Текст книги "Война Роузов"

Автор книги: Уоррен Адлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 30

Энн была парализована страхом. Она лежала на кровати в своей комнате, прислушиваясь к неровному ритму работы испорченного кондиционера. Казалось, сердце бьется с такими же перерывами. Должна ли она, спрашивала себя девушка, заявить в полицию о том, что случилось в доме? Но что она могла сообщить? Она никак не могла связно объяснить, что с ней произошло. Что там вообще происходит? Она представила себе, как беседует с детективом в пропахшей мочой комнате.

"Мне кажется, они собрались убить друг друга".

"Откуда вы знаете?"

"Я была внутри. Все в доме представляет угрозу для жизни".

"Что вы делали внутри дома?"

Она не боялась, что ее могут в чем-нибудь обвинить. Или боялась? Может быть, если бы ей удалось тогда поговорить с Оливером… Хотя бы просто дотронуться до него. Неужели это действительно Оливера она видела там, в окне оранжереи? Потерявший всякий цивилизованный вид, подобный зомби. Определенно не этого человека она любила. Любила? Теперь это слово вызвало в ней отвращение.

Но даже безмолвный, изможденный Оливер внушал ей меньший страх, чем сам дом. Он словно ожил, превратился в ужасающего, бездушного монстра. От воспоминаний о его жестоком приеме у нее снова заболело все тело. Их взаимная ненависть вдохнула в дом жизнь. Дом? Теперь он был ей отвратителен. Омерзение придало ей силы подняться с кровати.

Она больше не могла оставаться в комнате, поэтому оделась и спустилась вниз. На столе обнаружила записку от Евы. "Пожалуйста, перезвони мне".

Было раннее утро, но она все же позвонила, разыскав недовольного директора лагеря, который упрямился, пока она не сказала, что речь идет о деле чрезвычайной важности.

– От них не было никаких известий уже три недели. Я боюсь, Энн, – в голосе девочки безошибочно угадывались истерические нотки. – Джош тоже как на иголках. Мы страшно беспокоимся.

– Наверное, они задержались в отпуске.

– Я этому не верю. Почему у нас отключили телефон? Я даже посылала им телеграмму. Она пришла назад с пометкой "адресат выбыл". Но мои письма не возвращаются.

– Ну, – храбро заговорила Энн, – они просто не оставили никому своего нового адреса. Это значит, что они не собираются отсутствовать долго.

– Я звонила обеим нашим бабушкам. Они тоже ничего о них не знают. Они волнуются.

– Я, правда, не думаю, что есть причины волноваться. Видимо, им просто нужно было разъехаться и побыть в одиночестве.

– Я не верю в это, Энн. Извини.

Энн знала, что слова ее звучат не слишком убедительно.

– Я собираюсь вернуться домой и сама во всем разобраться, – продолжала говорить Ева.

– Послушай, но это же абсурд, – Энн едва смогла собрать силы, чтобы ответить.

– Так почему же они не позвонят? Почему не напишут? Что бы там ни происходило между ними, мы-то их дети! – она начала плакать, и голос ее закачался на острие панического страха. Энн почувствовала, как у нее самой в груди поднимаются рыдания. Не надо, взмолилась она.

– Я сама займусь этим, – торопливо заговорила она. – Я разузнаю, куда они делись, и передам им, чтобы они обязательно позвонили вам, потому что вы страшно волнуетесь. Я перезвоню сегодня вечером. Обещаю, – ей нужно время, чтобы все обдумать. И необходимо удержать детей подальше от этого чудовищного дома.

Наступила долгая пауза. Она слышала, как всхлипывает Ева. Ее отчаяние было непритворным, настойчивым. Энн захотелось оказаться рядом, чтобы обнять и успокоить девушку.

– Ладно, – ответила Ева, но в этом слове слышался ультиматум.

– Только не делай никаких необдуманных поступков, – предупредила Энн, тут же пожалев о сказанном, понимая, что эти слова еще больше насторожат Еву. – Пожалуйста, – добавила она.

– Я буду ждать твоего звонка, – согласилась Ева, на этот раз более холодно. Энн не сразу смогла выйти из телефонной кабинки, ее руки дрожали. Она смертельно боялась снова идти к дому Роузов.

Она шла навстречу все прибывавшему потоку пешеходов, не глядя переходила улицы, не обращала внимание на предупредительные гудки.

У нее не было никакого плана. И опять она раздумывала, стоит ли звонить в полицию. Имеет ли она право вмешиваться? Мысли метались в беспорядке. В одном она была уверена: ни за что на свете она не войдет снова в этот дом.

