Текст книги "Кавалькада"

Автор книги: Уолтер Саттертуэйт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава двадцать четвертая

Гостиница «Хофбройхаус» была огромной, и в половине первого, когда мы с мисс Тернер туда пришли, главный зал ресторана был почти полон. Посетители ели, пили и громко и весело разговаривали. Дородные официантки в просторных коричневых платьях и широких белых кофтах проплывали между столиками с огромными подносами, заставленными пузатыми керамическими пивными кружками.

Капитан Геринг ждал нас там, где и пообещал Гесс, – в дальнем конце огромного зала. Когда мы подошли, он встал, чтобы мы случайно не прошли мимо.

Однако пройти мимо него было никак невозможно. На нем был костюм, больше подходивший для какой-нибудь оперетты. Рубашка и куртка коричневого цвета, блестящий ремень и такая же блестящая портупея. С эполет свисала короткая и толстая золотая бахрома. На куртке медали во всю грудь, которых я не знал. Был среди них и орден «За заслуги» – его я узнал. На шее висел «Железный крест» 1-й степени. На правом предплечье – красная повязка с белым кругом посредине. В центре круга – какой-то перекошенный черный крест, такой же, какой я видел в Байрейте у Зигфрида Вагнера на золотых запонках.

Геринг был хорош собой, хотя и несколько полноват, волосы темно-русые, четко очерченные губы и глубоко посаженные голубые глаза. Кожа на лице гладкая, почти как у женщины, щеки покрыты здоровым румянцем. Хотя, возможно, он раскраснелся от вина: перед ним на столе стояла бутылка.

Геринг протянул мне руку, я ее пожал. Он с присущей ему энергией попытался пересчитать мне пальцы и сказал что-то по-немецки.

– Он говорит, добро пожаловать в Мюнхен, – перевела мисс Тернер.

– Поблагодарите его от моего имени, – сказал я.

Мисс Тернер перевела, и, сунув большие пальцы за ремень, Геринг ей поклонился. Мне даже показалось, он щелкнул каблуками, хотя утверждать не берусь: в зале было довольно шумно.

Он жестом предложил нам сесть, затем сел сам и выплеснул себе в стакан все, что оставалось в бутылке, заметив при этом что-то мисс Тернер.

– Он сказал, – перевела она, – что сам никогда не назначил бы эту встречу в таком месте. Еда сносная, а выбор вин плохой.

Мисс Тернер повернулась к нему, и некоторое время они о чем-то болтали по-немецки.

– Он советует суп с печеночными клецками, – сказала она. – Или свиные ножки с картофельным пюре и салатом.

– На этой неделе я стараюсь не злоупотреблять свиными ножками, – заметил я. – И печеночными клецками тоже.

Тут как раз подошла официантка. И они принялись что-то обсуждать с мисс Тернер, а Геринг время от времени вставлял фразу-другую. Мисс Тернер спросила меня:

– Жареная свинина подойдет?

– Годится.

– Я тоже рискну заказать свинину. И капитан Геринг говорит, что «Савиньон» двадцать первого года, «Сансерр», – единственное вино в меню, которое можно пить.

– Не возражаю.

Она повернулась к официантке и сделала заказ. Когда официантка удалилась, мисс Тернер снова обратилась ко мне:

– Капитан совсем не говорит по-английски. Мне переводить слово в слово?

– Если можно.

– Он спрашивает, вы служили в американской армии?

– Да, – сказал я капитану.

– Ja, – сказала ему мисс Тернер.

Он спросил меня через мисс Тернер:

– В пехоте?

– Да. А вы?

– Сначала в пехоте. И там заслужил «Железный крест». Потом поступил в авиацию и получил орден «За заслуги». Я был настоящим асом. Сбил двадцать два вражеских самолета. Вы слышали о воздушном цирке фон Рихтхофена?

– Разумеется.

Геринг кивнул.

– После фон Рихтхофена я был самым опытным пилотом в авиации. И после его гибели сам стал командиром цирка. Я летал на одном из первых «Фоккеров». Это был биплан с однорядным двигателем от «Мерседеса», с жидкостным охлаждением, шестицилиндровым – развивал до ста шестидесяти лошадиных сил. Я несносный зануда.

