлась Энн, Барбара имела довольно привлекательные славянские черты лица: глубоко посаженные темно-золотистые глаза смотрели пристально и изучающе, скулы довольно широкие, но почти по-детски округлены, лоб высок и красив. Каштановые волосы искусно подстрижены и спускались почти до плеч, подобно горному потоку. Плечи были немного широковаты, но в сочетании с большой грудью смотрелись неплохо.
– Дело в том, что я – профессиональный кулинар, – объяснила Барбара, как будто в этом была необходимость. Лицо хозяйки дома вдруг озарилось необыкновенно приятной, но почему-то грустной улыбкой. – Черт возьми, у меня вдруг проявился талант, да и возможности есть. Это уж точно, – Энн вдруг поняла, что она сейчас не существует для Барбары, и похоже свои последние слова она адресовала кому-то другому. Но когда она снова обратила внимание на Энн, то смущенно объяснила, что совсем недавно продала порцию cassoulet [13]13
Cassoulet (фр.) – мясное рагу.
[Закрыть], изготовленного по ее специальному рецепту, в соседнее посольство, и теперь pâté [14]14
Pâté (фр.) – тесто.
[Закрыть], также изготовляемое по ее рецепту, сделалось чуть ли не основным продуктом экспорта во Францию.
– И это только начало, – продолжала заливаться Барбара, – вот почему мне нужна няня для детей. Надо кому-то следить за ними, навести порядок в детской. Иногда, может быть, и мне понадобится ваша помощь, совсем небольшая. Ничего тяжелого. У Нас есть приходящая горничная, которая делает всю грязную работу. Просто я хочу, чтобы эти сорванцы были под присмотром, пока их мамочка занята на кухне, – она натянуто рассмеялась, и этот смех, как ни странно, подействовал на Энн успокаивающе. Она вдруг поняла, что не только она волнуется, какое впечатление сумела произвести при первом знакомстве.
Энн очень хорошо помнила, как Барбара стащила Мерседес – сиамскую кошку – с одной из верхних открытых полок, где та примостилась между банкой консервов и коробкой с сахаром. Кошка ласково поиграла с ее пышными волосами и слегка ткнулась носом в губы хозяйке, прежде чем спрыгнуть на пол. Затем удалилась в соседнюю комнату, всю залитую солнечным светом и заполненную множеством различных растений.
– У нас есть еще взрослый шнауцер, который больше лает, чем кусает. Впрочем, вы скоро сами в этом убедитесь. Этот кобель целыми днями обслуживает местных сучек. Слушается он в основном только Оливера, и тот говорит, это потому, что у них с ним одинаковая работа, – она снова улыбнулась и рассмеялась гортанным девичьим смехом. Это замечание о "мужской" работе сразу как будто сблизило обеих женщин, и между ними с того момента появилось что-то вроде сестринских чувств. Энн сразу же почувствовала себя уверенней. Это простое ироническое замечание, казалось, помогло им лучше понять друг друга.
Уже позже Барбара упомянула, что шнауцера зовут Бенни, но лишь Ева – шестнадцатилетняя дочь Роузов – объяснила ей связь между именами животных, которую не так уж трудно было заметить.
– "Мерседес-Бенц". Конечно, сразу надо было догадаться, – Энн чувствовала себя глупо.
– Да нет, почему тебе это должно было сразу прийти в голову, Энн? Это всего лишь один из маленьких семейных секретов. А вообще это идея папы.
Поначалу между ними были натянутые отношения. Но Энн считала это вполне объяснимым: к шестнадцатилетней девушке, которая считала себя взрослой и самостоятельной, приставили гувернантку, чтобы та за ней следила. Конечно, Еве это не нравилось. Поэтому в первый же день девочка попыталась испугать Энн.
– У меня есть тут свои места, где я держу наркоту, вот за книгой Луизы Мей Олкотт [15]15
Луиза Мей Олкотт (1832–1888), американская писательница, автор книг для детей и подростков.