Снаружи он выглядел так же невинно, как и всегда: белый фасад и черные жалюзи сверкали на ярком солнце. Подойдя к двери, она постучала дверным молотком. Ее руки дрожали. Сердце оглушительно стучало в груди. Как и прежде, ответом ей была долгая тишина. Но на этот раз она поклялась себе, что не отступит. Она продолжала стучать, выбивая быстрый ритм, настойчивую трель, назойливое стаккато. Рано или поздно, им придется открыть.

Но когда никто не ответил и через двадцать минут, она принялась колотить по двери кулаками.

– Пожалуйста, – закричала она. – Речь идет о детях. Пожалуйста!

Голос ее зазвучал пронзительно. В соседних домах ничто не шелохнулось, все оставалось таким же безмолвным и умиротворенным, как обычно. Никто не хотел вмешиваться. Каждый в этом районе был защищен стенами своего большого дома. Кроме того, многие соседи Роузов уехали в летние отпуска, а шум работающих кондиционеров достаточно надежно защищал оставшихся жителей от посторонних звуков снаружи. Каждый жил собственной жизнью, ничего не зная о страданиях своих соседей. Насколько мало на самом деле богатые люди общаются между собой, подумала она. Каждый дом напоминал боевой корабль, команда которого плыла своим собственным курсом.

Она решила не сдаваться. Не отступать. Ладонь онемела от ударов.

– Я знаю, что вы там, внутри! – крикнула она.

Что-то мелькнуло в поле ее бокового зрения, и она быстро вскинула голову. Она увидела его лицо в окне верхнего этажа сквозь раздвинутые занавеси. Прикрыв ладонью глаза от солнца, она сделала шаг назад.

– Оливер! – закричала она, сложив руки рупором. Она увидела, как он отодвинулся в тень.

– Оливер.

Он приблизился к окну. Его лицо испугало девушку. Оно было изможденным, небритым. Глаза – мутными и тусклыми.

– Дети, – снова закричала она. – Вы должны позвонить детям.

Оливер продолжал смотреть вниз на нее, словно не понимая ее слов. Казалось, он сбит с толку. Безразличен.

– Твои дети, – крикнула она. Его лицо оставалось белым, как мел, без всякого выражения.

– Я – Энн, – крикнула она, чувствуя себя глупо.

Он медленно кивнул, и было непонятно, что он хочет этим сказать. Что там у них происходит? В голову ей пришла мысль о привидении в брошенном доме. Крик замер у нее в горле, когда она заметила лицо Барбары в одном из окон третьего этажа. Барбара благостно улыбалась. Внешность ее совершенно переменилась. Волосы растрепались, лицо стало худым и серым.

– Вы должны срочно позвонить детям, – закричала Энн, надеясь, что они оба ее слышат. Она с удивлением заметила, как Барбара кивнула, словно все поняла. Так почему ей приходится просить их об этом? Ева и Джош были их детьми. Их безразличие поразило ее. Оливер продолжал смотреть без всякого выражения. Она увидела, как он поднял бутылку и сделал долгий глоток. Да кто они такие на самом деле, спросила она себя.

– Вы меня понимаете? – позвала она.

Барбара продолжала кивать, словно механическая игрушка. Оливер, бесстрастно глядя на нее, снова запрокинул бутылку. Она почувствовала себя беспомощной, накатила апатия. Вспомнив о том, что творилось внутри дома, она нервно вздрогнула.

Внешняя сторона дома, казалось, насмехается над ней. Счастливый дом. Ей захотелось, чтобы он тут же рухнул, как стены Иерихона [56]56
  Иерихон – древний город в Палестине, к северу от Мертвого моря; согласно библейскому преданию, стены его рухнули после того, как воины Иисуса Навина в течение семи дней обходили их кругом, после чего затрубили в трубы и воскликнули все вместе, как повелел израильтянам Бог (Иисус Навин, 6:1-19).


[Закрыть]. Он был отвратителен, грязен, скрывал ужасные тайны. Она чувствовала омерзение, глядя на этот белый фасад, на весь высокомерный, аристократический облик здания. Наконец, она повернулась, совершенно подавленная, и пошла прочь. Бросив прощальный взгляд на дом, она уже никого не увидела. Что ж, сказала она себе, по крайней мере свой долг она выполнила. Никогда в жизни ей не захочется увидеть ни обоих Роузов, ни этого дома.