– Мисс Тернер, – сказал я.

Она повернулась ко мне с невинным выражением лица – брови вскинуты даже выше очков.

– Да?

– Слово в слово. Без всякого глянца.

– Да, конечно.

Я обратился к Герингу:

– Самолет, похоже, был внушительный.

Геринг ответил:

– Прекрасная машина, правда. Я здорово тоскую по тем временам. Азарт, отвага, чувство локтя.

– Жаль, что война кончилась.

– Мне это переводить? – спросила мисс Тернер.

– Нет. Спросите, сколько лет он уже в партии.

Она спросила.

– С прошлого года, – ответил Геринг. – Стоило мне услышать его выступление, как я понял: только Адольфу Гитлеру суждено спасти Германию.

– Пуци Ганфштенгль сказал, что вы возглавляете спортивный отдел партии.

– Да. Sturmabteilung, штурмовые отряды. Господин Гитлер хотел, чтобы ими командовал опытный военачальник. Мы занимаемся легкой и тяжелой атлетикой.

Я попытался представить себе Геринга, берущего вес, больше его собственного. И не смог.

– Бокс, – продолжал он, – бег, и так далее. Хорошие физические упражнения для молодых партийцев. Так что, когда шайки коммунистов пытаются разогнать наши митинги, а такое случается сплошь и рядом, наши молодцы всегда готовы дать им отпор.

Я спросил:

– Спортсмены-штурмовики носят форму?

Геринг кивнул.

– Форма помогает поддерживать дисциплину и порядок. А также дух. И это важно.

– Да уж.

Вернулась официантка – она принесла еще бутылку вина и два бокала. Поставила все на стол, Геринг разлил вино по бокалам. И поднял свой:

– Доброго здоровья! – провозгласил он.

Мы с ним чокнулись. Все выпили.

– Капитан, – продолжал я, – у вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто хотел убить господина Гитлера в Тиргартене?

– Разумеется, – ответил он, – коммунисты.

– Откуда они узнали, что он будет там?

– У них повсюду шпионы.

Я достал список.

– Как утверждает господин Гесс, только указанные здесь люди знали, что господин Гитлер встречался в тот день с генералом фон Зеектом. Расскажите о Фридрихе Нордструме.

– Это мой помощник. Он всецело предан мне и господину Гитлеру.

– Так. А Эмиль Морис?

– Шофер Гитлера. – Геринг улыбнулся. – Именно он основал штурмовые отряды, еще до того, как я стал ими командовать. Он большой ловелас – понимаете, что я имею в виду. Но его преданность вне подозрений.

– Гуннар Зонтаг?

– Помощник Гесса. То же самое.

– Альфред Розенберг?

– То же самое. Вырос в России, когда к власти там пришли большевики, бежал. Несколько простоват, но предан партии душой и телом. – Он снова улыбнулся. – Еще один бабник. – Он наклонился к нам. – А подружка у него – еврейка.

– Я думал, он недолюбливает евреев.

Геринг хмыкнул.

– Для своей пассии он сделал исключение.

– Как ее зовут?

– Коэн. Сара Коэн. Смазливенькая, если вам нравится такой тип. Волосы похожи на черную швабру. – Он ухмыльнулся, сжал правую руку в кулак, выставив только указательный палец, и поднес его к носу. – Типичный еврейский «клюв». Разве я не жирный, отвратительный червяк?

– Мисс Тернер.

– Простите.

Я спросил у Геринга:

– Где она живет?

– У отца в Оберменцинге, по соседству со мной. Но что с того?

– Мне нужно с ней поговорить.

– Розенберг никогда ничего ей не скажет. Она же еврейка.

– Пусть так. И тем не менее мне нужно с ней поговорить.

Геринг пожал плечами.

– Я не знаю адреса. Розенберг может сказать.

Снова подошла официантка с подносом, уставленным блюдами. Геринг заказал сосиски и копченые колбаски.