[Закрыть], – заявила она, когда показывала Энн свою комнату. Убранство последней явно выдавало попытки Евы всеми силами оградить себя от того мира антиквариата, который царил во всем доме. Все было завешано открытками и фотографиями цветов, исключения составляли лишь розовые книжные шкафчики и большой плакат Энди Гибба. В кладовке царил невероятный хаос, а школьные учебники в большинстве своем валялись под кроватью.
– Я сижу на колесах, – пояснила она, внимательно наблюдая за лицом Энн и пытаясь определить, какое впечатление производят ее слова. Однако Энн осталась совершенно спокойной и бесстрастной. Сама она не "сидела на колесах" по двум причинам: ей было жаль свое здоровье, и она не могла себе позволить часто покупать наркотики. Она нисколько не испугалась, лишь отметила про себя, что наркомания в последнее время изрядно помолодела.
Как бы пытаясь окончательно составить о себе дурное мнение в глазах новой гувернантки, Ева предложила ей сигарету, затем зажгла свою и глубоко затянулась.
– От курения бывает рак, – она многозначительно пожала плечами. Энн давно уже разгадала игру девушки, ее желание выглядеть грубой и отпетой наркоманкой. Ева вовсе не была трудным подростком. Немного неуверенна в себе, как многие ее сверстницы… да и взрослые тоже.
– Я не курю, – просто ответила Энн. – Предпочитаю жевать табак.
Ева хихикнула, совсем как мать, и, так же как в случае с матерью, это разрядило обстановку.
– Да ты что? – удивленно воскликнула она, не оставляя больше сомнений в том, что ей действительно шестнадцать.
Энн внимательно присматривалась к девушке: та была еще по-детски неуклюжа и застенчива, совершенно неопытна и чуть диковата, но с возрастом в ней проявятся такие же славянские черты (как внешние, так и внутренние), как у ее матери. А с пронзительно-голубыми отцовскими глазами и густыми пышными волосами она превратится в настоящую красавицу.
Для того чтобы подружиться с Евой, необходимо найти тропинки к сердцу девушки, разрушить стену недоверия. Она порой ненавидела себя за то, что так расчетливо искала эту тропинку. Но ей просто необходимо, чтобы девочка ее полюбила. Эта работа в доме Роузов стала для Энн просто подарком судьбы. Если ее выгонят отсюда, это ужасно ударит как по самолюбию, так и по карману.
Они подружились, когда Ева завалила экзамен по математике в шикарной частной школе, где учились дети всей вашингтонской элиты. Ева была слишком напугана, чтобы самой признаться родителям, и с ужасом рассказала обо всем Энн.
– Я опозорила их, – плакала девушка.
Пытаясь ее успокоить, Энн согласилась взять на себя роль посредника, в чем видела изрядный риск, и рассказать обо всем родителям. Оливер очень расстроился, но быстро смирился. Барбара же пришла в ярость.
– Недостаток подготовки – это проклятие, – фыркнула она.
Энн к тому времени уже знала, что сама Барбара вышла замуж, когда ей было девятнадцать, и бросила колледж.
– Я пообещала родителям, что ты летом станешь посещать дополнительные занятия, если они оставят тебя в покое, – с гордостью сообщила Энн Еве, которая продолжала горько рыдать у себя в комнате. В какой-то мере для Энн это была победа, которая, без всяких сомнений, поможет им в дальнейшем стать близкими подругами.
– Я сделаю все, чтобы они могли мной гордиться, – пообещала Ева, решительно поджав губы. Энн вдруг поняла, что в доме царит своеобразный, невидимый дух соперничества, несмотря на довольно-таки свободные методы воспитания. Она все чаще задумывалась, правильно ли это.
Это соперничество особенно заметно проявлялось в поведении двенадцатилетнего Джоша. Мальчик мечтал стать членом юношеской баскетбольной сборной школы. Энн все время слышала, как Джош с упорством, не свойственным ребенку его возраста, занимался с мячом, бросая его в баскетбольную корзину, которую отец смастерил за семейным гаражом.