* * *

Она долго шла пешком, пытаясь осмыслить увиденное. Человек, который стоял у окна, страшным образом изменился. Вспомнив его тусклые глаза, она тем не менее отвергла мысль о том, что он находился в состоянии пьяного ступора. То, что она увидела, выходило за рамки любого опьянения. И Барбара. Смотрелась такой невероятно довольной. Казалось, она находится под действием какого-то наркотика, не осознает реальности.

Она прошла по Двадцать второй улице, пересекла Вашингтон-серкл, добралась до памятника Линкольну [57]57
  Линкольн, Абрахам (1809–1865), шестнадцатый президент США (1861–1865).


[Закрыть], затем вышла на мост и двинулась вдоль велосипедных дорожек мимо здания Пентагона. Частная собственность – что в ней такого? Лучше не иметь ничего. Собственность довела их до саморазрушения. По сравнению с общечеловеческими ценностями собственность – никчемная ерунда. То, что у нее самой ровным счетом ничего не было, давало ей ощущение собственной неиспорченности, незапятнанности. Она никогда не станет ничем владеть, решила Энн. А что касается любви, то, пожалуй, Барбара в конце концов оказалась права. Любовь лжет, говорила она. Но кому?

Она так погрузилась в свои мысли, что не заметила, как село солнце. Наступавшая темнота всколыхнула ее память. Она же обещала позвонить Еве, и Энн принялась искать телефонную будку. Кто-то подсказал, что в конце этого переулка есть телефон, но переулок оказался длиннее, чем она ожидала, и когда она добралась до него, уже совсем стемнело. К тому же у нее не нашлось подходящей мелочи, и ей пришлось пересекать широкую автостраду, чтобы добраться до мотеля "Мариотт". Человек за конторкой разменял ей доллар.

Разыскав телефон, она нетерпеливо ждала, пока позовут Еву. Затем в трубке раздался незнакомый голос.

– Ева уехала, – прошептал голос.

– Уехала?

– Да, вместе с Джошем, – голос поколебался. – Это Энн?

– Да.

– Меня зовут Кэти, я подруга Евы. Еще никто не заметил, что ее нет. Она сказала, что позвонит вам, как только доберется домой.

– Что? – у Энн перехватило дыхание.

– Она очень волнуется из-за своих родителей. Она забрала Джоша домой. Они пошли на автобус, который ушел в час дня.

– Когда он приезжает в Вашингтон?

– Где-то около восьми.

– Почему она не дождалась моего звонка?!

– Она не могла больше этого вынести. Она должна была увидеть все сама. Она каждую ночь плакала перед сном.

– Идиоты! – закричала Энн в трубку. Кэти осеклась. – Это я не вам, – заверила ее Энн, поблагодарила и повесила трубку. Она посмотрела на часы. Была уже почти половина девятого.

Подбежав к центральному вестибюлю мотеля, она замахала рукой такси.

– Постарайтесь ехать как можно быстрее, – попросила она водителя. – Пожалуйста.

ГЛАВА 31

Опустившись на руки и колени, Оливер шарил по лесу пустых бутылок. Все его свечи сгорели. Спички кончились. Порой ему попадалась бутылка с несколькими оставшимися каплями вина, но он никак не мог сделать хороший глоток.

Многократное разочарование разбудило в нем ярость, и время от времени он хватал очередную бутылку и разбивал ее о стену. Несколько раз осколки битого стекла вонзались в его тело, но даже физическая боль стала ему уже безразлична. Наконец он нашел полную бутылку, откупорил ее и отпил. Вино показалось безвкусным. Но теперь ему было все равно.

Только крохотный участок его мозга, в который запала идея о возложенной на него миссии, настойчиво продолжал свою деятельность. Он должен выгнать ее из дома. Все остальное теперь лишнее и неважное. С трудом, словно речь шла об очень давнем событии, он припомнил, как смотрел на молодую женщину, стоявшую внизу под домом. Тогда в голове его на секунду мелькнул образ теплого, мягкого, податливого, любящего тела, заставивший его ощутить какую-то смутную тоску, какие-то позабытые радости. Но мозг отсекал все подобные мысли. Его волновало только одно – передвижения Барбары по дому.

Ему казалось – происходило это на самом деле или только в его воображении… или и то и другое сразу? – будто он слышит, как она почти беззвучно пробирается сквозь его рукотворные джунгли. Сначала ему даже почудилось, что эти мягкие, невесомые шаги принадлежат Мерседес. Они из одной кошачьей породы. Воспоминание о раздавленном, безжизненном теле кошки всплыло в его сознании. Мерседес мертва. Бенни мертв. Мысль о Бенни вызвала кислый известковый вкус во рту, и он судорожно вдохнул воздух.