Остаток вечера, в те минуты, когда он не отправлял себе в рот еду огромными порциями, он развлекал нас рассказами о своих военных подвигах. Быть может, «развлекал» – слишком сильно сказано. Геринг поведал нам во всех подробностях, каким он был замечательным летчиком и славным малым. Мисс Тернер внесла в его повествование изрядно глянца: «Разве я не замечательный?», «Вы видели что-нибудь подобное раньше?», «Отчайтесь, исполины! Взгляните на мой труд, владыки всей земли!»[42]42
  П. Шелли, «Озимандиас», перевод В. Николаева.


[Закрыть]

Сначала это вызывало некоторое недоумение, но потом я позволил ей отвести душу. Без ее пояснений непомерная самовлюбленность Геринга довела бы меня до комы.

Перед тем как уйти, чтобы встретиться с Гессом и остальными, я спросил Геринга, что значит знак у него на рукаве.

– Это свастика, – объяснил он. – Древний арийский символ. Он означает чистоту крови.

– Шикарно, – одобрил я.

Мисс Тернер взглянула на меня.

– Как прикажете это перевести?

– Мне без разницы. Скажите, по-моему, это здорово.

Она что-то сказала, и Геринг усмехнулся, явно польщенный. Потом что-то сказал.

– Он говорит, что мысль использовать свастику принадлежит Гитлеру. Она изображена и на их партийном флаге.

– Великолепно.

Глава двадцать пятая

Мисс Тернер сказала:

– Все-все. Они все ненавидят евреев.

Мы ехали в такси по мосту через реку Изар в сторону Восточного вокзала. Сегодня опять выглянуло солнце, и его блики играли на водной глади.

– Наверно, из-за того, что проиграли войну, – заметил я. – Надо же найти виноватого.

– Все намного серьезнее. И относится даже к детям. Даже к маленькой Фриделинде, дочке Вагнера. Она говорила о евреях как о людях совсем другого сорта.

Мы обсудили семейство Вагнеров и сошлись на том, что они действительно необычные люди.

У вокзала мы вышли из такси, немного покружили в толпе, затем поймали другое такси и переехали обратно через реку. Хвоста за нами пока не было. Времени было без десяти два. Я договорился с Гессом на два часа.

Штаб-квартира нацистской партии располагалась на Райхенбахштрассе, в двух кварталах от реки. Таксист высадил нас за длинным, низким черным лимузином «Мерседес». Когда мы проходили мимо лимузина ко входу в кирпичное здание, на задней дверце автомобиля я разглядел замысловатый герб.

Внутри здания всюду висели флаги – все как один красные, с белым кругом посредине и черной свастикой в круге. По коридорам с важным и удивительно серьезным видом расхаживали молодые люди в коричневой униформе.

Как только мы подошли к кабинету Гесса, дверь распахнулась, и из нее семенящей походкой вышел хрупкий мужчина средних лет. Коричневой формы на нем не было. Поверх черного костюма с высоким, как у священника, воротничком на нем была длинная пурпурная мантия с капюшоном. На голове – красная шапочка. Гесс придерживал за ним дверь.

– А, господин Бомон, – сказал Гесс, – позвольте представить вам архиепископа Пачелли,[43]43
  Пачелли, Эудженио Мария Джузеппе Джованни (1876–1958) – будущий папа Пий XII.


[Закрыть] папского нунция.[44]44
  Дипломатический представитель Ватикана в иностранных государствах.


[Закрыть]

Я не знал, что в таких случаях положено делать по этикету, поэтому протянул руку и просто сказал:

– Очень рад, архиепископ.

Архиепископ мило улыбнулся, глядя на меня сквозь очки в тонкой черной оправе. Он тоже подал мне руку, маленькую и хрупкую, как у мальчика, и сказал:

– Тоже очень товолен встреча.

Затем он попытался говорить по-французски. Мисс Тернер ответила ему тоже на французском. Он и ей мило улыбнулся, что-то сказал, кивнул мне, кивнул Гессу и засеменил дальше по коридору. Пурпурная мантия развевалась вслед за ним.

Гесс взглянул на меня.