Он прислушался. Любое самое легкое движение в доме отображалось на калейдоскопическом экране, в который превратилась его голова. Пока что ей удавалось хитроумно избегать ловушек, запускающих цепную реакцию, которую он подготовил. Но рано или поздно она допустит ошибку, и тогда механизм разрушения вступит в действие. Это лишь вопрос времени.

Прикладываясь к бутылке, он знал, что хочет подавить в себе рассудок. Рассудок стал его врагом. Как любовь. Как преданность. Рассудок ослаблял волю. Он раздвинул портьеры и снова посмотрел на улицу. Сейчас было темно, но ему смутно вспомнились крики той женщины, которая пришла сюда днем. Что-то насчет детей, припомнил он. Детей? Но их все это не касалось. Все, что произошло за последнее время в доме, не имело к ним никакого отношения. Втягивать в это детей было бы нечестно. Разве не говорил ему об этом Гольдштейн? "Убирайся", – крикнул он пустой улице. Затем снова закричал "Убирайся", но на этот раз имел в виду Барбару.

Из тумана, который царил в его мыслях, неожиданно всплыло воспоминание о младенце, девочке. Вместе с ним нахлынула волна давних тревог и волнений. Плач ребенка терзал его своей беспомощностью. У него не хватало мужества выдерживать ее крики. У него, ее отца. Однажды он объяснил это Барбаре. Они в долгу у своего ребенка и должны оплачивать этот долг своим покровительством, своим кровом, своим теплом. Барбара пыталась спорить, что он только испортит девочку, но покорно подвигалась, освобождая для нее место в их постели. Они клали ее между собой, они любили ее, согревали своим теплом. Ну вот, теперь она в безопасности, говорил он Барбаре.

Затем появился Джош. Мальчик по его образу и подобию. По их образу и подобию. Теперь у меня полноценная семья, говаривал он или наверняка должен был так говорить. Барбара соглашалась или делала вид, что соглашается. Они были запечатлены в его голове, все четверо, противостоящие остальному миру. Муж. Жена. Сын. Дочь. Семья.

Он выстроил крепость, которая должна была его защищать. Этот дом.

"Ты для меня больше ничего не значишь, – сказала она ему, словно бросила первую горсть земли на крышку его гроба. – Ничего".

"Ты могла бы сказать мне это много лет назад, до того, как я построил свою жизнь", – возможно, он ответил ей приблизительно так. Он уже не был уверен. В голове его плясали обрывки какого-то разговора.

"Я не знала".

"Не знала?"

"Я была ослеплена любовью".

"Ослеплена? Разве любовь ослепляет?"

"Да".

Что ж, раз так, то она ослепила и меня, мысленно закричал он. Как она смела отобрать у меня всю мою жизнь? Всю мою жизнь. Мою семью. Но дом принадлежал ему. Ему, Она его никогда не получит. Никогда, никогда, никогда, никогда.

Это было как прыщ. Он не мог отвести от него руку. Прыщ зудел. Он расчесывал его. Он хотел содрать его, выпустить гной и освободиться наконец.

В его сознание вторглись какие-то звуки – скрип покрышек, урчание автомобильного мотора. Он посмотрел из-за портьеры и увидел очертания автомобиля в тусклом свете уличных фонарей. Из машины появились знакомые силуэты, скрытые тенью. Мальчик и девочка. Они стояли, глядя на дом, пока такси отъезжало. Его рот открылся, но он не знал, что должен сказать. Вместо этого он отошел от окна. Опустившиеся портьеры снова погрузили комнату в темноту. Он сделал шаг назад, потерял равновесие и сбил ногой несколько бутылок. Вытянув руки, он успел опереться на стену и не упал. Он забился в угол, надеясь, что они уедут обратно. Опустившись на колени, он молился, глядя вверх. "Кому молиться?" – подумал он.

"Боже, помоги мне", – шептал Оливер, пытаясь подняться на ноги. Но тело не хотело двигаться, цеплялось за безопасный угол комнаты. Он услышал удары дверного молотка, ритмичные, настойчивые. Мелодичный перезвон звонка давно уже молчал. Он никак не мог подняться. Может быть, они все же уедут. Наконец, встав на ноги, он прислушался.

Удары в дверь прекратились. Тишина. Затем вступил хор новых исполнителей, настойчивый призыв в грозовую ночь:

– Мама, папа, это мы.

"Кто они такие?" – подумал он.

Стук снова возобновился, заглушив голоса. Он услышал слабый шепот, затем металлический скрежет, и то, чего он все это время смутно опасался, стало реальностью. Дверь отворилась.