– Архиепископ с большим интересом следит за политическим положением в Германии.

– Не сомневаюсь.

– Пойдемте. Вас уже ждут. Все понимают, фюрер хочет, чтобы с их стороны вам было оказано всяческое содействие в расследовании.

Пока мы шли по коридору, Гесс сказал:

– Сегодня утром я велел телефонисту проверить все линии. Он доложил, что меня никто не подслушивает.

– Сейчас, может, и нет. Но вчера ваши разговоры кто-то мог перехватить, и завтра это могут проделать снова. Очевидно, вам не следует пользоваться телефоном, если вы не хотите, чтобы посторонние знали, о чем вы говорите.

– Да, я говорил вчера об этом с фюрером. С глазу на глаз, понятно. И он полностью с вами согласен.

Мы подошли к другой двери, и Гесс распахнул ее. Это была комната для заседаний. Яркий верхний свет, бледно-зеленые стены, на двух окнах – плотно закрытые коричневые жалюзи.

Посреди комнаты – большой квадратный деревянный пустой стол. Вокруг стола – десять или двенадцать деревянных стульев. Из них четыре были заняты.

Я обратился к Гессу:

– Нам с мисс Тернер нужно поговорить с каждым из присутствующих отдельно. Нет ли у вас пустого кабинета, где бы это можно было сделать?

– Я это предвидел. – Гесс самодовольно улыбнулся. – Кабинет напротив как раз свободен.

– Прекрасно. Благодарю.

Гесс повернулся к четырем мужчинам и проговорил что-то по-немецки. Я разобрал только слово «пинкертон», свое имя и имя мисс Тернер. Гесс снова обратился ко мне.

– С кого хотите начать?

– С Гуннара Зонтага, – сказал я.

Гуннар Зонтаг был молод, лет двадцати четырех, и внешне служил живым воплощением идеала истинного немца. Высокий, красивый блондин, густые волосы, слегка потемневшие от бриллиантина, с помощью которого он прилизывал их назад, со лба. Глаза голубые, черты лица правильные. На нем были аккуратный серый костюм-тройка, белая рубашка, черный галстук и тяжелые, грубые черные ботинки.

Гесс расставил стулья так, чтобы мы с мисс Тернер сидели спиной к видавшей виды доске и лицом к деревянному стулу, на редкость неказистому с виду.

Зонтаг сел на этот самый стул, сложил руки на груди и положил правую ногу на левую. К нам он сидел чуть боком. В общем, занял оборонительную позу, из чего можно было заключить, что многого нам от него не добиться.

– Расскажите о Нэнси Грин, – сказал я. Мисс Тернер начала переводить.

Гуннар Зонтаг ее перебил:

– Я говорю по-английски, – сообщил мне он.

– Прекрасно, – отозвался я, – тогда говорите по-английски.

– Что вам угодно от меня узнать?

– Где вы с ней познакомились?

– Здесь, в Мюнхене. В Английском клубе.

– Когда?

– В прошлом году.

– Когда именно?

– В июле.

– Что она делала в Мюнхене?

– У нее умерла тетя. Она приезжала, чтобы уладить дела с наследством. Она стала наследницей.

– Большое наследство?

– Собственности никакой. Только деньги. В банковском сейфе.

– В немецких марках?

– В английских фунтах.

– И много?

– Четыреста.

В прошлом году это была приличная сумма. В этом же году на них можно было купить два-три загородных клуба.

– Почему она уехала в Берлин?

– Она же артистка, певица. А в Мюнхене с работой туго.

– Если у нее было четыреста фунтов, зачем ей еще работать?

– Привычка. Нэнси уверяла, ей нравится. Вот и захотела перебраться в Берлин.

– А вам не хотелось ее отпускать.

Он нахмурился. Должно быть, сердится на себя, решил я. Оттого что сболтнул лишнее.

Зонтаг небрежно пожал плечами.

– Нэнси сама так решила.

– Когда она уехала из Мюнхена?

– В октябре.

– У нее тогда еще были деньги?

– Да.

– Вы поддерживали с ней связь?

– Да, по телефону.

– И вы с ней виделись.

– Иногда. Когда приезжал в Берлин.

– Сколько раз?

– Шесть или семь.

– Зачем так часто ездили в Берлин?

– По партийным делам. – Он поерзал на стуле, снял правую ногу и положил на нее левую. – Я не уполномочен это обсуждать. Вы должны спросить господина Гесса.

– Ладно. Когда вы видели ее в последний раз?

– Неделю назад. Во вторник.

– Когда были в Берлине с Гитлером?

– Да.

– А сержанту берлинской полиции Биберкопфу вы сказали, что весь день провели с Эмилем Морисом.

Гуннар Зонтаг даже бровью не повел. Ясное дело – подготовился: наверняка ему сообщили, что мы с мисс Тернер встречались с сержантом Биберкопфом.

– Да. Мне не хотелось впутывать мисс Грин в полицейские дела. Она иностранка, англичанка. Они могли доставить ей много неприятностей.

Я кивнул. Самая длинная фраза из всех, что он успел произнести. И, быть может, даже правдивая.

– Когда вы последний раз ее видели до вторника?

– В марте.

– Точнее?

– Пятнадцатого.

Это был тот самый день, когда мисс Грин не ночевала в пансионе. Тот самый, когда она сказала госпоже Шрёдер, что провела ночь у подруги.

Я спросил:

– Вы звонили ей заранее, чтобы предупредить о своем приезде?

Зонтаг нахмурился. Должно быть, удивился – откуда я знаю?

– Нет. Я зашел к ней на работу. В «Черную кошку». Решил сделать ей сюрприз.

– И вы провели с ней ночь в гостинице.

Он слегка заносчиво приподнял подбородок.

– Да.

– Ладно, – сказал я. – Сколько английских фунтов у нее тогда оставалось?

– Она сказала, почти все.

– А в прошлый вторник? Сколько было тогда?

– Не знаю.

– Вы не спрашивали?

– Это не мое дело.

– Но ведь вы с ней на эту тему уже разговаривали.

– Нэнси сама рассказывала. Сам я никогда не спрашивал.

– Сегодня в Германии, – заметил я, – такую большую сумму трудно истратить за два месяца.

– Да уж.

– Она употребляла наркотики?

– Нет.

– Если она не успела истратить все деньги, где же они? У нее в комнате их не было. Я искал – и не нашел.

– Может, она, по примеру тети, положила их в банк.

Я кивнул.

– Вы звонили мисс Грин в прошлое воскресенье?

– Да.

– Ее хозяйка, госпожа Шрёдер, утверждает, что вы звонили мисс Грин всякий раз, когда собирались в Берлин.

Зонтаг моргнул.

– Госпожа Шрёдер ошибается. Иногда я звонил мисс Грин просто передать привет.

– А в воскресенье зачем звонили?

– По той же причине. Передать привет.

– Где вы были в прошлый понедельник?

– Здесь, в Мюнхене.

– И вы можете это доказать?

– Любой вам скажет. Я работал с господином Гессом. Обедал с господином Розенбергом.

– Где?

– В «Тамбози», на Одеонсплац.

– Что ели?

– Рыбу. Семгу.

– А что ел Розенберг?

– Макароны.

Немного найдется людей, способных вот так быстро вспомнить, что они ели на обед пять дней назад.

– Мисс Грин когда-нибудь давала вам ключ от своей комнаты?

– Нет. Никогда.

– Ладно. Как вы думаете, кто мог стрелять в тот день в господина Гитлера?

– Коммунисты. Их банды тут повсюду. Они хотят нас уничтожить.

– Понятно, – заметил я и повернулся к мисс Тернер. – У вас есть вопросы?

Мисс Тернер поправила очки и взглянула на Зонтага.

– Вы ее любили?

Зонтаг нахмурился.

– Простите?

– Вы любили ее? Мисс Грин?

Он какое-то время смотрел на мисс Тернер молча. Потом сглотнул слюну и откашлялся.

– Она была славной девушкой. Веселой. И нравилась мне. – Он отвернулся, моргнул, потом повернулся к нам и снова высокомерно задрал свой подбородок.