Он бегом выбежал из комнаты, но движения его были неуверенными, и еще больше их сковывали препятствия, стоявшие на его пути. Он потерял равновесие и упал. Сквозь медные прутья перил он видел, как раскрылась дверь, и слышал, как закричали дети, упавшие на скользкой поверхности. Они попытались встать и снова упали, пытаясь дотянуться до лестницы.

– Не подходите, – слова наконец нашлись и прорвались сквозь стоявший шум. Они по-прежнему пробирались вперед.

– Не подходите. Пожалуйста.

Это был не его голос. Это был голос Барбары.Он увидел ее на площадке лестницы у себя над головой. Она смотрела вниз, ее лицо было испуганным, на нем лежала печать ужаса.

– Мама!

Они закричали одновременно. Увидев ее, они сделали еще усилие и ухватились для поддержки за лежавший на ступенях ковер. Неприкрепленный ковер подался вперед, и чугунные горшки начали свое лавинообразное падение вниз по лестнице, издавая оглушительный грохот. Тут же принялись бить часы, наполняя вибрацией воздух в каком-то размытом ритме. Картины попадали со стен. Ева и Джош прижались друг к другу, пытаясь уклониться от летящих на них горшков.

– Назад, – закричала Барбара, ее голос взлетел до визга, она была объята паникой. Она поискала взглядом, в котором стояла мольба, его глаза.

– Спаси их, Оливер. Это наши дети.

Ее рыдания взволновали его, и впервые с тех пор, как начался весь этот кошмар, он различил в ней прежнюю мягкость, прежнюю Барбару.

– Наши дети, – повторил он и судорожно сглотнул, пытаясь привести свои мысли в порядок. Время сжалось. Они смотрели друг на друга целую вечность. Он снова ощутил то, что пробежало тогда между ними в Чатеме много лет назад. Может быть, это чувство все еще живо, несмотря ни на что. Разве не молили ее глаза о том, чего он так страстно хотел, – о еще одной попытке начать все сначала?

Ева и Джош начали шевелиться. Часы продолжали свое безостановочное клацанье. Падение различных предметов продолжалось. Затем крик Барбары эхом разнесся по всему дому, перекрыв остальные звуки. Она неосторожно подошла слишком близко к перилам, которые тут же рухнули в лестничный колодец, вдоль которого спускалась цепь от люстры, и разбились внизу. Барбара потеряла равновесие и теперь угрожающе висела над неогражденным краем лестничной площадки, которую отделяли от пола два этажа.

– Держись, – закричал Оливер. – Я иду.

Он крикнул детям:

– Выходите из дома. Пожалуйста. Я помогу ей. Только выходите из дома.

Они стали пробираться к открытым дверям, скользя среди обломков. Наконец они выбрались наружу и встали на крыльце, заглядывая внутрь. Смертельный ужас сковал их сердца.

– Держись, Барбара. Еще секунду. Держись, детка.

Его сердце бешено заколотилось. Он пододвинулся к краю площадки своего этажа, прикинул расстояние до цепи, на которой висела люстра, согнул колени и прыгнул. Вытянув руки, он ухватился за цепь и, опираясь ногами на металлические спицы люстры, подтянулся наверх, оказавшись на одном уровне с висящей Барбарой. Придав люстре маятниковое движение, он стал раскачивать ее по широкой дуге. После нескольких слишком коротких движений он наконец дотянулся до края площадки и ухватился за него.

– Еще немного, детка… – крикнул он, вытягивая свободную руку, чтобы закрепить ее слабеющую хватку.

– Не могу… – простонала она.

– Можешь, – твердо произнес он. Он услышал какой-то треск над головой. По цепи, казалось, прошла дрожь. – Протяни руку и возьмись за мое плечо.

Она покачала головой.

– Нет, Оливер, – у нее начиналась истерика.

– Ты должна послушаться меня, – умолял он.

Она снова покачала головой, но было очевидно, что силы ее на исходе, и ему пришлось оторвать ее пальцы от края площадки. Инстинктивно она вытянула другую руку и крепко ухватилась за него, перенеся весь свой вес на цепь от люстры. Треск наверху усилился, и люстра снова задрожала. Он едва успел поднять голову. И почувствовал, что люстра уходит из-под него. Он падал, Барбара вместе с ним, а наверху, словно в замедленном кино, он увидел, как в потолке раскрывается трещина, подобно землетрясению, снятому вверх ногами. Не осталось времени даже закричать. Он крепче обнял Барбару. Все сразу полетело вниз. Падая, он глядел вверх и думал, увидит ли он вскоре небо.