– Ладно, господин Зонтаг, – сказал я. – Благодарю вас. Не могли бы вы попросить господина Нордструма?

Он встал, перевел взгляд с меня на мисс Тернер, затем направился к двери, открыл ее и вышел.

– Он говорит, что ключа у него не было, – заметила мисс Тернер.

– Если он ее убил, то вынужден так говорить. Тот, кто убил Нэнси Грин, запер за собой дверь ключом.

– А деньги, – заметила мисс Тернер, – может, они были поводом для убийства?

– Деньга были у нее в сумочке, а на комоде лежали драгоценности. Вор никогда не забыл бы прихватить и то и другое.

– Но где же тогда фунты?

– Как сказал Зонтаг, возможно, в банке. Или она их истратила. Сегодня же позвоню Биберкопфу, пусть проверит. Так что вы скажете о Гуннаре?

– По-моему, он слишком бойко отвечал на вопросы о блюдах в ресторане.

– Верно.

– Я думаю, – сказала она, – это он убил ее.

Глава двадцать шестая

Вошел Фридрих Нордструм.

Низенький, худенький, моложе Зонтага – лет двадцати, в коричневой рубашке, коричневом галстуке и коричневых брюках – в форме «штурмовиков» Геринга.

Казалось, он был исполнен желания нам помочь. Но скоро выяснилось, что он на это не способен. Как Зонтаг и все остальные, с кем мы разговаривали по приезде в Германию, он верил или делал вид, будто верит, что покушение на Гитлера организовали коммунисты. Как и все остальные, он понятия не имел, откуда коммунистам стало известно, что восьмого числа Гитлер будет в Тиргартене.

Нордструм сообщил, что не разговаривал со своей сестрой Гретой со времени похорон их матери в 1921 году. А с Нэнси Грин он вообще никогда не встречался. Да, Гуннар Зонтаг действительно был в Мюнхене в прошлый понедельник. И он видел его лично.

Мы поблагодарили Нордструма и попросили позвать Эмиля Мориса. Когда он закрыл за собой дверь, я обратился к мисс Тернер.

– С чего вы взяли, что Зонтаг убил Грин?

– По-моему, он ее любил.

– И поэтому убил?

– Нет. Поэтому он переживает, что убил.

– Но зачем ему было ее убивать?

– Не знаю. Вдруг она узнала что-то такое, чего ей не следовало знать.

– Например?

– Понятия не имею. Но вы же говорили, он ей звонил, когда вернулся в Мюнхен. Может, он случайно проговорился. И снова позвонил ей в воскресенье, за день до ее убийства. Ведь госпожа Шрёдер говорила: он звонит только тогда, когда собирается ее навестить.

– Он же это отрицает.

– Зачем госпоже Шрёдер лгать?

– Все…

Открылась дверь – вошел Эмиль Морис.

Лет двадцати пяти, высокий и сухопарый, он больше походил на испанца, чем на немца. С таким смуглым, худым и красивым лицом и по-кошачьи легкими движениями он вполне мог сойти за дирижера кубинского оркестра. На нем был серый костюм в полоску, и он носил его с достоинством. Я сразу поверил Герингу, который назвал его ловеласом.

Морис поднял стул, изящно перевернул и сел на него верхом, положив руки на спинку. Посмотрел на нас поверх сложенных рук и, слегка склонив голову, по-дружески улыбнулся.

Однако, каким бы дружелюбным он ни казался, проку от него было не больше, чем от Нордструма. Коммунисты пытались убить Гитлера. Нет, доказательств у него нет. Нет, он не знает, откуда они могли узнать о предстоящей встрече Гитлера в Тиргартене. Да, точно, в понедельник Гуннар Зонтаг был в Мюнхене.

Я напомнил ему, что в Берлине он соврал сержанту Биберкопфу, когда тот спросил его, где тогда находился Зонтаг.

Морис улыбнулся.

– Верно. – Мисс Тернер переводила. – Но это было делом чести. Гуннар не хотел, чтобы в деле фигурировало имя мисс Грин.

– Откуда мне знать, что сейчас вы говорите правду?

Он поднял брови, состроив нарочито невинную мину.

– Зачем мне лгать? Спросите любого. В понедельник Гуннар был здесь.

– Хорошо, господин Морис. Благодарю. Попросите зайти господина Розенберга.

Когда он закрыл за собой дверь, мисс Тернер сказала:

– Они все лгут.

– Возможно. Но я все никак не пойму, почему вы думаете, будто убийца – Зонтаг?

Мисс Тернер нахмурилась.

– Вообще-то я не уверена. Если он звонил ей в воскресенье, значит, в понедельник собирался с ней встретиться. Потом, он говорит, что не любил ее, хотя на самом деле это, совершенно очевидно, не так. Зачем же говорить «нет»?

– А сами-то вы как думаете, почему он это отрицает?

– Так ему, наверно, легче смириться с тем, что он ее убил.

Открылась дверь, и вошел Альфред Розенберг.

Розенберг отличался от остальных. На нем был синий костюм, коричневый жилет, пурпурного цвета рубашка и красный галстук. Он олицетворял взрыв в отделе мужской одежды.

Чисто внешне Розенберг мог сойти за старшего брата Гуннара Зонтага, только был он пониже ростом и не столь привлекательным. Волосы такого же темно-русого цвета и так же гладко зализаны назад, вот только голова покрупнее и черты лица – нос, лоб, скулы – погрубее, как будто с годами они стали мясистее.

Кивнув мне, Розенберг улыбнулся мисс Тернер. Потом повернул стул обратно, поставил его сиденьем к нам и сел, сложив руки на груди, в точности как Зонтаг. Правую ногу он положил на левое колено, выставив напоказ коричневые туфли и белые носки.

Некоторое время он отвечал на мои вопросы почти так же, как и остальные опрашиваемые. Мисс Тернер переводила за нас обоих. Это сделали коммунисты. Грязные свиньи насажали кругом шпионов, не исключено, даже в партии. Да, конечно, Гуннар Зонтаг был в понедельник в Мюнхене. Они вместе обедали в «Тамбози» на Одеонсплац.

Другие свидетели, отвечая на вопросы, общались в основном со мной и почти не обращали внимания на мисс Тернер. Розенберг же меня практически не замечал и обращался только к мисс Тернер. Время от времени он лукаво ей улыбался, как будто знал о ней что-то такое, чего она сама не знала.

– Что вы ели? – спросил я.

– Макароны, – сообщил он мисс Тернер.

– А Зонтаг?

– Рыбу. Семгу.

И снова – без всяких колебаний. От этой рыбы уже тянуло душком.

А может, все не так. Но даже если Зонтаг и Розенберг встретились и заранее сговорились, они все равно говорили неправду.

Разговор стал более увлекательным, когда я спросил у Розенберга адрес Сары Коэн. Он первый раз взглянул прямо на меня. Своими водянисто-серыми глазами.

– Откуда вы знаете про Коэн? – спросил он.

– Какое это имеет значение? Так как насчет адреса, господин Розенберг?

– Зачем вам?

– Чтобы с ней побеседовать.

– Она ничего не знает.

– И тем не менее я должен с ней поговорить. Гесс вас предупредил – Гитлер хочет, чтобы вы оказывали мне всяческое содействие?

Розенберг слегка усмехнулся, словно признавая мою победу, и продиктовал адрес. Я его записал.

– У нее есть телефон? – спросил я.

Он назвал мне и номер телефона.

– Скажите вот еще что, господин Розенберг, – сказал я. – Вы, кажется, не любите евреев.

Он снова одарил мисс Тернер своей лукавой улыбкой.

– Иногда мне нравится, как эти… твари занимаются любовью.

Я спросил у мисс Тернер:

– Он именно так и сказал?

– Нет, – сухо ответила она. – Он сказал «трахаются». – Она не сводила глаз с Розенберга.

Розенберг тоже смотрел ей прямо в лицо. Снова улыбнулся.

– Они как норки, горячие, страстные. И мне нравится их тело. Густые черные волосы. Толстые груди. И соски. Знаете, у них очень толстые соски. – Он поднял правую руку, сжав все пальцы, кроме указательного. Затем прижал к нему большой палец в районе первой и второй фаланг. – Как кончик моего пальца.

– Этот человек отвратителен.

– Ладно, – сказал я мисс Тернер. – Господин Розенберг, накануне встречи Гитлера вы опубликовали статью, в которой подвергли нападкам генерала фон Зеекта и его жену.

Он перестал улыбаться мисс Тернер и повернулся ко мне.

– У него жена еврейка.

– Но зачем было публиковать статью перед самой встречей Гитлера с ее мужем?

– Это очерк, не статья, и написан он был за неделю до того.

– И у вас не было времени его снять?

– Я же не думал, что он попадется на глаза фон Зеекту. Потом, это не вашего ума дело.

Я кивнул.

– Ладно, господин Розенберг. Благодарю вас.

Он медленно встал. Поправил галстук. Одернул коричневый жилет. Снова улыбнулся, подошел к столу. И на вполне сносном английском обратился к мисс Тернер:

– Воплощение порока, говорите? Знаете, фрейлейн, далеко не все англичанки такого мнения о немецких мужчинах.

Мисс Тернер густо покраснела, но взгляда от него не отвела. Не знаю, отчего она покраснела – от злости, смущения или оттого, что ее обманули.

– Вполне возможно, – сказала она напряженным голосом, – но присутствующая здесь англичанка думает именно так.

Розенберг кивнул. И обратился ко мне:

– Я говорил господину Гитлеру, не надо было привлекать вас к этому делу.

– Что ж, – заметил я, – можете сказать еще раз.

– Я так и сделаю.

– Прекрасно. А пока можете идти.

Розенберг снова повернулся к мисс Тернер. Я встал. Я был на добрых десять сантиметров выше и весил на десять-двенадцать килограммов больше. Я сказал:

– До свидания, господин Розенберг.

Он улыбнулся, смерил меня взглядом с ног до головы, как бы желая показать, что тоже, мол, не лыком шит, хотя сам был меньше ростом и уже собирался ретироваться. Он кивнул мне, затем – мисс Тернер.

– До свидания, фрейлейн.

Повернулся, дошел до двери, вышел и захлопнул ее за собой. Мисс Тернер обратилась ко мне:

– Простите, – сказала она. – Я вела себя совершенно непрофессионально.

– Когда? – поинтересовался я. – Когда обозвали его живым воплощением порока или когда потом сказали, что и в самом деле так думаете?

Она грустно улыбнулась.

– Вообще-то, и тогда, и потом. Ужасно жалко.

– Не берите в голову. Он и в самом деле порочен. Идемте.

До гостиницы мы добрались около половины пятого. И когда вошли в вестибюль, консьерж помахал нам рукой. Мы с мисс Тернер подошли.

Господин Браун был высокий дородный мужчина лет пятидесяти, в сером костюме. С сильным акцентом он сказал по-английски:

– Господин Бомон. Вы меня предупреждать, если кто-то вас просить. Или мисс Тернер. Дежурный говорить… а, фот он есть, этот господин.

Я оглянулся.

В черной тройке из тонкой шерсти Эрик фон Динезен выглядел высоким и элегантным. Он протянул мне руку и сказал:

– Господин Бомон, очень рад снова вас видеть. Не менее счастлив встретиться и с вами, Джейн.

* * *

Гостиница «Байеришер Хоф»

Суббота, вечер

19 мая

Дорогая Евангелина!

Эрика даже не арестовали! Он здесь, в Мюнхене! И не только в Мюнхене, а прямо в нашей гостинице, внизу. Он ждет меня в баре. Мы с ним собираемся где-нибудь поужинать.

Подробности сообщу позже – расскажу обо всем.

А еще я должна признаться, что совершила серьезную промашку. Когда мы гостили у Вагнеров, я кое-что узнала, но тогда мне это показалось пустяком. Может, это и в самом деле пустяк, но я все же обязана все рассказать господину Бомону.

Подробности потом.

С любовью,

Джейн